Мировоззрение и привычки

Мировоззрение и привычки

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

Особенное внимание было обращено на религиозное воспитание великого князя [Павла Петровича], который до самой своей смерти отличался набожностью.

Еще до настоящего времени показывают места, на которых Павел имел обыкновение стоять на коленах, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами. Паркет положительно протерт в этих местах. […]

Офицерская караульная комната, в которой мне приходилось сидеть во время моих дежурств в Гатчине, находилась рядом с частным кабинетом Павла, и я часто слышал вздохи императора во время его молитвы. […]

Павел подражал Фридриху в одежде, в походке, в посадке на лошади. Потсдам, Сан-Суси, Берлин преследовали его подобно кошмару. К счастью Павла и для России, он не заразился бездушной философией этого монарха и его упорным безбожием. Но этого Павел не мог переварить, и, хотя враг насеял много плевел, доброе семя все-таки удержалось. […]

Император Павел, как я уже говорил, был искренним христианином, человеком глубоко религиозным, отличался с раннего детства богобоязненностью и благочестием. По взглядам своим это был совершенный джентльмен, который знал, как надо обращаться с истинно порядочными людьми, хотя бы они и не принадлежали к родовой или служебной аристократии.

Я находился на службе в течение всего царствования этого государя, не пропустил ни одного учения или вахтпарада и могу засвидетельствовать, что, хотя он часто сердился, но я никогда не слышал, чтобы из уст его исходила обидная брань. […]

Как доказательство его рыцарских, доходивших даже до крайности воззрений может служить то, что он совершенно серьезно предложил Бонапарту дуэль в Гамбурге с целью положить этим поединком предел разорительным войнам, опустошавшим Европу… Несмотря на всю причудливость и несовременность подобного вызова, большинство монархов, не исключая самого Наполеона, отдали полную справедливость высокогуманным побуждениям, руководившим русским государем, сделавшим столь рыцарское предложение с полной искренностью и чистосердечием.

Из «Записок» Федора Гавриловича Головкина:

Французская революция произвела на него сильнейшее впечатление; он был от нее в ужасе. Однажды он мне сказал: «Я думаю о ней лихорадочно и говорю о ней с возмущением». С тех пор все, что раньше ему только не нравилось, стало его раздражать. Неурядицы, неизбежные при всяком большом управлении, показались ему величайшими преступлениями и малейшая забывчивость — умышленным проступком. Это был удобный момент, чтобы успокоить его мысли, смягчить его нрав и убедить его в том, что мягкость в связи с твердостью составляет самое могущественное оружие для государя.

Из «Путешествия в Петербург» Жана Франсуа Жоржеля:

Кто не имеет недостатков? Павел I, несомненно, обладает ими. Он, по-видимому, не любит ни наук, ни искусств. Наука управления страной, тайна умения поднять на должную высоту могущество своей державы — вот что занимает его всецело.

Он умерен в еде и удовольствиях, одевается просто и признает пышность и роскошь только для церемониала, где императорское величие должно быть представлено в полном блеске. Если его деспотическая воля подчас изменчива и склонна к причудам, если вспышки его гнева, похожие на припадки сумасшествия, заслуживают сурового и справедливого порицания, то это порицание должно быть смягчено ввиду целой массы блестящих достоинств. Павел I, об образовании которого очень заботились, обладает умением распознавать людей и применять кстати их таланты. В интимном обществе он отличается любезностью и обаятельностью в разговоре. Я читал письма, написанные его рукой, где уму и благородству суждений соответствует стиль, достойный высшего сана.

Государь встает ежедневно в пять часов утра, министр полиции и военный комендант С.-Петербурга, один вслед за другим, являются в его кабинет с докладом, в восемь часов он идет на парад, затем производит смотр одному из гвардейских батальонов или полков городского гарнизона; в десять часов он возвращается, чтобы идти в церковь, по окончании обедни он верхом или в коляске едет осматривать военные посты, чтобы лично удостовериться в исполнительности офицеров. Иногда он наблюдает за постройкой новых казарм, так как он заботится о хорошем помещении для офицеров и солдат. По возвращении он обедает, после обеда катается в коляске; возвращаясь около трех-четырех часов, он зовет к себе в кабинет министров, генералов и лиц, с которыми желает работать или беседовать о государственных делах.

Около шести часов он отправляется к императрице, где собираются лица, принятые в ее интимном кругу. Когда бывает представление в театре, то не устраивается игр, спектакль обыкновенно начинается в шесть часов; иногда на него приглашают иностранных послов и посланников, а также некоторых вельмож, которые не несут службы при дворе. Вот повседневная жизнь при дворе Павла I, однообразное течение ее нарушается только праздниками или большими маневрами. […]

Некоторые русские вельможи, хорошо осведомленные об интимной жизни Павла I, уверяли меня, что этого могущественного и самодержавного владыку обычно мучат двоякого рода опасения, которые обусловливают деспотический образ его правления и заставляют его применять террор, этими необычайными опасениями как говорят, объясняются его приказания, которые менее осведомленные люди приписывают одни — расстройству умственных способностей, другие — вечной смене настроений, властно влияющих на его волю. Павлу чудятся то заговоры при дворе с целью его низложения, то тайное распространение иллюминатства[43] и якобинства в его империи — моральной чумы, более гибельной, чем все болезни, посылаемые нам небом. Если этот факт верен, то легко объяснить себе, почему Павел I так внимательно следит за тем, чтобы во дворце и даже в тесном кругу его семьи все собрания происходили только в его присутствии. […]

Итак, нечего удивляться чрезвычайным предосторожностям и беспрестанно возобновляемым суровым приказам…

Из «Записок» Александра Александровича Башилова:

Обратимся к тому порядку, какой хотел ввести государь — чтоб караулы караулили, а не спали. Гарнизонная служба приучает солдата к трудам; главные и визитерные рунды[44] были для того, чтоб солдат не дремал, а офицер караульный не ездил бы с караула на обед или бал, это бывало прежде, стало быть — требовалось прекратить сей беспорядок. Сам царь подавал пример. Жизнь его была заведенные часы: все в одно время, в один час; воздержанность непомерная; обед — чистая невская водица и два, три блюда самые простые и здоровые. Стерляди, матлоты[45], труфели и прочие яства, на которые глаза разбегутся, ему подносили их показать; он, бывало, посмотрит и часто мне изволил говорить: «Сам кушай». После говядины толстый мундшенк[46] подносил тонкую рюмочку вина — кларета бургонского. Это не так, как ныне: иной выпьет три бутылки… и ни в одном глазе.

Государь вставал рано и в 6 часов был одет, в четверть седьмого кушал чашку левантского кофе и сейчас садился за работу; после — к разводу, после — верхом по городу, после — обед; после обеда — в коляске или санях, но всегда на какой-либо предмет, в больницу или какое богоугодное заведение; в 6 часов вечера — cercle[47], в 9 часов — ужин, в 10 часов почивать. Труды, так расположенные, были систематически исполняемы, и стоило только вникнуть, и никогда в ответ не попадешь.

Я был год с небольшим камер-пажем, и что более — бессменным, ни разу не попался под гнев; какая-то планета меня хранила свыше…