Глава 2. Путь к «Пивному путчу»

Глава 2.

Путь к «Пивному путчу»

История фашизма, в первую очередь германского, свидетельствует, что он умело паразитирует на недовольстве народных хмасс их положением и добивается наибольших успехов в сколачивании массовой базы именно в те моменты, когда это положение достигает критической точки. Так произошло в начале 30-х годов, в период мирового экономического кризиса, о чем будет подробно сказано ниже, но первый «пик» фашистского движения в Германии приходится на 1923 г., год крупных социальных потрясений в Германии, когда по существу вновь решался вопрос о дальнейших путях общественного развития страны. Эти потрясения были порождены сложным сплетением противоречий,.вызванных как политикой правящих империалистических кругов Германии по отношению к бывшим противникам в Первой мировой войне, так и их политикой внутри страны.

Тесная связь тяжелого материального положения, в котором оказались весьма широкие массы, с резким обострением национального вопроса в результате оккупации Рурской области франко-бельгийскими войсками (об этом ниже) позволила фашистам завоевать на свою сторону множество новых сторонников. Социальная и особенно национальная демагогия, являющаяся отличительной чертой фашизма, создавала весьма благоприятные условия для привлечения на его сторону все новых и новых приверженцев.

Средние слои, особенно их «низы», оказались более других социальных прослоек подвержены фашистской пропаганде. На них чрезвычайно тяжело обрушились последствия войны и безудержной инфляции, в результате чего многие фактически остались без средств к существованию и вынуждены были начинать все сначала. Здесь фашистские разглагольствования на тему о «ноябрьских преступниках» и запугивания коммунизмом падали на благодатную почву. Концентрация производства и торговли изображалась как результат чьей-то злой воли, явление... которого будто бы можно было избежать. Особым успехом пользовалась в этой среде, с ее традиционными националистическими настроениями, пропаганда реваншизма, ловко игравшая на ущемленных Версальским договором национальных чувствах немцев. Нацисты вполне могли рассчитывать здесь и на успех своей антисемитской кампании, ибо городская мелкая буржуазия, не желая разобраться в существе дела, охотно воспринимала всякого рода небылицы насчет того, будто все крупные банки и универмаги находятся в руках капиталистов-евреев. Не случайно один из тогдашних нацистских лидеров, Динклаге, писал о необходимости сосредоточить все усилия «на мелких собственниках, являющихся наиболее энергичными противниками универмагов и потребительских кооперативов... на приказчиках, которые, будучи членами немецкого союза торговых служащих, уже сейчас настроены антисемитски».

Влиятельные адепты курса на устранение республиканского строя и насильственное подавление революционного движения, переживавшего подъем, имелись в правящих кругах.

Политический кризис назревал в Германии еще со второй половины 1922 г. Его причины были многообразны, но наиболее очевидным внешним их проявлением являлась борьба, связанная с обязательствами Германии по Версальскому договору, прежде всего с выплатой репарационных платежей. Хотя правящий класс был един в стремлении переложить все тяготы поражения на трудящиеся массы, между различными его группировками имелись существенные разногласия в вопросе о выполнении мирного договора. Группировка, находившаяся у власти до конца 1922 г., нередко саботируя репарационные платежи и поставки, в принципе придерживалась, однако, «политики выполнения»; ей противостояла другая, настаивавшая на отказе от любых платежей, чтобы спровоцировать открытый международный конфликт. Это была так называемая политика катастроф, одним из вдохновителей которой был владелец крупнейшей пароходной компании Куно, ставший в конце ноября 1922 г. рейхсканцлером. Сторонники подобного курса рассчитывали на поддержку со стороны США и Англии, стремясь добиться более выгодных позиций на переговорах о создании мощного угольно-металлургического картеля, которые велись за кулисами между германскими и французскими монополистами.

Разногласия касались и внутренней политики: если первая группировка придерживалась умеренного курса по отношению к рабочему движению, поддерживала буржуазно-демократический строй, то Куно и его покровители, наиболее важным из которых был «король» тяжелой индустрии Рура Г. Стиннес, намеревались дать пролетариату бой, чтобы лишить его социальных завоеваний, добытых годами напряженной борьбы, и установить в стране реакционный режим. В этом цели данной группировки во многом совпадали с замыслами многочисленных организаций крайне правого толка, хотя между теми и другими не было полного единства мнений ни относительно некоторых свойств антидемократического строя, ни относительно методов его установления.

Провокационная политика кабинета Куно, чей курс недвусмысленно диктовали монополии тяжелой промышленности, была как нельзя более на руку французским капиталистам. Саботаж репарационных платежей Германией они использовали для захвата наиболее развитых в индустриальном отношении западных районов ее как гарантии более выгодного для французских монополий распределения долей в планируемом картеле. После очередного срыва Германией платежей Франция совместно с Бельгией 11 января 1923 г. ввела войска в Рурскую область. Возник серьезный международный кризис, в Германии же сложилась чрезвычайно острая экономическая, а с течением времени и политическая ситуация.

Что касается международной стороны дела, то ни США, ни Англия, хотя их правящие круги были против дальнейшего ослабления Германии и усиления Франции, не предприняли ничего, чтобы затруднить положение Франции. Из всех государств тогдашнего мира лишь Советский Союз выступил с официальным протестом против французской агрессии. Внутри же страны подавляющее большинство буржуазных партий, а также социал-демократия объединились под лозунгом «пассивного сопротивления» оккупантам, лозунгом, который не мог принести успеха, ибо ограничивал цели сопротивления, а главное создавал ложную видимость общности интересов монополистов Рура (которые, как показал опыт, находили общий язык с французскими властями, представителями одного с ними класса) и эксплуатируемых ими трудящихся.

Влияние оккупации Рура на фашистское движение было поначалу неоднозначным. С одной стороны, она еще более усилила разброд между отдельными организациями крайне правого лагеря. Дело в том, что большинство их, в том числе «Партия свободы» (а значение ее в фашистском лагере возросло, ибо в этот момент она продолжала существовать легально, в то время как аналогичные нацистские организации были запрещены в значительной части страны), присоединилось к «пассивному сопротивлению», НСДАП же отвергла интеграцию в общий националистический фронт. Это было тем более неожиданно, что из всех ненавистников Франции национал-социалисты отличались наибольшей кровожадностью, от них исходили наиболее яростные призывы к «решительной» борьбе. «Пусть они только вторгнутся, — изо дня в день повторяли нацистские главари, — тогда еще более возрастет разжигаемая нами, национал-социалистами, воля к тому, чтобы разделаться с ними и порвать (Версальский договор) в клочки». На поверку выяснилось, что это — одни слова, и вместо призывов к отпору «исконному врагу» — Франции — фашисты вновь и вновь твердили о необходимости уничтожить «ноябрьских преступников» прежде, чем начинать борьбу против французских оккупантов. До этого какой-либо отпор в Руре якобы бессмыслен, так как французы-де находятся под тем же еврейским ярмом.

Эта позиция, кстати сказать, не мешала нацистам получать немалые суммы из общего фонда, предназначенного для сопротивления оккупации Рура. Фашисты охотно примазывались также к славе тех, кто оказывал не пассивный, а действенный отпор оккупантам. Некоторые из этих людей становились жертвами захватчиков; наибольшую известность из них приобрел лейтенант Л. Шлагетер, являвшийся участником партизанской борьбы и расстрелянный оккупантами. Хотя Шлагетер до начала рурских событий принадлежал к лагерю крайне правых (отметим, что аналогичных взглядов придерживались тогда и такие военнослужащие, как Б. Узе, Б. Ремер, Р. Шерингер и другие, позднее перешедшие на сторону демократов), нацисты не имели никаких оснований спекулировать на имени Шлагетера; известно, например, что неучастие НСДАП в объединенном фронте партий против оккупантов вызвало с его стороны недовольство.

Шлагетер приписывал это нежеланию перенести политический центр партии на север страны. Но такая точка зрения была не единственной. Весной 1923 г. появилось еще одно мнение, на первый взгляд весьма примитивное, но не беспочвенное: она объясняла позицию НСДАП тем, что ее лидеры подкуплены французским генеральным штабом. Именно в это время в Мюнхене начался судебный процесс над группой баварских политических деятелей правого лагеря по обвинению в государственной измене в пользу Франции. Главными обвиняемыми являлись некие Фукс и Маххаус, теснейшим образом связанные не только с основными фигурами политического лагеря Баварии, но и с командирами военизированных формирований реакции, расположенных там. Некоторые из них выступали на процессе свидетелями, ибо считалось, что они приняли участие в заговоре (имевшем целью с помощью Франции и в ее интересах осуществить отделение Баварии от остальной Германии) только с целью его разоблачения. Прогрессивная общественность указывала, что если между этими лицами и обвиняемыми есть разница, то она минимальна. О политическом значении процесса Фукса — Маххауса будет еще сказано специально, сейчас же нас интересует судьба тех крупных средств, которые французский полковник Ришер вручал обвиняемым, а те в свою очередь главарям фашистских военизированных организаций. Величина переданных сумм по самым минимальным подсчетам составляла 70 млн марок, но не исключено, что она достигала 100 млн... Ко времени процесса от этих миллионов не осталось ни одного пфеннига, на вопросы же судей, куда подевались деньги, «свидетели» отвечали предельно лаконично: «Они были полностью использованы на национальные цели». Следовательно, на средства французской казны баварские фашисты вооружались для борьбы со своими политическими противниками внутри страны. Самоотстранение НСДАП от борьбы против оккупации Рура дает, таким образом, основания для размышлений и подозрений.

В первой половине 1923 г. все внимание нацистов было обращено на внутриполитическое положение, резко обострившееся после франко-бельгийского вторжения. Оккупация Рура нанесла новый тяжелый удар экономике Германии, еще не успевшей перестроиться после потерь, вызванных Версальским договором. Непосредственным и чрезвычайно ощутимым последствием этого было ускорение обесценения германской валюты, начавшегося еще в предшествующем году, а в 1923 г. пошедшего невиданными до того темпами. В то время как крупные предприниматели, банкиры, биржевые спекулянты наживали крупные состояния (наибольшее из них сумел сколотить Стиннес), рабочие, служащие и представители различных мелкобуржуазных слоев города, имевшие небольшие сбережения, многочисленные пенсионеры — инвалиды войны и труда — неуклонно нищали.

В подобной обстановке фашисты чувствовали себя как рыба в воде, ибо могли выдвигать самые чудовищные по своей лживости объяснения причин создавшегося положения и такие же по своему характеру рецепты преодоления массовых бедствий, постигших страну. Но если в более или менее спокойной обстановке нацистская проповедь наталкивалась у многих на барьер элементарной логики (мы уже не говорим о тех, кто обладал определенным зарядом классовой сознательности, хотя бы в тех пределах, которые давала принадлежность к социал-демократии), то в 1923 г. не только немалое количество представителей мелкой буржуазии, но и отдельные прослойки пролетариата попросту теряли голову перед лицом видимого крушения привычных основ существования и становились жертвами фашистской пропаганды, как всегда сочетавшейся с жестоким террором.

Таким образом, хотя особая позиция, которую заняла НСДАП по отношению к «рурской войне», вначале несколько поколебала ее позиции, усилила рознь между отдельными составными частями лагеря крайней реакции, в последующие месяцы фашисты сумели наверстать упущенное, паразитируя на обнищании десятков миллионов немцев. Активность фашистов росла не только в Баварии, но даже в тех землях, где основные организации фашистского толка были запрещены: этому способствовали сама политическая атмосфера, существовавшая в большинстве земель, и связи, имевшиеся у представителей крайней реакции со всеми звеньями государственного аппарата.

На последние числа января нацисты назначили в Мюнхене свой съезд. Однако власти запретили фашистское сборище. В этом шаге, как можно полагать, проявилось недовольство противоестественным, по мнению баварского правительства, отношением лидеров НСДАП к оккупации Рура. В запрете могло сказаться и желание несколько поуменьшить гонор Гитлера и его организации, фактически ставших «государством в государстве». Но у них нашлись столь влиятельные покровители, что властям пришлось пойти на попятную. Одним из них был тогдашний регирунгс-президент Верхней Баварии (административной единицы, в которую входил и Мюнхен) Г. Кар, другим — капитан Рем. Благодаря их усилиям в дело вмешался командующий войсками рейхсвера в Баварии генерал JТоссов: он принял Гитлера, который (как это уже не раз было в прошлом) клятвенно обещал не прибегать к путчу. Спустя 4–5 дней Гитлер вновь пообещал это министру-президенту Баварии Книллингу и присутствовавшему при их разговоре промышленнику Шарреру, обильно субсидировавшему НСДАП. После этого нацистский съезд был разрешен.

Как видно из донесения представителя баварского правительства в Берлине, военные круги мотивировали свою позицию опасениями, будто в случае конфронтации с штурмовыми отрядами НСДАП и другими военизированными формированиями войска не могут считаться вполне надежными. На деле, и об этом уже шла речь выше, влияние ультраправых на рейхсвер было определяющим и о конфронтации не могло быть и речи. Подобные разговоры лишь прикрывали недвусмысленный курс Лоссова и других баварских генералов, кровно заинтересованных в сотрудничестве рейхсвера с «патриотическими», как они их именовали, союзами.

Хорошо понимая это, нацисты торжествовали. Выступая на съезде НСДАП, Гитлер всячески обыгрывал отмену запрета, делая особенный упор на том, что съезд происходит в том же помещении, где за день до того должен был состояться митинг политических противников фашизма (по всей вероятности, социал-демократов), который власти так и не разрешили. «Говорят, — заявил он, — что мы хотим осуществить путч. Нет, у нас, национал-социалистов, нет необходимости устраивать путчи». Такого рода заверения (параллельно с угрозами «нанести в скором времени удар») не раз повторялись вплоть до 8 ноября 1923 г.

Январский успех фашистов был в определенной степени омрачен принятым 15 марта решением имперского суда по жалобе НСДАП, добивавшейся отмены запрета ее существования в Пруссии и ряде других земель. Суд отклонил жалобу и признал НСДАП партией, деятельность которой носит антигосударственный характер. Вскоре после этого нацистская партия была запрещена и в Гессене; но она беспрепятственно продолжала действовать в Баварии, как будто решения имперского суда не имели здесь никакой силы.

Но именно в то время, как высший судебный орган страны принимал решение о противозаконности нацистской организации, весьма высокопоставленные лица устанавливали прямые контакты с ее руководителями. Одним из них был не кто иной, как командующий рейхсвером Сект. Прибыв в Мюнхен, он встретился с главарем нацистов, и хотя встреча не принесла ощутимых результатов, последний произвел на генерала (которому в течение 1923 г. предстояло на некоторое время стать вершителем судеб страны) «сильное впечатление». В беседе с Сектом прозвучали типичные для фашистов откровения: «Мы позаботимся о том, чтобы нынешнее берлинское правительство висело на фонарях перед зданием рейхстага». Надо сказать, что по меньшей мере в одной своей части обещание это нацисты сдержали — они сожгли рейхстаг.

Характерны и аналогичные связи рейхсканцлера Куно. Он посетил Мюнхен несколько ранее, в феврале 1923 г., и также проявил интерес к нацистской партии. Один из спутников Куно беседовал с Гитлером и Ремом. А вернувшись в Берлин, Куно принял одного из наиболее активных деятелей германского фашизма — бывшего офицера Россбаха, командира крупного военизированного формирования, очень близкого к нацистской партии. Визитер предложил правительству услуги фёлькише, и Куно намеревался вновь встретиться с ним. Но этого не произошло. Россбах вскоре был арестован по обвинению в «разложении войск»; как только он оказался за решеткой, то немедленно заявил о своей недавней встрече с рейхсканцлером. Все, что он делал, утверждал Россбах, происходило с ведома военного министерства. Сообщения об этом попали в прессу, что создало правительству известные неудобства. К тому же бывший глава распущенной в Пруссии в марте 1923 г. «Партии свободы» депутат рейхстага Грэфе настойчиво угрожал раскрыть сделки крайне правых с Сектом, которые, как писал в секретном отчете имперский комиссар по наблюдению за общественным порядком Кюнцер, «заходят как будто довольно далеко. Известно ведь, что военное министерство очень близко к Оргешу («Организация Эшериха» — один из наиболее разветвленных в те годы реакционных союзов, члены которого осуществляли террористические акты против политических противников. — Л.Г.)У а последняя — к Гитлеру — Россбаху».

Эти данные проливают некоторый свет на картину связей и взаимозависимостей, характерную для лагеря германской реакции. Многих из них разделяли тактические разногласия, и Сект, например, в конечном счете в том же 1923 г. разошелся с нацистами. И все же в главном они были единомышленниками. Этому нисколько не противоречат острые подчас споры между отдельными группировками реакционного лагеря, резкие взаимные обвинения (в чем, безусловно, наиболее сильны были национал-социалисты, не знавшие удержу в своих нападках не только на прямых политических противников, но и на тех, чьи взгляды были в своей основе столь же антидемократичны). Успех, одержанный в конце января, толкал баварских фашистов на дальнейшие действия, и они лишь ожидали подходящего повода.

Положение их стало более благоприятным, потому что как раз в это время нацистские штурмовые отряды начали тесно сотрудничать с двумя другими крайне правыми военизированными формированиями — союзами «Оберланд» и «Государственный флаг». Их блок принял название «Содружество отечественных боевых союзов», и хотя СА численно уступали двум другим участникам, в политическом смысле нацисты преобладали в этом блоке. Так, например, Гитлеру принадлежала программа деятельности «Содружества», относящаяся к апрелю 1923 г. Ее главными пунктами являлись: завоевание политической власти, беспощадная чистка страны от «внутренних врагов» и «воспитание нации»; последний пункт не уточнялся, но речь, безусловно, шла о воспитании «воинского духа».

Вместе с тем, стремясь повысить удельный вес штурмовых отрядов в блоке военизированных союзов, нацисты провели ряд мер по укреплению CA и общей централизации. С этой целью командование отрядами с марта 1923 г. было поручено Г. Герингу — сравнительно новому участнику фашистского движения (он только в конце 1922 г. примкнул к нему). В прошлом боевой летчик, он благодаря своему отцу (его отец был первым губернатором Германской Юго-Западной Африки) имел весьма полезные для нацистов связи, особенно среди генералов и крупных административных деятелей, немалая часть которых сохраняла свои посты и при республике. Вернувшись после демобилизации в Мюнхен (Геринг был баварцем), он учился в университете, но учеба увлекла его. Что касается главарей НСДАП, то они были в восторге от подобного приобретения. Гитлер, например, говорил: «Это же для нас превосходная реклама! К тому же он не будет стоить нам ни гроша, так как располагает средствами».

Деятельность Геринга на посту командующего штурмовыми отрядами была направлена на то, чтобы придать им — в тесном сотрудничестве с рейхсвером — формы, наиболее близкие к армейским, и подготовить их членский состав к боевым действиям в качестве дополнения к частям рейхсвера. Сотрудничество с последним, обучение штурмовиков силами армейских офицеров, использование армейского оружия и полигонов должно было быть покрыто глубокой тайной (каждый член союза, проходивший такого рода обучение, даже подписывал обязательство ни при каких условиях не разглашать того, что он знает). Поэтом Геринг решительно устранил из штурмовых отрядов ненадежные, с его точки зрения, элементы; одновременно нацистские заправилы, как они это делали периодически, освободились от тех из штурмовиков, о которых было известно, что они придерживаются оппозиционных по отношению к верхушке взглядов.

Геринг создал штаб CA по военному образцу. При штабе появилось специальное подразделение, члены которого носили черные фуражки с изображением черепа и черные нарукавные повязки; это были предшественники пресловутых отрядов СС. Штурмовые отряды были сведены в два полка, которыми командовали соответственно В. Брюкнер и Г. Штрассер. Кроме того, был создан «Ударный отряд А. Гитлера», призванный выполнять особые задания, прежде всего — самого фюрера. Все это были явные симптомы подготовки к «решительным» действиям, которые фашистские лидеры на словах продолжали, однако, отрицать.

Сотрудничая с баварским правительством и местным командованием, фашисты постоянно стремились подтолкнуть тех к прямой конфронтации с имперскими властями. Очередным поводом для требований такого рода послужило решение имперского суда (его местопребыванием, как известно, являлся Лейпциг), предписывавшее арестовать Экарта и Эссера за их деятельность, направленную против основ республики. Это произошло около середины апреля 1923 г. и повергло главарей «Содружества отечественных боевых союзов» в ярость. На следующий же день после получения известия Гитлер, военный руководитель «Содружества» Крибель (полковник в отставке и в недавнем прошлом начальник штаба баварского рейхсвера) и еще один представитель военно-реакционного блока посетили министра-президента Книллинга и предъявили ему формальный ультиматум: отказаться от выполнения распоряжения имперского суда и немедленно внести в совет земель (рейхсрат) требование отменить закон о защите республики, введенный после убийства Ратенау и предусматривавший ускоренное наказание террористов.

Выполнить ту часть ультиматума, которая относилась к Экарту и Эссеру, баварскому правительству было нетрудно: в Баварии проживало немало других политических преступников-реакционеров, скрывавшихся от правосудия. Но вступить в тот момент в открытую борьбу с имперским правительством в связи с законом о защите республики баварские правители не решались, и они отвергли требования «боевых союзов». Обстановка накалилась, фашисты намеренно обостряли ситуацию в связи с приближением традиционного праздника трудящихся — 1 мая. В последние дни апреля они спровоцировали кровавые столкновения с рабочей самообороной в самом Мюнхене, где напали на собрание молодых социалистов, а также близ Мюнхена — в Нейхаузене и Швабинге. Эти фашистские провокации имели и другую цель — они были призваны запугать рабочих. Кроме того, нацисты распространили не один десяток тысяч листовок, в которых требовали не выходить 1 мая на улицы и предупреждали о возможных последствиях. Целью фашистов было разгромить тех, кто все же решится участвовать в демонстрации, а одновременно поставить правительство Баварии в полную зависимость от крайне правых организаций, представив их в качестве спасителей от «угрозы большевизма».

Первомайская демонстрация была властями разрешена, и рабочие, как обычно, получили право составить общегородскую колонну. Но фашисты вознамерились во что бы то ни стало воспрепятствовать проведению праздника трудящихся. 30 апреля «вдруг» распространились слухи (оказавшиеся позднее, как признал Рем в своих мемуарах, ложными), будто рабочим предприятия Маффай кем-то роздано оружие. Фашисты потребовали от Книллинга безоговорочного запрета первомайской демонстрации. Правительство пошло им на некоторые уступки и, взяв назад уже данное разрешение, распорядилось допустить лишь раздельные шествия в семи районах города. Но Лоссов, опасаясь последствий, отказал нацистским главарям в требовании выдать им армейское оружие.

Отказ, однако, не остановил фашистов, уверовавших в свое всемогущество. На заседании руководства «Содружества отечественных боевых союзов», состоявшемся в тот же день, было решено напасть на рабочую демонстрацию, а для этой цели вооружить входящие в объединение отряды. Гитлер заявил, что «агрессивная акция с использованием оружия необходима». Свое звериное нутро в полной мере обнажил и Геринг, повторявший, что стрелять в рабочих необходимо при любых обстоятельствах.

Тут же был подготовлен приказ по фашистским «боевым союзам», подписанный Крибелем. Конечно, последующая история германского фашизма знает немало документов — и соответствующих им дел, — которые по своей бесчеловечности превосходят приказ от 30 апреля 1923 г. Но все же без него эта история была бы неполной, в ней отсутствовало бы одно из самых ранних, но уже совершенно недвусмысленное свидетельство страшной природы фашизма. Крибель приказал с помощью легкого и тяжелого оружия «подвергнуть колонны рабочих нападению на сборных пунктах и рассеять их». Согласно официальному отчету полиции, это означало, что «рабочие были бы окружены на отдельных улицах и кварталах города и расстреляны силами боевых союзов, как бешеные собаки». Фашисты намеревались захватить мост через реку Изар, тем самым разделив город на две части. При помощи условной телеграммы в Мюнхен были вызваны нацистские штурмовые отряды из ряда других городов Баварии. Таким образом, готовилось кровавое побоище большого масштаба.

Но оно не состоялось. Здесь сказался ряд факторов совершенно различного характера. Прежде всего следует отметить выдержку рабочих Мюнхена и их решимость утвердить свое право на демонстрацию. В праздничном шествии 1 мая 1923 г. по улицам Мюнхена в направлении Терезиенвизе, где должны были состояться выступления, шли и социал-демократы, и беспартийные рабочие, и коммунисты (за это во время дебатов в ландтаге по поводу событий того дня министр внутренних дел Швейер нападал на социал-демократов). Перед лицом грозной опасности разногласия между рабочими были отодвинуты на второй план, и это не могло не возыметь действия. Другим фактором, противодействовавшим в тот момент замыслам фашистских погромщиков, были опасения властей за последствия массового расстрела рабочих. Этим был вызван, в частности, отказ Лоссова выдать «боевым союзам» оружие рейхсвера. Правда, он не учел, в чьих руках оно фактически находится. Соответствующий письменный приказ Лоссов направил командующему казармами подполковнику Венцу и референту по вопросам вооружений военного округа капитану Рему! Результат не замедлил сказаться: рано утром 1 мая штурмовики, которые были своими людьми в армейских казармах, ибо регулярно проходили там военное обучение, прошли, используя свои пропуска, в арсеналы рейхсвера и захватили значительное количество оружия, в том числе пулеметами, минометами и даже одним броневиком. При этой операции присутствовал Рем. Но вскоре прибыл офицер более высокого ранга, выдача оружия была прекращена, казармы оцеплены войсками.

Самовольный захват оружия правыми пришелся военному командованию не по нутру. Он показал, что фашистские военизированные организации намереваются игнорировать офицеров. Об этом подробно пишет Рем, на которого пал гнев начальства. Он был назначен в другой гарнизон, но к новой службе так и не приступил, подав в отставку. В результате нацисты потеряли важную позицию. Это утвердило тогдашних правителей Баварии в стремлении предотвратить конфронтацию фашистов с рабочими. Армейские части воспрепятствовали захвату «боевыми союзами» моста через Изар и вместе с полицейскими подразделениями сорвали замысел фашистов, заключавшийся в сосредоточении их отрядов в тех пунктах города, где формировались колонны рабочих. Сопровождаемые сильным эскортом войск и полиции, «боевые союзы» были направлены в район Обервизенфельд, так что возможности их столкновения с собравшимися в другом месте города рабочими были сведены к минимуму. Тем не менее уже на обратном пути произошла стычка «местного масштаба», в ходе которой нацисты «захватили» у рабочих транспарант с надписью «Долой капитализм!» и уничтожили его.

Неблагоприятный для фашистов результат их усилий был предопределен и причинами субъективного характера. Не удалось прежде всего мобилизовать необходимое число союзников. Данные о количестве их на улицах Мюнхена 1 мая 1923 г. существенно расходятся, но наиболее вероятная цифра — 2 тыс. человек (она принадлежит непосредственному участнику событий Беннеке), в то время как общая численность организаций, входивших в «Содружество отечественных боевых союзов» (не говоря уже о других формированиях реакционного толка, составлявших аналогичный блок), превышала эту цифру во много раз. Хотя в Мюнхен прибыли некоторые подкрепления из Ландсхута (это была вотчина Г. Штрассера), Фрейзинга и ряда других мест, они были невелики, а главное, система мобилизации штурмовых отрядов в общебаварском масштабе не сработала. А ведь эта попытка являлась своеобразной репетицией действий на случай путча, который был центральной целью фашистов, подчинявшей себе все остальные их акции. Как выяснилось 1 мая, «боевые союзы» не продемонстрировали ни согласованности, ни решимости в своих действиях. Все это уже бросало отблеск на то, что произошло полгода спустя, 8 и 9 ноября 1923 г.

Окруженные частями армии и земельной полиции (иногда ее называли «зеленой» — по цвету формы; это были отряды, созданные баварским правительством с целью усиления рейхсвера и находившиеся, как и он, на казарменном положении), фашисты были отпущены после того, как сдали захваченное армейское оружие. Оценивая эти события ретроспективно, генерал Людендорф писал, что «1 мая 1923 г. прошло для мюнхенских союзов фёлькише недостаточно счастливо. Они слишком много взяли на себя». Гораздо точнее охарактеризовал итоги этого дня вюртембергский посланник в Мюнхене: «Все сходятся во мнении, что Гитлер и его люди опозорились. Им просто не хватило смелости для серьезной акции, а в результате они сумели только вновь оживить интерес рабочих к майскому празднику и значительно увеличить численность участвовавших в нем по сравнению с прошлым годом».

«1 мая, — подчеркивал коммуниста. Абуш, — стало поражением фашистов, которое ввиду сопровождавших его обстоятельств не следует, однако, переоценивать. Уже есть известия о новых нападениях фашистов на мюнхенских рабочих... Фашизм орудует по всей Германии. Он действует, будучи теснейшим образом связанным с рейхсвером и пользуясь значительной финансовой поддержкой со стороны своих капиталистических покровителей».

А его товарищ по партии Г. Реммеле отмечал, что «речь идет о все еще растущем движении, сильнейшим стимулом которого служат внутренние и внешние политические трудности буржуазного строя».

В связи с событиями 1 мая против Гитлера и ряда других лиц, принадлежавших к руководству «боевых союзов», было возбуждено судебное преследование. Но уже вскоре оно было приостановлено, и главную роль здесь сыграл баварский министр юстиции Гюртнер; в качестве причины он называл своим коллегам по правительству угрозы разоблачения того, что реакционные союзы связаны с рейхсвером, а последний обучает их членов и предоставляет для этих целей армейское оружие. Заявление Гитлера в прокуратуру от 16 мая было выдержано в вызывающем тоне. «Как видно из ряда соглашений, — писал он, — вооружение отечественных союзов, а тем самым и CA, не было тайной для правительства». Он напоминал, что часть оружия штурмовых отрядов является их собственностью и передано рейхсверу лишь на хранение и отряды могут в любой момент потребовать его назад. Слишком глубоко увязли баварские власти в политическом и военном сотрудничестве с фашистами, чтобы нанести им сколько-нибудь существенный вред. Между тем новое осуждение Гитлера не только создало бы возможность, но и вызвало бы необходимость высылки его как «нежелательного иностранца», чего (выше уже отмечалось это) давно требовали демократические круги. В исторической литературе высказывается даже мнение, что примерное наказание фашистских главарей после 1 мая 1923 г. предотвратило бы мюнхенский путч 8 ноября того же года. С такого рода суждениями трудно согласиться, ибо они исходят из ложных посылок. Суровое судебное наказание нацистских главарей и высылка Гитлера не входили в планы правящих кругов Баварии, а также определенных прослоек господствующего класса Германии в целом, хотя и то и другое не вызвало бы слишком серьезных политических осложнений. Фашистская клика нужна была названным кругам прежде всего потому, что именно в это время в стране происходил новый подъем классовой борьбы.

О заинтересованности господствующих классов в фашистском движении, среди других причин, свидетельствовало расширение круга тех, кто поддерживал и финансировал его. Именно в 1923 г., как уже отмечалось, нацистов начал субсидировать и оказывать им свое покровительство промышленный магнат Ф. Тиссен. По-видимому, это произошло во время поездки Тиссена в Мюнхен, где он посетил Людендорфа и встретился с Гитлером. Тиссен, конечно, был наиболее важным «приобретением» фашистов, даже по сравнению с Борзигом: его значение в системе монополистического капитала было большим, а приверженность к фашистскому движению оказалась более прочной. Тиссен играл первостепенную роль во всех попытках крупного капитала привести нацистов к власти вплоть до января 1933 г., когда этот чудовищный антидемократический заговор увенчался успехом.

Что касается баварских промышленников, то нацисты становились все более требовательными по отношению к ним. В интервью испанской газете «ABC», данном в апреле 1923 г., Гитлер рассказал об одной встрече, происходившей на квартире редактора органа тяжелой промышленности «Мюнхенер нойесте нахрихтен» (одним из совладельцев которого был упоминавшийся уже покровитель нацистов Шаррер) Фоллертума. Фюрер заявил здесь, что затяжка в предоставлении сумм, обещанных для вербовки и обеспечения потребностей «его людей» (по всей видимости, штурмовиков), нетерпима. «Так дальше не пойдет, — угрожающе провозгласил он. —...Я нуждаюсь в деньгах, во множестве денег». В ответ Фоллертум заверил его: «Вы определенно получите все средства, в которых нуждаетесь. [Доброжелатели] поймут, что это неотложно». Известно, что в октябре 1923 г. промышленники Нюрнберга ассигновали для нужд подготовки похода на Берлин 20 тыс. дол., что по тогдашним временам было астрономической суммой. По другим сведениям, из Нюрнберга в кассу НСДАП поступило даже не 20, а 30 тыс. дол.

Любопытный документ, касающийся финансирования крайней реакции Баварским союзом промышленников, увидел свет не так давно. Это письмо главы союза Куло (до мюнхенского путча он упорно отрицал соответствующие сообщения печати) генералу Эппу, датированное апрелем 1923 г. Куло писал: «Я с основанием могу полагать, что определенные промышленные круги снабжали средствами Питтингера (председатель организации «Бавария и империя». — Л.Г.), а это означает, что часть средств попала в руки капитана Рема», иначе говоря в кассу НСДАП.

Вопрос об источниках денежных средств в условиях 1923 г. приобрел определенную специфику. Дело в том, что безудержная инфляция сводила на нет ценность субсидий, выплачивавшихся в марках, и фашисты были все более заинтересованы в иностранной валюте. Им весьма пошли на пользу франки, полученные якобы в целях отделения Баварии от французской разведки, но это было еще в начале года, а средства требовались непрерывно. Крупную сумму в швейцарских франках предоставил НСДАП ее старый покровитель Э. Гансер. Есть сведения, что летом 1923 г. сам Гитлер ездил в Швейцарию, где добывал средства для неотложных расходов, в том числе на оплату штурмовиков, которые гнушались инфляционными марками, непрерывно терявших ценность — уже не каждый день, а каждый час.

Фашисты яростно отрицали, что их субсидирует крупный капитал; нередко они подавали в суд, требуя признать соответствующие утверждения клеветой, но тут случались и осечки. Так, один из подобных процессов, рассматривавший обстоятельства предыстории мюнхенского путча (иногда они длились годами), в начале 1930 г. кончился решением суда, в котором говорилось: «Тот факт, что деньги поступали от промышленников и других работодателей, действительно подтвердился. Это вытекает из показаний личного секретаря Гитлера Гесса (хотя он уверял, что эти субсидии были незначительными)». В ходе другого процесса, где в качестве ответчика выступал журналист Абель (после 1933 г. фашисты отомстили за разоблачения, убив его), речь шла о средствах, которые накануне путча вручил ему для передачи нацистам морской атташе итальянского посольства Мильорати.

Иностранной валютой снабжали НСДАП также Людеке, занимавшийся спекулятивными махинациями за рубежами Германии, и Ханфштенгль, тесно связанный с американским деловым миром; на средства Ханфштенгля, в частности, в 1923 г. были полностью изменены периодичность и формат «Фёлькишер беобахтер»: в феврале она стала выходить ежедневно, а в августе перешла на большой формат, приобретя явно «американизированный» характер, что также отражало влияние Ханфштенгля, выросшего и получившего образование в США. «Преобразование» фашистского органа, как отмечала демократическая пресса, произошло в тяжелейший для всей германской прессы период: «Это единственная газета в Германии, которая за два последних года сумела увеличить свой формат».

В начале февраля 1923 г. «Нью-Йорк таймс» поместила беседу с вице-президентом баварского ландтага, социал-демократом Ауэром, рассказавшим, что Гитлер открыто похваляется поддержкой Форда и расхваливает его как убежденного антисемита. Ведь обширный материал для книги «Международное еврейство», как писал в годы фашистской диктатуры главарь одной из организаций фёлькише А. Рот, был предоставлен Форду Гитлером.

С начала июля 1923 г. борьба против фашистской опасности становится еще более интенсивной. 11 июля руководство Коммунистической партии выступает с воззванием. «Наступательные планы «отечественных союзов», — говорилось в этом документе, — разработаны до мелочей. Людендорф и Гитлер подготовили все необходимое, чтобы нанести удар по Саксонии и Тюрингии». То же происходит в Померании, Верхней Силезии, Восточной Пруссии, Мекленбурге, Бранденбурге. «Офицеры рейхсвера обучают фашистов военному делу. Значительная часть рейхсвера сотрудничает с фашистами».

После публикации этого воззвания развернулась подготовка к Антифашистскому дню, проведение которого было назначено на 29 июля. Положение осложнялось тем, что власти большинства земель во главе с Пруссией, где ведущее положение в правительстве занимали социал-демократы, запретили организацию 29 июля каких-либо шествий и демонстраций. Кроме Саксонии и Тюрингии свободное проведение Антифашистского дня было разрешено также в Бадене и Вюртемберге. Нежелание правящих кругов допустить массовые манифестации объяснялось не только незаинтересованностью в ослаблении фашистского движения, но и общеполитическими соображениями. Борьба против реакционного правительства Куно именно в это время вступила в решающую фазу. «Правительство прекрасно знает, — писала газета «Трибюне» (Галле — Магдебург), — что 29 июля обращено не только против фашистов, но одновременно против той катастрофической политики, которую оно проводит с первого же дня своего существования».

Подготовка к Антифашистскому дню проходила повсюду, независимо от того, в какой форме он мог быть проведен. Во многих городах возникли комитеты действия: и на промышленном западе страны (например, в Золингене, где в такой комитет вошли как коммунисты, так и социал-демократы, и члены профсоюзов, примыкавших к СДПГ), в Дюссельдорфе, Ремшейде, Хагене, в Берлине и, конечно, во многих промышленных центрах Средней Германии и Саксонии. В Галле общее собрание фабрично-заводских советов единодушно заявило, что эти советы намерены превратить Антифашистский день в могучую манифестацию. Распространенным лозунгом в сложившихся условиях был призыв: «Боритесь против правительства Куно, поощряющего фашизм, за создание рабочего правительства и за германско-советский союз».

Накануне 29 июля Руководство КПГ обратилось со специальным воззванием «К трудящимся средним слоям, служащим и крестьянам Германии». Констатируя, что большие массы, принадлежавшие к средним слоям, принимают на веру утверждения и обещания организаций фёлькише, авторы воззвания на конкретных примерах раскрывали лживость фашистской пропаганды. В воззвании ставился вопрос: «Достаточно ли бороться против Антанты и капиталистов-евреев?» Далее говорилось: «Угольный синдикат и всемогущее Стальное объединение, два союзника, которые эксплуатируют всю германскую промышленность и всех немецких потребителей, находятся не в руках евреев, а в руках добрых христиан древнегерманского происхождения: Ганиэлей, Тиссенов, Клекнеров, Круппов и Стиннесов. А крупная земельная собственность... принадлежит германским юнкерам». В конце документа, в котором разъяснялось, с какой целью крупные промышленники и юнкеры стремятся оторвать средние слои от рабочего класса, говорилось: «Крестьяне, ремесленники, государственные и частные служащие! 29 июля рабочий класс собирает свои силы для оборонительных боев. Каждому, кто ему угрожает, он демонстрирует кулак... Одновременно мы протягиваем руку для оборонительного и наступательного союза всем бедствующим». Но подобные лозунги еще были недостаточно связаны с выдвижением конкретных требований и с практическими шагами.

В обращениях ряда организаций содержались предупреждения не поддаваться на провокации, посредством которых классовый враг стремился вызывать выступления, не предусматривавшиеся задачами Антифашистского дня, и обезвреживать провокаторов.

В своей листовке по случаю Антифашистского дня антифашисты Саксонии напоминали, что именно главари крайне правых — Людендорф и другие, — спекулирующие на тяжелых последствиях войны, когда-то ввергли Германию в войну. «Является ли фашизм спасителем? Борется ли фашизм против капитала, как он утверждает?» — спрашивали авторы листовки. «Нет! — отвечали они. — Наоборот, капиталисты субсидируют фашистов! Фашисты обманут своих последователей. Италия является лучшим примером тому». В листовке подчеркивалось, что «в красной Саксонии борьба против фашизма — не менее жизненная задача, чем во всей остальной стране»; поэтому пролетарские сотни должны стать боевой антифашистской силой. «Те, кто прогнал к черту Вильгельма, сразил Каппа и в многочисленных кровавых боях победоносно противостоял контрреволюции, не должны позволить фашизму одолеть себя». В этом великолепном в целом документе были, однако, формулировки, свидетельствующие о неточном различении реакции вообще и фашизма. Таково, например, утверждение, что Саксония, Тюрингия и Средняя Германия — единственные местности в стране, где еще не господствует фашизм.

В Антифашистский день 29 июля 1923 г. сотни тысяч человек выразили волю к решительной борьбе против фашистской опасности и к свержению правительства Куно. «Разбить свастику — следовательно, долой Куно, друга Эрхард: тов и Россбахов, — таков был клич масс во время антифашистских демонстраций», — писала одна рабочая газета, подытоживая впечатления от событий 29 июля в городах Средней Германии. Наиболее многолюдная манифестация прошла по улицам Хемница в Саксонии: в ней участвовало 50–60 тыс. человек. В Лейпциге в демонстрации участвовали 30 тыс. рабочих-антифашистов, в Дрездене — 20 тыс., в Готе (Тюрингия) — 25 тыс., в Мангейме (Баден) — 17 тыс., в пяти рабочих центрах Вюртемберга — около 100 тыс. человек. В Гамбурге, где выступления на улицах были запрещены, рабочие все же решили выйти, чтобы продемонстрировать свою решимость одолеть фашистскую опасность. Здесь были приведены в боевую готовность пролетарские сотни, и 29 июля гамбургские антифашисты провели множество летучих митингов.

Большую активность проявили в этот день пролетарии Средней Германии — одного из главных центров сосредоточения революционных сил страны. Мероприятия, проведенные в Галле, Шкойдице, Мюхельне и других городах, показали, что трудящиеся не хотят более ограничиваться в борьбе против реакции обороной. Рабочие Шварценберга и близлежащих к нему городков (Саксония) совершили пеший поход в Лёсниц, где должна была состояться массовая антифашистская демонстрация; по пути делались остановки и проводились короткие митинги. В походе участвовал и пролетарские сотни, состоявшие из коммунистов, социал-демократов и беспартийных.