Глава 6. Ливийская война, или Как Гамилькар Барка наемников усмирял

Глава 6. Ливийская война, или Как Гамилькар Барка наемников усмирял

Если в Риме пышно отпраздновали триумф в честь победы над Карфагеном и образовали первые заморские провинции – Сицилию и Сардинию с Корсикой, превратив их в плацдарм для дальнейшей борьбы с пунами, то в Карфагене дела обстояли не так гладко. Здесь развернулась острая борьба политических группировок. Вернувшийся на родину Гамилькар Барка получил отставку: верх взяла враждебная его клану аристократическая партия во главе с Ганноном Великим, которому еще предстоит сыграть зловещую роль в судьбе как самого Гамилькара, так и его легендарного сына Ганнибала. Внутренние политические разборки карфагенской знати осложнились в 241 г. до н. э. кровавым бунтом наемников, вылившимся в трехлетнюю невероятно жестокую Ливийскую (или Наемническую) войну по всей стране.

…По одной из наиболее распространенных версий, началось все, как водится, с… мелкой скупости! Предстояло выдать жалованье и наградные, обещанные Гамилькаром Баркой, примерно 20 тысячам наемников. Вернувшись в мирный Карфаген, эти хорошо вооруженные люди утратили всякое представление о дисциплине и порядке. Гамилькар прекрасно знал нравы своих наемников и нарочно отправлял своих бывших воинов небольшими партиями, дальновидно опасаясь их буйных выходок. Он поступал так, рассчитывая, что в Карфагене с каждой группой быстро расплатятся и отошлют на родину. (По другим данным, так поступал не Гамилькар, а комендант Лилибея Гискон; он же – Гисгон, поскольку именно оттуда переправляли в Карфаген оставшиеся без дела наемные войска.) Но карфагенское правительство Ганнона сгубила жадность – оно не только без конца торговалось и оттягивало выдачу денег, оно замыслило заставить скопившуюся под Карфагеном в городе Сикке огромную стаю головорезов отказаться не только от наградных, но и большей части причитавшегося им жалованья за годы войны под началом Гамилькара. В результате нормальная жизнь в городе очень скоро оказалась нарушена. «Солдат всегда должен быть занят!», т. е. воевать или ежедневно тренироваться, совершенствуя свое профессиональное мастерство – «убивать, чтобы не быть убитым самому»! Когда этого не происходит, «военная машина начинает ржаветь», причем как в прямом, так и в переносном смысле! Предоставленные самим себе профессиональные головорезы пустились во все тяжкие: безделье и пьянство сделали их наглыми и алчными. Грабежи, убийства и насилия над мирными горожанами происходили не только ночью, но и средь бела дня. Никто не чувствовал себя в безопасности. А распоясавшаяся солдатня без конца высчитывала: сколько же им должны задолжавшие карфагеняне, и с каждым днем эта сумма все росла и росла.

Рассказывали, что когда высланный к ним на переговоры комендант Лилибея Гискон попытался урезонить солдатню, то лишь спровоцировал бурю негодования. Он обращался к бушующему морю разгневанных наемников – галлов и иберов, лигуров и балеаров, ливийцев и греков – на языке пунов, который они не понимали. Добровольцы-переводчики из числа самих солдат или их офицеров либо сами толком не разумели, что говорит им Гискон, либо намеренно искажали смысл его слов. Непонимание усиливало недоверие, вело к еще большим беспорядкам. Наемники резонно пришли к мысли, что их всех хотят «кинуть», и потребовали, чтобы к ним на переговоры прибыл верховодивший в Карфагене Ганнон, которого никто никогда не видел не только на поле брани, но и с оружием в руках! Гискон наконец понял, что лучше было бы сразу же заплатить все наемникам и не раздражать их мелочной скупостью, и даже начал это делать, но было уже поздно. Озверевшая солдатня сбила его с ног, заковала в цепи. А кассу разграбила…

Мающаяся от безделья, многотысячная озлобленная толпа наемников стала реальной угрозой могуществу и благополучию Карфагена, когда ее возглавили три испытанных военных вожака из числа своих рядовых вояк: хитроумный грек из италийской Кампании Спендий, силач и забияка, мужественный ливиец Матос (Мафос) и предводитель галлов Автарит, которые повели беспощадную войну на уничтожение. Им каким-то образом удалось не только объединить под своими «знаменами» всех шлявшихся вокруг Карфагена разноязычных отставных наемников (очевидно, они умели говорить на простом, понятном каждому наемнику солдатском языке – по принципу «все мы живем одним днем»!), но и перекрыть перешеек, связывавший Карфаген, расположенный на большом мысу, с остальной Африкой.

Так из типичного солдатского бунта, вызванного скаредностью карфагенских правителей, разрослось пламя крупного восстания, прозванного потом историками Ливийская война!

Никто из военачальников Карфагена – Ганнон (позорно бежал из-под Утики), Гискон (погиб, зверски казненный бунтовщиками – его выставленный на всеобщее обозрение труп имел такой вид, словно его растерзали дикие звери) – не преуспел в борьбе с почти 100-тысячной армией кровожадных мятежников. Большому Совету 104-х пришлось обратиться за помощью к своему лучшему полководцу Гамилькару Барке, уже давно скучавшему от бездействия. Последний, сосредоточив в своих руках всех завербованных им лично заморских наемников (всего около 10 тысяч проверенных бойцов), 70 слонов и заручившись поддержкой перешедшего на его сторону то ли царевича, то ли царя Нумидии Нараваса, которому он пообещал в жены свою младшую дочь, действовал решительно и стремительно, явно оправдывая свое прозвище «Молния»!

Первым делом он решил разблокировать пунийскую столицу!

Глубокой ночью он тихо переправился через никем не охраняемое устье реки Баграды (по ночам ветер заносил ее устье песком и на ней появлялись броды) и стремительно вышел в тыл повстанцам. Ловко сманеврировав, Гамилькар напал врасплох на 10-тысячный отряд мятежников, охранявший мост через перешеек, и нанес им жестокое поражение: только убитыми бунтовщики потеряли 6 тысяч человек! Так Барка сумел прорваться на континент и начать то, что сегодня на языке военных называется «зачисткой» незаконных бандформирований, т. е. мятежников. Планомерно уничтожая мелкие отряды восставших наемников, он сумел захватить плацдарм для дальнейшей борьбы с бунтовщиками. Этот маленький успех означал, что есть надежда на благополучный исход кровавого противостояния.

…Между прочим, может показаться парадоксальным, но Рим никак не использовал очень трудное положение, в котором оказался его злейший враг – Карфаген. Он ничего не предпринял, чтобы добить ослабленного противника. Римский сенат не чинил никаких препятствий своим купцам, снабжавшим Карфаген всем необходимым, но в то же время категорически запрещая им предлагать свои товары бунтовщикам. Они поспешили вернуть пунийцам ранее захваченных в ходе Первой Пунической войны пленников. Когда в Сардинии, принадлежавшей карфагенянам, восстали наемники, то Рим отказался их поддержать, хотя они очень на это рассчитывали. Эта удивительная «сдержанность» Рима может говорить в пользу того, что, несмотря все соперничество между обоими городами, и тут и там прекрасно понимали: угроза со стороны мятежников в Карфагене касалась не только его, но имела и международный характер! Бунт – штука заразная! И Риму с его многотысячными рабами надо было быть очень осторожным…

Дальше Гамилькар, используя слонов и 2 тысячи нумидийских всадников Нараваса, словно искусный шахматист, выдвигая вперед то одних, то других, планомерно – днем и ночью – уничтожал разрозненные отряды мятежников. Порой, действуя не только «кнутом, но и пряником», вербуя рядовых бунтовщиков к себе в армию либо отпуская их по домам, предварительно взяв с них скрепленную кровью клятву никогда более не поднимать оружия против Карфагена и его, Гамилькара Барки лично! Наконец ему удалось выманить значительные силы Спендия на открытое пространство – в долину Пилы – и нанести им в большом полевом сражении крупное поражение, где кавалерия загнала их в ущелье Прион. Когда у бунтовщиков закончилась пища и они уже изнемогали от голода, слоны растоптали окруженных горами бунтовщиков. Памятуя о мучительной казни мятежниками Гискона и его офицеров (им отрубили руки, перебили ноги и бросили умирать), Гамилькар решил не оставаться в долгу у восставших и на жестокость решил ответить жестокостью, убивая пленных и бросая их на растерзание диким зверям. Всего якобы в той мясорубке полегло чуть ли не 40 тыс. восставших.

Молниеносные рейды нумидийской кавалерии Нараваса парализовали доставку продовольствия в лагерь отделившихся от Матоса Спендия и Автарита. Вскоре у блокированных восставших закончилась еда, и они, по слухам, были вынуждены пустить в пищу вначале… пленных, а потом и своих рабов! Предводители бунта Спендий, Автарит и примкнувший к ним ливиец Зарзас, поняв, что выхода у них нет, вступили в переговоры с победоносным Гамилькаром. В карфагенском лагере, куда прибыли мятежные вожди и их «подельники», им устроили «самый радушный прием»: Гамилькар предложил, что он выберет несколько человек из числа мятежников и задержит их, а всех остальных отпустит на все четыре стороны. Выбора не было, и главари приняли его условие. Но едва лишь договор был скреплен клятвами, как Гамилькар объявил, что он выбрал… именно Автарита, Зарзаса и Спендия. Первых двух без лишних разговоров по его приказу затоптали боевыми слонами! (Вот оно, чисто «пунийское вероломство» – выражение, вошедшее в древности в поговорку и так рьяно пропагандируемое проримски настроенными античными историками?) Таким образом, всем остальным было наглядно показано, что их ждет!! Не мешкая, Гамилькар двинулся на отряд Матоса, засевшего в городе Тунете. Под его стенами он устроил очередную показательную казнь: до поры до времени оставленного в живых Спендия головой вниз распяли на кресте на глазах у его «соратника по бунту» Матоса. Последний оказался «парень не промах» и, неожиданно напав на один из отдельно стоявших отрядов Гамилькара, разбил его, а его беспечного начальника Ганнибала (тезку легендарного сына Гамилькара) – на войне – как на войне (!) – после изощренных мучений распял на том самом кресте, на котором совсем недавно погиб Спендий и его подельники. И все же в последовавшем решающем сражении у города Лептин Гамилькар, получив подкрепления из Карфагена от своего заклятого врага Ганнона Великого (с которым он на время все же нашел общий язык), разгромил Матоса, рассеял его бунтовщиков, а самого ливийца жестоко казнил на главной площади Карфагена.

…Между прочим, именно в ходе Ливийской войны Гамилькар Барка сумел отточить свое полководческое мастерство. Ему противостояли закаленные вояки Матос, Спендий и Автарит, но они никогда ранее не командовали большими массами людей и владели тактикой локального боя, не умея мыслить стратегически. К тому же у них не было грозной ударной силы пунов – нумидийской кавалерии и боевых слонов. Последние именно в той войне показали себя с наилучшей стороны: они были максимально эффективны против сбившихся в неуправляемую кучу зажатых со всех сторон людей, а не мужественно державших правильный строй солдат, в частности, хорошо обученных римских легионеров. Затравленное людское «стадо» легко топталось озверевшим слоновьим стадом…

Усмирив продолжавшееся три года и три месяца восстание в 238 г. до н. э. и наведя порядок на родине, Гамилькар постепенно вернул жизнь в Карфагене в привычное русло. Поддержанный народом и влиятельным в Большом Совете 104-х своим зятем Гасдрубалом Красивым (Великолепным) – вожаком демократических кругов, – он энергично вступил в политическую борьбу с кланом Ганнона Великого, ратовавшего за мирную политику в отношении Рима, и сумел получить полномочия бессрочного командующего армией, став своего рода почетным диктатором. Именно теперь Гамилькар почувствовал себя настоящим солдатским вожаком и решил в будущем рассчитывать только на своих воинов. Воинственный Барка мечтал восстановить силы отечества и отомстить Риму за потерю Сицилии с Корсикой.

Очередная схватка двух самых крупных «хищников» Средиземноморья той поры была не за горами!