Глава 13 Игры перебежчиков

Глава 13

Игры перебежчиков

Из всех советских граждан, передававших когда-либо секретные сведения на Запад, наиболее высокопоставленным и, бесспорно, самым благородным был полковник Олег Пеньковский.

Кристофер Добсон и Рональд Пейн. «Словарь шпионажа»(1984 г.)

В лабиринтах американской разведки все ещё можно встретить ветеранов, которые по-прежнему убеждены, что Пеньковский является блестящим примером одной из отвратительнейших операций КГБ.

Энтони Веррье. «Сквозь зеркало» (1983г.)

Перебежчики – это питательная среда, обеспечивающая жизнедеятельность разведывательных служб западных стран. По своей ценности перебежчик уступает лишь агенту, внедренному в спецслужбу вашего противника. Внедренный агент может сообщить вам, в чем сила и в чем слабость противоборствующей стороны. По характеру запрашиваемой от его учреждения информации он может догадаться о стратегических планах врага. Он способен нейтрализовать эти планы, поставляя ложную или уводящую в сторону информацию. Он может быть использован для того, чтобы ввести противника в заблуждение или манипулировать им к вашей выгоде. И наконец, он может не допустить внедрения агентов в вашу службу, своевременно предупреждая о подобных попытках. КГБ, с бесконечным российским терпением (прошло десять лет, прежде чем Филби сумел занять достаточно важный пост в системе английской разведки), предпочитает внедрение. Западные спецслужбы, от которых ожидают немедленных результатов, стремятся иметь дело с перебежчиками.

Переход к вам ответственного сотрудника разведки противоположной стороны – большое событие. Доставленные им сведения освежат ваши знания о спецслужбе противника.

Он сообщит детали её организационного построения, расскажет об устоявшемся стиле работы, методах обучения персонала, о стратегии и тактике, проинформирует об отношениях, сложившихся между разведслужбами и правительством. Если перебежчик занимал высокий пост или специально готовился к побегу, то он может сообщить данные, которые помогут выявить и арестовать агентов противника, действующих в вашей стране. После войны почти все удачные контрразведывательные операции в США, Франции, Англии, Германии, Австралии и Скандинавских странах были проведены на основе информации, полученной от перебежчиков. Выявление и арест шпионов помогают поднять престиж спецслужб в глазах правительства – немаловажный фактор для процветания и дальнейшего роста вашей организации. Вы можете узнать от перебежчика, что думает о вас противник. Это очень полезно для профессионалов, стремящихся действовать более эффективно.

Перебежчики, как истинные, так и те, которые «меняют свои намерения» вскоре после перехода к вам, могут быть использованы в качестве посланцев. С их помощью разведывательные ведомства могут обмениваться информацией (или дезинформацией). Перебежчик также может помочь разведслужбе извлечь на свет божий информацию, полученную ранее из ненадежных источников: слухов, похищенных документов, сообщений средств массовой информации. Поскольку в нормальных условиях этим данным никто не верит, спецслужбы припрятывают их у себя. Но вот появляется перебежчик. Можно объявить его источником ранее собранной, но слабо обоснованной информации. Многие перебежчики были, видимо, очень удивлены, узнавая о том, каким огромным объемом информации они располагали, какие значительные посты занимали на прежней работе и в каких были высоких званиях. И наконец, существует возможность убедить потенциального перебежчика продолжать работать на своем прежнем месте и таким образом без труда внедриться в стан противника.

Поэтому неудивительно, что западные разведслужбы тратят так много энергии, средств и времени на то, чтобы выявить потенциальных перебежчиков среди сотрудников КГБ, работающих за границей, и впоследствии уговорами или шантажом заставить их принять нужное решение. Может быть, этот человек любит развлечься или слишком много пьет? Возможно, ему нравится западный образ жизни? А как он чувствует себя на работе? Насколько удовлетворен ею? Какие видимые слабости человека можно использовать? Алкоголь, наркотики, секс, деньги? Филип Эйджи пишет, что большую часть своего времени, работая на ЦРУ в трёх латиноамериканских странах, он тратил на наблюдение за сотрудниками КГБ в этих странах, на то, чтобы установить с ними контакт и попытаться завербовать. Он же рассказывает, как китайский отдел ЦРУ почти сорок лет старался заполучить своего первого перебежчика из китайских секретных служб(1).

Но перебежчики, как бы полезны они ни были, опасны, и с ними трудно иметь дело. Они опасны, потому что предстоит решать, является ли перебежчик подлинным или действует выполняя приказ, чтобы хотя бы на короткое время проникнуть в вашу организацию или чтобы сбить вас с толку дезинформацией. К перебежчику, который появляется по собственной инициативе, всегда относятся с величайшей подозрительностью. Западные спецслужбы предпочитают иметь дело с теми, кого они сами наметили и долго обрабатывали, с теми, кто переходит неохотно, кого приходится тащить, а он визжит и отбрыкивается. Но и в этих случаях подозрения не исчезают полностью. Не будет большим преувеличением сказать, что перебежчикам никогда не доверяют и лишь очень немногие из них нормально воспринимаются всеми подразделениями спецслужб. Причина этого лежит на поверхности, она проста и довольно цинична: если он «переметнулся» один раз, то почему он не может «переметнуться» вновь?

С перебежчиками весьма трудно иметь дело из-за той эмоциональной перегрузки, которую они постоянно испытывают. Перегрузка возникает с того момента, когда принимается решение о побеге. Очень немногие идут на предательство с легким сердцем, и мысль о том, что ты отправляешься в вечное изгнание, вовсе не утешает. Перебежчик обычно привязывается к сотруднику, убедившему его бежать. Нуждаясь в этом человеке, он в то же время и осуждает его. Перебежчик опасается возмездия (хотя, по общему мнению западных спецслужб, дни, когда КГБ преследовал и уничтожал изменников, канули в Лету). Он испытывает потребность в постоянной моральной поддержке и хочет, чтобы им восхищались.

А у разведслужб совсем иные интересы. Они хотят, чтобы перебежчик рассказал все, что он знает, как можно скорее. Джозеф Фролик, сотрудник чешской разведки, который перешел на Запад в 1968 году, пишет: «Их интересует все. Все, что вы скажете, может так или иначе оказаться полезным. Они хотят знать имена сотрудников, с которыми вы вместе работали, размер вашей зарплаты, операции, в которых вы участвовали, и даже то, как выглядел ваш кабинет. Я говорил, говорил, говорил… с утра до вечера, пять дней в неделю в продолжение почти трёх лет. Проработав в разведке 17 лет, узнаешь очень много»(2).

Стремление выжать из перебежчика как можно скорее все, что он знает, вовсе не означает, что спецслужбы о нем не заботятся. ЦРУ гарантирует ему пожизненную пенсию. Проявляется забота и о жилье, медицинском обслуживании, социальном обеспечении. Его консультируют по финансовым вопросам. а при желании помогают приобрести новую профессию. (Очень немногие привлекаются к работе в ЦРУ, да и то лишь в качестве консультантов.) Какой бы радостной ни казалась бывшему сотруднику КГБ перспектива первоначально, он очень быстро осознает, что обречен пребывать на свалке отработанных перебежчиков. Теперь его ожидает постоянное обитание в пригородах Вашингтона в среде таких же, как он сам. Иногда, если повезет, его навестит знакомый сотрудник ЦРУ, который давно занимается другими делами, и теперь у него совсем иные интересы.

Самые сметливые из перебежчиков начинают понимать, что их ожидает, сразу после прибытия в Вашингтон, и пытаются что-то предпринять. Они начинают преувеличивать свою роль в делах КГБ, присваивая себе более высокое звание, уверяют, что имели доступ к важным документам, так как оставались на работе в одиночестве по выходным дням, были знакомы с болтливым сотрудником архива, проходили специальную подготовку, а однажды даже встречались с самим Сталиным, и так далее и тому подобное. Сметливый перебежчик намекает, что его посвятили в секреты особой важности. Он выдает информацию микроскопическими дозами, ссылаясь на слабую память и опуская какие-то ключевые моменты, просит ознакомить его с досье западных спецслужб якобы для того, чтобы полнее воссоздать картину. Наконец, он начинает протестовать, потому что его воспринимают недостаточно серьезно, а по предоставленной им информации не предпринимается никаких действий. Все эти уловки преследуют одну цель – отдалить приход того дня, когда у него закончится вся информация и вместе с ней завершится его активный жизненный путь. Перебежчик страшится того момента, когда окажется в одиночестве в этой свободной, но такой непонятной стране.

Во всей послевоенной истории шпионажа особняком стоят два перебежчика из Советского Союза: Анатолий Голицын и Олег Пеньковский. Они оба появились по собственной инициативе. Пеньковский предложил свои услуги в такой напористой, требовательной манере, что ЦРУ отказалось иметь с ним дело, и Пеньковскому пришлось адресоваться к англичанам. Эти два человека сумели повлиять на ход развития западной разведки. Пеньковский оказал влияние даже на ход истории. Возможно, со временем мы узнаем, что и Голицыну это тоже удалось.

Рассказ об этих людях прекрасно иллюстрирует как ту пользу, которую приносят перебежчики, так и порождаемые ими проблемы. Пеньковский и Голицын, бесспорно, таили в себе опасность, и с ними крайне трудно было иметь дело. Их переход на Запад поставил весьма важные вопросы. Какую роль они в действительности играли и каковы были их истинные мотивы? Даже сейчас, по прошествии стольких лет, на эти вопросы нет удовлетворительного ответа.

22 декабря 1961 года у дверей отделения ЦРУ в Хельсинки раздался звон колокольчика. Шеф отделения Фрэнк Фриберг открыл дверь и увидел перед собой незнакомца. Это был невысокий, плотно сбитый мужчина, говоривший по-английски с сильным русским акцентом. Посетитель сразу взял быка за рога, заявив, что он майор КГБ и его зовут Анатолий Климов. Он потребовал, чтобы его немедленно доставили в Вашингтон. так как он располагает важной для лидеров западного союза информацией.

Фриберг сразу насторожился. Сотрудников ЦРУ предупреждали об опасности, связанной с появлением подобных пришельцев или «шатунов», как их называют на своем жаргоне профессионалы. Однако уже через несколько часов можно было сделать предварительный вывод о том, что переход Климова заслуживает определенного доверия. Дело в том, что ЦРУ ещё раньше отметило его как потенциального перебежчика. На него обратили внимание за семь лет до этого в Вене – в то время он был одним из младших офицеров контрразведки. Было замечено, что к нему очень плохо относятся все его коллеги, и в его досье в ЦРУ появилась отметка о том, что необходимо осторожно прощупать, не проявит ли он интерес к предложению начать новую жизнь на Западе. Но ЦРУ не успело осуществить задуманное, так как Климов был переведен в Москву. Когда он вновь появился на Западе, в Хельсинки, ЦРУ не сообразило, что это старый знакомый по Вене. Дело в том, что там он работал под другой фамилией – обычная тактика русских, используемая для того, чтобы затруднить контроль за перемещениями сотрудников КГБ.

Климова быстро перебросили на военную базу США во Франкфурте, где команда, срочно собранная Хелмсом, приступила к интенсивным допросам. Климов заявил, что на самом деле его зовут Анатолий Голицын. Он родился на Украине. Мать украинка, отец русский. В 30-е годы семья переехала в Москву, отец стал работать пожарником. Голицын поведал, что мальчишкой мечтал стать моряком, летчиком или разведчиком. К концу войны он поступил в артиллерийское училище в Одессе. Там он с энтузиазмом занимался комсомольской работой. Его заметил представитель КГБ и направил в Москву на учебу. В столице Голицын обучался в университете марксизма-ленинизма, в Высшей дипломатической школе и в специальном институте КГБ, где получил диплом юриста. В период между командировками в Вену и в Хельсинки он служил в Первом главном управлении, занимавшемся активными разведывательными операциями против Запада. В течение двух лет он работал в отделе информации – в группе НАТО. Последнее означало, что он знакомился со всеми касающимися НАТО документами, полученными КГБ. Однако в соответствии с принципом всех разведок – «знать лишь то, что необходимо», – об источниках информации ему сообщали самые минимальные сведения. ЦРУ произвело проверку Голицына, передав ему пачку документов НАТО, часть которых были фальшивыми. Голицын без труда указал все подлинники(3).

Первое сообщение Голицына заключалось в том, что ЦРУ, по его мнению, явно недооценивает масштабы наступления советской разведки, предпринятого против Запада. Он мог судить о размахе разведывательной деятельности по количеству западных секретных документов, проходивших через его руки, и по степени важности этих документов. Он готовился к побегу, стараясь запомнить максимум информации и собирая все намеки, указывающие на личность агентов, работающих на Советский Союз в западных странах, чтобы впоследствии помочь их разоблачению.

Работники ЦРУ торжествовали. Если Голицын сможет рассказать даже часть того, что обещает, значит, в руки ЦРУ попал один из самых ценных перебежчиков за всю историю шпионажа. Но когда после нескольких недель пребывания во Франкфурте Голицын был переброшен в Вашингтон, работавшие с ним сотрудники ЦРУ впервые ощутили то, что впоследствии превратилось в серьезнейшую проблему. Этот человек оказался неимоверно тяжел в общении.

Проблема имела два аспекта. Первый состоял в том, что Голицын утверждал: армия советских шпионов не только занимает множество важных постов на Западе, но и внедрилась в разведывательные службы большинства стран. Советские тайные агенты якобы проникли в самое сердце французской секретной службы, в СИС и в ЦРУ. Поэтому Голицын был крайне привередлив при выборе сотрудников ЦРУ, с которыми он соглашался вступать в контакт. Если у него возникали малейшие сомнения по поводу того или иного сотрудника, или ему казалось, что тот воспринимает его недостаточно серьезно, или чудилось, будто сотрудник недостаточно умен или занимает невысокий пост, то Голицын замыкался в себе и отказывался от общения. В официальном отчете ЦРУ говорится, что Голицын является человеком, «с которым весьма сложно найти общий язык». В какой-то момент один из сотрудников выразился гораздо яснее: «Этот тип просто-напросто сукин сын»(4).

Но несмотря ни на что, в первое время Голицын выполнял свои обещания. Он рассказал, что КГБ имел настолько свободный доступ к французскому отделу НАТО, что мог через справочное подразделение заказывать необходимые документы, которые обычно поступали в Москву через несколько дней после соответствующего запроса. Разоблачения, сделанные Голицыным, привели к отставке двух руководителей разведки, бегству в США ещё одного высокопоставленного сотрудника (боявшегося, что его ведомство контролировалось КГБ), смене советника президента де Голля по вопросам разведки(5) и в конечном итоге к осуждению в 1983 году на 10 лет канадца, бывшего сотрудника НАТО, профессора Хью Хэмблтона. Он был обвинен в передаче документов НАТО Комитету государственной безопасности.

Второй аспект проблемы, связанной с Голицыным, состоял в том, что он утверждал, будто его сообщения о советских агентах лишь небольшая часть той информации, которой он намеревался одарить Запад. Вторая часть, говорил Голицын, носит политический характер, и настолько важна, что может быть доложена им только президенту Соединенных Штатов. Он был так настойчив, что ЦРУ пришлось направить письмо президенту Кеннеди с просьбой принять перебежчика. Полученный на официальном бланке Белого дома ответ был подписан генералом Максуэллом Тейлором. Просьба о встрече вежливо отклонялась, и одновременно выражалась уверенность, что ЦРУ самостоятельно может успешно справиться с делом. Письмо из Белого дома было, естественно, показано Голицыну. (Тот, однако, трижды встречался с министром юстиции Робертом Кеннеди.)

Суть информации Голицына заключалась в том, что, по его мнению, Запад строил свои отношения с коммунистическим миром в последние 30 лет на совершенно неправильных основах. Это явилось следствием успеха постоянной и последовательной политики дезинформации, проводимой коммунистическими партиями и их разведывательными службами. Гипотеза Голицына в упрощенном виде выглядела следующим образом. Новая долгосрочная стратегия мирового коммунистического движения была разработана в Москве между 1957 и 1960 годами. В её претворении в жизнь важная роль политического характера отводилась КГБ. Ему было поручено организовать долгосрочную кампанию стратегической дезинформации. Главная цель этой кампании состояла в том, чтобы утвердить западные страны в той мысли, что коммунистический блок раздирается противоречиями, и проводить свою политику после того, как Запад в результате этой кампании самодовольно успокоится.

Таким образом, если согласиться с теорией Голицына, разрыв отношений Советского Союза с Югославией в 1948 году являлся ложным, точно так же как и разрыв с Албанией. Появление профсоюза «Солидарность», следовательно, не результат спонтанного процесса, а тщательно продуманный шаг, направленный на укрепление коммунизма в Польше. Диссидентское движение в России оказывалось, если верить Голицыну, организованным КГБ, а такой видный диссидент, как Андрей Сахаров, превращался в верного слугу режима. И самое главное – ссора Советского Союза с Китаем являлась простой уловкой, риторическим прикрытием, фасадом, за которым обе страны по-прежнему едины и совместно работают для дела коммунизма. Совершенно ясно, что принятие тезиса Голицына означало полный пересмотр всех процессов, происходящих в коммунистическом мире(6).

Даже самые ярые антикоммунисты оказались неспособными воспринять подобный сценарий. Относиться к нему серьезно мешала и манера, в которой Голицын излагал свои идеи. Гарри Розицки, работавший на высоком посту в ЦРУ. в отделе, занимающемся делами советского блока, вспоминает: «Я трудился в Индии, когда Голицын перебежал на Запад, но позже мне пришлось с ним встретиться. Это был человек, постоянно находившийся в страшном нервном напряжении, настолько убежденный в важности своей миссии, что уже не оставалось места ни для политического диалога с ним, ни для совместного анализа информации, ни даже для рассмотрения каких-то новых факторов, важных для дела. Это был «белый рыцарь», на плечи которого возложена великая миссия. Он явился на Запад, чтобы открыть ему глаза на происходящее, ибо чувствовал, что истина известна лишь одному человеку, а именно ему, Голицыну. Его манеру держаться можно выразить одной фразой: «Ну вы там, слушайте, что вам говорят». Он представлял себя миссионером или даже, может быть, пророком, который явился предупредить нас, обитателей западного мира – несчастных, не способных к анализу простаков, о том, что мы абсолютно не понимаем дьявольских замыслов КГБ. У Голицына был совершенно параноидальный подход к истории»(7).

Однако Стивен де Маубрей, руководивший в СИС контрразведывательной работой против Советского Союза, не разлеляет это мнение. Де Маубрей заявлял: «То, как ЦРУ и мы обращались с Голицыным, является для меня очень больной темой. В 1962 году отношения между ним и ЦРУ носили довольно бурный характер. Я полагаю, никто в ЦРУ не станет отрицать, что там ранее не приходилось встречаться с делом, подобным этому. Ошибки были допущены с обеих сторон. Получив пинки от советской системы, Голицын не смог легко приспособиться и к западной бюрократии.

Надо все время помнить, что, поскольку наибольшую пользу он приносил в области контршпионажа, это приводило к тому, что он общался с небольшой группой лиц, интересы которых в основном состояли в поимке вражеских агентов, а политические проблемы были им чужды… Характеристика Голицына как параноика и самозваного пророка нелепа и вызывает негодование. Он был преданным делу и очень упорным человеком. Вызывает удивление лишь то, как ему удавалось сохранить уравновешенность и последовательность действий в обстановке постоянного разочарования(8).

В марте 1963 года Голицын переехал в Великобританию. ЦРУ было очень недовольно этим. Голицын уже получил новое имя, пенсию, дом в Вашингтоне, где можно было обеспечить его безопасность и который можно было держать под наблюдением (советский суд заочно приговорил Голицына к смертной казни). Однако Голицын провел вне США всего четыре месяца. Едва только он успел устроиться в своем деревенском убежище, как «Дейли телеграф» ненамеренно нарушило тайну, напечатав сообщение о том, что высокопоставленный перебежчик из Советского Союза нашел приют в Англии. Невозможно сейчас доказать, что ЦРУ специально подсунуло эту новость в ничего не подозревающую газету, но цель, которой добивался Вашингтон, была достигнута: Голицын упаковал свои вещи и вернулся в США(9).

Там он выступил со своими политическими идеями перед собранием экспертов по Китаю и Советскому Союзу. Выступление произвело крайне негативное впечатление. Голицын вышел из себя, когда эксперты попытались с ним не согласиться. Он совершил ошибку, переложив бремя доказательств на них. «А откуда вам известно, что разрыв является подлинным?» – вопрошал он. Голицын требовал, чтобы ему показали все до единого секретные документы с указанием источника, и обещал доказать, что эти сообщения являются фальшивками, изготовленными в КГБ в целях дезинформации. ЦРУ, естественно, на это не пошло. «Кто, находясь в здравом уме, будет передавать сотруднику КГБ информацию из досье ЦРУ якобы для анализа», – заявил руководитель одного из отделов(10).

Участвовавший в дискуссии Розицки припоминает моменты, которые вывели из себя Голицына. «Мы спросили у него: «Кто в КГБ отвечал за организацию этой кампании дезинформации, которая теоретически должна вестись непрерывно, и кто проводит её сейчас? Какую роль играют в этом деле партийные власти на местах? Руководит ли их действиями непосредственно Политбюро? Контролирует ли их Политбюро или они свободны в своих поступках? Как вся эта кампания была конкретно организована? Кто выступал организатором с противоположной стороны? Кто действовал со стороны югославов, албанцев и китайцев? Для кампании дезинформации такого масштаба необходимо привлечь сотни людей из СССР и из других стран, сотрудников КГБ и не имеющих к этой организации никакого отношения. Как же в таком случае получилось, что ни один из перебежавших ранее из Советского Союза ничего не упоминал об этом?» Голицын не смог дать удовлетворительного ответа ни на один из этих вопросов, и в результате участники собрания единогласно решили, что тезисы Голицына не имеют под собой фактической базы, а если взглянуть на его идеи с точки зрения здравого смысла, то они просто нелепы»[49](11).

Голицын понял, что изложение его идеи по частям приводит к обратному результату, и отошел в тень, чтобы представить письменный аргументированный доклад, который включил бы в себя для подтверждения тезисов элементы исследования. В 1968 году его познакомили с тщательно отобранными представителями академических и издательских кругов. Но очень скоро он заявил, что ему приходится вступать в контакт с нежелательными с точки зрения безопасности личностями, и вновь ушел в укрытие. Однако он познакомил нескольких сотрудников разведки с черновым вариантом своей рукописи. Стивен де Маубрей и Артур Мартин прибыли в США и оказались единственными англичанами, которым удалось познакомиться с рукописью Голицына. Предоставление рукописи было обставлено рядом условий. Например, запрещалось делать какие-либо выписки. Де Маубрей вспоминает: «Будучи хорошо знакомым с набором его аргументов, я смог понять содержание рукописи и увидеть, что он собрал много дополнительных материалов в поддержку своих тезисов. Но если бы мне предстояло дать книге Голицына холодный анализ, я назвал бы её злобным бормотанием, к тому же безграмотным и полным повторов»(12).

Поэтому неудивительно, что те сотрудники американской разведки, которые познакомились с рукописью, отвергли её. Голицын предоставил свой манускрипт в ЦРУ для чтения в надежде, что ему помогут его опубликовать. Через несколько месяцев Советский Союз ввел свои войска в Чехословакию. Это было нечто такое, чего Голицын не мог предсказать и что полностью противоречило проповедуемой им идее. И вновь Голицын усаживается за письменный стол, чтобы переработать свои теории. Это заняло у него большую часть 70-х годов, и к 1978 году рукопись была готова для публикации. Поняв, что этого не удастся добиться через ЦРУ, Голицын решил действовать по обычным коммерческим издательским каналам. Но рукопись была слишком длинной (по меньшей мере миллион слов), и четыре человека, поддерживавшие Голицына, вызвались сократить и отредактировать её. Эти четверо: де Маубрей и Мартин из Великобритании, Скотти Майлер – бывший начальник оперативного отдела контрразведки ЦРУ и Вася Гмыркин – эксперт по советско-китайским отношениям(13).

Редактирование оказалось тяжелой и трудоемкой работой. Но даже для нового варианта оказалось нелегко найти издателя. Все же в конце концов книга под названием «Новая ложь на смену старой» увидела свет в 1984 году одновременно в Англии и США. Надежды Голицына и его редакторов на то, что публикация вызовет дискуссию, не оправдались. В отзывах на книгу выражалось сомнение в её правдоподобности, отмечалось наличие большого числа допущений, указывалось на то, что её основные положения носят слишком общий характер. В заключение делался вывод, что работа представляет интерес лишь для лиц, изучающих теорию заговоров. Историк из Оксфорда профессор Р. У. Джонсон писал: «Вполне возможно, что вся эта чушь явилась продуктом бюрократической драки внутри ЦРУ»(14). Это, по-видимому, положило конец, по крайней мере на данное время, политической информации, предоставляемой Голицыным Западу. Хотя Маубрей продолжил работу в архивах, сопоставляя тезисы Голицына с документальными отчетами об отношениях Советского Союза и западных стран в период, предшествующий Тегеранской и Ялтинской конференциям, состоявшимся соответственно в 1943 и 1945 годах.

Но Голицын явился ещё с одним сообщением. Он заявил, что во все поры западного общества проникли тайные агенты КГБ. Этим заявлением он сумел повлиять на ЦРУ и СИС. Эффект от слов Голицына можно ощутить и по сей день как в ЦРУ, так и в СИС. Для подтверждения своих идей Голицын несколько по-иному интерпретировал операции КГБ. Его рассуждения строились примерно следующим образом. Какая польза от того, что КГБ лишь вылавливает западных шпионов? Запад просто зашлет новых, и этот процесс не будет иметь конца. Поэтому краткосрочные цели КГБ состоят в том, чтобы внедрить агентов в западные разведслужбы. Эти агенты призваны решать две задачи: во-первых, предупреждать Советский Союз о засланных на его территорию разведчиках и, во-вторых, если западные разведчики преуспеют в получении секретной информации, тайные советские агенты должны прилагать усилия, чтобы дискредитировать эту информацию.

В долгосрочном плане, по утверждению Голицына, КГБ стремится полностью поставить под свой контроль разведывательные службы Запада, чтобы иметь возможность не только дезавуировать ценные сведения, но и подсовывать дезинформационные материалы, где надо и когда это необходимо. Если КГБ удастся реализовать свои планы, Запад будет полностью в руках России, ибо окажется неспособным распознать истинные политические намерения Советов, введенный в заблуждение фальшивками, предоставленными КГБ.

Голицын утверждал, что КГБ уже успешно реализовал краткосрочные планы и далеко продвинулся в реализации долгосрочных, используя в этих целях внедренных агентов. Поэтому первостепенная задача ЦРУ и других западных спецслужб состоит в том, чтобы раскрыть истинные масштабы советского проникновения в их структуры.

Для многих в ЦРУ откровения Голицына прозвучали сладкой музыкой. Некоторые сотрудники полагали, что эта организация слишком легкомысленно относится к возможности проникновения в нее советских агентов. Другие рассуждали более цинично. В ЦРУ продвижение по службе, заграничные командировки, назначение на работу за рубеж во многом зависели от того, насколько сильна угроза со стороны КГБ. Обе эти группы говорили, что во всех западных разведывательных службах были обнаружены советские агенты, лишь ЦРУ являлось исключением. Почему? Разве оно обладает каким-то особым иммунитетом от проникновения тайных агентов противника? Лайман Киркпатрик утверждал, что руководители ЦРУ серьезно размышляли над этой проблемой: «Мысль о том, что русские попытаются внедриться в наши ряды, не оставляла нас с первых дней существования ЦРУ. Ни один опытный оперативный работник разведки не может сбрасывать со счетов возможность того, что противная сторона работает в недрах его ведомства. Поэтому во время своих бессонных ночей я упорно размышлял: кто бы это мог быть, как найти к нему подходы, каким образом может быть организовано внедрение и так далее. Существовала серьезная возможность того, что рано или поздно в наших рядах появится агент противника, если он уже не появился»(15).

В 1980 году на серии конференций под общим названием «Наши потребности в разведке на восьмидесятые годы» (конференции были организованы Консорциумом по исследованиям в области разведки) доктор Уильям Харрис, консультант сенатского комитета по разведке, сказал, что ЦРУ должно действовать, исходя из предположения, что противник осуществил «частичное проникновение» в его структуры. Позже, в частной беседе, он сказал, что КГБ уже сумел внедрить в ЦРУ своих тайных агентов. Даже если допустить, что ЦРУ располагает совершеннейшим методом «контроля качества» своих сотрудников, говорил он, и выявление лиц, которые потенциально могут оказаться нелояльными, проходит на 99, 8% успешно, все же оставшиеся 0, 2% возможных изменников, просочившихся через контроль, – это не меньше чем несколько сотен человек за последние десять лет. Больше того. обнаружение советских шпионов в других правительственных службах показывает, что испытания на полиграфе (детекторе лжи), на которые так полагается ЦРУ, не являются эффективным средством выявления нелояльности. Эти шпионы периодически проходили проверку на детекторе лжи и тем не менее не вызывали никаких подозрений(16).

Таким образом, предупреждения Голицына были тепло встречены значительным числом сотрудников ЦРУ. Но громче остальных их приветствовал Джеймс Энглтон, блестящий руководитель контрразведывательного отдела ЦРУ. Энглтон, поэт и любитель орхидей, бывший офицер УСС, «суперразведчик. который даже не являлся на собрания личного состава, чтобы не обнаружить себя»(17), был, как мы уже знаем, другом и большим почитателем Кима Филби.

Реакция Энглтона на измену Филби отличалась от реакции многих его коллег. В период после разоблачения Филби вошло в привычку возлагать на него ответственность практически за все провалы западных разведок в их деятельности против Советского Союза. Провал операции в Албании, о котором мы уже рассказывали, был лишь одним из приводимых примеров среди множества других. Филби, например, обвиняли в организации утечки информации из английского посольства в Вашингтоне во время второй мировой войны, «когда Филби там служил»(18). Но Филби в военные годы не работал в посольстве. Он находился там лишь с 1949 по 1951 год. Поэтому Энглтон сопротивлялся попыткам свалить вину за все провалы на Филби. Напротив, он все время задавал себе вопрос: если Филби оказался предателем, то почему предателей нет среди других? Пост, прошлые успехи по службе и поведение ничего не значат. Энглтон придумал получившее распространение выражение «дикое Зазеркалье» для характеристики «стратегических замыслов, хитроумных приемов и той дезинформации, которые использует советский блок и его хорошо скоординированные разведывательные службы, чтобы сбить с толку западные страны и внести раскол в их ряды»(19).

Энглтон стал горячим сторонником Голицына. Именно Энглтон, по словам много писавшего по вопросам разведки Дэвида Мартина, организовал встречу Голицына с Робертом Кеннеди. (Кеннеди был обескуражен, как утверждает Мартин, просьбой Голицына выделить специально 30 млн. долларов на ведение разведывательной работы против Советского Союза.) При Энглтоне велась интенсивная работа по всем направлениям, подсказанным Голицыным после его появления. Сотрудники органов безопасности Великобритании, Франции, Западной Германии, Канады и Австралии выстраивались в очередь, чтобы поговорить с Голицыным и получить ключи к идентификации тайных агентов КГБ, окопавшихся в их ведомствах. Но интенсивнее всего эта охота велась в США.

Однако десять лет поисков тайных агентов КГБ в системе ЦРУ принесли обескураживающие результаты. Энглтон полагал, что ему удалось сузить зону поиска вражеских агентов, ограничив её отделом ЦРУ, занимавшимся странами Восточного блока. В 1963 году он предпринял меры, чтобы попытаться избавиться в этом отделе от четырех человек, которые в будущем могли бы оказаться ненадежными. Когда у него ничего не получилось, он лишил отдел информации по наиболее важным вопросам, что привело, по утверждению некоторых, почти к полному параличу в его работе.

Охота продолжалась. Против лояльных сотрудников, проработавших много лет, велось тайное следствие. Нескольким пришлось оставить службу, хотя никаких компрометирующих данных обнаружено не было. Подозревали всех. Даже такой выдающийся посол, как Аверелл Гарриман, находился под подозрением (правда, недолго), что он тайный агент КГБ, на основе данных, представленных Голицыным. Сложность состояла в том, что сведения Голицына (полученные им из «учебных досье», в которых реальные личности были закамуфлированы, но порой недостаточно, или почерпнутые из болтовни на работе) были неполны, и их мучительно хотелось дополнить.

В тех случаях, когда сообщения Голицына содержали достаточно информации и по ним начиналось расследование, они редко оказывались ложными. В Великобритании его информация в конечном итоге позволила вычислить Филби, пустить МИ-5 по следу Энтони Бланта и породила подозрения о существовании советского шпиона в стенах Адмиралтейства (Уильям Джон Вессел). Возникает вопрос, почему информация Голицына о тайных агентах в ЦРУ не дала таких же результатов.

Главная информация Голицына, относящаяся к ЦРУ, заключалась в том, что он сообщил о визите в США в 1957 году руководителя Второго главного управления (отдел, работающий с американским посольством) М. В. Ковшука. Голицын утверждал, что единственной причиной, в силу которой столь высокопоставленный сотрудник КГБ мог совершить поездку в США, была необходимость встретиться лично с тайным агентом, занимающим ответственный пост в ЦРУ. Сообщив это, Голицын добавил, что, насколько он знаком с техникой КГБ по дискредитации важной информации, надо ожидать, что русские направят в США фальшивых перебежчиков с целью дезавуировать его сообщение о визите Ковшука.

Дальнейшие события со всей определенностью подтвердили эти предсказания.

За последующую пару месяцев двое высокопоставленных русских предложили США свои услуги. Первый, проходивший под псевдонимом «Федора», был, видимо, Виктор Лессовский, сотрудник Секретариата ООН[50]. «Федора» стал одним из самых полезных агентов ФБР, и его высоко ценил лично Эдгар Гувер. Вторым стал сотрудник КГБ Юрий Носенко, работавший в Женеве в составе одной из советских делегаций. Впервые он вступил в контакт с ЦРУ в июне 1962 года, а два года спустя неожиданно начал настаивать на бегстве в США. Сообщения этих двоих бросали тень сомнения на всю представленную Голицыным информацию, и особенно на версию, выдвинутую им по поводу поездки Ковшука в Соединенные Штаты.

Носенко сообщил, что Ковшук выезжал в Штаты вовсе не для встречи с каким-то особо важным агентом, а для того, чтобы увидеть агента по кличке «Андрей» – американского военнослужащего, завербованного в то время, когда он находился в Москве. Голицын сообщал о советском тайном агенте в ЦРУ, провалившем нескольких американских разведчиков в СССР. Ничего подобного, утверждал Носенко, КГБ вышел на них в результате обычного наблюдения. Но насколько можно было доверять самому Носенко? ЦРУ обратилось с просьбой к ФБР проверить через своего агента, что представляет из себя Носенко. Агентом был «Федора». «Федора» не только подтвердил, что Носенко действительно являлся сотрудником КГБ, но и сообщил дополнительно, будто русские настолько обеспокоены его бегством, что прекратили все операции КГБ в Нью-Йорке.

Имелись и другие указания на то, что Носенко не был подсадной уткой. Информация, предоставленная им, прямо вывела контрразведку на Вессела – «гомосексуалиста, работавшего в английском военно-морском атташате в Москве». Носенко рассказал о существовании и выдал схему размещения подслушивающих устройств в американском посольстве. Но Энглтон и другие сторонники Голицына не успокоились. В КГБ и так убеждены, что Голицын уже выдал Вессела и что он наверняка рассказал о «жучках» в посольстве, говорили они, поэтому руководители КГБ решили пожертвовать и тем и другим, лишь бы убедить ЦРУ в искренности Носенко.

Эта группа в ЦРУ решила доказать свою правоту и заставить Носенко во всем признаться. Его продержали три с половиной года в условиях, близких к тем, которые существовали в советском ГУЛАГе. Носенко кормили впроголодь, он был лишен естественного освещения, ему не давали одеяла, зубной щетки и пасты, не разрешали мыться (лишь изредка позволялся душ) и выполнять физические упражнения. Его подвергали грубым допросам, при этом некоторые вопросы готовил Голицын. Однако Носенко ни в чем не признался, и в конце пути ЦРУ ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы установить истину(20).

Внутри ЦРУ возникли три течения: антиносенковское, проносенковское и официальное. Представители первого продолжали утверждать, что его подсунул КГБ. В подтверждение этого тезиса они заявляли, что Носенко соврал, по крайней мере, раз двадцать, особенно в той части, где он рассказывал о своем прошлом. Кроме того, выяснилось, что он не может ответить на очень много вопросов, касающихся сферы деятельности КГБ. Носенко даже не смог дать описания кафетерия в здании Комитета государственной безопасности. Сторонники первого течения считали, что по этим фактам не было получено вразумительного разъяснения, снимающего с Носенко все подозрения.

Апологеты второго направления считали, что любого перебежчика следует оценивать без предубеждения, и единственным критерием при этом должно быть качество представленной этим человеком информации. Информация Носенко, по меньшей мере, была не хуже той, что поступила от Голицына, а может быть, даже и более ценной. В докладе ЦРУ, распространенном внутри самого ведомства, говорилось, что, после того как Носенко выдержал допросы, проведенные во враждебном тоне, он в дружеской беседе сообщил сотрудникам ФБР ещё о девяти случаях советского шпионажа.

Официальное направление было представлено заместителем директора ЦРУ Руфусом Тейлором. Изучив указанный доклад, он пришел к выводу, что между информацией Голицына и сведениями, полученными от Носенко, нет серьезных противоречий. Тейлор рекомендовал воспринимать Носенко без предвзятости, лишь на основе представленной им информации. Влияние сторонников Носенко сразу возросло, и в 1975 году он бы принят в ЦРУ в качестве консультанта по вопросам контрразведки – успех, которого добивались лишь немногие перебежчики. Во время написания данной книги он все ещё занимал этот пост(21). Но все же подозрения в отношении Носенко так и не рассеялись полностью. В 1978 году специальный комитет палаты представителей по проблемам политических убийств занимался изучением прошлого Ли Харви Освальда. Комитет затребовал дело Носенко, поскольку последний в свое время утверждал, что во время пребывания Освальда в Советском Союзе КГБ не проявлял к нему никакого интереса. Выслушав Носенко и подвергнув его перекрестному допросу, комитет пришел к убийственному выводу. Обнаружились существенные противоречия в данных, предоставленных им ЦРУ и ФБР, с одной стороны, и самому комитету – с другой. Носенко, например, сообщил комитету, что КГБ держал Освальда под неусыпным контролем, вплоть до перлюстрации писем, прослушивания телефонных переговоров и осуществления наружного наблюдения. Между тем в 1964 году он же уверял ЦРУ и ФБР, что «наблюдение за Освальдом не велось». Далее в официальном отчете комитета говорится: «Ранее Носенко утверждал, что после попытки самоубийства Освальд не подвергался психиатрическому обследованию, однако в 1978 году он подробно излагал комитету содержание прочитанного им в свое время доклада о результатах такого обследования». В конечном итоге комитет так и не сумел дать окончательный ответ по делу Носенко. Манера, в которой обращалось с Носенко ЦРУ (лишение свободы), и стиль допросов практически уничтожили его, по мнению комитета, как надежный источник информации по делу, связанному с убийством президента Кеннеди. Тем не менее комитет пришел к убеждению, что Носенко лгал в отношении Освальда. Причины этого могут быть различными, говорилось в отчете комитета, от желания преувеличить свое собственное значение до стремления провести дезинформационную акцию со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями[51].(22).

Уже говорилось о том, какая связь существовала между Носенко и «Федорой», бывшим в течение длительного срока советским сотрудником ООН. Именно показания «Федоры» подтверждали, что Носенко является истинным перебежчиком. Враги Носенко почувствовали, что их точка зрения получает новую поддержку, после того как ФБР начало испытывать сомнения в отношении «Федоры». К 1980 году ФБР было уже на 90% убеждено, что «Федора» является советским агентом и что он находился под контролем Москвы все время, включая и тот период, когда он выступал в поддержку Носенко. (Последние 10% сомнений исчезли, когда в 1981 году по окончании своего контракта с ООН «Федора» вернулся в Москву.) Следуя простой логике, можно было бы прийти к выводу, что с падением «Федоры» пал и Носенко, а Голицын был отомщен.

Однако в мире тайн жизнь не настолько проста. Сотрудник контрразведки Клэр Эдвард Петти решил применить ко всем событиям, последовавшим за появлением Голицына, принцип «кому это выгодно?» и провел на свой страх и риск собственное расследование. Петти принял за основу утверждение Энглтона о том, что в ЦРУ внедрен вражеский агент с целью нанести ущерб разведывательной деятельности США. Затем он выдвинул предположение, что Голицын, Носенко и «Федора» являются орудием плана КГБ, направленного на защиту своего подлинного тайного агента, человека, который своими необоснованными подозрениями нанес огромный урон деятельности ЦРУ, восстановил сотрудников друг против друга, посеял тревогу в дружественных разведывательных организациях и позволил КГБ торжествовать, а именно Джеймса Энглтона! (По крайней мере, один из руководителей СИС думал точно так же. Мы обсуждали с ним то, что этот человек назвал «синдромом Энглтона», и он сказал мне: «Если принять во внимание тот разлад, что внес в ЦРУ Голицын, то остается сделать вывод: именно Энглтон оказался самым эффективным агентом КГБ».) Как из доклада Петти, так и из его последующих высказываний трудно понять, насколько искренне он верил в то, что Энглтон был тайным агентом КГБ. Возможно, он просто хотел показать своим расследованием тот тупик, в который завел ЦРУ Энглтон. Петти характеризовал свое исследование как «результат обширной компиляции материалов, которые могут служить косвенным доказательством… результат длительных и зачастую малоприятных усилий одиночки»(23). (Представив доклад, Петти тотчас ушел в отставку.)

Уильям Колби, директор ЦРУ, был сыт по горло всем этим делом. Прочитав доклад Петти, Колби счел его ярким примером работы разума, зацикленного на раскрытии заговоров. Однако в то же время он был вынужден признать, что доклад является адекватной реакцией на деятельность самого Энглтона по поиску заговорщиков. Колби провел много часов, выслушивая Энглтона, который развивал перед ним теории Голицына о советской стратегии, ложных перебежчиках и дьявольских замыслах КГБ. Колби признавался, что с трудом переваривал излияния Энглтона, так как сам он обладал, по его собственным словам, более прямолинейным складом ума, а также в силу того, что теоретические построения Голицына совершенно не подтверждались фактами. В итоге Колби сделал следующий вывод: вся деятельность Энглтона, спровоцированная информацией Голицына, нанесла гораздо больше вреда, чем принесла пользы. Энглтон был уволен со службы. Колби объяснял свои действия следующим образом: «Между мной и мистером Энглтоном существовали разногласия по профессиональным вопросам. Я считал, что мы тратим слишком много времени, волнуясь по поводу фальшивых перебежчиков или тайных агентов. Я готов признать, что один-два из завербованных вами десяти агентов могут оказаться негодными. Но при этом совершенно необходимо постоянно иметь возможность произвести перекрестную проверку информации. Тогда подобные проблемы не смогут увести вас со столбовой дороги. У вас останется по меньшей мере восемь прекрасных агентов. Пока вы тратите время на то, чтобы застраховаться от плохих агентов, вы рискуете тем, что у вас не останется ни одного хорошего»(24).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.