СОСЛОВИЯ БЕЗ УГНЕТЕНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СОСЛОВИЯ БЕЗ УГНЕТЕНИЯ

Возрождение традиционной России и строительство национального социализма немыслимы без восстановления сословности. Многими это требование воспринимается как некая «реакционная экзотика»— и в этом отчасти виноваты некоторые «традиционалисты», для которых возрождение сословности означает возврат к неким историческим формам, имевшим место быть в прежние эпохи.

Вообще «традиционалисты» воспринимают саму Традицию сугубо исторически, намереваясь просто-напросто перенести какие-либо ушедшие реалии в наше время. Это совершенно неверный подход, который не учитывает диалектики исторического движения. История, конечно же, не движется строго линейно, но и простого циклического воспроизведения здесь нет и быть не может. Есть нечто очень сложное и неоднозначное, основанное на синтезе повторения и отрицания. Поэтому консервативная революция, понимаемая как метаполитическое орудие Традиции, также предполагает синтез, причем действенный. Традиция должна вобрать в себя Модерн, но не растворить его, а сделать реально функционирующей надстройкой, сложно взаимодействующей с «традиционным» базисом.

Что это означает в плане возрождения сословности? Для начала ответим на неизбежный вопрос — а нужно ли само это возрождение? Как очевидно, сословия являются (точнее, являлись) социальным «скелетом» традиционного общества. Наличие разных социокультурных миров позволяет людям проявить свою «разность» в полной мере. Вряд ли можно оспорить тот факт, что любому социуму присуще разделение на мыслителей, воинов и хозяйственников (древнеарийская триада — брахманы-кшатрии-вайшьи). А это значит, что оно должно быть выражено структурно и юридически. В современном гомогенном обществе это разделение предельно минимизировано, а все социокультурные типы людей «заточены» под хозяйственников (точнее, под их элитарную группу — «буржуа»). Это дает необходимый экономический эффект, однако неукоснительно ведет к духовной и политической деградации.

Традиционное общество учитывало социокультурное разделение людей в полной мере, отсюда и сословность. Без нее не может быть никакого социального измерения Традиции, возможно лишь наличие отдельных одиночек, обособленных от современного мира духовно и политически. И если эти одиночки захотят стать социальной реальностью, то они должны выбрать соответствующую модель своей социальной организации. В противном случае речь пойдет об одобрении современного общества — пусть даже и под самыми «реакционными» лозунгами.

Далее следует еще один неизбежный вопрос — должен ли передаваться сословный статус по наследству? Требование наследственной передачи встречает особенные протесты у националистов (не говоря уж о коммунистах и либералах), причем даже у многих правых консерваторов. Здесь современному сознанию наступают на его любимую мозоль, натертую многими поколениями «прогрессивных» мыслителей. Всем кажется, что обязательная «наследственность» не только ограничивает свободу человеческой деятельности, но и препятствует должному выполнению профессиональных обязанностей. Дескать, у отца-плотника может родиться сын, наделенный талантом музыканта и, в силу этого, призванный переместиться в совершенно иную социально-профессиональную среду. При этом современный человек даже не задумывается над тем, что этот самый талант может разрушить личность. Считают, что талант принадлежит всем людям, но забывают о самом носителе таланта и о его ближних. И в этом, конечно же, проявляется гипертрофированный эгоизм современного человека, который желает быть, прежде всего, потребителем — в том числе и чужого таланта.

Талант — это очень сложный дар, который дается в испытание человеку. И у человека всегда должна быть возможность обезопасить свою талантливую натуру нахождением в социально близкой среде. Между прочим, талантливый сын плотника может использовать свой музыкальный талант в интересах своего собственного сословия и своей собственной профессии.

Заметим также, что наследственную передачу статуса почти неукоснительно практикует буржуазия, чье социальное могущество очевидно и неоспоримо. Сам буржуа может быть и политиком, и чиновником, и художником, но, несмотря на все это, он остается верным сыном своего «класса» и реализует «посторонний» талант в своей родной среде. В то же самое время другим социальным группам использовать сословные технологии негласно (но очень строго) воспрещено, ибо это может подорвать монополию капиталистов на полноценную социальную реализацию.

Таким образом, передача сословного статуса по наследству никак не стесняет реализацию человека, но, напротив, усиливает ее посредством передачи многовекового социального опыта предков. При этом сама реализация как бы направляется в более спокойное русло, что сохраняет целостность личности.

Но вот от чего нужно отказаться, так это от принципа подчинения одних сословий другим, которое предполагает возвышение одной части над всеми другими, а следовательно, и над всем целым. В эпоху так называемого «феодализма» наверху социальной пирамиды находилась военная знать, аристократия, которая подчиняла себе хозяйственников — в первую очередь крестьян. Как представляется, это было обусловлено некоторой слабостью верховной, монаршей власти, вынужденной делегировать слишком большие полномочия своей опорной группе — профессиональным воинам. Сама же слабость, в свою очередь, была вызвана аграрным характером общества, который препятствовал эффективной связи Монарха и народа. Нужен был некий коллективный посредник между верховной властью и общинами натуральных производителей, слабо связанных и друг с другом, и с центром.

Власть была вынуждена высоко оплачивать посреднические услуги аристократии — тем более что сами аристократы постоянно рисковали своими жизнями на полях сражений. Сначала в качестве платы были использованы земельные владения, а потом дело уже дошло и до того, что одним людям стали дарить других людей. Это, безусловно, сильно дискредитировало и традиционный строй, и монархическую государственность, чем в свое время очень умело воспользовались все те же самые «прогрессивные» мыслители.

Не удивительно, что аристократы часто противопоставляли себя большинству своих же соотечественников. Иногда они даже тянули свою генеалогию от иноземных родов, пытаясь таким образом показать свою инаковость по отношению к «быдлу». В этом плане очень показательна варяжская теория, бывшая столь популярной в аристократических кругах. Согласно ей, истинный порядок на Руси и власть династии Рюриковичей были установлены варягами, прибывшими «из-за моря». (На самом деле все теории «заморского» происхождения русской государственности — в любом исполнении — не имеют под собой какой-либо почвы, русские историки-антинорманисты (С. Гедеонов, И. Забелин и др.) давно уже доказали, что Рюрик был выходцем из западнославянских земель.)

Монархи, как могли, сопротивлялись процессу олигархического перерождения аристократии, которая все больше превращалась из сословия воинов в класс собственников. (Одним из примеров такого сопротивления была опричнина Ивана Грозного.) Но аграрный строй препятствовал радикальной социалистической реорганизации, призванной устранить посредников и вернуть воинов в «казарму». В конце концов, внутри аристократии вызрел субъект («новое дворянство»), который (в союзе с крупными городскими торговцами и финансистами) инициировал «буржуазные» революции, призванные освободить элиту от всякого контроля со стороны государственной власти. (Насквозь фальшивая демократия является только прикрытием для элитарных устремлений.)

Это был западный путь, приведший Европу к торгашескому капитализму. В России же аристократия так и не сумела окончательно переродиться (и это свидетельствует о мощи традиционных устоев). Отсутствие должной «буржуазной» хватки привело к тому, что возникла всевластная бюрократия, во многом узурпировавшая власть монарха. В 1917 году ослабленное самодержавие оказалось свергнуто неплохо организованными группами прозападных либералов. Однако все та же слабость буржуазного начала привела к тому, что эту власть перехватила намного более эффективно организованная группировка левых радикалов — большевиков. Последние, руководствуясь недюжинной интуицией, сделали ставку на перспективную бюрократию, переформатировав ее с помощью партийной организации.

Как бы то ни было, но ставка монархии на аристократию оказалась, в конечном итоге, бита. Иного и быть не могло. Одни люди не имеют права владычествовать над другими. Все люди — творения Божьи, поэтому единственно оправданное господство может осуществляться только Господом. И лишь несовершенство человека, обусловленное грехопадением, вынуждает к тому, чтобы одни люди управляли другими. По-настоящему же «легитимной» в этой оптике может быть власть только одного человека — Монарха. Именно он символизирует власть Царя Небесного, являясь его наместником на земле. При этом власть Монарха не зависит от «многомятежного человечьего хотенья», но принадлежит правителю по праву рождения, которое суть некое слово, сказанное выше.

Когда же одна группа людей властвует над другой группой, то несовершенство мира еще более усугубляется и становится непереносимым. Но даже и в условиях монархии господство людей над людьми есть продолжение каинова бунта, направленного против брата Авеля. Дорвавшись до власти над братом своим, человек начинает убивать его — когда символически, а когда и буквально. (В связи с этим нужно вспомнить символизм монархии, которая рассматривается как отцовская власть. И в этом она сущностно отличается от пресловутого демократического «братства», в рамках которого брат властвует над братом.)

Пресловутая эксплуатация есть то же самое, символическое (и не только!) убийство, целью которого является социальный каннибализм, который выражается в стремлении кого-то одного жить за счет другого. Можно также говорить и о социальном вампиризме, не случайно же капиталистов часто именуют «кровососами». (Надо отличать социальное, сословное подчинение от внутрисословного, которое есть, по большей части, координация деятельности различных групп и общин.)

Представляется, что главное назначение сословности не в том, чтобы подчинять одних другим, но в том, чтобы одни отличались от других, полностью реализуя «жреческое», воинское и хозяйственное начала. В случае же подчинения воинами хозяйственников имеет место не обособление, но взаимопроникновение и смешение. Как бы ни пытались воины противопоставить себя хозяйственникам, они все равно тесно взаимодействовали с ними — в процессе эксплуатации. Экономизм проникал в среду аристократов-воинов, разъедая их кшатрийскую сущность. Напротив, хозяйственники стремились походить на аристократов — особенно в лице своей элитарной («буржуазной») верхушки. В результате получилась «двойная пародия», которая и погубила традиционное сословное общество, возведя на его руинах общество гражданское и буржуазное (бюргер-буржуа — горожанин). А в нем правят капиталисты, которые ведут себя как пост-аристократия, навязывающая всем слоям свой социокультурный облик. Так, сословно-аристократическая спесь, являющаяся средством эксплуатации, привела к самому настоящему эгалитаризму. (Подобным же образом шовинизм, с его погоней за новыми рынками, приводит к глобализации и стиранию национальных различий.)

Вообще же, было бы неплохо вспомнить о том, что слово «аристократия», означающее «власть лучших», этимологически связано со словом «герой» (корень «ер»-«ар»-«яр»; русское «боярин» значит «ярый боец»). Аристократия стала лучшей именно в силу своих воинских, героических качеств, которые были востребованы монархами в деле управления и объединения огромных пространств. Поэтому аристократия и должна быть воинским сословием, не имеющим политической власти и собственности на средство производства. Только так и можно предотвратить превращение воинов в торгашей, которое неизбежно в условиях сословного аристократизма.

Хотя землю (и в солидных размерах) воинам давать все-таки надо — в личную собственность. Для воина, вне всякого сомнения, присуще стремление к обладанию пространством. Характерно, что индоарийское слово «кшатрий» этимологически связано с такими словами, как «кшетра» (поле) и «кшатрам» (надел, полученный воином). Поле очень часто выступает как пространство, где происходили величайшие сражения — мифические (Идавель-поле, Куру-кшетра) и исторические (Куликовская битва, Косово поле). Кстати, Киевская Русь была основана этнополитическим союзом полян, которые, по данным «Повести временных лет», стали именоваться русами — по имени воинской касты.

Что же касается политической власти, то она должна быть сосредоточена исключительно в руках Государя, опирающегося на немногочисленное и неформальное сообщество друзей-советников — новую опричнину, о которой будет сказано ниже. На местах же главенство должно принадлежать самоуправляемым волостным общинам и их Советам. В такой, Советской Монархии Царь и народ будут вести прямой и непрерывный диалог, который вполне можно наладить в условиях информационного общества с его технологиями коммуникации. (Аграрное и даже индустриальное общества таких возможностей дать не могли.) Понятно, что никакой прослойки посредников (аристократической или бюрократической) здесь не потребуется. И такое положение дел будет полностью соответствовать принципу социализма, который отвергает подавление одних людей другими, требуя равновесия всех социальных групп — при арбитраже верховной власти.

Теперь нужно обрисовать организацию грядущих сословий. «Вояки», «кшатрии», будут организованы в Воинский Союз, который станет одновременно и русским дружинным войском — немногочисленным и великолепно оснащенным технически. «Жрецы», они же «брахманы», составят Политический Союз, представляющий совокупность мощных информационно-аналитических центров, заменяющих партии и гуманитарные научные структуры. Выше говорилось о «мыслителях» как о части троичной социальной системы. Понятно, что в традиционном обществе мыслитель обращался, если брать сугубо земной уровень, прежде всего к «гуманитарным», общественным проблемам. Но эти проблемы, так или иначе, завязаны на политике, которая есть способ регулирования социальных процессов посредством центра (центров), стоящего над различными группами социума. Вот почему в новом традиционном обществе место сословия мыслителей займет сословие политиков-гуманитариев, сосредоточенных на решении мировоззренческих вопросов. (Духовенство же станет выше сословий. Как представляется, главная его задача — выход и вывод за пределы этого мира, связь с Божественным. Здесь речь должна идти о духовном подчинении, которое подобно ангельскому. Как известно, высшие ангельские чины ниспосылают низшим просвещение для богопознания. Духовенство должно заниматься именно такой вот, «ангельской», деятельностью.)

Политические идеи и образы должны рождаться усилиями особой интеллектуальной «прослойки», практикующей научные исследования и мировоззренческие дискуссии. Очевидно, что такая деятельность требует быть подальше от власти и собственности (за исключением личной). Единственной властью в масштабах страны может быть только власть Государя, который будет пользоваться наработками политиков с тем, чтобы проводить свою политику. В. И. Даль в свое время дал такое определение политики — «виды, настроения, цели Государя, образ его действий, нередко скрывающий цели». Политики, как очевидно, должны помогать Государю в создании этого «образа действий».

Наконец, «производители», «вайшьи», объединятся в Хозяйственный Союз, который будут обслуживать ученые-«естественники». Именно коллективам ХС (артелям) и будет принадлежать собственность на средства производства.

При этом нужно иметь в виду, что новые сословия будут существовать в условиях информационного общества. Вот почему каждое сословие составит интеллектуализированное пространство, в рамках которого наука соединится с политикой, войной и производством. В прежнем традиционном обществе, для которого был характерен аграрный минимализм, духовность и интеллектуализм были уделом немногих, «особо продвинутых» личностей. Это во многом и предопределило его провал. Грядущий мир Традиции создаст совершенно иные технико-экономические условия для социальной реализации.

Отдельного разговора заслуживает воинское сословие, границы которого должны совпадать с границами русского дружинного войска. Оно будет принципиально отличаться от армий эпохи Модерна, у которых собственно военная функция давно не является главной. Современная армия может быть названа войском лишь с очень большой натяжкой. Нет, конечно же, воинская функция у нее сохраняется, но она уже не является главной. Нынешняя армия, по своей социальной сути, есть грандиозная государственная корпорация. Здесь разветвленные бюрократические структуры управляют достаточно большими массами людей. Делается это якобы для того, чтобы противник мог получить отпор в случае агрессии. Тогда против него, как нас уверяют, будет выставлена мощная армия — с ракетами, танками, самолетами, артиллерией, пехотой и т. д.

В то же время, очевидно, что все это не предназначено для Большой войны. Реальное значение имеет только психологическое сдерживание вероятного противника. В условиях наличия ядерного оружия глобальный конфликт становится практически невозможным. Для чего начинать войну, если противник, даже побежденный, превратит твою страну в руины?

Есть еще, правда, войны региональные, но они не требуют участия всей армии — здесь достаточно отдельных частей, желательно специальных.

Получается, что перед нынешней армией стоят задачи не столько военные, сколько идеологические. Нации необходимо некое сообщество вооруженных людей, живущих своим, особым укладом. И необходимо оно ему не только и даже не столько для войны. Нации требуется некий пример самоотвержения во имя чего-то высшего. Глядя на это самоотвержение нация, а точнее ее «обывательское» большинство, поднимается на новый, более высокий духовный уровень.

Между прочим, схожую «функцию» выполняет монашество, которое очень сильно похоже на войско. Действительно, монахи тоже носят одну форму, живут уединенным коллективом и ведут самую настоящую брань — духовную. Порой и терминология аскетов крайне напоминает военную. Вот весьма характерный отрывок из творения Св. Ефрема Сирина: «Монах подобен воину, идущему на брань, который отовсюду ограждает тело свое полным вооружением, трезвится до самой победы и беспокоится, чтобы вдруг не напал на него враг и чтобы ему, если не примет предосторожностей, не попасть в плен. Подобно и монах, если, приводя себя в расслабление, обленится, то удобно уловляется врагом; потому что враг влагает в него нечистые помыслы, которые принимает он с радостию…» Он же советовал монаху: «Когда взойдет на тебя лукавая мысль; извлеки меч свой, то есть возставь в сердцах страх Божий, — и посечешь всю силу вражию. А вместо воинской трубы употребляй Божие Писание. Как труба звуком своим собирает воинов, так и Божие писание, взывая к нам, собирает благие помыслы и, приведя их в строй страхом Божиим, составляет из них полк в противоборство врагу: ибо помыслы наши, подобно воинам, сражаются с врагами Царя».

Для основной «массы» верующих, мирян, монастыри являются примером действенного и вполне реального самоотречения во имя Бога. Под влиянием их примера миряне и сами становятся выше — в духовном отношении. По всему выходит, что армия потребна нации, как монастырь мирянам.

В условиях технотронного общества, давно уже расщепившего атом и высвободившего его смертоносную силу, главной функцией армии становится функция духовнообразующая, идеологическая. Это надо принять — невзирая на кажущуюся парадоксальность. Есть какой-то смысл в том, что на этом этапе истории человечеству был дан способ избежать массовых войн глобального масштаба — войн, хоть как-то похожих на мировые войны прошлого столетия. Способ этот, прямо скажем, довольно опасный, ибо никакой стопроцентной гарантии от ядерной войны или ядерной катастрофы нет. И, тем не менее, ядерное оружие устраняет войну как главный способ разрешения противоречий. (Каким он был на протяжении многих тысячелетий.)

При этом «война», понимаемая в широком смысле, никуда не исчезает. Просто ее основное содержание вытесняется с уровня вооруженного противостояния на другие уровни — идеологии и экономики.

Последний уровень кажется современному человеку наиболее значимым. Но там нет такой духовной мощи, которая есть на уровне идеологическом. А человек, что ни говори, есть существо, по преимуществу духовное, и основная его мотивация рождается на уровне, превышающем уровень материального. Вспомним, что даже капитализм родился из так называемой «протестантской этики».

Так вот, судя по всему, сегодня спрос на духовность, на идеологию, на идеальное — возрос, и возрос резко. Возникает так называемое «информационное общество», в котором совершенно особую роль играет производство знаний и образов. В этом отличие нашей эпохи от предшествующих. Многим данное утверждение покажется странным. Скажут — ну ладно бы еще индустриальная эпоха. Но как же быть с обществом традиционным? Ведь оно же было насквозь религиозным, а следовательно, и духовного, идеального, нематериального там было больше.

Это действительно так, если только понимать духовность как религию. В обществе религиозном духовность и в самом деле выступает как нечто глубинное, наполненное каким-то высочайшим смыслом, лишь отчасти доступным пониманию. Человек традиционного общества имел перед своими очами — как телесными, так и духовными — некую сладчайшую густоту, которая медленно, но верно раскрывала перед ними заоблачные высоты.

Ныне человеческое общество наполняется иной, как бы «вторичной», духовностью, которая подобна острому бульону. Это — духовность в широком смысле, поэтому она и берет больше широтой, чем глубиной. В ней таится множество возможностей самого разного рода. Есть среди них и опасные возможности. В бурлящей жидкости возникают, и будут еще возникать, многочисленные губительные смыслы и образы. Вот здесь и проходит сегодня главный фронт. Современная война есть война, в первую очередь, информационная. И для того, чтобы в ней победить, потребуется армия — и не в переносном, но именно в прямом смысле этого слова.

Тоталитарные сообщества пытались вести информационную войну, опираясь на идеократические партии, представляющие собой нечто среднее между армией и классической партией (парламентского типа). Такие партии сочетали высокий идеологический накал и почти военную дисциплину. Это имело большой «плюс»— тоталитарная партия высвобождала гигантскую политическую энергию, которую ее руководители направляли на решение грандиозных задач. Но были и «минусы». Почти армейская дисциплина препятствовала свободному теоретизированию, открытому и деловому обсуждению «щекотливых» тем. В результате реакция на внешние вызовы была недостаточно адекватной — многие из них замалчивались и были предметом обсуждения узкой прослойки партийных жрецов. Основная часть партийцев воспринималась именно как масса солдат, чьей главной добродетелью является исполнение приказов. Тоталитарные партии проигрывали информационную войну, ибо пытались победить на уровне конструирования новых смыслов и образов, а это ни в коей мере не есть задача армии (даже и полуармии, полупартии).

Это с одной стороны. Ас другой стороны, партии тоталитарного типа так и не смогли стать полноценной армией. Да, многие партийцы воевали с оружием в руках, многие рисковали своей жизнью, многие были убиты или казнены врагом. Но большинство партий всегда составляли гражданские люди, что естественно, — политика есть удел в основном гражданских. Поэтому в армиях и существовало такое презрительно-ироничное отношение к партийным функционерам, которые пытались учить их жить и даже воевать. Тоталитарные партии так и не смогли стать полноценными армиями информационной войны. Также и армии тоталитарных государств не сумели проникнуться смыслом господствующих там идей.

Как представляется, в данном плане необходимо прибегнуть к совершенно новой «технологии». Армия должна стать братством единомышленников, присягающих не просто Родине, но «идее Родины» и ее конкретной персонификации в лице Правителя, Государя. Такая армия будет сообществом идейных националистов, воспринимающих Нацию и Родину на уровне не только общегражданском или эмоционально-патриотическом, но и духовно-политическом, идеологическом.

В эту армию шли бы добровольцы, уходящие из «мира» по своей воле — с тем, чтобы подвергать себя лишениям, носить оружие и быть готовым пролить свою кровь за Родину и Государя. Их главная задача — дать великий пример всей нации — в эпоху информационной войны, когда губительным, низменным образам нужно противопоставить образы спасительные, высокие. Впрочем, на их долю выпадет и достаточно вооруженных столкновений-войн в «узком» смысле этого слова. Большая война в ядерный век маловероятна, зато весьма вероятны конфликты региональные — август 2008 года показал это наглядно. В них ядерное оружие использовать как-то не «по чину».

Современные армии — и призывная, и контрактная — на роль таких вот духовно-политических братств не подходят. Призывная армия основана на принудительном призыве всех здоровых мужчин, способных держать оружие. А большинство из них никогда не станет идейными бойцами. Собственно, и гражданский долг-то они выполняют в принудительном порядке. Вообще всеобщая, «народная» армия основана на каком-то странном отношении к военному делу. Считается, что выпечка хлеба, пошив платья или выточка детали на станке требуют серьезного отношения к профессии. Самой профессией полагается долго овладевать, оттачивать мастерство — желательно всю трудовую жизнь. А вот Родину защищать, на профессиональном уровне, должны только офицеры. Солдату же достаточно заниматься защитой Родины два года, а то и один год. В этом выражается современное, утилитарное, типично «буржуазное» отношение к армии, которое присуще даже и коммунистическим режимам. В современном мире политика значит меньше, чем экономика, а воинское дело — менее хозяйственных профессий.

Характерно, что и к самой политике при демократии выказывают такое же отношение, как и к службе в армии. Здесь есть свои «офицеры» и свои «солдаты». Первые занимаются политикой профессионально — всю жизнь, а вторые — какое-то время. Точнее сказать — время от времени. Раз в несколько лет избиратель приходит на выборы для того, чтобы проголосовать за кого-нибудь из «офицеров». При этом, не будучи профессионалом, он не может вынести точного суждения о том, пойдет ли этот выбор ему на пользу. Что ж, «рядовой рассуждать не должен»…

Кроме того, массовая, «народная» армия выполняет важную, для любого эгалитарного сообщества, функцию. Здесь казарма выпускает все тот же тип «среднего человека», принадлежащего к однородному обществу, в котором количественные (имущественные) различия важнее, чем качественные (социокультурные).

Другое дело, что в некоторых странах пришли к выводу о том, что общество достаточно уже воспитано в духе демократии, а потому пора бы перейти на «нормальные», деловые отношения, предполагающие «работу за деньги». Там существует наемная, она же — контрактная армия. Служащие в ней солдаты являются, в первую очередь, наемными работниками, получающими жалованье от государства. Конечно, в данном случае не исключена идейная мотивация, но на первом плане стоит именно профессионализм, который всегда замыкается именно на прибыль.

Кстати, следующим шагом станет переход на «деловые» отношения и в области политики. Скажут — зачем голосовать, кого-то выбирать? Зачем вообще государство? Вот вам корпорация, где каждый — сотрудник этой корпорации. А разве наемные клерки выбирают босса? Нет, конечно! Пусть лучше стараются побольше заработать. Государства демонтируют и создадут на их месте какой-нибудь «Всемирный совет глобальных корпораций» (Э. Тоффлер). Ну а при каждой корпорации будет своя, отдельная частная армия, нанятая по контракту. Собственно, подобные армии существуют уже сегодня. Вот что сообщает генерал-полковник Л. Г. Ивашов: «Мировые финансовые воротилы некогда создали вроде бы легальные и в то же время теневые (по характеру их фактической деятельности) структуры вроде Бильдербергского и Римского клубов, Трехсторонней комиссии и им подобных. Именно они в значительной степени определяют перспективы глобальной экономической системы, геополитическую структуру мира, важнейшие тенденции в развитии человечества. Разумеется, в своих интересах. Это уже давно ни для кого не секрет. Но в последние годы там активно приступили к созданию частных вооруженных сил. Такое происходит впервые после Вестфальского мира, заключенного аж в 1648 году и положившего конец существованию частных вооруженных формирований. Тогда их запретили иметь курфюрстам и прочим европейским вельможам, закрепив за государствами монополию на применение военной силы. На примитивные подразделения наемников теперешние частные военные корпорации мало походят. Они состоят в основном из высокопрофессиональных представителей спецслужб, генералов и офицеров, способных организовывать мощные, эффективные операции, разведчиков, психологов и даже специалистов по дестабилизации работы банковских систем. Главными инициаторами создания этих структур были американцы, а „компанией-родоначальницей“ — организация с аббревиатурой MPI. Ныне таких компаний в мире около 200».

Из современной армии не сделать духовно-политическую армию еще и вот почему. Большая армия нацелена на Большую войну. А Большая война, как уже отмечалось, сегодня невозможна. Получается разительное несовпадение поставленным целям и реальным возможностям. В общем-то, все это понимают, но продолжают табуировать вопрос о необходимости наличия большой армии. Иначе пришлось бы ставить вопрос о ее ликвидации, что потребовало бы решения многих проблем — например, проблемы генералитета, являющегося мощной и влиятельной элитной группой. А современное общество не любит решать свои важнейшие проблемы, предпочитая имитировать их решение.

Альтернативой современной армии — как народной, так и наемной — может стать войско-дружина — немногочисленное, но высокоэффективное сообщество прекрасно вооруженных воинов (автоматизация позволяет отказаться от услуг больших масс военнослужащих). Оно станет содружеством добровольцев, которые идут служить исходя, прежде всего, из идейной мотивации (но и при наличии необходимых профессиональных качеств). Такое войско и в самом деле будет дружиной, братством.

Историк И. Я. Фроянов писал: «Слово „дружина“ является общеславянским. Оно образовано от слова „друг“, первоначальное значение которого — спутник, товарищ на войне. Следовательно, дружина — это боевые спутники, товарищи». В Древней Руси дружба понималась именно как воинское сотрудничество. Этим подчеркивалась высочайшая степень родства между воинами, которое недоступно гигантским и бюрократизированным коллективам современных армий.

Конечно, служить в Дружине будут за жалованье, причем очень хорошее жалованье. Просто на первом плане должна стоять именно «идейность». Только не абстрактная идейность, которая довольно-таки быстро теряет смысл. В центре самой «идейности» должна быть «личная» преданность военному вождю, Государю. Дело в том, что войско, ориентированное на абстрактные идеи (пусть даже и тысячу раз националистические), превращается в отдельную политическую силу, пытающуюся эти идеи воплотить — по-своему. А получается это у нее очень плохо, ведь воин мало расположен политиканствовать. Поэтому армейской политикой всегда пользуются иные силы. Так, Алексеев и Рузской свергали монархию исходя из правонационалистической мотивации, а власть получили либералы.

Что же касается генерации смыслов и образов, то она будет происходить в могущественных информационных центрах, создание которых должно стать ответом на всякие заморские «рэнд корпорейшн». Задачей же Дружины является восприятие этих смыслов и образов, хранение их в чистоте и величие, а также отречение во имя них от многих благ мира сего.

В контексте разговора о восстановлении социальных реалий мира Традиции необходимо поднять и вопрос о «новой опричнине». В последнее время интеллектуалы-державники все чаще говорят о необходимости «опричнины», которая должна обновить элиту и вывести страну на новые рубежи. Речь здесь идет, конечно же, не о репрессиях (как считают либералы), но о создании некоей структуры, находящейся вне ныне действующих управленческих и хозяйственных структур — застойных и коррумпированных. Вот как обрисовал эту структуру Максим Калашников в своей программной статье «Все-таки опричнина!»: «Стержневой замысел прост: необходимо создать диктатуру честных, патриотических людей, стоящих над государством. Людей, лишенных своекорыстных мотивов, одержимых идеей величия страны и сбережения народа. Они должны составить сплоченное сообщество, способное контролировать госаппарат, выдвигать свои фигуры на ключевые руководящие посты, формировать судейский корпус, прокуратуру, спецслужбы и руководство МВД. Оно же — может задать инновационные задачи для государства, формировать стратегические векторы развития страны. Это — своего рода корпорация „суровых судий“. Суровых, но справедливых».

Действительно, сдвинуть нынешнюю застоявшуюся машину можно только при помощи какого-то особого двигателя. Вопрос в том — а кто будет этим двигателем управлять? Если речь идет о когорте вождей, пусть даже и сплоченных вокруг фигуры «инновационного правителя», то нас ожидает возникновение новой, еще более ужасной олигархии.

И здесь самое время вспомнить опыт сталинской модернизации. Иосифа Сталина довольно-таки часто сравнивают с Иваном Грозным, что во многом оправдано. И Грозный, и Сталин преследовали одну и ту же цель — обуздать олигархов и консолидировать нацию. Но в плане работы со структурами они действовали зеркально противоположным образом. Иван Грозный создал опричнину для борьбы с олигархами, а Сталин имел дело с выродившейся опричниной — коммунистической партией большевиков.

Ленинская партия, вне всякого сомнения, создавалась по опричным лекалам (не случайно слово «партия» происходит от латинского «pars»— «часть»). Конечно, в случае с большевиками имела место быть бессознательная пародия на опричнину, введенную православным Государем. Но технологии использовались именно опричные. Партия большевиков (по Сталину — «орден меченосцев», по Троцкому — «орден самураев») была сообществом воинов-аскетов, сплоченных железной дисциплиной и обособленных от остальной «земщины». Даже в «старые добрые» времена застоя «член партии» воспринимался как представитель некоего полусекретного ордена, верность которому хранилась и на символическом уровне. (Так, за пропажу партбилета из КПСС исключали автоматически).

Был у этой орденской партии и свой вождь-основатель — Ленин, пользующийся огромным, иногда непререкаемым авторитетом. Но вот парадокс — сверхпопулярный вождь позиционировал себя как «первый среди равных». Своих соратников он воспринимал в качестве вождей — таких же, как он, но обладающих чуть меньшим пониманием происходящего. Вот почему Ленин мог вполне спокойно взаимодействовать с такими разными и враждебно настроенными друг к другу людьми, как Сталин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев и т. д. Будучи «первым среди равных», Ильич обеспечивал «чуть менее равным» возможность самостоятельно действовать в рамках своих структур — лишь бы эти самые структуры были жестко заострены против внешней «земщины». Внутренние разногласия, таким образом, выносились вовне, что и выливалось в жесткое противостояние не только с врагами, но и просто с «несознательными», «попутчиками» и т. д.

Долго, однако, такая модель действовать не могла, ибо она была основана на вражде между меньшинством и большинством. Сам же Ленин санкционировал начало «новой экономической политики» (нэп), которая примирила большевиков с крестьянской стихией. Ну а потом из жизни ушел и сам Ленин, который мог как-то уравновешивать своих амбициозных соратников. И вот тогда произошел стремительный распад новоявленной опричнины на множество почти суверенных вотчин. На местах возникли могущественные краевые парторганизации (Западно-Сибирская, Центрально-Черноземная, Средне-Волжская и др.), бывшие не менее «крутыми», чем компартии союзных республик.

Существовали и ведомственные вотчины — наркоматы, которые постоянно норовили выйти из-под контроля ЦК и правительства. Особой вотчиной был НКВД, чей глава Ягода не боялся противопоставлять себя Сталину и вел свою политическую игру с «остатками» бухаринской оппозиции. А ведь Чека изначально считалась «вооруженным отрядом партии».

Сталин боролся с этими вотчинами, опираясь на центральные структуры — возглавляемый им Секретариат ЦК, Комитет партийного контроля при ЦК и аппарат Совета народных комиссаров (глава СНК — В. М. Молотов). Столкновение структур и группировок привело к т. н. «Большому террору», в ходе которого «вооруженный отряд партии» хорошенько проехался по региональным и ведомственным «боярам», да и по себе самому. (Характерно, что в 1936 году Сталин поставил во главе НКВД секретаря ЦК и председателя КПК Ежова, который сменил профессионального чекиста Ягоду. Однако новый нарком очень скоро попал под влияние вотчинного духа, что только способствовало усилению репрессий. В конце своей карьеры Ежов стал «прослушивать» кабинет Сталина и готовить «дела» на лиц из его ближайшего окружения.) В результате Сталин сумел упрочить положение партийного центра, разукрупнил наркоматы, усилил институт заместителей правительств и создал особые координационные структуры вроде Бюро Совнаркома (СНК). А в 1941 году он осуществил свою заветную мечту, став председателем СНК.

Однако в 50-е годы, после смерти вождя, партийно-ведомственная олигархия «разоблачила» культ личности и провозгласила возврат к ленинским нормам партийной жизни (т. е. к коллегиальности). Тем самым она отвоевала свои позиции, что, в конечном итоге, и привело к распаду СССР. Сталин смог потеснить олигархов, но ему не по силам было устранить саму олигархию.

Если новая опричнина будет создаваться по орденско-партийным технологиям, то ее ждет та же судьба. И не важно, насколько «правильные» люди составят костяк «ордена меченосцев». Коллективность и коллегиальность порождают структурность, а структура — страшная вещь, которая способна перемолоть самых лучших. Когда же некая структура выстраивается «над государством» (М. Калашников), то она неизбежно узурпирует государственные функции и вносит помехи в деятельность госаппарата.

Царь Иван Грозный вовремя распустил опричнину, которая выполнила поставленные перед ней задачи. Не сделай он этого, и Русь получила бы олигархию пострашнее «удельно-боярской». (Собственно, опричные функционеры уже начали «свою игру».) Но Грозный был самодержавным Царем, поэтому он сумел ликвидировать опричную структуру в самом начале олигархического перерождения. Никакой выдвиженец (от партии, «класса» или «нации») не смог бы этого сделать, будь он хоть трижды «великим фюрером» и четырежды «вождем всех времен и народов». Власть партийной группы всегда сильнее власти ее вождя. Причем партийный вождь не может демонтировать партию, ибо в этом случае он потеряет свою легитимность.

Терминология может быть использована разная, и вместо слова «партия» могут предложить совсем другие слова. Например — «орден» или — «сплоченное сообщество» (М. Калашников). Даже и «царя» могут поставить во главе этой новой организации. Но его власть будет властью выдвиженца, который выражает интересы элитарного множества. А множество — это всегда часть. И чем больше власти у этой части, тем большие проблемы ожидают государство в будущем. На каком-то этапе возможны впечатляющие успехи, но затем, неизбежно и неотвратимо, придет новый, олигархический застой, растянутый на много десятилетий вперед.

Но как же избежать перерождения? Для этого необходимо свести структурность новой опричнины к минимуму.

Вообще, по самой логике вещей, опричнина должна быть полной противоположностью земщине, которая представляет собой совокупность различных социальных, политических и хозяйственных структур. Она есть производная от власти Государя, который превышает все структуры и персонифицирует абстрактное множество в единственности своей личности. Отсюда важнейшее требование — связи внутри опричнины и вовне ее должны быть как можно менее формальными. Новая опричнина — это не партия, не орден и даже не клуб. Это сетевое сообщество немногих самоотверженных людей, принципиально не претендующих на власть, но всецело преданных Государю. В этом — разительное отличие от любой, даже самой верноподданной аристократии. Последняя всегда стремится к собственной субъектности, к власти в рамках определенной структуры. (А это часто ведет к стремлению захватить власть над всеми структурами и свергнуть Царя.) У опричнины же должен быть один-единственный субъект — Государь. Отрекаясь от своей коллективной, социальной субъектности, опричник обретает себя в новом, высшем субъекте. Тем самым он идет путем социально-политического монашества.

Кем будет новый опричник? Образ его можно нарисовать уже сегодня.

Новый опричник — это Друг Царя. Тут можно вспомнить Григория Распутина — человека потрясающей духовной мощи, зрившего в корень многих важнейших политических, точнее даже — сверхполитических проблем. Он был Другом Государя, и его «влияние» на Царя было влиянием близкого, духовно родственного человека. Таковым должно быть и влияние новых опричников — никак не институализированное, но основанное на глубинном сродстве душ.

Новый опричник — это еще и Советник Царя, обсуждающий вместе с Государем самые важные, самые тонкие и самые больные проблемы. Его уровень превышает уровень обычного эксперта, который является специалистом в какой-то одной области. В отличие от него, опричник как бы связует все области национального бытия, обобщая запросы и движения всех социальных, профессиональных и региональных групп.

Кроме того, новый опричник — Гроза Царева. В самых тяжелых ситуациях Царь призывает своих верных Друзей с тем, чтобы они вмешались и навели порядок. Такое вмешательство подобно молнии, ярко и мгновенно бьющей с царских небес на социальную землю (земщину). В таких случаях опричник (один или несколько) наделен самыми серьезными полномочиями, которые отнимаются после решения проблем. Власть опричника — огромна, но сиюминутна — и никак не постоянна, и ничем не формализована.

Именно такое сообщество (стоящее рядом с Государем, но не над государством) должно возникнуть еще до начала общенациональных преобразований. Оно будет осуществлять опосредованное руководство разными социальными, политическими, хозяйственными и культурными группами, сплетая их в разнообразную Сеть. После победы эта Сеть станет телом Советской Монархии. Главой же ее будет Царь, а душой — верная опричнина.

Но кто же он — Государь? Вокруг кого должны сплотиться все верные? Очевидно одно — речь должна идти о человеке, который имеет право на власть по рождению, ведь это право никто и никогда отнять не может. Мы все увидим Царя тогда, когда примем идею Царства всем сердцем, всем разумом, всей душой. И поймем — каким путем идти к решению наших задач. Это происходит уже сегодня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.