Особняк И.А. Морозова на Пречистенке, № 21 (1904–1906)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Особняк И.А. Морозова на Пречистенке, № 21 (1904–1906)

Почему я решила включить в главу не самостоятельную постройку, а перестройку? Уж больно интересную историю имеет эта городская усадьба. Да и по отзывам современников Лев Кекушев постарался там на славу.

Этот особняк один из немногих уцелел от пожаров во время недолгой оккупации французами Москвы.

Самым известным владельцем особняка был последний представитель графского рода Потемкиных – Сергей Павлович Потемкин (1787–1858). Участник Отечественной войны 1812 года, Сергей Павлович вышел в отставку в небольшом чине гвардии поручика, – не по причине отсутствия храбрости, а потому как душа не лежала к муштре и войне. Человек широко образованный, любитель искусства, он состоял в Обществе любителей российской словесности, сам писал стихи, пьесы, переводил Ростана.

Он был в самом центре московской элиты, являлся старшиной московского Английского клуба, где познакомился и подружился с А.С. Пушкиным, который часто бывал у него в гостях на Пречистенке. Вместе с супругой – известной светской красавицей Елизаветой Петровной Трубецкой (1796 – после 1870), сестрой декабриста С.П. Трубецкого, – они были посажеными родителями жениха на свадьбе Александра Пушкина с Натальей Гончаровой.

Особняк И.А. Морозова

Сергей Павлович был хлебосольным хозяином, часто устраивал у себя балы и приемы, за что получил прозвище Московский Лукулл. Он как-то незаметно спустил огромное состояние, и сумма долгов достигла 5 миллионов рублей – сумасшедшие по тем временам деньги! Вот графа и объявили в 1841 году недееспособным и забрали все недвижимое за долги в казну. С супругой, с которой у них не было детей, они расстались в том же году, и последний из Потемкиных переехал в Санкт-Петербург, где позже и скончался.

Его особняк выкупил представитель богатейшего купеческого клана Морозовых, потомственный почетный гражданин, совладелец «Товарищества Тверской мануфактуры» Давид Абрамович Морозов (1843–1893). Как и все в его роду, он умел делать деньги и не жалел их на благотворительность. После смерти Давида Абрамовича его вдова Елизавета Павловна (в девичестве Сорокоумовская (1849–1932) продала особняк племяннику мужа, Ивану Абрамовичу.

Об этом человеке я решила рассказать подробнее.

Иван Абрамович Морозов (1871–1921) родился в Москве. Он был вторым сыном потомственного почетного гражданина Абрама[5] Абрамовича Морозова (1839–1882) и Варвары Алексеевны Морозовой (урожденной Хлудовой) (1848–1917).

Хотя Ивана с детства готовили в продолжатели семейного бизнеса, душа у него лежала к искусству. С девяти лет он вместе со старшим братом Михаилом посещал художественную студию, где брал уроки у пейзажиста-передвижника Егора Хруслова и Константина Коровина.

И.А. Морозов

Тем не менее после окончания реального училища он поступил на химический факультет Высшей политехнической школы в Цюрихе. Но и там не прекращал занятия живописью. Скоропостижная смерть отца заставила его вернуться в Россию и войти в правление «Товарищества Тверской мануфактуры».

В 1895 году он жил в основном в Твери, где находились морозовские фабрики, и зарекомендовал себя прекрасным менеджером на посту директора-распорядителя. Его братья, Михаил и Арсений, которых совершенно не интересовал семейный бизнес, предоставили Ивану carte blanche (неограниченные полномочия). И за несколько лет Иван Абрамович сумел умножить капитал предприятия втрое. В частности, за счет поставок хлопчатобумажных тканей, полотна и сукна для русской армии.

Ему часто приходилось бывать в Москве, но останавливался он в основном у матери, Варвары Алексеевны, или у брата, Михаила Абрамовича Морозова (1870–1903) – к тому времени крупного коллекционера зарубежной и русской живописи. В основном старанием супруги брата, Маргариты Кирилловны – Мики, их дом на углу Глазовского переулка и Смоленского бульвара превратился в один из самых известных в Москве литературно-художественных салонов. Именно там Иван Абрамович познакомился с Михаилом Врубелем, Валентином Серовым, Исааком Левитаном и многими другими художниками, чьи работы позже станут украшением его собственной коллекции живописи.

Но горячей любовью нового коллекционера становятся французские импрессионисты, в то время не признанные на родине. По словам Юрия Бахрушина (приведенным в его не раз цитируемых «Воспоминаниях»), которые он слышал от отца, во всей Франции было меньше полотен импрессионистов, нежели в коллекции Ивана Абрамовича Морозова, а в Париже за ним прочно закрепилось прозвище «Русский-Который-Не-Торгуется».

Общие интересы и взаимная приязнь свели Ивана Абрамовича с Сергеем Ивановичем Щукиным. Они оба увлекались французскими импрессионистами, но в отношениях этих замечательных людей не было ни тени зависти и соперничества. Более того, именно Щукин познакомил Морозова с Анри Матиссом, Пабло Пикассо, что позволило избегать посредников в приобретении картин этих и многих других французских художников.

Надо сказать, что большие суммы, потраченные на пополнение коллекции, ни в коей мере не ущемляли благотворительных дел Ивана Абрамовича. Так, в Твери он построил здание театра для рабочих «Морозовской мануфактуры», которое называлось «Чайная и зал для спектаклей». На средства, пожертвованные представителями этой ветви клана Морозовых, по проекту архитектора Романа Клейна на Девичьем Поле был выстроен Институт имени Морозовых для лечения страдающих опухолями. Иван Абрамович с братом Михаилом лично внесли по 30 тысяч рублей, а всего на этот институт ими было потрачено из средств семьи 150 тысяч рублей. Сейчас в здании размещается Московский научно-исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена – крупнейшего хирурга и онколога.

Иван Абрамович был заметной фигурой в обществе и в разные годы принимал самое деятельное участие в производственных и общественных комитетах: директор-распорядитель «Тверской мануфактуры», директор правления Мугреево-Спировского лесопромышленного товарищества (г. Ковров), член совета Московского купеческого банка, член Московского биржевого комитета, председатель Московского купеческого собрания (1898–1899), член Российского общества химической промышленности («Руссокраска» с 1914 года), один из учредителей Российского акционерного общества коксовой промышленности и бензольного производства («Коксобензол» с 1915 года), член комиссии по рабочему вопросу при Московском биржевом комитете, два года подряд – в 1898 и 1899 – председатель Московского купеческого собрания… И крупный благотворитель: член совета «1-го тверского попечительства о бедных», член попечительского совета Комиссаровского технического училища и Московского коммерческого института, а также общества вспомоществования студентам Высшего технического училища.

Много лет Иван Морозов был одним из самых завидных женихов в Москве, но сердце его было свободно. Наконец, в 1903 году в личном плане наметились перемены: он, как тогда говорили, сошелся с хористкой из ресторана «Яр» Евдокией Кладовщиковой (сценическая фамилия Лозина), которую все звали Досей. Что ж, событие весьма заурядное: практически все девушки-хористки (почитайте рассказ моего любимого Чехова «Хористка»!) были на содержании, поэтому и репутация в обществе у них была соответствующая. Вот и Иван Абрамович не спешил обнародовать свою связь. Но влюбился по-настоящему. В июле 1903 года у них родилась дочь, которую, как и мать, назвали Евдокией, или Досей-младшей.

Человек по натуре порядочный, он разрывался между чувством и сословными предрассудками. Тут в его судьбу вмешались друзья Бахрушины: они познакомились с Досей, Верочка своим проницательным взглядом определила, что девушка хорошая, и велели ему: женись! И 27 июля 1907 года Иван Морозов обвенчался с Евдокией Кладовщиковой, и они уехали в свадебное путешествие в Европу. Позже он официально признал дочь и дал ей свою фамилию.

При всей внешней мягкости этот человек делался непробиваемой гранитной глыбой, когда дело касалось его убеждений или увлечений.

Он бросил вызов и родне и обществу, когда женился на девушке «с подмоченной репутацией» и когда, пожалуй, единственный из Морозовых перешел в православие.

Досю, Евдокию Сергеевну Морозову (1885–1959), вскоре приняли все друзья и приятели Ивана Абрамовича, а потом и многие Морозовы, и полюбили за веселый нрав и легкий характер.

В 1903 году на 33-м году жизни скоропостижно скончался старший брат Михаил. А через пять лет – по собственной глупости – уходит из жизни младший брат Арсений[6]. Иван Абрамович остается единственным продолжателем тверской ветви Морозовых.

Серьезные переживания не мешают ему, однако, внимательнейшим образом следить за появлением новых произведений любимых художников. За десять лет Иван Морозов купил почти 600 картин и 30 скульптур. Почти половину составляли произведения русских художников: лирические пейзажи Левитана, сочные натюрморты Машкова, портреты роскошных дам Сомова, причудливые фантазии Врубеля, импрессионистические этюды картин любимого учителя и наставника Коровина, модернистские пастели Головина, авангардистские поиски Гончаровой, реалистичные до гротеска художественные образы Кустодиева и других художников.

Портрет Евдокии Морозовой. Художник В. Серов

Иван Морозов. Художник В. Серов

Валентин Серов, чьи картины тоже были представлены в морозовской галерее, написал в 1910 году портрет Ивана Морозова – безусловный шедевр живописца.

Кстати, Морозов первым разглядел талант в никому тогда не известном бедном художнике из Витебска Марке Шагале и купил три его картины.

Среди богатого собрания западных художников в коллекции было 50 полотен импрессионистов: Клода Моне, Ренуара, Писсарро, Дега, Сислея, Сезанна; 31 картина постимпрессионистов, в том числе Ван Гога, Гогена; авангардистов; фовистов – Матисса и др. Можно сказать, что Иван Морозов открыл России и миру художников группы «Наби» («Пророки»), создавших свой особый вариант стиля модерн. По его просьбе Пьер Боннар и Морис Дени написали картины специально для перестроенного особняка коллекционера.

Кстати, о перестройке. Как и все, что делал Иван Абрамович, он делал с размахом, привлекая лучшие силы. И в 1905 году он приглашает Льва Кекушева перестроить особняк на Пречистенке под частный музей.

Что ж, Лев Николаевич как никто другой знает, что такое элегантная простота модерна. Поэтому была безжалостно удалена лепнина с анфиладных комнат, которой так увлекалось барокко, а стены обиты полотном жемчужно-зеленого цвета, что придало залам строгий и стильный вид. Комнаты были значительно расширены, а за счет снятия антресолей высота самого большого зала увеличилась до 6 метров, так что они превратились в настоящие выставочные залы. Как в лучших европейских галереях, в крышу встраивается высокий стеклянный фонарь, через который в залы проникал солнечный свет.

Парадный Белый зал и Дубовый зал (бывшая столовая) сохранили до наших дней первоначальную, кекушевскую, отделку и обстановку. Заново, в неоготическом стиле Кекушев отделал кабинет хозяина особняка.

Для концертного зала Иван Морозов заказал серию декоративных панно на сюжет «История Психеи» уже упомянутому «набиду» Морису Дени. И в январе 1909 года художник приезжал в Москву, чтобы на месте посмотреть установку панно.

«У моего Ивана Абрамовича, – написал он в дневнике, – множество русских картин, начиная от Левитана – тонкого пейзажиста, до Сомова и Врубеля, между прочим, и Головин, среди них большой холст Малявина… Дом очень респектабельный, просторный, чистый, обставленный строго, господствуют серые тона. Много цветов, сирени, ландышей, цикламенов… Мой ансамбль панно находится изолированно, в большом, спокойном зале серого камня, с серой шелковой мебелью… Мой колорит звучит сильно…»

Однако Дени показалось, что краски панно выглядят излишне резко на фоне стен, и он его слегка переделывает. Кроме этого, решает для полного развития мифологического сюжета написать еще восемь добавочных холстов, что хозяин особняка горячо одобрил. Послушав совета Дени, Морозов украшает зал скульптурой. У друга Дени Аристида Майоля он заказывает для Концертного зала четыре большие бронзовые фигуры из цикла «Времена года», а сам Дени помимо панно делает для морозовского салона восемь высоких керамических ваз. В итоге морозовский Концертный зал становится уникальным художественным ансамблем.

Над парадной лестницей был размещен триптих «Средиземное море», написанный Пьером Боннаром.

По просьбе хозяина Кекушев сделал так называемую несгораемую комнату, в которую в случае необходимости можно было спрятать всю коллекцию. Это фактически была комната-сейф: толстые каменные стены, бетонированный потолок, два маленьких окна и двустворчатая дверь были устроены по системе несгораемых шкафов. Кстати, позже, в 1920-х годах, на какое-то время комната эта пригодилась для хранения рукописей Льва Толстого.

И вот, наконец, особняк приобрел законченный вид милой сердцу владельца художественной галереи. Однако любоваться замечательными сокровищами, представленными в ней, могли единицы: друзья и особо выделенные гости, потому что, в отличие от своего друга и наставника Сергея Щукина, который по выходным проводил бесплатные экскурсии по своему собранию-музею, хозяин особняка на Пречистенке не стремился привлечь к себе излишнее внимание.

Но когда в 1906 году Сергей Дягилев попросил его одолжить несколько картин русских художников для выставки «Два века русского искусства», организованной в парижском «Осеннем салоне», Иван Абрамович не отказал. Выставка эта имела огромный успех, и благодарное французское правительство наградило мецената орденом Почетного легиона.

Иван Абрамович мечтал, чтобы его галерея, став самостоятельным музеем, была передана городу, и сделал на этот счет соответствующие распоряжения.

Как тут вдруг случился Октябрьский переворот…

В феврале 1918 года особняк на Пречистенке, № 21 захватили анархисты: просто ввалились в одно не прекрасное утро, топая грязными сапогами и бряцая оружием, и остались, вызывая каждодневный ужас хозяев за сохранность произведений искусства, да и за собственные жизни.

Тем более что они были наслышаны об участи богатейшего собрания старых икон и фарфора кузена Алексея Викуловича Морозова, особняк которого в Барашах (Введенский, ныне Подсосенский переулок, № 21) захватили и разграбили литовские анархисты, уничтожив при этом часть коллекционного фарфора и архив хозяина. И тут Иван Абрамович впервые использовал по назначению несгораемую комнату, куда перенес большое количество произведений искусства.

Осенью 1918 года, когда буйные анархисты наконец-то «съехали», Морозов снова развесил картины в залах второго этажа, «впритык», полностью изменив бывшие экспозиции, потому что на первом этаже его особняка уже было организовано общежитие сотрудников Московского военного округа, а самим бывшим хозяевам были «выделены» для проживания три комнаты на втором этаже.

Так что, когда 19 декабря 1918 года был подписан декрет Совнаркома о национализации частных художественных коллекций, в том числе и морозовской, Иван Абрамович был этому даже рад: он получил охранную грамоту нового государства от настоящих и будущих «постояльцев».

Коллекцию Морозова назвали Вторым музеем новой западной живописи (Первым музеем стала коллекция Сергея Щукина), а за ее бывшим владельцем закрепили пост пожизненного заместителя хранителя (директора). Хранителем назначили Бориса Николаевича Терновца – слава богу, человека не случайного, искусствоведа и ценителя современной живописи. Вот, кстати, и весь музейный штат. Денежного содержания музею не выделили.

Тем не менее первое время Иван Абрамович с энтузиазмом открывал для гегемона шедевры современной зарубежной и российской живописи, в качестве экскурсовода проводя группы по залам особняка на Пречистенке.

Вот что вспоминала о том времени Татьяна Лебедева – в будущем известная художница Татьяна Маврина, побывавшая на такой экскурсии: «Нас встретил сам хозяин. Серов не случайно изобразил этого московского мецената на экзотическом фоне ослепительного матиссовского натюрморта, стремительный ритм которого и «дикие» сочетания красок еще ярче и выразительнее подчеркнули рыхловатые черты купецкого лица и неуклюжесть характерной бородки клинышком а-ля рюсс…Драгоценные полотна, сплошь покрывавшие стены больших светлых залов, уже не принадлежали этому последнему представителю знаменитой династии, три поколения которой одевали в пестрые ситцы миллионы русских мужичков. Поеживаясь, потому что в залах было прохладно, прищурив близорукие глаза и вяло улыбнувшись… он заговорил… по-французски… мы прошли через коридор в столовую. Столовая довольно шикарная, потолок дубовый, вся… в готическом стиле, огромный камин. Висят картины Гогена, Ван Гога, Пикассо. Через коридорчик мы прошли в довольно большую комнату, где висели Сезанн, Ренуар… Дальше зала с верхним светом с панно Мориса Дени. Зала эта бесподобна…После смотрели кабинет, там висят картины уже русских художников: Коровина, Головина, Серова. Коровина больше всего. Весь кабинет отделан до половины стены красным деревом…»

Представьте себе чувства человека, который каждый день ходил по дому, который теперь не его; смотрел на коллекцию – главное дело своей жизни, – которая теперь ему не принадлежала; более того, дальнейшая судьба ее была туманна… Даже потерю своих фабрик Иван Абрамович пережил легче.

В конце концов Морозовы решают уехать из страны. По одной версии – чуть ли не по подложным паспортам бегут в Швейцарию. По другой – Иван Абрамович с женой, дочерью и племянницей уезжают официально, но помогли в этом люди, которые знали его и ценили то, что он сделал для России.

Как бы то ни было, в начале лета 1919 года бывший владелец особняка на Пречистенке бесследно исчез. Когда в спешном порядке в его доме произвели обыск, выяснилось, что все предметы его уникальной коллекции, страховая стоимость которой в январе 1917 года составляла 560 тысяч рублей, остались на своих местах в целости и сохранности. На его деле в ЧК написали: «Выбыл с семьей в июне 1919 года в Петроград».

Путь четы Морозовых лежал во Францию. А куда же еще, если в этой стране знали кавалера ордена Почетного легиона, ценили Ивана Абрамовича, где у него было немало друзей и хороших знакомых.

Вначале они поселились в парижском Hotel Majestic, что в самом центре французской столицы, потом сняли квартиру в респектабельном 16-м округе.

Ивану Абрамовичу еще со времен студенчества была по сердцу спокойная и надежная Швейцария, и Морозовы поселяются недалеко от Лозанны. Там 15 мая 1920 года Иван Морозов дает свое последнее зарубежное интервью известному французскому журналисту, художественному критику и писателю Феликсу Фенеону. Тот посоветовал коллекционеру, у которого теперь оказалось так много свободного времени, вспомнить юность и заняться живописью. «Я слишком хорошо знаю живопись, чтобы осмелиться ее делать. Но все-таки подумаю над вашим предложением», – ответил Иван Абрамович, иронически улыбнулся и попросил… дать адрес торговца красками. Создавалось такое впечатление, что за судьбу коллекции он совершенно спокоен. «Ни одна русская, ни одна французская картина не пострадала. Коллекция нетронута и находится там же, где я ее основал, во дворце, который украшают «Весна» и «Осень» Боннара и «История Психеи» Дени».

В конце 1920 года Морозовы едут в Лондон, где в банке хранятся значительные средства, принадлежавшие «Товариществу Тверской мануфактуры», – вероятно, не раз порадовался Иван Абрамович своей предусмотрительности.

Казалось бы, теперь можно спокойно жить и радоваться жизни.

Но – вот вам яркий пример! – для Ивана Абрамовича не в деньгах было счастье. Лишившись всего, что было ему дорого, а главное – своей любимой коллекции, он стал угасать на глазах.

«Иван Абрамович принадлежал к разряду людей, сильно падающих духом при нарушении правильного хода их жизни какими-нибудь серьезными случайными обстоятельствами. Мне пришлось быть у него во время первых дней первой революции, и меня потрясло изменившееся его лицо с глазами полными отчаяния, с выступающим потом на лбу, и он с потерею всякой надежды твердил: «Все пропало, все пропало, и мы все погибли!» (Варенцов Н. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое).

18 апреля 1921 года он пишет и заверяет у адвоката новое завещание: «Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, отменяя мое духовное завещание, совершенное мною в 1917 году у нотариуса А.П. Казакова в Москве, завещаю все мое движимое и недвижимое имущество, где бы оно ни находилось и в чем бы ни заключалось, жене моей Евдокии Сергеевне Морозовой».

Как показала жизнь, зря он не разделил наследство между женой и дочерью, зря… Но об этом чуть позже.

В XIX веке врачи любили назначать состоятельным пациентам и от реальных болезней и от хандры одно лечение: на воды. Вот и семья Морозовых в мае 1921 года отправилась в Карлсбад. Считается, что поселились они в роскошном Grandhotel Pupp. Иван Абрамович добросовестно ходил пить целебные карлсбадские воды и на процедуры в водолечебницу.

Вдруг – сердечный приступ, и все… Ему было всего пятьдесят.

Местная газета поместила заметку: «Кайзербад, Лутерштрассе. 22 июля 1921 года в И часов на 50-м году скончался Иван (Жан) Морозов, русский, православный, женатый, промышленник… Дезинфекция и другие принятые санитарные меры: временное захоронение с уложением в гроб, как предписано в регламенте для дальнейшего транспорта».

О дальнейшем развитии событий существует путаница, просто какой-то детектив. Некоторые исследователи, среди которых Наталья Семенова, писали, что гроб с телом Ивана Абрамовича Морозова перевозят в Берлин, затем в Женеву. Вроде как конечной целью этого последнего путешествия должен был стать Париж. Но во французских архивах не нашли документов, подтверждающих это. Хотя газеты писали о трех панихидах по усопшему, которые отслужили в русской церкви на Rue Daru в Париже: «первую – 24 июля по просьбе семьи, вторую, три дня спустя, заказал Союз русских промышленников, а на девятый день – банк И.В. Юнкера, членом совета которого был покойный». Никаких некрологов – только объявление в черной рамке в парижских изданиях «Общее дело» и «Последние новости» и берлинской газете «Руль».

Неблагодарная родина вспомнила мецената единственной заметкой, написанной директором Второго музея новой западной живописи Б.Н. Терновцом в журнале «Среди коллекционеров», которую ему таки потом припомнили и выгнали с работы.

Кончина Ивана Абрамовича породила множество слухов. Среди них упорно повторялись слова Варенцова, что потерявший интерес к жизни меценат перерезал себе вены в берлинской гостинице. Варенцов, как позже выяснилось, просто повторил чей-то слух… Ну и самым загадочным оказалось место захоронения, что позволило журналистам утверждать, что могилы всех трех братьев Морозовых стерты с лица земли.

Но недавно на форуме «Карловы Вары» появилась заметка «А.И. Морозов в Карлсбаде».

leonid: «Найти могилу И.А. Морозова нетрудно, она находится на участке захоронений 1921 года, который располагается у кладбищенской ограды, противоположной главному входу. Надо идти по главной аллее мимо участков воинских захоронений. Надеюсь, что приложенные фотографии помогут…»

Да, и фотографии подтверждают, что именно там нашел последнее упокоение наш выдающийся соотечественник, сделавший так много для культурного развития страны.

Значит, все существующие документы на вывоз тела – просто нереализованная идея, возможно, желание выполнить волю покойного… Дося-старшая не захотела лишних хлопот, напустила туману, да и оставила тело супруга в чужой земле.

Вот тут мы и возвращаемся к завещанию И.А. Морозова, оставившего все супруге, почему-то совершенно обойдя восемнадцатилетнюю дочь. Видимо, все же плохо он знал Евдокию Сергеевну, надеясь, что за будущее дочери не стоит волноваться. Да уж, благородным поступок матери никак не назовешь: через полгода после смерти мужа, когда безутешные вдовы еще траур не снимают, Дося-старшая чуть не силой выпихнула дочь замуж. Правда, партия была вполне себе отличная: Сергей Коновалов был из рода богатых костромских текстильных фабрикантов и щедрых благотворителей, построивших для своих рабочих целый городок с церковью, домами для проживания, училищем, богадельней, яслями и красавцем Народным домом с театральным залом и библиотекой, а также подаривших городу большой парк.

Семья Коноваловых после волнующих перипетий сумела бежать от новой власти в Париж, где вела довольно безбедную жизнь.

После брака отношения между матерью и дочерью оказались навсегда разорваны. Вдове Ивана Морозова было всего тридцать шесть, и она всецело занялась устройством своего будущего. Только вот как оно сложилось, выяснить не удалось: затерялись в Европе следы бывшей певички из «Яра» и бывшей жены русского миллионера.

А у Евдокии Ивановны в декабре 1922 года в Бонне, где тогда Коноваловы жили, родился сын, названный в честь деда Иваном.

Но что-то не сложилось, и через 15 лет супруги развелись. Красавица Дося вышла замуж за грузинского князя, а потом за дипломата Шарля Леска. А Сергей Александрович Коновалов переехал в Англию и многие годы возглавлял русскую кафедру в Оксфорде.

Их сын Иван Сергеевич (Жан) Коновалов (1922–2002) был женат на Ольге Ильиной-Амитиной (1929–1998). Единственный потомок Ивана Абрамовича Морозова – его правнук Петр Иванович Коновалов (Пьер Коновалофф) – родился в 1953 году. Живет во Франции. Женат на Екатерине Ермаковой (1967 г. р.).

А что же все это время происходило в особняке на Пречистенке, № 21?

1 мая – ах, как же у нас любили все приурочивать к праздникам! – 1919 года там был открыт для публики Второй музей новой западной живописи. Но уже через два года Первый музей новой западной живописи (щукинскую коллекцию) и Второй музей новой западной живописи объединили, потому как власти понадобился особняк Сергея Щукина в Большом Знаменском переулке, № 8.

Так что все картины отправили в бывший особняк Морозова, а освободившееся здание передали военному ведомству (которое цепко держит его и поныне).

В музее на Пречистенке, № 21 количество картин увеличилось вдвое! Часть картин сразу убрали в запасник, чтобы увеличить площадь под экспозицию, прекрасные панно Дени забили щитами и развесили сверху картины. Концертный салон стал залом Матисса. Дубовые панели в готическом кабинете затянули дешевым холстом и повесили картины Пикассо.

Особняк С. Щукина

Музей на Пречистенке, которая уже носила имя анархиста графа П.А. Кропоткина, несколько раз был на грани закрытия, но благодаря вмешательству ряда влиятельных людей (в том числе Г.В. Чичерина и А.С. Бубнова) просуществовал до начала Великой Отечественной войны. Кстати, когда в 30-х годах советское правительство разбазаривало за границу музейные шедевры, этот музей пострадал меньше всех, лишившись всего четырех картин. Правда, картины русских художников из музея изъяли и часть отдали Третьяковской галерее, частично «разбросали» по провинциальным музеям.

В 1941 году картины эвакуировали в Свердловск, а когда в 1944 году привезли обратно в Москву, то ящики и рулоны распаковывать не стали, потому что в стране набирала обороты кампания против безродных космополитов и низкопоклонства перед Западом.

Вот тут-то и проявил себя во всей красе президент Академии художеств СССР Александр Герасимов, до судорог ненавидевший западноевропейское искусство, представленное импрессионистами, постимпрессионистами и пр. Он привел в музей комиссию во главе с «ценителем живописи» маршалом-кавалеристом Климентом Ворошиловым и подвел того прямехонько к «Танцу» Матисса. И рубаке-солдафону все-все про упадочническое искусство стало понятно…

И ГМНЗИ постановили закрыть. Коллекцию разделили между Музеем изобразительных искусств имени А.С. Пушкина и Эрмитажем. А вожделенный особнячок Герасимов прибрал к рукам, то есть в собственность Академии художеств, и занял-таки морозовский кабинет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.