Аббат Розьер
Аббат Розьер
Войска протестантов двинулись к Парижу. Перепуганный король подписал эдикт, делавший гугенотам значительные уступки.
Эдикт возмутил католиков. Герцог Гиз громко жаловался, что король в душе более гугенот, чем католик. Сторонники Гизов объединились в мощный союз – Католическую Лигу с намерением «охранить славу Господа и его Католической и Римской Церкви».
Генрих III счел благоразумным признать Лигу и даже провозгласить себя ее главой, хотя фактически Лига подчинялась герцогу Гизу. Началась беспощадная война с гугенотами, закончившаяся только весной 1580 года. Генрих отпраздновал перемирие грандиозными костюмированными балами, на которых его видели наряженным в костюм то блудницы, то амазонки с обнаженной грудью…
В Париже росло недовольство выходками короля. Народ издевался над монашескими процессиями Генриха. Его собственные пажи передразнивали их, так что король был принужден высечь восемьдесят человек во дворе Лувра. Священники с церковных кафедр гремели проклятиями коронованному нечестивцу. «Я был осведомлен из достоверных источников, – проповедовал монах Понсэ, – что вчера вечером, в день их процессии, вертела усердно работали для этих добрых кающихся, и, съевши жирного каплуна, они имели еще на постный ужин телячий хрящик, бывший для них наготове. О, нечестивые лицемеры! Вы издеваетесь над Богом под вашими маскарадными платьями, а для приличия носите бич самоистязания у пояса? Не там бы вам следовало его носить, а на спине и на плечах, и тогда это было бы вам по заслугам. Нет ни одного между вами, который не заслужил бы его вполне».
Но Генрих продолжал безумствовать. Миньоны грабили Францию, обирали казну, вымогали доходы с городов. На свадьбу Жуаеза король истратил одиннадцать миллионов экю (при том, что государственный долг уже превысил пятнадцать годовых бюджетов). Ее описание в мемуарах современников поражает: семнадцатидневный пир, сотни людей, наряженных в шитые золотом и серебром одежды, дождь драгоценных камней, маскарады, кавалькады, турниры и морские бои…
Королевская казна истощилась, а парламент запретил вводить новые налоги. На одном из заседаний Генрих разразился женскими жалобами: «Я это знаю, господа, что я оскорбил Бога, я наложу на себя епитимью и поставлю двор на менее широкую ногу. Там, где у меня было два каплуна, будет один. Но как вы хотите, чтобы я вернулся к покрою платьев старого времени, как же мне тогда жить?»
От слов лигеры[18] перешли к шпагам. Кайлюс и Можирон погибли первыми на дуэли с дворянами дома Гизов. Два месяца спустя Сен-Мегрен был убит у дверей Лувра двадцатью замаскированными людьми. Генрих опозорил себя, оплакивая их. Церковь Святого Павла, в которой он похоронил убитых, парижане называли не иначе как сералем миньонов.
Самого Генриха временами охватывали приступы панического страха. Однажды ему приснилось, что его пожирают дикие звери. Проснувшись от ужаса, он велел перестрелять из аркебуз львов и медведей, откармливавшихся в клетках Лувра. Если бы король мог, он поступил бы так же с ненавистными ему людьми…
Шел 1583 год. Герцог Гиз решил усилить пропаганду против короля. По его указанию аббат Розьер, деятельный член Лиги, сочинил и распространил несколько оскорбительных для короля эпиграмм. В одной из них Екатерина Медичи давала сыну совет не особенно гнаться за славой честного человека, на что Генрих отвечал:
Надо хорошим человеком казаться,
Хотя негодяем в душе оставаться.
Другая эпиграмма высмеивала все усиливавшуюся набожность Генриха. Король учредил «братство кающихся» в честь Богоматери, куда вошли он сам, его миньоны, придворные и некоторые знатные горожане. Во время одной из процессий нового братства внезапно хлынувший дождь вымочил кающихся, одетых в одни рубашки. В народе говорили, что дождь был послан Богом в наказание за лицемерие короля. Розьер написал по этому поводу:
Над всей Францией совершать злодеяния
И до нитки народ обобрать, —
А потом, ради вящего покаяния,
В мокрых тряпках пред ним проплясать.
К презрению мужчин вскоре прибавилась ненависть женщины. Деятельной участницей Лиги сделалась герцогиня Монпансье, жестоко оскорбленная королем, который назначил ей свидание и во время встречи высмеял ее перед своими миньонами. Герцогиня поклялась в отместку лишить Генриха престола и своими руками постричь «брата Валуа» в монахи. С тех пор, в память о своей клятве, она носила у пояса золотые ножницы.
По ее настоянию было решено перейти от эпиграмм к более обстоятельному памфлету против Генриха. Так появилась знаменитая сатира «Поездка на остров гермафродитов», зло высмеивающая короля и миньонов. Над ней потрудились два человека – Розьер и Артус Тома, но их пером руководили герцогиня Монпансье и герцог Гиз, хорошо осведомленные о нравах двора. Тысячи списков с «Поездки» с невероятной быстротой распространились по всей стране.
Король не сомневался, кто стоит за этим памфлетом. Но Лига была уже так сильна, что Генрих не осмелился открыто выступить против герцога Гиза, чья популярность в народе достигла апогея. «Франция была без ума от него; сказать, что она была влюблена, будет мало», – говорит о нем один историк.
Тем временем умер кардинал Лотарингский, дядя Генриха Гиза. В его архиве руководители Лиги нашли заметки, сделанные покойным на черновике акта об образовании Лиги. Содержание заметок представляло такую важность, что в доме герцога Майенского, брата Гиза, было устроено совещание руководителей Лиги с участием Розьера.
Слово взял Розьер, внимательно изучивший бумаги кардинала Лотарингского. Он огласил генеалогические изыскания покойного, из которых явствовало, что герцог Гиз является единственным прямым потомком Карла Великого и, следовательно, законным наследником французского престола. Значение Католической Лиги для дома Гизов кардинал определял так: «Тот, кто воссядет на месте вождя Лиги, превратит это место во французский престол, если захочет».
Для того чтобы герцог Гиз мог открыто объявить себя претендентом на корону, лигеры сочли необходимым соответствующим образом подготовить общественное мнение. Розьеру было поручено написать книгу на основе генеалогических выписок кардинала Лотарингского. В силу важности темы сочинение не могло быть анонимным, и Розьер согласился поставить свое имя на обложке, несмотря на то, что такая смелость грозила ему тюрьмой.
Гиз горячо пожал ему руку:
– Я не допущу вашей гибели, Розьер.
– Монсеньор, – ответил аббат, забирая записки со стола, – отныне я думаю только о плане моего сочинения.
Работа над книгой потребовала много времени, зато ее появление способствовало успеху дела Гизов больше, чем создание Католической Лиги. Семитомный труд Розьера, написанный на латыни, назывался «Родословная герцогов Лотарингских и Беррийских». Как и рассчитывал Розьер, цензор не стал читать сочинение со столь безобидным заглавием. Однако в книге, наряду с династическими розысками, доказывавшими происхождение герцогов Лотарингских по прямой линии от Карла Великого, содержались и открытые нападки на королей Капетингской династии.
Гиз действовал с размахом: «Родословная» была отпечатана чуть ли не во всех городах Франции. Впечатление от книги было ошеломляющее. Прочитав ее, колеблющиеся открыто вставали под знамена Гиза, а старые лигеры прямо поговаривали о монастыре для Генриха III.
Двор, занятый интригами и развлечениями, целый год ничего не знал о том, что творится в умах подданных. Когда же правительство спохватилось, было уже поздно – книга Розьера приобрела непререкаемый авторитет. Один из придворных, по имени Дюплесси, первый прочитал «Родословную» и показал книгу королю, сделав отметки напротив оскорбительных для него пассажей, вроде следующего: «Уехав в Польшу, он [Генрих], по-видимому, тотчас же стал устраняться от общественных дел, чтобы заниматься домашними и частными делами, стал нерешительным и позволил другим управлять собою, что оскорбляет и унижает хорошего короля». Уязвленный Генрих решил, что цензура пропустила очередной памфлет, и потребовал строгого наказания для автора. Одна Екатерина Медичи сразу уловила основную мысль книги и настояла на том, чтобы издать опровержение. Это дело было поручено Дюплесси и епископу де Тиара. Первый выпустил брошюру «Слово о мнимом праве Гизов на французский престол», которая была скорее остроумным выпадом против Розьера, чем опровержением его сочинения; но книга де Тиара «Извлечение из генеалогии Гуго Капета и последних преемников Карла Великого во Франции» была солидным, добросовестным трудом, где по косточкам разбирались все доводы Розьера и указывались на многочисленные натяжки и ошибки автора. Однако поколебать авторитет «Родословной» епископ не смог.
Между тем последовал приказ арестовать Розьера, который, ни о чем не подозревая, трудился над следующим сочинением. Шпионы Гиза в Лувре сообщили герцогу о намерениях правительства, и он успел устроить аббату побег из Парижа. Король направил в погоню за Розьером кавалера дю Гэ, который с некоторых пор стал помощником коменданта Бастилии Тестю. Преследователям помог случай. Розьер уже благополучно добрался до Лангедока (он ехал к Филиппу II в Мадрид, имея при себе рекомендательное письмо Гиза), но здесь его задержал отряд гугенотов. Обыскав аббата, гугеноты нашли письмо герцога и арестовали Розьера. Узнав об этом, дю Гэ предложил обменять его на двадцать пленных гугенотов. Сделка состоялась, и Розьер был препровожден в Бастилию.
Его заключение было суровым, но Розьер мужественно переносил все лишения. Между тем герцог Гиз, выполняя некогда данное обещание, не оставлял попыток освободить его. Когда обычные средства не помогли, герцог направил в Бастилию своего приближенного для подкупа Тестю. Дело уже почти сладилось, как вдруг в кабинет коменданта вошел дю Гэ, приставленный к Тестю в качестве шпиона. Тестю сразу прервал разговор и выгнал посланника Гиза.
Через несколько дней в доме герцогини Монпансье при обсуждении планов освобождения аббата кто-то из лигеров напомнил о намерении Екатерины Медичи тайно умертвить в Бастилии маршала Монморанси и высказал опасение, что Розьер может оказаться менее удачливым узником. При этих словах Гиз в волнении вскочил со своего места, прошел в кабинет герцогини и написал письмо королеве-матери с просьбой об аудиенции по делу Розьера.
Екатерина Медичи ответила согласием; встреча состоялась в тот же день. Королева вела разговор спокойно, тщательно взвешивая каждое слово и уклоняясь от прямого ответа. Наконец, видя, что герцог настроен весьма решительно, она ответила, что освободит аббата, если Розьер испросит прошения у короля в присутствии всего двора и подпишет письменное отречение от крамольных мыслей, высказанных в его книге, причем де Гиз должен будет засвидетельствовать все это.
Гиз заявил, что Розьер никогда не согласится на такое унижение.
– Вы убедите его, – сказала Екатерина.
– Это не в моих силах.
– Тогда он отречется под пыткой.
Гиз замолчал и после некоторого раздумья сказал:
– Я согласен. Распорядитесь, чтобы меня сегодня же пропустили в Бастилию.
– Разумеется, – усмехнулась королева и высокомерно прибавила: – Кстати, напоминаю вам, что вы должны явиться туда один и без шпаги – вы ведь не маршал Франции.
Через час Гиз уже был в Бастилии. Он поразился перемене, произошедшей во внешнем облике Розьера: аббат исхудал и был болезненно бледен; только его спокойный, уверенный взгляд говорил о том, что дух его не сломлен заключением.
Герцог рассказал ему о неуспехе своих ходатайств перед королем, о разговоре с королевой-матерью и об условии, поставленном ею. Как и предполагал Гиз, Розьер вначале ответил твердым отказом. Лишь после долгих уговоров герцогу удалось убедить его подчиниться необходимости.
Когда они расставались, лицо аббата выражало глубокую скорбь и сосредоточенность на какой-то беспокоившей его мысли.
Король потребовал самых унизительных условий церемонии отречения: аббат должен был встать на колени и произнести речь, составленную самим Генрихом, суть которой состояла в том, что Розьер признает написанное им ложью и клеветой и призывает Господа в свидетели, что сделал это скорее по неблагоразумию, чем по злому умыслу. После отречения книгу должны были сжечь на Гревской площади.
Историки единодушны в том, что Генриху не хватило силы ни на возмездие, ни на помилование.
Розьер к концу церемонии впал в полное бесчувствие. Публичное унижение сделало то, чего не смогла сделать Бастилия, – оно сломило его. Бледного, убитого отчаянием, его отвезли домой. Гиз увещевал аббата не принимать так близко к сердцу фиктивное отступничество, но тот отвечал на все доводы:
– Нет, монсеньор, что бы вы ни говорили, я совершил подлость. Я сделал это по вашему настоянию: благодарю Бога, если мое унижение принесет вам пользу, но я не имею более сил для борьбы. Прежде я был человеком, теперь я мертвец.
Затем он признался, что за несколько часов, прошедших со времени отречения, он передумал столько, сколько при обыкновенных обстоятельствах передумывал за несколько лет. Розьер уверял, что постигшее его унижение было послано Богом для осознания его вины, которая заключалась в том, что он мечтал о славе и почестях, несовместимых со званием священника.
– Теперь я должен отречься от моей прежней жизни и начать новую, – говорил он. – Я прощаюсь с Лигой, с миром и с вами, монсеньор, и удаляюсь в Тул, в, мою епархию, где буду жить в монастыре и посвящу мою жизнь исключительно пастырским обязанностям.
Розьер провел остаток жизни в Туле, в уединении и молитве. До последнего дня его не оставляла печаль, которую не развеяла ни смерть Генриха Ш, ни успехи Лиги. Он умер в 1607 году, в возрасте 63 лет.
Королевское помилование оказалось убийственнее, чем заключение в Бастилии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.