Книги и журналы
Книги и журналы
Читать детей начинали учить в 6–8 лет. Чтение было нелегкой наукой. Прежде всего нужно было заучить названия букв. Знаменитые аз — буки — веди — глаголъ — добро и проч. Были даже соответствующие детские стихи, описывающие этот процесс. Это стихотворение «Урок», написанное Жаном Пьером Бернаже и переведенное и «русифицированное» русским поэтом Василием Курочкиным.
На лужайке детский крик:
Учит грамоте ребят,
Весь седой, ворчун старик,
Отставной солдат.
«Я согнулся, я уж слаб,
А виды видал!
Унтер не был бы, когда б
Грамоте не знал!
Дружно, дети! Все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
У меня ль в саду цветок
Насадил я каждый сам
И из тех цветов венок
Грамотному дам.
Битый — правду говорит
Молвь людей простых —
Стоит двух, кто не был бит,
Грамотей — троих.
Дружно, дети! Все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас.
Митя, видишь карандаш?
За моей следи рукой:
Это — иже, а не — наш;
Экой срам какой!..
…Мне послышался завет
Бога самого:
„Знанье — вольность, знанье — свет;
Рабство без него!“
Дружно, дети! Все зараз:
Буки-аз! Буки-аз!
Счастье в грамоте для вас».
Но достичь счастья было нелегко. Ребенку предстояло самому понять, что «мыслете-аз, мыслете — аз» это «мама». Некоторым это так и не удавалось, и они считались неспособными к грамоте. Правда, ни одного сообщения о случаях «неспособности к грамоте» в дворянских семьях автору не встречалось. И дело, вероятно, не в генетике, а в том, что дворянских детей учил не «отставной солдат на лужайке», с ними занимались индивидуально. Часто первой учительницей для детей была мать, позже подключалась гувернантка или учитель.
Итак, к 7–9 годам девочка уже умела читать, а дальше все зависело от самой девочки. Некоторые бросали книги, едва выйдя из детской, некоторые становились запойными читательницами.
* * *
Одной из них была Марина Цветаева, посвятившая детским книгам такие стихи:
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном переплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тотчас же к вам, бывало.
— Уж поздно! — Мама, десять строк!.. —
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки…
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет… В воздухе свежо…
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры…
Кладбище… Вещий крик совы…
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приемыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком — корона…
Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
Ушел во тьму, кто в ней возник,
Британии печальны судьбы…
— О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
О, золотые времена.
Где взор смелей и сердце чище!
О, золотые имена:
Гек Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
В ее мемуарах то и дело попадаются названия детских книг: и знакомые, такие как «Ундина» Жуковского, «Лесной царь» Гете, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, и малоизвестные, хотя и переиздававшиеся в нашей стране в 2000-е годы, «Без семьи» Георга Мало и «Хайди, или Волшебная долина» Иоганны Спири.
Вот отрывок из автобиографического очерка М. Цветаевой «Мать и музыка»: «Мальчик Реми из „Sans Famille“ („Без семьи“. — Е. П.), счастливый мальчик, которого злой муж кормилицы (estopi? 2, с точно спиленной ногой: pied) калека P?re Barberin сразу превращает в несчастного, сначала не дав блинам стать блинами, а на другой день продав самого Реми бродячему музыканту Виталису, ему и его трем собакам: Капи, Зербино и Дольче, единственной его обезьяне — Жоли Кер, ужасной пьянице, потом умирающей у Реми за пазухой от чахотки».
А вот из рассказа «Башня в плюще»:
«— Скажи мне, Марина, какое твое самое большое желание?
— Увидеть Наполеона.
— Ну а еще?
— Чтобы мы, чтобы русские разбили японцев. Всю Японию!
— Ну а третьего, не такого исторического, у тебя нет?
— Есть.
— Какое же?
— Книжка, „Heidi“.
— Что это за книжка?
— Как девочка опять вернулась в горы. Ее отвезли служить, а она не могла. Опять к себе, „auf die Alm“ (альпийское пастбище). У них были козы. У них, значит, у нее и у дедушки. Они жили совсем одни. К ним никто не приходил. Эту книгу написала Иоганна Спири. Писательница».
При этом надо заметить, что роман Георга Мало маленькая Марина читала на французском, а «Хайди» — на немецком языке.
Многие дети, как в XIX, так и в XX веке, начинали свое знакомство с литературным русским языком со сказок Пушкина.
Для детей писали и многие известные русские писатели, в том числе уже упоминавшиеся Владимир Одоевский, Антоний Погорельский, Лев Толстой. Но их сказки и рассказы найти нетрудно. Однако есть книги, почти неизвестные современному читателю, при том что они были любимы нашими бабушками и прабабушками. Героинями всех трех книг, о которых пойдет речь, были девочки.
* * *
Первая из них — «Проделки Софи», написана петербургской уроженкой Софьей Ростопчиной, в замужестве графиней де Сегюр, для ее внуков и внучек. Она писала ее во Франции, в поместье мужа, окруженная выросшими любящими детьми (их у Софьи и французского дипломата Евгения де Сегюра было восемь, двое умерли рано, но остальные создали свои семьи). Рождение последней дочери Ольги в 1835 году было очень тяжелым — долгое время графиню преследовали тяжелые мигрени с временным параличом конечностей. Однако, по воспоминаниям ее детей, графиня неизменно оставалась любящей матерью, радовавшейся любой возможности провести время с детьми. По утрам они любили смотреть, как их мать причесывается и завивает волосы, старшие подавали ей щетки и туалетную воду, младшие скакали и кувыркались на ее кровати, «твердой, как мешок с орехами», по выражению ее сына.
Вероятно, атмосфера любви и поддержки, сохранившаяся в поместье, помогла графине написать «Проделки Софи» — на первый взгляд книгу очень нравоучительную, рассказывавшую, по словам автора, что «на свете очень много людей, которые в детстве были озорными, а порой даже скверными, как когда-то твоя бабушка, и которые исправились так же, как она».
Это потрясающая книга, которую взрослый человек может прочитать иначе, нежели ребенок. Дело в том, что детство Софьи было достаточно тяжелым. Бывало, что она и ее старшая сестра Наталья для утоления жажды пили воду из собачьих мисок, поскольку мать строжайшим образом запрещала есть и пить в перерывах между трапезами. От такой регулярности питания детей постоянно мучил голод. Однажды на Пасху, выиграв девять яиц, Софья спряталась и съела их одно за другим. При этом родителями руководило не равнодушие, а забота. Они много времени уделяли образованию и воспитанию детей, Софья в четыре года говорила на французском, английском, итальянском. Расставаясь с ними в 1812 году, отец Софьи Федор Ростопчин наказывал: «Во всем берите пример с вашей матери и в случае моей смерти слушайтесь ее как меня!»
Чувствительному, эмоциональному ребенку трудно было совместить любовь, которую она питала к матери, любовь и заботу матери и ее же откровенную жестокость. И, став взрослой, она объяснила это себе так: она действительно была плохой, скверной девочкой, и мать была к ней сурова, чтобы ее исправить. «Эта девочка была запальчивой — стала кроткой, была обжорой — стала воздержанной; ей случалось воровать, а выросла она очень честной; она была злюкой, а сейчас все считают ее доброй… Попробуйте и вы, дети! Вам это будет нетрудно — ведь в вас нет и половины недостатков маленькой Софи».
Каковы же они были — недостатки маленькой Софи (в книге ей три года)?
В первой главе книги Софи пытается «согреть» на солнце свою новую восковую куклу и, несмотря на предостережение матери, забывает ее на подоконнике.
«В это время послышался шум подъехавшего экипажа, и девочка помчалась встречать своих подруг. Поль тоже вышел на крыльцо. Весело болтая, они все вместе вбежали в дом и, хотя девочкам очень хотелось поскорее посмотреть куклу, они прежде всего пошли поздороваться с г-жой де Реан и только потом вслед за Софи направились в гостиную. Софи уже успела схватить куклу и растерянно смотрела на нее.
Мадлен: (глядя на куклу): Как? Она слепая? Где ее глаза?
Камилла: Какая жалость — ведь она такая красивая!
Софи не отвечала, она глядела на куклу и плакала. Вошла г-жа де Реан.
Г-жа де Реан: Софи, я же тебя предупреждала, что ты испортишь куклу, если положишь ее на солнце. Хорошо, что лицо и руки не успели расплавиться. Ну хватит, не реви! Я — искусный врач, постараюсь вернуть ей зрение.
Софи (рыдая): Это невозможно, мамочка!
Г-жа де Реан улыбнулась, взяла куклу и слегка потрясла. В голове куклы что-то перекатывалось.
— Ты слышишь? Это — глаза, — сказала мама, — воск вокруг глаз расплавился, и они упали внутрь. Я попытаюсь их достать. Пойду за своими инструментами, а вы пока разденьте к уклу.
Поль и три девочки начали раздевать куклу; Софи уже не плакала. Она с нетерпением ожидала, что будет дальше.
Пришла мама, разрезала ножницами нитки, которыми голова куклы крепилась к туловищу, и глаза, находившиеся в голове, упали на ее колени. Мама взяла их пинцетом, поставила на место и залила туда расплавленный воск, который принесла в маленькой кастрюльке. Дав воску застыть, она убедилась, что глаза хорошо закреплены, и пришила голову к туловищу. Девочки глядели завороженно. Софи испуганно следила за каждой операцией, но, увидев, что кукла починена и стала такой же красавицей, как была, подскочила, повисла на шее у мамы и начала ее целовать.
Софи: Мамочка! Спасибо! Спасибо! Я теперь всегда буду вас слушаться!
Куклу одели, посадили в кресло и стали водить вокруг нее хоровод с песней:
Наш добрый ангел мама
В беде нас не оставит!
И все, что мы сломаем,
Немедленно исправит!
Кукла прожила долго, о ней заботились, ее любили, но мало-помалу она теряла свою красоту Вот как это происходило.
Однажды Софи захотела помыть куклу — ведь детей же моют! Она взяла воду, мыло, мочалку и начала мыть куклу с таким старанием, что стерла все краски с лица. Щеки и губы, — все стало бледным, как у тяжелобольного. Софи зарыдала, но кукла так и осталась бледной.
В следующий раз Софи захотелось завить волосы кукле; она надела ей на голову папильотки, предварительно сильно нагрев их. Увы! Сожженные слишком горячими папильотками, волосы снялись вместе с ними. Кукла стала лысой. Софи заплакала, но волосы от этого не выросли. Был еще такой случай: Софи много занималась обучением куклы, и ей захотелось научить ее сложному трюку. Она подвесила куклу за руки к веревке, но та не удержалась, упала и сломала руку Мама попыталась починить куклу, но, хотя на починку и пошло очень много воска, потому что откололся большой кусок, все равно одна рука стала короче другой. Софи проливала горькие слезы, но рука так и осталась короткой.
В какой-то день Софи решила попарить кукле ноги — ведь взрослые часто принимают ножные ванны. Она налила в маленькое ведро кипящую воду и опустила туда ножки куклы. Когда куклу вытащили, выяснилось, что ноги расплавились. Слезы не помогли — бедняжка кукла обезножела.
После всех этих несчастий Софи разлюбила куклу: она стала настолько некрасивой, что все над ней смеялись. Напоследок Софи пришло в голову обучить куклу лазить по деревьям, но та сорвалась с ветки и, попав головой на камни, разбилась вдребезги. Софи больше не плакала. Она пригласила своих подруг на похороны куклы».
Как мы видим, все заканчивается благополучно, Софи не была наказана, но получила урок и даже небольшое развлечение.
Далее Софи производит еще множество разрушений в доме и окрестностях, чаще всего по глупости и детской импульсивности: она проваливается по колено в известь, разделывает и солит аквариумных рыбок, «скармливает» коршуну цыпленка, отрезает голову пчеле, «чтобы наказать ее за всех, кого она ужалила». Мама объясняет ей ее ошибки и наказывает, как мы бы сейчас сказали, «методом естественных последствий» — вычитает из карманных денег Софи пять франков на новый передник няни, так как она испортила старый, вытирая ноги Софи, сажает дочку под домашний арест, вешает ей на шею черный бант, на который прикреплены останки гильотинированной пчелы, словом, балансирует на грани разумного наказания и откровенного садизма.
Но вот дело доходит до режима питания. Видимо, ситуация все еще, несмотря на множество прошедших лет, свежа в памяти графини Сегюр и мучает ее.
«Софи была большой лакомкой; она вообще любила поесть. Ее мама считала, что обжорство вредно для здоровья и не позволяла ей есть между трапезами. Но Софи постоянно чувствовала голод и ела все, что удавалось ухватить. Обычно после завтрака, около двух часов дня, г-жа де Реан обходила лошадей (в конюшне г-на де Реана их было около сотни) и кормила их хлебом с солью. Софи сопровождала мать, неся большую корзину с хлебом. Хлеб был нарезан, и когда мама входила в стойло лошади, Софи подавала ей по куску. Мама строго запретила Софи есть этот хлеб, считая, что хлеб такого грубого помола вреден для желудка…
На следующий день, сопровождая маму, она передала ей кусок хлеба, а другой спрятала в карман передника и съела. Мама на нее не смотрела. Когда подошли к последней лошади, выяснилось, что для нее хлеба нет. Конюх уверял, что он положил по куску на каждую лошадь. Мама ему стала объяснять, что одного не хватает, но тут взгляд ее упал на Софи, дожевывающую последний кусочек. Девочка заторопилась и проглотила все, что осталось, но мама уже поняла, в чем дело. Лошадь, как немой свидетель этого проступка, выражала свой протест и нетерпение тем, что била копытом.
— Господи! Какая обжора! — воскликнула г-жа де Реан. — Стоит мне отвернуться, и вы крадете хлеб у лошадей, мадемуазель! Ведь сколько раз я вам говорила, что этот хлеб есть нельзя. Отправляйтесь к себе в комнату Больше я вас с собой брать не буду А на обед — раз уж вы так любите хлеб — вы не получите ничего, кроме супа с хлебом.
Софи опустила голову и пошла к себе.
— Ну, что опять случилось? — спросила няня, увидев ее понурую физиономию. — Что вы еще натворили, мадемуазель?
— Я съела кусок лошадиного хлеба. Корзина была набита хлебом. Я надеялась, что мама ничего не заметит. А теперь на обед мне не дадут ничего, кроме супа с хлебом.
Няня тяжело вздохнула. Она жалела девочку. Временами ей казалось, что г-жа де Реан слишком сурова, и она изыскивала способ смягчить наказание. Поэтому, когда прислуга принесла суп с куском хлеба и стакан воды — все, что полагалось на обед Софи, — няня, поставив это на стол перед девочкой, вытащила из шкафа кусок сыра и баночку варенья…
— Съешьте сначала хлеб с сыром, а потом варенье, — сказала она и, заметив, что Софи колеблется, добавила: — Ваша матушка велела вам подать только хлеб, но она же не запрещала мне положить на него что-нибудь еще.
Софи:
— Но если мама спросит, давали мне что-нибудь кроме хлеба, я ведь должна буду ответить, и тогда…
Няня:
— Если спросит, вы скажете, что я положила вам на хлеб кусок сыра, дала варенье и велела, чтобы вы все съели. А я попытаюсь тогда убедить вашу маму, что сухой хлеб — не самая лучшая пища для вашего желудка и что даже арестантам дают что-нибудь, кроме хлеба.
Конечно, няня плохо поступила, нарушив запрет г-жи де Реан, но Софи очень любила сыр и еще больше варенье. К тому же она была еще совсем маленькой и послушалась няню с удовольствием. Получился прекрасный обед.
— Знаете, что надо будет сделать в следующий раз, когда вы захотите поесть? Подойдите ко мне и скажите. Я найду для вас что-нибудь получше, чем „лошадиный хлеб“.
Софи поблагодарила няню и заверила ее, что непременно так и сделает».
Однако в следующей главе, узнав о самоуправстве няни, «г-жа де Реан ей уже не доверяла и вскоре заменила ее другой, очень хорошей няней, никогда не разрешавшей Софи нарушать мамины запреты».
Когда маленькой Софи исполнилось четыре года, на свой день рождения она попыталась напоить гостей приготовленным ею самой чаем из листков клевера и воды из собачьей миски, сдобренным сливками из порошка для чистки серебра, и мама в наказание отобрала у нее только что подаренный ей кукольный сервиз. Через несколько дней госпожа Реан обращается к дочери: «Софи, ты помнишь, я обещала, что когда тебе исполнится четыре года, ты сможешь ходить со мной вечерами на дальнюю прогулку. Сегодня я должна идти на ферму Свитен через лес. Ты можешь пойти со мной, но ты ни в коем случае не должна отставать. Ты знаешь, что я хожу быстро, и если ты будешь где-то застревать, то можешь оказаться очень далеко от меня до того, как я успею это заметить».
Но Софи, разумеется, отстала, так как захотела собрать немного земляники, и тут на нее напали волки: «Началась страшная битва. Положение собак стало очень опасным, когда из чащи выскочили еще два волка, но безудержная храбрость и отчаянная решимость собак обратила в бегство всех троих. Окровавленные и израненные собаки, прижавшись к своей хозяйке, лизали ей руки. Г-жа де Реан, приласкав своих мужественных защитников, взяла за руки детей и повернула к дому».
Нет, как хотите, но что-то с этой госпожой Реан решительно было не так. Дальше больше. Из Парижа в дом привозят сверток с засахаренными фруктами, Софи их никогда не видела, и ей очень хочется посмотреть:
«Дети помчались со всех ног. Маму нашли быстро. Она взяла сверток и понесла его в гостиную, дети шли за ней. Они были очень разочарованы, когда увидели, что г-жа де Реан положила сверток на стол, а сама села дописывать письма.
Софи и Поль переглянулись с несчастным видом.
— Попроси маму открыть, — прошептала Софи на ухо Полю.
Поль (шепотом):
— Неудобно. Тетя не любит, когда проявляют нетерпение и любопытство.
Софи (тихо):
— Спроси, не хочет ли она, чтобы мы избавили ее от труда и открыли сверток вместо нее.
Г-жа де Реан:
— Софи, я все слышу. Очень некрасиво изображать из себя заботливую девочку, желающую мне помочь, хотя на самом деле ты просто хочешь утолить свое любопытство и полакомиться. Если бы ты мне честно сказала: „Мама, мне хочется посмотреть на засахаренные фрукты, разрешите мне вскрыть сверток“, — я бы тебе разрешила. А теперь я тебе запрещаю его трогать».
И, наконец, эпизод когда Софи стащила нравящуюся ей шкатулку для рукоделия… Напоминаю, воровке было четыре года.
«Не говоря ни слова, г-жа Реан схватила Софи и отшлепала ее так сильно, как никогда не шлепала до этого. Софи громко кричала и просила прощения. Наказание было весьма чувствительным, и надо прямо сказать, что она его заслужила.
Г-жа де Реан забрала все из ящика, положила назад в шкатулку и вышла, оставив рыдающую Софи в комнате одну. Девочке было так стыдно, что она не решилась присоединиться к гостям, и хорошо сделала, так как г-жа де Реан прислала няню увести Софи в ее комнату, где она должна была обедать и оставаться до следующего утра. Софи долго плакала, а няня, обычно к ней очень снисходительная, была возмущена ее поступком и называла воровкой.
— Мне придется все мои вещи запирать на ключ, чтобы вы меня не обворовали, — говорила она. — Если в доме что-нибудь пропадет, то теперь ясно, где нужно искать.
На следующий день г-жа де Реан призвала Софи к себе.
— Послушайте, мадемуазель, что мне написал ваш отец, посылая шкатулку:
„Дорогая моя! Я посылаю вам очаровательную шкатулку для рукоделия. Она предназначена Софи, но не сообщайте ей об этом и не отдавайте сразу. Пусть она заслужит ее своим хорошим поведением в течение недели. Покажите ей шкатулку, но не говорите, что она для нее. Мне не хочется, чтобы она только ради подарка старалась вести себя хорошо. Я надеюсь, что она будет благоразумной, не рассчитывая на вознаграждение“.
— Вы видите, — продолжала г-жа де Реан, — что обворовав меня, вы на самом деле обворовали себя. После того, что вы сделали, даже если в течение месяца вы будете идеально благоразумны, вы все равно не получите этой шкатулки. Вы не получите ее вообще. Я надеюсь, что это послужит вам уроком, и никогда в жизни вы больше не совершите такого постыдного поступка.
Софи разразилась слезами, умоляя маму простить ее. В конце концов прощение ей было даровано, но мама сдержала свое слово, и Софи так и не получила этой шкатулки. Через какое-то время мама подарила ее Элизабет Шено, умевшей прекрасно рукодельничать и отличавшейся благоразумием».
Похвалы получает только Поль, хороший мальчик, которому постоянно приходится причинять себе боль, чтобы поддерживать отношения в семье.
«Они оба молчали, насупившись. Софи хотелось извиниться перед Полем, но самолюбие не позволяло. Поль тоже мучился, но не знал, как первому завязать беседу. Наконец он придумал ловкий ход: раскачиваясь на стуле, он наклонил его сильнее, чем надо, и полетел. Софи кинулась помочь ему подняться.
— Ты не ушибся, Поль? — спросила она.
Поль: Нисколько. Наоборот.
Софи (хохоча): Что значит наоборот? Как можно ушибиться наоборот?
Поль: Я хочу сказать, что мне, наоборот, приятно — ведь на этом кончилась наша ссора.
Софи (целуя его): Поль, милый, ты такой добрый! Ты специально упал? Ведь ты же мог ушибиться!
Поль: Да что ты! С такого низкого стула? Ладно, мы теперь друзья, пошли играть!»
Софья нашла в себе силы не быть такой, какой была ее мать, но так и не смогла признать, что в детстве с ней поступали жестоко и несправедливо. Однако, возможно, именно это послание вычитали из ее книг другие дети.
Например, Владимир Набоков в своих воспоминаниях, кажется, не без внутреннего злорадства пишет: «Когда читаю опять, как Софи остригла себе брови, или как ее мать в необыкновенном кринолине на приложенной картинке необыкновенно аппетитными манипуляциями вернула кукле зрение, и потом с криком утонула во время кораблекрушения по пути в Америку, а кузен Поль под необитаемой пальмой высосал из ноги капитана яд змеи, когда я опять читаю всю эту чепуху, я… переживаю щемящее упоение».
Графиня де Сегюр написала и другие книги, в том числе «Новые сказки фей», «Примерные девочки», «Записки ослика». Дети читали их с удовольствием.
* * *
Вторая книга относится к любимому детьми и взрослыми жанру робинзонады. Когда-то давным-давно, еще в XVIII веке, Жан-Жак Руссо писал, что единственная книга, которую он даст своему ученику Эмилю до того, как ему исполнится 12 лет, — это «Робинзон Крузо» Дефо. Он писал: «Нет ли средства сблизить всю массу уроков, рассеянных в стольких книгах, свести их к одной общей цели, которую легко было бы видеть, интересно проследить и которая могла бы служить стимулом даже для этого возраста? Если можно изобрести положение, при котором все естественные потребности человека обнаруживались бы ощутительным для детского ума способом, и средства удовлетворить эти самые потребности развивались бы постепенно с одной и тою же легкостью, то живая и простодушная картина этого положения должна служить первым предметом упражнения для воображения ребенка.
Пылкий философ, я уже вижу, как зажигается твое собственное воображение. Не трудись понапрасну: положение это найдено, оно описано и — не в обиду будь сказано — гораздо лучше, чем описал бы ты сам, по крайней мере с большим правдоподобием и простотой. Если уж нам непременно нужны книги, то существует книга, которая содержит, по моему мнению, самый удачный трактат о естественном воспитании. Эта книга будет первою, которую прочтет Эмиль; она одна будет долго составлять всю его библиотеку и навсегда займет в ней почетное место. Она будет текстом, для которого все наши беседы по естественным наукам будут служить лишь комментарием. При нашем движении вперед она будет мерилом нашего суждения; и пока не испортится наш вкус, чтение этой книги всегда нам будет нравиться. Что же это за чудесная книга? Не Аристотель ли, не Плиний ли, не Бюффон ли? — Нет: это „Робинзон Крузо“.
Робинзон Крузо на своем острове — один, лишенный помощи себе подобных и всякого рода орудий, обеспечивающий, однако, себе пропитание и самосохранение и достигающий даже некоторого благосостояния — вот предмет, интересный для всякого возраста, предмет, который тысячью способов можно сделать занимательным для детей. Вот каким путем мы осуществляем необитаемый остров, который служил мне сначала для сравнения. Конечно, человек в этом положении не есть член общества; вероятно, не таково будет и положение Эмиля; но все-таки по этому именно положению он должен оценивать и все другие. Самый верный способ возвыситься над предрассудками и сообразоваться в своих суждениях с истинными отношениями вещей — это поставить себя на место человека изолированного и судить о всем так, как должен судить этот человек, — сам о своей собственной пользе.
Роман этот, освобожденный от всяких пустяков, начинающийся с кораблекрушения Робинзона возле его острова и оканчивающийся прибытием корабля, который возьмет его оттуда, будет для Эмиля одновременно и развлечением, и наставлением в ту пору, о которой идет здесь речь. Я хочу, чтобы у него голова пошла кругом от этого, чтоб он беспрестанно занимался своим замком, козами, плантациями; чтоб он изучил в подробности — не по книгам, а на самих вещах — все то, что нужно знать в подобном случае; чтоб он сам считал себя Робинзоном, чтобы представил себя одетым в шкуры, с большим колпаком на голове, с большою саблей, во всем его странном наряде, исключая зонтика, в котором он не будет нуждаться. Я хочу, чтоб он задавался вопросами, какие принимать меры в случае недостатка того или иного предмета, чтоб он внимательно проследил поведение своего героя, поискал, не опустил ли тот чего, нельзя ли было сделать что-нибудь лучше, чтоб он старательно отметил его ошибки и воспользовался ими, чтобы при случае самому не делать подобных промахов; ибо будьте уверены, что он и сам захочет осуществить подобного рода поселок; это настоящий воздушный замок для того счастливого возраста, когда не знают иного счастья, кроме обладания необходимым и свободы.
Каким обильным источником является это увлечение для человека ловкого, который для того только и зарождает это увлечение в ребенке, чтобы извлечь из него пользу! Ребенок, торопясь устроить склад вещей на своем острове, проявит больше страсти к учению, чем учитель к преподаванию. Он захочет знать все, что полезно для этого, и притом — только полезно: вам не нужно будет руководить им, придется лишь сдерживать его. Впрочем, поспешим поселить его на этот остров, пока он ограничивает этим свои мечты о счастье; ибо близок день, когда если он захочет на нем жить, то жить не один, когда его ненадолго удовлетворит и Пятница, на которого он теперь не обращает внимания».
В 1896 году Э. Гранстрем решил, что детям будет еще интереснее, если на необитаемом острове окажется их сверстник, и написал книгу «Елена Робинзон».
Ее героиня — четырнадцатилетняя девочка Елена, дочь ослепшего капитана, отправляется вместе с отцом в путешествие в Италию к выдающемуся глазному врачу. По дороге она все время задает вопросы, и капитан рассказывает ей о чудесах дальних морей и стран.
Вот, например, как он объясняет, почему цвет воды в Южных морях отличается от цвета воды у берегов ее родины, Швеции: «Погода все время стояла прекрасная. На шестой день „Нептун“ вышел в Атлантический океан. Кругом простиралась бесконечная водная равнина. Здесь только в первый раз поняла Елена, что значит синее море: прежде Елена видела лишь мутно-зеленые воды Северного моря, а воды океана отливали на солнце необычно прозрачной синевой.
— Папа, — обратилась девочка к сидевшему близ нее отцу, — я никогда не видела такого прекрасного синего моря! У наших берегов оно мутное в сравнении с этим!
— Эта синева, друг мой, происходит от примеси соли в морской воде и бывает особенно заметна в теплом экваториальном течении, часть которого составляют Гольфстрим и Курросиво. Этому благодатному течению целые народы обязаны своим существованием. Что стало бы без него с нашей Норвегией (Норвегия входила в состав Швеции до 1905 года. — Е. П.)? Только благодаря ему у нас такой сравнительно мягкий климат. Далеко, на крайнем севере, у нас зеленеют леса и поляны, между тем как на той же широте в других странах вся растительность цепенеет от льда и мороза. Гольфстрим несет свои дары даже далекому Шпицбергену, у берегов которого часто находят деревья, занесенные из Южной Америки и с берегов Миссисипи. Такую же роль выполняет течение Курросиво (Куро-Сио, яп. — „темное течение; иногда — Японское течение“. — Е. П.) относительно южного побережья Аляски и западного побережья Северной Америки. Вытекая из теплого Индийского океана, оно омывает восточные берега Азии и заходит далеко на север. Алеуты, жители северо-восточного побережья Азии, почти не знают другого дерева, кроме того, которое доставляет им Курросиво с берегов Китая.
Между тем корабль медленно рассекал волны, оставляя за собою легкую струйку, которая под яркими лучами вечернего солнца, казалось, рассыпалась на миллионы блестящих звездочек. Самое море сверкало и пылало багровым пламенем, а по розовато-фиолетовому небу скользили белые облака, принимавшие фантастические и причудливые очертания каких-то волшебных зданий, зверей и чудовищ, медленно и спокойно сменявших друг друга.
Елена стояла на палубе, очарованная этим чудесным зрелищем…»
Но вскоре на них нападают корсары, на судне начинается пожар, и Елену и остальных пассажиров в последний момент спасает капитан торгового судна, проходившего поблизости. Вместе с ним они плывут в Ост-Индию. Елена наблюдает за дельфинами и летучими рыбами, знакомится с Саргассовым морем, учится находить Южный Крест и измерять скорость ветра, видит ночное свечение моря и коралловые острова. Но затем на корабль налетает буря. Команде удается сесть в шлюпки. Елена и ее отец не успевают этого сделать и остаются на тонущем корабле, который ветром выносит на необитаемый остров. Начинается робинзонада. Пользуясь советами отца, Елена оборудует из пещеры уютное жилище, разводит огонь, добывает пищу, в том числе залезает на высокую пальму за кокосовыми орехами. Путешественники переживают ураган, приручают диких коз и птенцов лебедя, живущих на острове, собирают запасы на дождливый сезон. Однако их жизнь трудна, и отец Елены через некоторое время умирает. Девушку же, около года прожившую на острове в одиночестве и наладившую процветающее хозяйство, находит долгожданный корабль, и она возвращается на родину.
«Мать Елены изумилась перемене, происшедшей в дочери. Уехав беззаботным ребенком, Елена вернулась взрослой, мужественной девушкой. В течение долгого времени лишенная на необитаемом острове общества людей, она полюбила их теперь сознательной любовью и решила посвятить свою жизнь счастью и пользе ближних. Сознавая свои слабости и ошибки, она стала снисходительно относиться к чужим недостаткам и готова была всякому оказать помощь и словом, и делом. Испытанные лишения и опасности развили в ней энергию и умение находить выход из каждого затруднительного положения и приучили ее в то же время в труду и самостоятельности, а доброе сердце и искреннее желание служить ближним сделали ее вскоре любимой и уважаемой личностью в городе, в котором с тех пор она стала известной под именем Елены-Робинзон».
Кроме того, чтобы приохотить детей к географии и естественным наукам, книга показывала девочкам, что они могут стать героинями не только нравоучительных и сентиментальных историй, но и героинями в полном смысле этого слова: они могут путешествовать, участвовать в приключениях, заботиться о себе и своих спутниках, что на них могут рассчитывать взрослые люди, и они могут оказаться достойными доверия этих людей.
Пусть ни одной девочке не было суждено побывать в южных морях, но каждая из них могла, как Эмиль Жан-Жака Руссо, придумать свой необитаемый остров и вообразить, что же это такое — жизнь, полная опасностей и самостоятельности.
* * *
Третья книга называется «Миньона». Ее написала в 1884 году Софья Дмитриевна Макарова — учительница Санкт-Петербургских городских школ, жена генерала Николая Ивановича Макарова, преподававшего курс начертательной геометрии в Санкт-Петербургском технологическом институте, в Институте путей сообщения, институте гражданских инженеров, на высшем курсе при реальном училище им. В. В. Муханова.
Софья Дмитриевна, по ее собственному признанию, пересказала рассказ госпожи Роден «Das Musikantenkind» (т. е. «Дитя музыканта»), «находя… его вполне подходящим для детского чтения». Она перенесла действие рассказа в Петербург.
Это история сироты весьма популярный сюжет в детской литературе XIX века (вспомним мальчика Реми из романа Георгия Мало). Главная героиня рассказа — талантливая скрипачка, восьмилетняя Миньона, дочь музыканта-итальянца, переехавшего в Россию. Оставшись одна-одинешенька после смерти отца, она терпит побои и унижения от злой жены булочника Амалии Карловны, в доме которой живет. Единственное, что поддерживает ее, — это дружба с доброй кухаркой Прасковьей и младшим сыном булочницы Фрицем. Но когда Амалия Карловна в сердцах растоптала скрипку — единственное сокровище Миньоны, девочка, не выдержав издевательств, убежала из дома и попала в труппу странствующего скрипача Рудольфа Кеберле. Вместе они приезжают в Лесное, бывшее в то время популярным дачным местом.
«Вскоре Кеберле со своей странной семьей прибыл в дачную местность под Петербургом, известную под названием „Лесного Института“. Это очень оживленное место, с массой дач, с театром, клубом и садом, где часто играет музыка.
Когда Кеберле со своей повозкой явился туда, жизнь там уже кипела, несмотря на раннее утро.
Лавки были открыты, сновали чухонки, разнося молоко и сливки в жестяных кувшинах, разъезжали зеленщики и мясники с возами, наполненными провизией.
Здесь и там показывались уже горничные с корзинами белого хлеба и кухарки, бесцеремонно перебиравшие припасы на возах. Мальчишки с большими стеклянными кувшинами и крошечными стаканчиками в руках предлагали фруктовый квас. Герр Кеберле остановился было перед театром, но к нему подошел полицейский и сказал, что им следует остановиться не здесь, а в парке. Пришлось им объехать вокруг сада и остановиться у одной из маленьких калиток. Тут им наконец отвели довольно удобное место. Кеберле раскинул большую палатку, и начались приготовления. Первое представление должны были дать на другой день.
Удивленная, стояла Миньона, глядя во все глаза, как Рудольф Адольфович переводил животных из повозки в палатку. Тут было несколько обезьян, четыре собаки и два маленьких пони. Последних он привязал у палатки, чтобы все проходящие могли их видеть и тем охотнее шли на представления. На другой день Кеберле повесил большую яркую вывеску, на которой были нарисованы все его „артисты“ в самых удивительных позах. А вечером уже началось представление. Розетта Иосифовна сидела в дверях и продавала билеты, держа на руках своего грудного ребенка».
Кеберле придумывает для Миньоны номер — она должна играть на скрипке, сидя на спине пони, который скачет по кругу. Но во время одного из представлений происходит несчастный случай — Миньона падает с лошади.
«Кеберле посадил ее на лошадь, подал скрипку и вполголоса сказал несколько ободрительных слов:
— Не робей, Миньона! Смотри, играй хорошенько. — Он слегка ударил пони, тот двинулся, а Миньона начала играть.
Тихо начала она, но затем все громче и полнее полились звуки. Увлекшись игрой, девочка вскоре забыла все, забыла о сотнях глаз, устремленных на нее, о том, где она находится, и унеслась душой маленькую комнатку отца. Ей казалось, что она видит его перед собой, что ясно слышит его любящий мягкий голос: „Моя маленькая Миньона, сыграй „Аве Мария““.
Всех очаровала она своей игрой. Когда она кончила, послышалось единодушное громкое „браво“! Медленно подъехала она к Кеберле, а тот весь ушел в блаженные грезы. Он считал барыши, которые получит благодаря Миньоне, размечтался даже о постановке цирка и вообразил себя чуть ли не вторым Чинизелли. Девочка оказалась для него настоящим кладом, в этом он теперь убедился.
Он надеялся через несколько дней выучить ее играть, стоя на пони, и этим привлечь еще больше зрителей.
Пока Миньона, все еще сидя на пони, раскланивалась с публикой, какой-то мальчик в восторге бросил ей апельсин и, к несчастью, попал прямо в голову пони. Пони испугался, рванулся вперед, встал на дыбы.
Громко вскрикнула бедная девочка и изо всех сил ухватилась за гриву лошадки.
Крик этот еще больше испугал пони, и он как бешеный помчался по небольшому кругу. Не успел Кеберле удержать его, как он уже сбросил девочку и поскакал дальше.
Рудольф Адольфович бросился к Миньоне, поднял ее и поставил на ноги, но боль, которую она почувствовала, была так невыносима, что она отчаянно закричала.
Среди зрителей оказался доктор, он тотчас поспешил на место несчастья.
— Нога сломана, — сказал он после короткого осмотра. — Ребенка надо осторожно снести в постель; она должна пролежать несколько недель. Куда ее нести?
Это известие сильно опечалило Кеберле, — его словно холодной водой окатили. Все его гордые мечты разлетелись, и, что всего хуже, во всем он должен винить себя самого. Что теперь будет? Ему придется отдать свои трудовые деньги, вместо того чтобы стать богатым человеком.
Все это пронеслось теперь в его голове, и он стоял, переминаясь с ноги на ногу, вместо того чтобы отвечать доктору.
— Куда нести ребенка? — повторил тот.
— Да в больницу! — отвечала бойко Розетта. — Нам невозможно такую обузу на себя принять.
— Да это разве не ваш ребенок? — спросил доктор.
— Сохрани Боже! — ответила женщина. — Мы нашли ее в лесу и взяли к себе из сострадания. Она погибла там, если бы не мы. Родителей у нее нет, а у кого она живет, нельзя было допытаться. Ее исколотили, она и убежала; вот все, что мы знаем. Сегодня же муж хотел дать знать в полицию; конечно, ему следовало бы заявить об этом раньше, да нам жаль было ребенка и думали, не поможет ли она нам в представлениях. Рудольф, — обратилась она к мужу, — отправь ее в больницу, не забудь только объявить, что мы за нее копейки не можем внести. Мы бедные люди и лишнего не имеем.
Кеберле остался очень доволен находчивостью жены. Он удивлялся ее способности так ловко мешать правду с ложью.
Осторожно поднял он Миньону и стал прокладывать себе дорогу через толпу, окружившую нечастную девочку. Но не успел он выйти, как к нему подошла дама в трауре.
— Послушайте, — сказала она тихим, взволнованным голосом, глядя с сожалением на бедного ребенка, лежавшего без чувств на руках Кеберле, — снесите девочку в мою карету. Она стоит у самых ворот парка.
Толпа несколько отстранилась, давая место доброй даме, а стоявший тут же доктор раскланялся с ней.
Дама была известная в этой местности богачка, Ольга Дмитриевна Борзова.
— В моем доме найдется место для этой девочки, — продолжала она, — а вы, доктор, будете нас навещать. Взгляните на нее и скажите: не находите ли вы сходства с моей умершей Любочкой? Это сходство и привлекло меня сюда. Я видела ее сегодня в саду. Не правда ли, глаза у нее такие же большие и печальные, как были у моей Любочки?
— Да, — ответил доктор. — И волосы у нее тоже темные и вьющиеся».
Конец вы без труда можете угадать: Ольга Дмитриевна удочеряет Миньону, и та со временем становится знаменитой скрипачкой.
«Миньона» не повествует о том, как трудно быть «скверной девочкой со множеством недостатков», о насилии над детьми, прячущемся под маской заботы, она не рассказывает о дальних морях и странах, но она показывает и маленьким читателям, и нам живые сценки, которым они не раз были свидетелями, а нам позволяет на мгновение заглянуть в прошлое.
Софья Маркова написала еще множество книг для детей: «Из детского быта», «Деревня», «Как и чему учил Петр Великий народ свой», «Бабушкины сказки», «Борьба с дикарями», «75 рассказов для детей младшего возраста», «Отважная охотница» и т. д.
Она несколько лет редактировала журнал «Задушевное слово», сотрудничала и в других детских журналах.
* * *
Детские журналы конца XIX века также заслуживают того, чтобы о них сказали несколько добрых слов.
Родоначальником журнальных изданий в России принято считать приложение к газете «Санкт-Петербургские ведомости» «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях», выходившее в период с 1728 по 1742 год. Первые журналы носили научно-популярный характер, и лишь во второй половине XVIII века появляется журнал, выбравший своей целевой аудиторией не ученых мужей, а матерей семейства. Им стал московский ежемесячник «Детское чтение для сердца и разума», издаваемый Н. И. Новиковым с 1785 по 1789 год.
Приветствуя бурное развитие отечественной журналистики, критик Н. В. Добролюбов писал: «В области детского чтения ныне совершается то же самое, что уже давно совершилось вообще с нашей литературой: журналы заступают место книг».
Н. В. Шелгунов отмечал: «Журналистика воспитала взрослое русское общество; она же лучше всего воспитает и детей. Одной своей периодичностью журнал создает в ребенке привычку, то есть потребность постоянного чтения. Но кроме этого журнальная форма представляет наибольшую возможность разнообразия и полной, всесторонней, проникнутой одной идеей, законченной системы. Для воспитания детей во всесторонних требованиях гуманности, конечно, нет формы более удобной, как журнальная».
В конце XIX века в России издавалось более 100 детских журналов, предназначенных для разных возрастных групп и круга читателей. Ориентироваться в обилии изданий помогали специальные сборники и ежемесячные журналы «Что и как читать детям», «Педагогический листок», «Обзор журналов для детского чтения», «Новости детской литературы» и другие. В них публиковались отдельные критические заметки, статьи, мнения и обзор крупнейших периодических детских изданий, анализировалось их содержание и направленность, давались сведения об авторах и создателях.
Одним из первых в 1871 году вопросы развития детской литературы затронул «Педагогический листок», выходивший 4 раза в год в виде приложения к журналу «Детское чтение».
В начале XX века в России издавалось 242 детских журнала общей направленности и 147 «учебных». Известные детские журналы, такие как «Задушевное слово», «Солнышко», «Тропинка», «Детский отдых», на страницах которых из номера в номер печатались рассказы Л. Чарской, К. Лукашевич, Л. Толстого, С. Аксакова, очерковые рисунки и силуэты Е. Бем, Н. Каразина, И. Панова, репродукции картин иностранных художников, порой служили не одному поколению читателей.
Давайте заглянем в детский журнал «Звездочка», выходивший в Санкт-Петербурге с 1842 по 1863 год, ежемесячно для «благородных воспитанниц Институтов Ея Императорского Величества». С 1845 по 1849 год журнал выходил в двух отделениях: для детей младшего и старшего возраста. С 1850 года «Звездочка» издавалась в двух независимых частях под названием: «Звездочка» и «Лучи». Редактором его была Александра Ишимова — содержательница частной школы в Петербурге, переводчица, автор «Истории России в рассказах для детей», высоко оцененной А. С. Пушкиным.
Чем же редакция журнала радовала маленьких институток?
Это были стихи, как правило, благочестивого и промонархического содержания, очерк о жизни Святого Августина, этнографические очерки о поморах Архангельской губернии, описание дворца Пале-Рояль в Париже, описание детского приюта «недалеко от Синяго моста в глухом переулке» и стихи, посвященные благотворительному базару в пользу этого приюта, философское рассуждение «О твердости духа в молодых летах», восторженный отзыв на «Избранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя, репортаж с церемонии выпуска в Смольном институте и т. д.
Здесь же юные воспитанницы института могли прочесть нравоучительную сказку о бедном итальянском крестьянине, который пожелал, чтобы из мира исчезли богатство и предметы роскоши, и едва не погубил свою деревню, так как его семья и соседи остались без работы: раньше они обслуживали богачей и жили припеваючи, теперь же некому было заплатить им за труд. Из этой сказки надлежало сделать вывод, что мир устроен разумно и беднякам нужно быть благодарными за то, что существуют богачи, которые дают им работу.
Неслучайно критик Н. А. Добролюбов осуждал «Звездочку» за религиозно-монархический дух. Впрочем, странно было ждать чего-то другого от журнала, написанного для девочек, находившихся под покровительством монарха.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.