Новые гонения гугенотов

Новые гонения гугенотов

До 1685 года Людовик XIV открыто не нарушал Нантский эдикт Генриха IV о свободе вероисповедания для гугенотов. Правда, королевские драгуны хозяйничали в протестантских селениях, куда их определяли на постой, и, под предлогом подавления бунта против короля часто десятками истребляли протестантов, но те все же еще могли публично исповедовать свое вероучение.

Однако драгонады[29], сопровождавшиеся страшным кровопролитием в Руане, Нанте, Марселе и Бордо, не удовлетворили иезуитов, и они побудили Людовика XIV издать постановление, по которому больные протестанты, отказывавшиеся от предсмертного причащения по католическому обряду, предавались суду в случае выздоровления. Мужчины приговаривались к публичному покаянию и ссылке на галеры, женщины – к покаянию и пожизненному заключению. Умершие без причастия не избегали возмездия: имения их конфисковывали, а трупы бросали в поле на съедение хищным животным и птицам.

Под влиянием своего духовника иезуита Летелье и последней фаворитки – госпожи де Ментенон – Людовик XIV 25 октября 1685 года отменил Нантский эдикт. Этот указ самым пагубным образом отразился на положении страны. Гонимые протестанты десятками тысяч бежали за границу. Король запретил им покидать Францию без особого письменного разрешения, но, несмотря на этот запрет, около полумиллиона протестантов уехали из Франции, в результате чего многие провинции превратились в пустыню, торговля и промышленность заглохли, приток налогов в казну сократился, страна лишилась состоятельных людей и умелых, квалифицированных работников.

Внутренняя политика Людовика XIV принесла Франции не меньше бед, чем внешняя. «Государство выигрывает от того, что теряет таких дурных подданных», – написал король на полях доклада одного французского дипломата, указывавшего на государственные невыгоды религиозной нетерпимости. На деле оно проиграло, что было очевидно многим уже тогда. Например, маршал Вобан в письме военному министру Лувуа жаловался, что Францию оставили 100 тысяч французов, способных носить оружие, из них 9 тысяч матросов, «самых лучших в королевстве», 600 офицеров и 12 тысяч солдат; эмигранты увезли с собой не менее 60 миллионов ливров. После этого стоит ли удивляться сокрушительному поражению Франции в войне за испанское наследство (1701 – 1714), которое увенчало разорительное царствование Людовика XIV?

Бастилия в эти годы вторично, после эпохи отравительства, переполнилась заключенными. На этот раз ими в основном были протестанты, которых тюремная администрация во что бы то ни стало хотела обратить в католичество. Если увещевания не помогали, то комендант прибегал к угрозам и пыткам, от которых не были избавлены даже женщины и дети. Такого количества заключенных, столько горя и страданий стены Бастилии не видели ни до, ни после этих страшных лет.

Множество подробностей о содержании заключенных в Бастилии в эту эпоху оставил в своих записках Константин Ренвиль. Он был младшим ребенком в многодетной семье; одиннадцать его братьев погибли в войнах, которые вел Людовик XIV. Самому Ренвилю министр Шамиляр дал поручение к одному иностранному двору; Ренвиль в точности исполнил инструкции и спокойно возвратился во Францию, где был обвинен в государственной измене. Он просидел в Бастилии одиннадцать лет, все его письма с просьбой о помиловании даже не отправляли адресатам. Однажды, в первые годы его заключения, за какое-то нарушение дисциплины его поместили в подземный каземат, настолько грязный, что ноги Ренвиля утопали в вонючей жиже, в которой барахтались крысы и жабы, пожиравшие предназначенную ему пищу – хлеб и воду.

Ренвиль пересидел чуть ли не во всех камерах Бастилии и насчитал в них 250 заключенных, то есть по пять– семь человек в каждой камере.

Бастильское начальство в угоду Людовику XIV стремилось обратить арестованных протестантов в католичество. Однако обращение в «истинную веру» вовсе не означало обретение свободы. Гуарлен, советник из Беарна, внявший совету иезуита Рикеле и отрекшийся от своей веры, продолжал оставаться в заключении: он был доведен до того, что должен был прикрывать свое тело старым одеялом вместо одежды. Некий Ла Маса просидел двадцать два года после того, как перешел в католичество, Суара – десять лет.

Очень характерна в этом отношении история одного швейцарца из Невшателя, по имени Перро. Он был арестован за то, что осмелился вступиться за преследуемых соотечественников-протестантов.

Обыкновенно миссионерскую работу в тюрьме выполняли добровольцы из заключенных-католиков, которые надеялись таким способом получить свободу.

На Перро направил свои миссионерские старания некто Ле Шевалье, тупой и неотесанный грубиян огромного роста. Он начал с обещаний, затем прибегнул к религиозным дискуссиям и под конец набросился на непреклонного Перро с ругательствами. Злоба Ле Шевалье была так велика, что другие заключенные, свидетели их споров, просили бастильское начальство развести противников в разные комнаты, но Сен-Марс не обратил на их слова никакого внимания, радуясь случаю досадить гугеноту.

Вскоре Ле Шевалье затеял драку и сильно избил Перро. Измученный швейцарец стал умолять офицеров избавить его от миссионера, но те только смеялись в ответ.

Вскоре после этого Перро, защищаясь от очередного нападения Ле Шевалье, раскроил ему стулом череп.

Приговоренный к виселице, несчастный гугенот не имел ни минуты покоя от иезуитов, которые убеждали его хотя бы перед смертью спасти душу.

Господь был милостив к нему: Перро умер, читая молитву. Палач повесил уже мертвое тело.

Рассказать о каждом заключенном, находившемся в те годы в Бастилии, конечно, невозможно. Но вот еще несколько необычных судеб, сохранившихся в тюремных протоколах.

В 1691 году, перед отъездом короля на осаду Монса, полиция узнала, что два купца, Дике и Гюи, вместе с двенадцатью родственниками, известными за «смелых людей, которым ничего доброго не доверяли», собираются отправиться туда же. Это показалось подозрительным, и начальник полиции поручил одному из своих агентов следить за путешественниками и арестовать их, если выяснится, что они и в самом деле направляются во Фландрию.

5 апреля Дике и Гюи, верхом, одетые рейтарами, с пистолетами в карманах, добрались до большой Буржской дороги. Здесь к ним присоединился какой-то рейтар, который сказал, что также едет в Монс. В Лувре, где они обедали, их спутник, оказавшийся тем самым полицейским агентом, приказал их арестовать.

На допросе купцы заявили, что ехали в Риссель, куда они заранее отправили свои товары; они твердо стояли на том, что никогда не намеревались ехать в Монс. Единственное, что могли выудить из них следователи, – это признание того, что они хотя и отреклись от протестантства по приказу короля, но втайне исповедовали свою прежнюю религию.

На основании предполагаемого направления их поездки и того факта, что они были вооружены карманными пистолетами, следствие сделало вывод, что купцы намеревались совершить покушение на жизнь короля. Дике и Гюи бросили в Бастилию, откуда перевели в Гвидскую тюрьму, где они находились еще в 1695 году; там, вероятно, они и умерли.

Супругам Лафонтен, посаженным в Бастилию, было объявлено, что их заключение продлится до тех пор, пока во Францию не вернется их сын, бежавший в Швейцарию от наставника-иезуита, к которому он был отдан на воспитание. Они клятвенно подтвердили, что не принимали никакого участия в побеге сына, и добавили, что скорее умрут в тюрьме, чем попросят его вернуться назад. Они открыто исповедовали кальвинистское вероучение и один раз уже побывали из-за этого в Бастилии. Новое заключение они перенесли с твердостью, которая сделала их знаменитыми среди парижских гугенотов.

Елизар Кутансе в 1693 году прибил на воротах церкви памфлет на преследование своих единоверцев. В Бастилии, где он пытался разбить себе голову о стену, к нему были приставлены два стража, находившиеся при нем безотлучно. Кажется, Кутансе был психически нездоров; тем не менее он мужественно вытерпел все издевательства и даже пытки. Однажды он попросил передать, что хочет увидеться со следователями. Приведенный к ним, он некоторое время делал вид, что пытается что-то вспомнить, кривлялся, подмигивал и наконец попросил разрешения помолиться. Когда стражники его отпустили, он встал на колени и громко призвал божественное проклятие на голову католиков.

– Знайте же, что я всю мою жизнь буду делать то же самое! – воскликнул он в исступлении.

Больше от него ничего не смогли добиться.

Но, может быть, наиболее поразительной является судьба Исаака Арме Даву-Асетта, проведшего в Бастилии пятьдесят четыре года шесть месяцев и двадцать дней. Он происходил из протестантской фамилии и состоял кадетом в роте под началом своего брата.

В 1695 году его обвинили в соучастии в убийстве одного судьи, совершенном двумя его племянниками, но, кажется, главная его вина состояла в том, что он был гугенот. Посаженный в Бастилию, Даву-Асетт провел в ней в качестве узника сорок лет и был отпущен из нее в возрасте 73 лет. Однако он попросил у Людовика XV милостивого позволения по-прежнему жить в Бастилии. Король разрешил ему это, и Даву-Асетт со слезами радости снова увидел тюремные стены, решетки, замки, которые были его домом, и тюремщиков и заключенных, которые были его семьей. Двенадцать последних лет ему не позволяли долго жить в одной и той же комнате, так как он немедленно устраивал в ней склад дров, свечей й всякой ветоши. Боясь, как бы полоумный старик не устроил пожара, комендант Бастилии выхлопотал разрешение о его переводе в Шарантон. Это случилось в 1749 году, когда Даву-Асетту исполнилось 90 лет. В это время он был уже слабоумен, как младенец. Родственники изредка справлялись о нем, устав дожидаться того часа, когда они из опекунов его имущества превратятся в полноправных владельцев.

Одновременно с протестантами в Бастилии находились заключенные, содержавшиеся там по другим делам. Так, например, Дюбуа, бывший аптекарь, был переведен в Бастилию из тюрьмы Сен-Лазар в наказание за какие-то бесчинства. Этот неисправимый циник сам говорил, что посажен в тюрьму для исправления, но только развращает других заключенных. Король не счел нужным назначить ему содержание, и Дюбуа очутился на полном иждивении своих товарищей по камере. Уничтожая их порции и выпивая их вино, он расплачивался остротами и непристойными анекдотами. Выйдя из Бастилии, он принял духовное звание, был сделан аббатом и благодаря своей ловкости получил место духовника и воспитателя герцога Орлеанского, впоследствии регента Франции. Во времена регентства Дюбуа достиг должности первого министра и сделал все, чтобы развратить двор и своего духовного сына. Конечно, узники, делившиеся с ним пищей, не могли предвидеть, что этот голодный аптекарь сам будет посылать в Бастилию арестантов.