Российский самодержец

Российский самодержец

Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:

Государь император Павел, при восшествии своем на престол, питая издавна в сердце своем чувствительные неудовольствия, хотя ознаменовал начало своего царствования знаками щедрости, но имея от природы большую в свойствах горячность, начал поступать нередко с несовместною с проступками суровостию. Сей быстрый переход из кроткого и милосердого в столь строгое правление привел Россиян в ужас и негодование. Для меня непонятно сделалось, отчего государь возымел к своему народу такую недоверчивость. В России пред его восшествием все было спокойно; хотя большая часть Европы от французского переворота восколебалась, у нас неприметно было никакой наклонности к переменам. Государыня [Екатерина II] спокойно царствовала, не страшилась якобинцев и их пагубоносных правил. Приписывают, однакож, бедственной судьбе, постигшей Людовика XVI[65] и его семейство, строгие поступки государя с его подданными. Мне рассказывали, что он, рассуждая о сих несчастиях, еще будучи великим князем, относил все сие к слабости в правлении короля французского… Вторая причина — ненависть ко всему, что учреждено было императрицей, подавшая случай к большим и напрасным переменениям.

Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:

Первое выступление его в делах внутренней администрации… повело за собою поступки, доказавшие такое невежество, что трудно понять, как тогда могло найтись столько людей, восхвалявших этого государя как великого праведника. […]

Между прочим, он издал указ, от которого его ненависть к покойной императрице ожидала большого успеха, но который только вызвал всеобщее удивление, а именно: он разрешил приносить жалобы на прошлое и обращаться, с полным доверием, к ступеням трона с претензиями, прекращенными при предшествующем царствовании, — но никто не являлся, и принятые меры тоже не привели никого в комиссию, учрежденную для рассмотрения таких претензий. Несколько дней спустя выскочки, из которых состоял Тайный совет, желая нанести чувствительный удар дворянству, коим они уже начинали пугать государя, убедили его издать указ, предоставляющий крепостным право возбуждать жалобы против своих господ. Огонь не действует быстрее. Возмущение в Новгородской и Тверской губерниях так разрослось, что надо было поспешить отправкою туда князя Репнина с шеститысячным отрядом, чтобы обуздать восставших…

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

Упомянув о предосудительной и смешной стороне тогдашней правительственной системы, необходимо, однако, указать и на некоторые похвальные меры, принятые для благоденствия народа. Спустя несколько дней после вступления Павла на престол во дворце [Зимнем] было устроено обширное окно, в которое всякий имел право опустить свое прошение на имя императора. Оно помещалось в нижнем этаже дворца под одним из коридоров, и Павел сам хранил у себя ключ от комнаты, в которой находилось это окно. Каждое утро в седьмом часу император отправлялся туда, собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитывал или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитывать их себе вслух. Резолюции или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Все это делалось быстро и без замедления. Бывали случаи, что просителю предлагалось обратиться в какое-нибудь судебное место или иное ведомство и затем известить его величество о результате этого обращения.

Этим путем обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания… […]

Не припомню теперь в точности, какое преступление совершил некто князь Сибирский, человек высокопоставленный, сенатор, пользовавшийся благосклонностью императора. Если не ошибаюсь, это было лихоимство. Проступок его, каков бы он ни был, обнаружился через прошение, поданное государю вышеописанным способом, и князь Сибирский был предан уголовному суду, приговорен к разжалованию и к пожизненной ссылке в Сибирь. Император немедленно же утвердил этот приговор, который и был приведен в исполнение, причем князь Сибирский, как преступник, публично был вывезен из Петербурга через Москву, к великому ужасу тамошней знати, среди которой у него было много родственников. Этот публичный акт справедливости очень встревожил чиновников, но произвел весьма благоприятное впечатление на народную массу.

Из «Путешествия в Петербург» Жана Франсуа Жоржеля:

Русское правительство нельзя уподобить или сравнить ни с каким европейским правительством; оно носит чисто азиатский характер, то есть воля императора является верховным законом; поэтому он носит название автократа, что значит самодержец. […]

Эта неограниченная власть является, может быть, единственной формой правления, при которой можно держать в повиновении огромный народ, рассеянный по обширным областям, жители которых различаются одеждою, языком и верованиями и которые тянутся от берегов польского Мемеля до Камчатки, гранича на востоке с Америкой, на севере — с Ледовитым океаном, на западе — с Европой, на юге — с Турцией, Персией, Тибетом, Великой Монголией и Китайской Монголией. Во всем мире не существует деспота, который царствовал бы над столь значительной территорией. К счастью для спокойствия Европы и Азии, необъятные страны Азиатской России населены реже европейских стран, ибо во всей этой обширной империи насчитывают лишь от тридцати трех до тридцати четырех миллионов. Европейская Россия является опорой могущества империи и средоточием ее населения. Азиатская Россия, за исключением больших торговых городов вроде Тобольска в Сибири, Иркутска, Оренбурга, Казани, Астрахани, представляет лишь разбросанные там и сям селения, состоящие из хижин охотников и рыбаков и кочевых бродячих орд, казаков, калмыков, откуда русские вербуют иррегулярные войска. В этих странах можно найти красного зверя [т. е. волков и лисиц], который доставляет меха, пастбища, на которых пасутся табуны низкорослых неутомимых коней, богатые золотые и серебряные рудники, неистощимые медные и железные руды; наконец, лес для постройки судов и коноплю для канатов и веревок. При Екатерине II была начата, но не доведена до конца постройка нескольких городов. Если император найдет способ создать города в этих странах и если население будет в них постепенно возрастать, то наступит день, когда Россия станет диктовать законы Европе и Азии. […]

Во главе Министерства иностранных дел, всегда находившегося в руках великого канцлера, был поставлен молодой камергер, сначала впавший в немилость, а затем снова призванный к власти. Его знания уступают его уму, который отличался тонкостью, гибкостью, проницательностью и изворотливостью. Он занял этот пост, ничего не понимая в дипломатии, но его гибкость понравилась Павлу I и заменила ему знания, которых он был лишен; это граф Ростопчин. Ему подчинен вице-канцлер и вся коллегия, или чиновники Министерства иностранных дел. Чтобы сосредоточить в своих руках все влияние и окружить свою политику непроницаемой тайной, он заставил Павла I усвоить крайне странную манеру при дипломатических сношениях. Ни один посланник, ни один иностранный министр не может говорить с императором; даже министр иностранных дел не дает им аудиенции. Бесполезно требовать свидания для переговоров с ним; надо обращаться к вице-канцлеру. Последний делает доклад министру, а министр — императору. Ответ государя передается министром вице-канцлеру, который сообщает его послу. Вице-канцлер не может беседовать лично с государем; он сотрудничает лишь с министром. […]

Так как император — самодержавный государь, то его воля является верховным законом; не существует высшей инстанции, которая могла бы его отменить. Я видел высокопоставленных лиц, занимавших первые должности при дворе или в империи, пользовавшихся величайшей благосклонностью императора, живших с ним в самой близкой дружбе и вдруг терявших всякое значение; они оказывались вынужденными покидать двор и уезжать на жительство в свои имения; другие, иностранцы, часто должны против своей воли оставлять пределы империи. […]

Князь Димитрий Голицын, генерал-лейтенант, командующий конной гвардией, однажды утром узнает, вставая, что он лишен чинов и должности и обязан удалиться в свои поместья, отдав предварительно отчет относительно хозяйственной части корпуса, которым он командовал. Накануне он ужинал с императором; но в разговоре с ним он выразил слишком откровенно свое мнение о недавней опале одного лица, судьба которого его живо интересовала. […]

Когда в С.-Петербург прибывает иностранец, за ним всюду следует агент тайной полиции; находят средство узнавать все, что он говорит и делает; не существует ни одного дома, где бывает много гостей, в котором полиция не имела бы состоящих у нее на жаловании тайных агентов, которые ежедневно доносят обо всем чиновникам сыскной полиции, размещенным в различных кварталах города. Если кто-нибудь из этих агентов задумает сделать ложный донос, чтобы повредить другому, то правительство, которое весьма внимательно следит за этим, налагает на виновных в таком доносе чрезвычайно суровые наказания. […]

Его [Павла I] политика и управление поражают своею неустойчивостью, которая не вяжется с глубиной взглядов и мудростью, которую я хотел бы предполагать в нем. Хорошо изучив русский народ, он, без сомнения, чувствует себя обязанным простирать над всеми железный скипетр. […]

С.-Петербургская полиция действует с беспримерной исполнительностью и строгостью. Ежедневно в семь часов утра губернатор является в кабинет императора с докладом относительно всего, что происходило за истекшие сутки. Кроме многочисленных тайных агентов, которых губернатор имеет в своем распоряжении и которые, будучи развеяны и размещены по всем кварталам, заняты лишь доставлением всех необходимых сведений относительно того, что сказал или сделал тот или иной обыватель, существует еще вооруженная конная и пешая полиция, которая беспрестанно разъезжает и днем, и ночью, наблюдая за исполнением полицейских предписаний и арестуя нарушителей их.

Все содержатели гостиниц или ресторанов, трактирщики и хозяева увеселительных заведений, купцы и наемная прислуга обязаны ежедневно доставлять полиции сведения относительно того, что они слышали или заметили. […]

…не допускается въезд и выезд иностранцев без разрешения, подписанного рукой самого императора, и воспрещается ввоз книг, нот и всего, что посылается из Франции или выходит из фабрик и мастерских этой развращенной нации. Все иностранные газеты воспрещены. Те, которые получаются посланниками иностранных дворов, подвергаются самой суровой цензуре, их уничтожают, если в них заключаются факты, которые желают скрыть, или зачеркивают в них то, что не подлежит огласке. Несмотря на эти мудрые и спасительные меры, якобинство нашло способ проникнуть в дома вельмож, иллюминатство достигло ступеней трона и прокралось в кабинеты министров.

Из «Записок» тайного советника Александра Ивановича Рибопьера:

Во время царствования Павла Петровича Петербург был вовсе невеселым городом. Всякий чувствовал, что за ним наблюдали, всякий опасался товарища и собрания, которые, кроме кое-каких балов, были редки. На балах этих, однако, молодые люди встречались с молодыми девицами, и любовь не теряла прав своих. Я подобно другим заплатил ей дань, и N. N., к которой пылал любовию, казалась ко мне благосклонною. Я стал находить, что в Петербурге очень хорошо живется, когда ревнивый соперник, влюбленный в ту же особу, стал искать случая завести со мною ссору. Мы нигде не встречались; никогда не случалось нам в то время быть вместе в одной и той же гостиной. Он написал мне письмо, в коем значилось, будто я позволил себе говорить дурно об особе, которую он обязан защищать, и что он сумеет заставить меня дать ему удовлетворение. Я поспешил к нему, чтобы узнать, в чем дело; но он никого не назвал и продолжал считать себя обиженным. Мы дрались с ним на шпагах, и в то время как я ему нанес удар выше локтя, он меня ранил в ладонь так сильно, что перервал артерию. Я принужден был вынести мучительную операцию, и едва успели сделать мне первую перевязку, как ко мне приехали обер-полицмейстер и генерал-губернатор граф Пален с повелением от императора сделать мне допрос. Говорят, будто кто-то донес государю, что соперник мой, взяв под свою защиту княгиню Анну Петровну Гагарину, о которой я будто говорил дурно, по-рыцарски вызвал меня на поединок. Государь, сам рыцарь в полном смысле этого слова… воспользовался этим случаем, чтобы выказать на мне всю свою строгость. Я никогда ничего не говорил против княгини Анны Петровны, и более трех лет не приходилось мне слова перемолвить с моим соперником. От природы скромный и осторожный, я жил в то время довольно уединенно в кругу близких мне людей. Государь исключил меня из службы; у меня отняли Мальтийский крест и камергерский ключ и засадили в крепость в секретном каземате.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.