Глава шестая Участие грузин в Первой турецкой войне при императрице Екатерине II

Глава шестая

Участие грузин в Первой турецкой войне при императрице Екатерине II

I

Великая, блестящая Екатерина и ее самоуверенные даровитые сановники нашли неожиданный повод обратить близкое внимание на Грузию и ее владетелей.

С давних пор сносилась Грузия с Россией; мало-помалу те, кому о том «ведать надлежало», привыкли к постоянным приездам в Астрахань, Кизляр грузинских посланцев, иногда самих владетелей, часто царевичей, духовных лиц, князей и т. д. Сложилась постепенно практика насчет дальнейшего их следования, дачи им кормовых денег и пр. «по прежним примерам». В конце концов, у русских дипломатов составилось представление о маленьком единоверном народе и его владетелях, постоянно «докучающих» просьбой о помощи, о защите. Видя, что народ этот отдается в подданство, даже независимо от того, помогут ему или нет, правительство русское относилось к нему более или менее ласково.

Но иногда политические обстоятельства складывались так, что дело доходило до политики в прямом смысле слова, до результатов осязательных.

Мы говорили уже о роли, сыгранной грузинами в Персидском походе Петра Великого.

Теперь обратимся к первой турецкой войне императрицы Екатерины II и к участию в ней грузин.

Не забудем, что война эта, пробный камень иностранной политики Екатерины, была для России делом очень трудным и сложным, при ведении и ликвидации которого приходилось самым серьезным образом считаться с европейскими державами, особенно Пруссией и Австрией, не говоря уже о Польской республике, час которой скоро пробил.

Если рассматривать в правильной перспективе эти исторические события, то закавказская экспедиция Тотлебена и участие грузин в войне представятся как второстепенный дополнительный эпизод борьбы, происходившей на глазах Европы и преимущественно на европейском театре действий.

От всей этой кампании — т. е. посылки экспедиционного корпуса в Грузию — так и веет авантюризмом, «прожектерством» XVIII столетия.

Когда на одном из первых заседаний Совета (учрежденного непосредственно после разрыва с Портой) Екатерина пригласила вельмож этого Совета высказаться, если «кто что придумал для пользы» дела, Орлов предложил свою экспедицию в Средиземное море; и затем решено было призвать к оружию всех православных, обитающих в турецких областях; предполагали поднять Мерею, далматинцев, черногорцев и Грузию, при чем имелось в виду разглашать, что Россия принуждена вести войну с турками за закон[57]. Словом, звали участвовать как бы в крестовом походе на мусульман. Проект этот, конечно, оказался вздорным, бесполезным, но и безвредным для России.

Итак, вот почему вспомнили о грузинах. Их удалось вовлечь в войну с турками, но, как показали события, то, что для России было лишь эффектной, далекой от рутины выходкой, для Грузии было делом серьезным, крайне рискованным и опасным.

Раз решено было таким образом побудить грузин к участию в войне, стали наводить справки, собирать сведения. Сама Императрица требует у Коллегии иностранных дел ответа на ряд вопросов, касающихся Грузии. Составляется в Коллегии «рассуждение о способах, какими грузины преклонены быть могут к восприятию участия в настоящей с Портою Оттоманскою войне»[58].

Соломона, царя Имеретинского, нетрудно было притянуть к делу; воевать с турками ему было не впервые; он еще незадолго до того просил помощи у Государыни, но тогда ему было в ней отказано. С Ираклием, казалось, первоначально Коллегии будет больше хлопот. Но это было неосновательно.

«Грузинские цари и народ, по словам проф. Цагарели, восторженно приняли воззвание Великой императрицы, призывавшей их на борьбу с общим врагом христианства, и выразили готовность немедленно последовать призыву “православной монархини”, что они действительно и доказали, сражаясь против турок в течение всей пятилетней турецкой войны»[59].

Грамоты самой Екатерины, письма Панина, воздействие пограничных начальников и особо посланных агентов — все было пущено в ход, чтобы изъяснить грузинам пользу, какая последует для них от участия в войне, в которой они будут подкреплены русским корпусом. Обещалась помощь денежная, награда на небесах — и «внесение в трактат», т. е. будущий трактата с Портою, о чем и владетели просили. «Внесение в трактат» означало бы формальное обязательство Турции не посягать на пределы Грузии.

Что призыв России нашел благодарную почву в грузинских землях, неудивительно.

«Борьба за православие» — это нечто такое, что грузины того времени легко могли понимать, так как сами они не совсем были чужды этому занятию. Но религия являлась одним из стимулов борьбы политической, стремления отстоять — и обеспечить — свою независимость среди враждебных или могущих стать враждебными политических единиц.

В половине XVIII века Соломон в Западной, Ираклий в Восточной Грузии достигают крупных политических успехов, и тем не менее, вернее, именно поэтому они ищут помощи России, а когда им ее предложили, то с энтузиазмом принимают приглашение.

Все успехи Соломона и Ираклия были зданием, построенным на песке.

Благодаря слабости Персии, ловкой политике и военному дарованию Ираклий «возвел Грузию на степень той важности, коею она соделалась известна соседним державам».

Но положение Ираклия было очень шаткое; сейчас он получает дань от Ганджи и Эривани и если они заупрямятся, то карталинские и кахетинские дружины напомнят им, кто такой Ираклий. Но что делать, если появится в Иране настоящий властелин, всеми признаваемый?[60] Status quo, достигнутый в течение десятков лет неустанного труда, опасностей и войн рассыплется в порошок. Персидские ханы, турецкие паши, лезгины — все, что в двух шагах, все они следят за каждым словом, за каждым движением. Надо вести политику на три фронта, не допускать коалиций, задабривать одних, помогать другим, наказывать третьих. И ценою неслыханного напряжения что же достигается? Разве одна «слава». Спокойствия же, простой уверенности в завтрашнем дне — нет. Что такое внешнее положение связано с неустойчивостью внутри страны, это слишком очевидно. Не перевелись еще искатели карталинского престола, потомки Вахтанга; у них приверженцы среди дворянства, укрыватели — в Персии[61]. Все недовольные, все питающие злобу находят приют у двуличных соседей. Ни о какой реформе, ни о каком предприятии нельзя думать, ничего довести до конца. Прежде чем дело станет прочно, придут и сожгут, разграбят, уничтожат. Есть планы, есть идеи, но, в таких условиях, нельзя их осуществить!

Не имея возможности сноситься с Европой, не уживаясь в Азии и с Азией, хотя всецело почти связанные ее рутиной, грузинские цари обращались к России. Другого исхода у них не было. Как ни мало находили они на этом пути, взоры их снова и снова неуклонно обращались к северу.

Ища русского покровительства и добиваясь гарантии неприкосновенности против произвола восточных держав, цари грузинские были вполне рассудительны, так как только при внешней обеспеченности могли они довести до успешного конца то, чего им так и не удалось сделать, — обуздание вассалов и упрочение государственного порядка.

Обезопасив себя со стороны Персии и Турции, грузины, может быть, сумели бы сладить с внутренними смутами и стать на путь сколько-нибудь нормального общественного развития. Вот что побуждало Ираклия и Соломона искать русской помощи, вот почему они с такой радостью отозвались на приглашение действовать против турок, несмотря на очевидную для них опасность этого шага.

Они видели впереди, как обещанную награду со стороны России покровительство единоверной державы. Счастье близко и возможно. Со стороны грузин было бы трусостью пропустить такой шанс. Они рискнули, как рискнул в свое время Вахтанг и опять проиграли ставку.

II

Когда отправляли экспедиционный корпус, то его предназначали не столько для прямых действий, сколько для подкрепления грузин — именно последние должны были «учинить важную диверсию».

Как разъяснял граф Панин Тотлебену, нужно действовать так, чтобы незаметно для грузин и их владетелей они воевали как бы по собственному побуждению, на деле же все это должно производиться «здешним руководством и просвещением», т. е. грузины должны играть роль орудия в руках Тотлебена. Как формулирует Панин: «Была бы душа здешняя, а тело грузинское»[62].

Мы не будем разбирать причин, повлекших за собой неудачу этих замыслов Панина. Пришлось бы для этого излагать ход кампании, постепенное накопление недоразумений между Тотлебеном и владетелями, дошедшее до разрыва и неприятностей, пришлось бы оценивать поступки и поведение отдельных лиц. Нас все это не касается. Скажем лишь одно: ни Соломон, ни Ираклий не были расположены играть ту роль, какую им, по-видимому, предназначал Тотлебен, т. е. роль начальников иррегулярных ополчений при его корпусе. Для этого Соломон был слишком привычен самостоятельно воевать с турками, не говоря об Ираклии, боевая слава и опытность которого были иных размеров и иного качества, чем тотлебеновские.

Но замысел Панина был, по существу, нелеп: гармоническое совместное действие регулярных войск и грузинских дружин едва ли было возможно. Это были войска совершенно разных эпох. С одной стороны, полная дисциплина, планомерность, техника, сильная артиллерия, провиантская часть и пр. С другой — контингенты всадников и пехотинцев с весьма несложной организацией, с более чем шаткой дисциплиной; всякий продовольствуется, как может, и вся эта масса удерживается в повиновении только благодаря авторитету и популярности царя и высших начальников.

С одной стороны, люди прошедшие строгую казарменную школу, с другой — феодальные бароны и воины-крестьяне.

Вот один, и очень важный, источник шероховатостей во взаимных отношениях. Но были еще осложнения, которых не предвидели в Петербурге и с которыми не мог справиться ни пресловутый Тотлебен, ни позже генерал Сухотин.

Владетели гурийский и мингрельский, в теории вассалы имеретинского царя, на практике же почти всегда независимые от него, вели свою самостоятельную политику. Осилить этих вассалов и объединить Западную Грузию, было мечтою имеретинских царей, и Соломон надеялся при поддержке России добиться этого.

Русским генералам пришлось не столько руководить согласными движениями грузинских владетелей, сколько разбираться в их взаимных отношениях, склонять к единодушию. Естественно, что на месте все это оказалось сложнее, запутаннее и труднее, чем думали в Петербурге. Но если бы внимательно читали донесения пограничных начальников и всю переписку по грузинским делам и вникли бы в дело, тогда меньше бы было неожиданностей. Неосновательные ожидания заменились разочарованием, а виноватыми оказались грузины.

Мы уже говорили, что помощь России укрепила бы царей и внутри Грузии[63]. Так что если Россия преследовала свои интересы в Грузии, то и грузинские владетели надеялись, что, воюя по призыву России с Турцией, они добьются существенного улучшения, упрочения своих дел.

Но всякий раз, когда заметно было, что они и себя не забывают, и о себе думают, русские власти ставили это в укор владетелям, они желали слепого послушания.

Тягостность положения обострялась и тем, что русские генералы не были особенно счастливы в своих военных предприятиях, тогда как Ираклий и Соломон имели немало успехов. Эта общая обрисовка избавляет нас от необходимости входить в ближайшее рассмотрение событий 1768–1774 годов.

Но, так или иначе, дело уладилось.

Государыня и Панин выражали свое неудовольствие грузинским владетелям в грамотах и письмах, некоторые места которых должны были казаться обидными для самолюбия Соломона и Ираклия[64]. Но, затем, прежнее благоволение вернулось, и тон смягчился. Экспедиция в Грузию обманула ожидания Екатерины[65]. Что в грузинах разочаровались — в этом нет сомнения.

Строго говоря, ими не могли быть недовольны: они одержали над турками ряд побед, посылали ко двору трофеи, готовы были воевать ad infinitum. Служили, как могли, как умели.

Причина недовольства русского правительства — в тех неприятностях и нарушениях воинской дисциплины, которые имели место во время экспедиции. Конечно, все это было скоро забыто. «Эти смуты в отдаленном Закавказье, — говорит Соловьев, — не могли производить сильного впечатления: о них мало знали в России, вовсе не знали в Западной Европе, где хорошо знали о кагульском и чесменском боях»[66].

В этом разгадка многого: Екатерина сначала интересовалась закавказской экспедицией, не раз упоминает о ней в письмах к Вольтеру; затем, когда разочаровались в ожиданиях, забыли о том, что побудили[67] грузинских владетелей стать в открытую вражду с турками, забыли, что обещали им золотые горы, что их участие в войне было не эпизодическое, а всецелое. Когда за Кавказом горсть храбрецов наносила поражение несравненно сильнейшему врагу и все свои удачи приписывала «счастию Ее Императорского Величества», то отзвук этих удач в самой России совершенно заглушался громом кагульской и чесменской побед, до Европы же он и не доходил[68].

Того, что обещали владетелям, не исполнили. Во-первых, изменились обстоятельства, во-вторых, русское правительство временно охладело к грузинам под влиянием недобросовестных (как теперь оказывается) донесений Тотлебена.

III

1

Каков же был результат войны для грузин? Меньшее, на что они могли рассчитывать, это «внесение в трактат». Грузины были убеждены в том, что при заключении трактата их не забудут[69]. Копия с ст. 23 Кучук-Кайнарджийского трактата (20 июля 1774 г.) была сообщена Ираклию и Соломону вместе с Высочайшими грамотами и письмом Панина. Смысл этих грамот тот, что пусть грузины чувствуют, как они осчастливлены трактатом.

«После такого оказанного от нас всему Грузинскому народу благодеяния… с основанием ожидать можно, что ваша светлость и прочие владетели грузинские останетесь благодарными к нашему императорскому престолу и жребием своим обрадованными и довольными»[70]. Вот что пишет, между прочим, Екатерина Ираклию. Панин поздравляет «от всего сердца» Соломона с «толиким неоцененным счастьем»[71]. Что же выиграла Грузия от ст. 23 Кучук-Кайнарджийского трактата?

Прежде всего, несмотря на присылку Ираклию копии с трактата, якобы его касающегося, собственно о нем и о царстве Кахетинском и Карталинском там нет ни слова. Никаких притязаний на Восточную Грузию Порта не имела и не заявляла; дружелюбные отношения к соседним пашам были всегда одним из пунктов политики Ираклия. Если он вступил в войну, то в надежде на дальнейшее покровительство и поддержку России; ценой разрыва с Турцией он думал, вспомоществуемый Россией, обезопасив себя извне и укрепившись внутри, дать наконец Грузии возможность пользоваться благами прочного порядка. Затем, в нем жила старая идея Багратидов — возврат отторгнутых Турцией провинций; он был бы рад с помощью русского войска выступить и на более широкое поприще: поставить в Персии желательного грузинам и русским шаха, идти в глубь Малой Азии и завоевать ее Императрице до Стамбула.

Человек с такими планами не мог быть бессловесным орудием в руках Тотлебена.

О царстве Карталино-Кахетинском в трактате — ни слова, хотя ввиду разрыва именно теперь внесение в трактат было ему необходимо. Ираклию осталась лишь слава о его удачах — и ожидание мести со стороны турок и лезгин[72].

Соломона все это касалось ближе, он действительно считался вассалом Порты. Но еще задолго до русско-турецкой войны он отказался платить дань невольниками[73] и воспретил торговлю ими. Он вел очень удачно партизанскую войну с турками и надеялся с помощью России упрочить себя окончательно вовне и внутри.

Трактат ни йоты не прибавляет к тому, чего Соломон уже достиг; хуже того, Россия признает status quo ante, именно тот порядок, с которым Соломон желал порвать, т. е. туркам принадлежит по трактату в Имеретии и Мингрелии то — и в такой мере, — что им принадлежало издавна. По ходу дела с самого начала надо было ожидать, что Турцию принудят отказаться принципиально от верховенства над Западной Грузией. Но этого-то и не было. «Как помянутые народы находятся подданными блистательной Порты, то Российская империя не имеет совсем впредь в оные вмешиваться, ниже притеснять их». Вот заключительные слова разбираемой статьи трактата 1774 г.

2

Таков был исход пятилетних ожиданий и трудов. Не удивительно, что в Грузии некоторые оценивали следующим образом русско-турецкое соглашение: «Россия заключила мир с турками и отдала им Имеретию»[74]. Более того, немало было таких, которые после возвращения русских войск в Россию (летом 1772 г.) заявляли, что русский корпус быль прислан в Грузию с тем, чтобы впутать тамошних христиан в войну с турками — а затем его увели обратно[75].

Понятное дело, ни о каких коварных замыслах русского правительства не могло быть речи. Желали возбудить грузин к войне с Турцией; отправили для руководства ими русский отряд; результатами экспедиции остались недовольны, так как не предполагали иметь дело с целой кучей обстоятельств, открывшихся на месте и, разочаровавшись, отозвали войска назад.

Но, повторяем, то, что для России имело значение лишь эпизодическое, для Грузии приводило к серьезнейшим последствиям.

Русская политика, хоть и не дававшая пока Грузии осязательной поддержки, естественно, вызывала и усиливала враждебное отношение к этой стране ее мусульманских соседей. Выгодному положению Грузии, созданному с большим искусством долголетними усилиями Ираклия, угрожала опасность.

Ираклий с самого начала сознавал, куда идет и как рискует. Но он надеялся, что не проиграет, что обещанное будет ему дано. Еще в 1769 г., одновременно с прибытием в Тифлис русского агента, приезжали туда, по словам последнего, и посланцы от соседних пашей, просившие царя, чтобы он «при нынешнем военном между Всероссийской Империею и Портою оттоманскою обстоятельстве остался в покое»[76].

Насколько Ираклий был осторожен и осмотрителен, видно из того, что в сентябре 1769 г., при первых действиях, он уже спешит уведомить Панина об изменившемся к нему отношении мусульман и высказывает при этом, надежду, что как «дело приходить будет к примирению», то грузины не будут забыты[77].

Но когда отозвание войск из Закавказья было решено, когда Ираклию предстояло самому выпутываться из осложнений, созданных его участием в войне, он решается высказаться откровенно.

В письме Панину 21 апреля 1772 г. он пишет: «Такое время ныне настоит, что не в состоянии уже мы молчать перед Всемогущим Создателем и пред Е. И. В. и потому по сущей справедливости осиливаемся объявить, что до получения Е. И. В. повеления находились мы в тишине и мире с султаном, а с персицкими владетельными ханами имели с некоторыми мир, а некоторые из них платили нам и дань, из лезгинцев же также некоторые жили с нами в перемирии, а хотя иные и делали нападения и разоряли наши владения, однако доведены были нами до того, что и они начинали опасаться нас»[78]. В рапорте кизлярскому коменданту, поданном летом 1769 года поручиком Хвабуловым говорится то же самое: «В нынешнее время в Грузии, Кахетии и Имеретии не только внутреннего замешания, но и от околичных народов никакого нападения не происходит, но настоит тишина»[79].

В письме Панину от 24 августа 1774 г. Ираклий еще рельефнее противополагает политические условия Грузии до войны позднейшему положению. Его трудами установились выгодные для грузин отношения к соседним пашам, ханам (тем более что Персия не имела шаха), к лезгинам. Участие в войне с турками он счел за свой долг да и теперь признает, что обязан исполнять повеленья и служить православной Императрице. Во время войны столько турок и лезгин пало от руки его воинов! «И потому теперь турки, разиня рты свои, как змеи, окружают нас, персияне, как свирепые львы, смотрят на нас, а лезгинцы острят зубы свои против нас, как голодные волки». Все они пылают мщением: он, Ираклий, а не они нарушил мир[80]. И если искоренять его и Грузию, то кто будет отвечать за это Богу и какая польза от этого Российской империи? Поэтому «возымеете попечение о православном здешнем народе; я и моя область упование наше имеем единственно на Бога и на всемилостивейшую государыню»[81].

Но пока русское правительство ограничилось присылкой копии Кучук-Кайнарджийского трактата, при милостивой Высочайшей грамоте.

Что же побуждало Ираклия, невзирая на неудачи и неприятности, снова и снова искать опоры в России? Мы сказали, что положение его, несмотря на внешние успехи, несмотря на дань, которую ему платили вассалы-мусульмане, было шатко, ненадежно не по причинам одной религиозной розни с Турцией и Персией, но главным образом потому, что при гадательности всех его успехов невозможно было упрочить порядок в самой Грузии, нельзя было побороть смут и крамол, в которых никогда не было недостатка. Настоящей силой авторитетной, постоянной, притом единоверной и дружески настроенной, была Россия, и только Россия, так как от держав Запада Грузию отделял сплошной барьер мусульманства.

Ираклию, как и его предшественникам, приходилось иметь дело исключительно с турками, персиянами, дикарями горцами и Россией. Многое сближало грузин с азиатскими соседями[82], но религия и не угасавшие в них политические идеалы (или фантазии!), связанные с династическими интересами, влекли их к России: цари грузинские надеялись с ее помощью стать действительно православными монархами и открыть для Грузии путь лучшего будущего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.