Николай Раевский
Николай Раевский
Один из самых популярных военачальников Отечественной войны 1812 года родился 14 сентября 1771 года в Санкт-Петербурге. Н.Н. Раевский происходил из дворян, будучи внучатым племянником всесильного екатерининского фаворита светлейшего князя Г.А. Потемкина-Таврического, что, естественно, благосклонно отразилось на его офицерской карьере. Потемкинская длань осеняла его жизненный путь вплоть до появления на престоле Павла I. Дальше пришлось полагаться только на собственные дарования и доблесть.
Дедом по отцу будущего героя Отечественной войны 1812 года был бригадир петровской армии, участник битвы под Полтавой. Отец Н.С. Раевский, полковник Азовского пехотного полка, умер в 30 лет от ран в Яссах в начале Первой турецкой Екатерининской войны, когда сыну не было еще и года. Матерью – Е.Н. Самойлова, старшая из племянниц светлейшего князя Тавриды.
Старший брат Николая Николаевича – Александр, подполковник Нижегородского драгунского полка, был убит в 20 лет в декабре 1790 года при штурме Измаила. А.В. Суворов-Рымникский называл его «храбрым».
Николай Раевский воспитывался в семье деда по матери сановитого сенатора Н.Б. Самойлова, человека состоятельного и ценимого императрицей Екатериной II Великой. Одно время он занимал пост генерал-прокурора. Дед, заботясь о будущем воспитанника, дал ему хорошее домашнее образование. Тот питал особый интерес к сведениям, относящимся к могуществу и воинской славе Отечества. У екатерининского сановника с внуком на долгие годы сложились самые доверительные отношения, о чем свидетельствует их переписка друг с другом.
В трехлетнем возрасте мальчик по протекции, вполне в духе Екатерининской эпохи, начал военную службу, будучи зачислен в привилегированный лейб-гвардии Семеновский полк сразу сержантом. Полковое начальство сразу же «отправило» сержанта Николая Раевского в долгосрочный отпуск для получения «законченной образованности» под личную ответственность деда, члена Правительствующего сената.
На действительную службу из отпуска 15-летний Раевский «вступил» в 1786 году, будучи произведен в первый чин пехотного офицера прапорщика. Перед ним, благодаря высокому покровительству, открывалась, как считали тогда многие, блестящая карьера.
Есть малоизвестный факт: Г.А. Потемкин, человек редких государственных способностей, действительно по-отечески относился к своему внучатому племяннику. Вне всякого сомнения, он хотел видеть в нем боевого офицера, познавшего поле брани. Начинающему путь в офицерстве Раевскому он составил «своеручные наставления». Текст их до нашего времени не сохранился, но известно, что Николай Николаевич, уже боевой генерал, воспроизводил для окружающих потемкинские наставления по памяти:
«…Чтобы с людьми обходились со всевозможною умеренностью, старались бы об их выгодах, в наказаниях не преступали бы положенного, были бы с ними так, как я, ибо я их люблю как детей…»
«Строго взыскивать, если солдаты будут подвержены претерпению нужды от того, что худо одеты и обуты…»
«Объявить, что во всех случаях противу неприятеля – исполнять повеления в точности и действовать мужественно, подавая собою пример подчиненным…»
Боевое крещение молодой офицер получил уже через год, в ходе Второй Екатерининской турецкой войны 1787–1791 годов. Он участвует в блокаде и взятии Аккермана, в «окружении» и боях под крепостью Бендеры, стоящей на Днестре. В той войне ему довелось командовать казачьим полком. Его дальний родственник светлейший князь Тавриды наказал Николая Раевского «употреблять в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии».
Благодаря протекции президента Военной коллегии генерал-фельдмаршала Г.А. Потемкина, светлейшего князя Тавриды, Николай Раевский в офицерских чинах рос на удивление всем быстро. В январе 1792 года, всего в двадцать лет, он уже полковник, получив производство в личном приказе императрицы Екатерины II. Удачливые армейские служаки такой чин получали к концу своей почти пожизненной службы, да и то далеко не всегда.
Во время Польской кампании 1792 года полковник Николай Раевский отличается в сражениях при селении Городище и при местечке Дарагосты. За Городищенское дело он получает свой первый орден – Святого Георгия 4-й степени. За отличие у Дарагосты представляется к награждению Золотым оружием – шпагой с надписью «За храбрость».
В начале 1793 года Николай Раевский посылается в Могилев для разоружения польского гарнизона. За успешное выполнение этого поручения он жалуется вторым орденом – Святого Владимира 4-й степени. К этому времени военные действия закончились, и по договору между Россией и Пруссией произошел второй раздел Речи Посполитой.
В июле 1794 года ему вверяется командование Нижегородским драгунским полком, одним из самых прославленных полков в войнах России на Кавказе. Думается, что именно в этот период своей жизни он «открыл» в себе командирские наклонности, которые в будущем будут отмечены эполетами генерала от кавалерии.
Перед тем как появиться на Кавказской пограничной линии, полковник Николай Раевский в столице сыграл свадьбу. Его избранницей стала Софья Алексеевна Константинова, внучка Михайлы Ломоносова. Вместе они и приехали на Кавказ, в степную крепость Георгиевск, больше напоминавшую казачью станицу, где стоял полк. Семейная жизнь супругов была счастлива и детьми, и взаимопониманием. Детей же у них было шестеро: сыновья Николай (самый старший) и Александр, дочери – Екатерина, Елена, Софья и Мария.
…С нижегородскими драгунами полковник Раевский участвует в 1796 году в Персидском походе генерал-аншефа Валериана Зубова. На исходе марта он во главе своего полка, проделав большой переход по начинавшей зеленеть степи, прибыл в город-крепость Моздок, где воедино собирался экспедиционный корпус. После переправы через реку Терек войска вступили в пределы Дагестана.
Нижегородцы участвовали в «покорении» Дербентского ханства и взятии его столицы – древнего города-крепости Дербента, основанного еще в 438 году и на протяжении многих столетий называвшегося Золотыми воротами Кавказа. Под Дербентом драгунам – конным солдатам пришлось сойти с коней. Им довелось в пешем строю вести огневой бой с ханскими воинами.
После взятия Дербентской крепости экспедиционные войска вошли в Северный Азербайджан. На его землях существовало несколько ханств, бывших вассалами персидского шаха. За рекой Аракс находился Южный Азербайджан, входивший территориально в собственно Персию. После перехода реки Самур русские войска начинают занимать ханства: Шемахинское, Кубинское, Бакинское, Карабагское и Гянджинское.
Штандарт Нижегородского драгунского полка не раз служил для того, чтобы перед ним и Кораном местные жители приносили присягу на верность Российской империи. Полковник Николай Раевский не раз принимал от местных беков и кадий (судий) заверения в покорности и верности российской императрице Екатерине II. При нем муллы приводили к присяге жителей больших и малых селений.
Казалось, что Персидский поход станет для Николая Раевского хорошей ступенькой для карьерного роста. Он был на хорошем счету у начальства и сослуживцев. Его нижегородские драгуны имели немало «отличий», часто заслуживая похвалу от генерал-аншефа Валериана Зубова.
Когда экспедиционный корпус, сосредоточившись перед Араксом, уже изготовился перешагнуть эту черту и войти в Южный Азербайджан (там уже ходили по дорогам дозорные партии платовских казаков), из Санкт-Петербурга в середине декабря 1796 года прибыл специальный курьер. Он привез известие о смерти Екатерины II и воцарении ее сына Павла I. Новый монарх повелел прекратить Персидский поход (война с шахом за Кавказом не входила в его внешнеполитические планы), а экспедиционным войскам вернуться за Терек.
Генерал-аншеф Зубов, приведя войска к присяге новому самодержцу, отдал распоряжение возвращаться в Отечество. Нижегородский драгунский полк из походного лагеря на берегах Куры уходил одним из последних. Его командиру полковнику Раевскому удалось обеспечить должный порядок на обратном пути полка в Георгиевскую крепость. Обратный путь за Терек нижегородцы проделали «безрадостно». А.П. Ермолов, командовавший артиллерийской батареей, вспоминал, что «полки возвращались в Россию поодиночке, каждый сам по себе».
Смерть императрицы Екатерины II перечеркнула карьеру многим из числа генералитета и старших армейских офицеров. Воцарившийся ее внук Павел I Петрович одним росчерком пера отставлял от службы десятки людей военных, в чем-то провинившихся перед ним. Или не пожелавших принять его «пруссачество» для русской армии. Хотя, как известно, многих из «опальных людей» он вновь возвращал «в службу».
Но последнее обстоятельство не коснулось лично Н.Н. Раевского: в мае 1797 года он был «исключен со службы» приказом монарха. Поводом для «высочайшего повеления» стал неразборчивый донос на командира кавалерийского полка, только-только возвратившегося из Персидского похода. Такого навета для подозрительного по натуре императора Павла I оказалось вполне достаточно, чтобы изгнать примерного командира нижегородских драгун из армейских рядов.
При сдаче Нижегородского драгунского полка Раевскому пришлось столкнуться с большими финансовыми трудностями. Полковая казна была пуста, «конский инвентарь» поизносился. Бывшему командиру нижегородцев пришлось просить у любимого дяди значительную сумму денег, чтобы выйти из затруднительного положения.
…В марте 1801 года, после убийства Павла I, на престол взошел любимый внук Екатерины Великой Александр I Павлович, который вернул на военную и государственную службы многих опальных людей. Был возвращен в армию и Раевский, который был пожалован чином генерал-майора. Этот чин по справедливости давался ему за прежние боевые заслуги.
Однако прослужил он тогда всего несколько месяцев, уйдя в декабре того же 1801 года в отставку по семейным обстоятельствам. Однако связи с армейской средой им не терялись: Николай Николаевич понимал, что придет время военное и ему снова придется вернуться в строй. Так оно и случилось, но через долгих пять с лишним лет. Тогда, когда император французский стал грозить войной его Отечеству. «Всеподданнейший» рапорт с просьбой возвратить его на службу был подан, когда пришло известие, что Наполеон завладел и Берлином.
Возвращение на действительную службу генерал-майора Н.Н. Раевского состоялось в апреле 1807 года. Он успел «захватить концовку» Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов, командуя егерской бригадой в армейском авангарде П.И. Багратиона. Отличиться же ему довелось в двух больших сражениях с наполеоновской армией – под Гейльсбергом и Фридландом, в ряде других боевых столкновений.
Раевский успешно откомандовал егерской бригадой в армейском авангарде князя П.И. Багратиона. За отличие в боях под Гейльсбергом 28 и 29 мая был награжден орденом Святого Владимира 3-й степени.
Под Фридландом его егерской бригаде довелось отличиться тем, что она сумела прикрыть отход главных армейских сил. Позиция егерей несколько раз переходила из рук в руки, причем генерал-майор Раевский «первый вошел в бой и последний из него вышел. В это гибельное сражение он сам несколько раз вел на штыки вверенные ему войска и не прежде отступал, как тогда только, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на успех».
Так писал о Николае Раевском, блиставшем на поле брани под Фридландом, М.Ф. Орлов, участник этого сражения в чине корнета-кавалергарда, в своем мемуарном труде «Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма». За кампанию 1807 года командир егерской бригады получил орден Святой Анны высшей, 1-й степени. После Тильзитского мира он определяется в Главную квартиру русской армии по квартирмейстерской части.
…Затем Раевский стал участником последней войны России со Швецией 1808–1809 годов. Воевать пришлось на земле Финляндии, командуя отрядами различной численности и предназначения. Та война масштабностью боевых действий не отличалась и закончилась полным поражением тех сил в Стокгольме, которые ее и затеяли. Как тогда говорилось, «шведы опять наступили на те же грабли в отношениях двух соседей».
За отличия в боевых действиях против армии Шведского королевства Николай Николаевич в апреле 1808 года производится в чин генерал-лейтенанта.
Все же война со Швецией дала ему возможность отличиться в трехдневном бою у Куортане против войск королевского генерала М. Клингспора. В том деле на отряд Раевского, совершившего 170-километровый переход, выпала главная тяжесть атакующих усилий шведов, но русские выстояли и в итоге одержали верх.
…Новым полем брани в биографии Раевского стали берега Дуная и Северная Болгария, где шла Русско-турецкая война 1806–1812 годов. С конца ноября 1809 года вступает в командование 11-й пехотной дивизией Молдавской армии во главе с Н.М. Каменским.
Раевский участвует в штурме сильных неприятельских крепостей Силистрии и Шумлы, на гарнизоны которых в Стамбуле возлагали большие надежды. Умело организовал и провел штурм Силистрийской крепости (древнего Доростола), заставив турецкий гарнизон (многочисленным он не оказался) капитулировать. Наградой ему стала Золотая шпага, украшенная бриллиантами и надписью «За храбрость».
Однако у Раевского как-то сразу не сложились отношения с главнокомандующим Молдавской армией графом Н.М. Каменским, не терпевшим «критики своих действий снизу». После ссоры с ним из-за неудачного штурма крепости Шумла Николай Николаевич был «выслан из армии».
Однако это не отразилось заметным образом на его служебном положении: в марте 1811 года генерал-лейтенант назначается командиром 26-й пехотной дивизии, расквартированной на западной границе России. Инспектировавший ее в мае 1812 года генерал от инфантерии князь П.И. Багратион издал такой приказ по 2-й Западной армии:
«Осмотрев 9-го числа мая 26-ю пехотную дивизию, весьма мне приятно было видеть, что дивизия сия хорошо выучена, люди хорошо одеты и содержаны, за что с особенным удовольствием объявляю сим для сведения предводительствуемой мною армии совершенную мою благодарность командиру оной г. генерал-лейтенанту Раевскому…»
В апреле 1812 года Николай Николаевич назначается начальником 7-го пехотного корпуса, имевшего штаб-квартиру в Новом Дворе. Свою дивизию он передает генерал-майору И.Ф. Паскевичу, будущему генерал-фельдмаршалу. Корпус входил в состав 2-й Западной армии генерала от инфантерии князя П.И. Багратиона и состоял из: 26-й и 12-й (генерал-майора П.М. Колюбакина) пехотных дивизий, Ахтырского гусарского полка с конно-артиллерийской ротой. Всего: 24 батальона пехоты, 8 гусарских эскадронов и 84 орудия.
…Вторжение Великой армии в российские пределы сразу же поставило багратионовскую армию, в отличие от 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, в крайне опасное положение. Наполеон прилагал максимум усилий, чтобы отрезать ее и «истребить». Солдаты Раевского познали все тяготы отступления 2-й Западной армии от самой границы до Москвы.
Показательно, что в самом начале войны генерал-лейтенант Н.Н. Раевский был одним из самых горячих сторонников пылкого князя Багратиона, который по своему складу воинского характера был совершенно убежден в том, что «лучший способ закрыть себя от неприятеля есть разбить его». Пройдет немалое время осмысления хода Отечественной войны 1812 года во всех ее перипетиях, и Раевский, уже человек зрелый годами, напишет со всей откровенностью такие слова об императоре-завоевателе Наполеоне I:
«Теперь нам бывшие его силы известны, и должно признаться, что единственный способ был победить его изнурением, что мы все прежде осуждали…»
Салтановские события начались с того, что французские войска под началом брата императора Жерома Бонапарта заняли город Минск, через который проходил путь отступления русской 2-й Западной армии. Тогда Багратион принял решение идти на соединение с 1-й Западной армией через Могилев. Однако маршал Л.Н. Даву опередил его, заняв 8 июля Могилев, вытеснив оттуда русский отряд.
В тот же день у Салтановки произошло первое столкновение: казачий отряд полковника В.А. Сысоева атаковал и обратил в бегство 3-й конно-егерский полк из авангарда корпуса Даву. Донцы преследовали французов до самого Могилева. Князь Багратион, не имея достоверных сведений о неприятеле, решил пробиваться через этот город или готовить переправу через Днепр у Нового Быхова.
Вечером 10 июля 7-й пехотный корпус расположился у города Старый Быхов. В ночь на 11-е число Багратион приказал Раевскому провести «усиленную рекогносцировку», чтобы иметь более полное представление о тех силах Великой армии, которые преградили ему путь. 7-й корпус был подкреплен тремя драгунскими и тремя казачьими полками. Всего генерал-лейтенант Н.Н. Раевский имел в том деле до 17 тысяч человек при 84 (по другим данным – при 108) орудиях.
Против усиленного 7-го корпуса оказались 5 полков линейной пехоты из дивизий генералов Дессэ и Компана, 5-я кирасирская дивизия генерала Валанса и остатки 3-го конно-егерского полка. Все французы имели до 21,5 тысячи человек при 55 орудиях. Они заняли позицию между деревнями Салтановка и Дашковка, прикрывшись с фронта глубоким оврагом, по дну которого протекал ручей, перекрыв, таким образом, русским дорогу к Могилеву.
Утром 11 июля, около 7 часов, авангард 7-го пехотного корпуса (6-й и 42-й егерские полки), которым командовал генерал-адъютант И.В. Васильчиков 1-й, оттеснил авангардные силы маршала Даву с позиции при Дашковке к Салтановке. Чтобы добиться этого, корпусной командир подкрепил егерей двумя батальонами пехоты.
Маршал Даву начал стягивать к Салтановке подкрепления. Бой начал принимать ожесточенный характер. Раевский приказал 26-й пехотной дивизии генерал-майора И.Ф. Паскевича обойти правый неприятельский фланг, а сам с 12-й пехотной дивизией начал атаку неприятеля с фронта. Паскевичу удалось взять деревню Фатово, но потом французы отбили ее. Николай Николаевич лично возглавил атаку Смоленского пехотного полка через плотину у Салтановки, но она удачной не оказалась.
Когда Багратиону стало ясно, что у Салтановки сосредотачиваются крупные силы маршала Даву и дорога через Могилев перекрыта, он приказал 7-му корпусу отойти от Салтановки и занять позицию у Дашковки и 12 июля держаться там на позиции. Тем временем войска 2-й Западной армии беспрепятственно начали переправу через Днепр у Нового Быхова.
В сражении (так порой называется этот бой) под Салтановкой 11 июля войска Раевского задержали наступление самого крупного по силам 1-го корпуса Великой армии, которым командовал маршал Даву. Тем самым был обеспечен отход 2-й Западной армии к Смоленску. Даву атаковал русских пятью пехотными дивизиями, но успеха не имел. Более того, когда маршал империи, два дня прождав возобновления боя, продолжил преследование багратионовской армии, то оказалось, что он «потерял» соприкосновение с ее арьергардом.
Если исходить из личной переписки, Николай Николаевич не был доволен результатами Салтановского дела, считая, что князю Багратиону следовало поддержать его корпус главными силами армии и добиться у Могилева большего успеха. Но, с другой стороны, Раевский не мог не знать о том, что главнокомандующий 2-й Западной армией имел распоряжение императора Александра I идти на соединение с армией Барклая-де-Толли и до этого избегать больших столкновений с преследователями.
Стороны в день 11 июля понесли немалые людские потери. Утрата 7-го корпуса составила свыше 2,5 тысячи человек. Неприятель потерял: по русским данным – от 3,4 до 5 тысяч человек, по французским данным – до 1,2 тысячи человек.
Раевский в том славном для него Салтановском деле не раз оказывался по своей воле в первых рядах сражавшихся. Он сумел «не выказать своих страданий», попав под град вражеской картечи. Денис Давыдов писал о нем после боя у деревни Салтановки на Могилевщине:
«После сего дела я своими глазами видел всю грудь и правую ногу Раевского… почерневшими от картечных контузий. Он о том не говорил никому, и знала о том одна малая часть из тех, кои пользовались его особою благосклонностию».
Сам Н.Н. Раевский эпизод с контузией описал кратко: «Я был впереди. Солдаты пятились. Со мной были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило. На мне остановилась картечь».
После Салтановки имя генерала Раевского стало широко известно в российском обществе благодаря рассказу о том, как отец в бою под Салтановкой повел в штыковую атаку у деревушки Дашковки Смоленский пехотный полк и двух своих малолетних сыновей, находившихся при отце, – 16-летнего Николая и Александра, которому не исполнилось еще и одиннадцати лет.
Однако этот рассказ о геройском поступке на поле боя Раевского и его сыновей, как считают некоторые современные исследователи, не подтверждается документальными источниками. Хотя, скажем, поэт-гусар в генеральском мундире Денис Давыдов свидетельствовал:
«Раевский… следуемый двумя отроками-сынами, впереди колонн своих ударил в штыки на Салтановской плотине сквозь смертоносный огонь неприятеля…»
Сам Н.Н. Раевский в письме сестре своей супруги писал: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки; оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную…»
Подвигу Раевского и его сыновей в бою под Салтановкой современник «грозы 12-го года» С.Н. Глинка посвятил такие поэтические строки:
Великодушный русский воин,
Всеобщих ты похвал достоин…
Вещал: «Сынов не пожалеем,
Готов я вместе с ними лечь,
Чтоб злобу лишь врагов пресечь!
Мы Россы! Умирать умеем».
Главнокомандующий 2-й Западной армией генерал от инфантерии князь П.И. Багратион в своем донесении так описал ту штыковую атаку Смоленского пехотного полка, ведомого вперед корпусным командиром:
«Полк сей, отвечая всегдашней его славе, шел с неустрашимостью, единым россиянам свойственною, без выстрела, с примкнутыми штыками, несмотря на сильный неприятельский огонь, и, увидев под крутизною у плотины сильную колонну неприятельскую, с быстротой, молнии подобною, бросился на оную.
Цепь стрелков егерских, видя генерал-лейтенанта Раевского, идущего вперед, единым движением совокуплялись с предводительствоемою им колонною и, усилив оную, способствовали мгновенно уничтожить неприятельскую, двухкратно получившую сильные сикурсы».
Атака через плотину пехотинцев-смолян развития не получила: она была остановлена смертоносным огнем нескольких вражеских батарей. Дело же под деревней Салтановкой у города Могилева стало одним из самых ярких эпизодов начального периода Отечественной войны 1812 года.
Подвиг 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского в бою под Салтановкой история сохранила для потомков в памятниках. В 1912 году, когда праздновался 100-летний юбилей Отечественной войны, была воздвигнута Салтановская часовня-памятник, а на поле боя у Салтановки и в деревне Дашковке установлены мемориальные доски.
…Вновь генерал-лейтенанту Н.Н. Раевскому довелось отличиться в Смоленском сражении 4 августа. Его полки целый день стойко держались под натиском превосходящих сил наполеоновских маршалов. Обстоятельства появления 7-го пехотного корпуса в древнем городе-крепости на Днепре были таковы.
Наполеон, питавший большие надежды на генеральную баталию у Смоленска, решил, переправившись с главными силами Великой армии на левый берег Днепра, перерезать русским армиям дорогу от Смоленска на Москву, окружить их и вынудить Барклая-де-Толли и Багратиона принять неизбежную в такой ситуации баталию. В битве, если бы она состоялась, император французов, конечно же, имел заметное превосходство в силах.
Задуманное Бонапартом сорвалось из-за упрямства его прославленного кавалерийского полководца маршала Иоахима Мюрата. Тот в наступлении столкнулся с отрядом генерал-майора Д.П. Неверовского, командира 27-й пехотной дивизии, посланного к городку Красному для «наблюдения» за южными подступами к Смоленску. Мюрат с самого начала боя встретил самое доблестное сопротивление русских. Но вместо того чтобы позволить пехоте маршала Мишеля Нея выйти вперед и разгромить каре пехоты противника артиллерийским огнем, Мюрат начал их атаки кавалерией. От этих наскоков проку оказалось мало.
Действия отряда Неверовского (потерявшего полторы тысячи человек и 7 орудий), его стойкость при отходе и позволили 7-му пехотному корпусу вернуться в Смоленск и занять там оборону. Туда же подошли и другие русские войска. Раевский, полки которого шли из Смоленска (находились в 12 километрах от города) к Катани, принял такое ответственное решение, чтобы прийти на помощь отряду Неверовского. Полковник М.Ф. Орлов, будущий зять Раевского, вспоминал:
«Ночью, на бегу, внушая каждому из подчиненных предугаданную им важность поручения, он достигает берегов Днепра. Переправа через реку, взятая на личную его ответственность, занятие на рассвете Смоленска и обширных его предместий против неприятеля, в десять раз его сильнейшего, доказывает, что он решился здесь умереть или оградить наши сообщения…»
В те часы к Смоленску подошел отряд генерал-майора Неверовского, вернее, остатки его доблестной 27-й пехотной дивизии. Денис Давыдов, участник Смоленского сражения, так описал ее приход к защитникам города:
«Я помню, какими глазами мы увидели эту дивизию, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом трудов и кровью чести! Каждый штык ее горел лучом бессмертия!..»
Наполеону пришлось менять план своих действий. Вместо того, чтобы перерезать противнику дорогу на Москву, он начал штурмовать крепостной Смоленск, ввязавшись в кровопролитные схватки, которые обернулись для Великой армии большими людскими потерями.
Организовывать оборону Смоленска генерал-лейтенанту Н.Н. Раевскому пришлось лично. На помощь местных властей уповать он не мог, поскольку гражданский губернатор барон К.И. Аш накануне покинул город со всеми подведомственными ему чинами. Подготовка к отражению штурма города закончилась только к рассвету. Николай Николаевич вспоминал:
«В ожидании дела я хотел уснуть, но признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную на коне, не мог сомкнуть глаз: столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения котораго столь многое, или, лучше сказать, вся война зависела».
4 августа император Наполеон с главными силами подступил к Смоленску, отбросив на подступах к городу 4-й кавалерийский корпус генерал-майора графа К.К. Сиверса, преградивший ему дорогу. Русская конница, отойдя, стала «наблюдать» за неприятелем у Московской дороги.
Французы атаковали войска Раевского (15 тысяч человек при 76 орудиях), но взять с ходу город не смогли. Они натолкнулись на стойкую защиту русских Королевского бастиона, Красненского, Мстиславского, Рославльского и Никольского предместий. На крепостных стенах расположились стрелки Виленского пехотного полка и несколько сот выздоравливающих солдат из местных госпиталей. Мост через Днепр прикрыл Симбирский пехотный полк. Таким образом, Раевский организовал, по сути дела, круговую оборону города-крепости.
В первый день защиты Смоленска корпусом Н.Н. Раевского наполеоновцам пришлось впервые столкнуться с проявлением «народной войны» на русской земле. Когда корпус Раевского стал размещаться по периметру Смоленского Кремля и устраиваться на позиции, армейцам большую помощь оказали смоленские ополченцы. К тому времени к губернской столице сошлись ратники государственного ополчения из глубинных уездов Смоленщины. Тысячи плохо вооруженных мужиков приняли участие и в первый день боев. Одушевленные патриотизмом, они дрались за родную землю отчаянно.
Маршал Мишель Ней начал штурм города силами своего 3-го корпуса в 9 часов утра после прибытия к Смоленску императора Наполеона. Вперед при поддержке артиллерийского огня пошли три атакующие колонны. Одну из них «храбрейший из храбрых» Ней повел лично. Французы дважды врывались на Королевский бастион и дважды выбивались оттуда штыками.
После второй такой неудачи маршал Ней прекратил атаки, но артиллерийские дуэли и ружейная перестрелка не прекращались. К стенам города выдвинулась французская гвардейская артиллерия, «и столько близко, что артиллеристы обеих сторон могли различать черты друг друга. Канонада была ужасная». Вражеские батареи стали «бить стены города, поддерживая промежутки батарей стрелками».
Наполеон потом вспоминал штурм русского города на Днепре в таких словах: «Два раза храбрые войска Нея достигали контръ-эскарпа цитадели и два раза, неподдержанныя свежими войсками, были оттесняемы удачно направленными Русскими резервами».
У моста через Днепр произошла стычка русских улан и казаков-донцов с польской легкой кавалерийской бригадой. Под Смоленском Бонапарт «не жалел войска поляков». В 13 часов дня император Наполеон приказал отложить штурм города.
С началом Смоленского сражения 2-я Западная армия по приказу князя Багратиона форсированным маршем пошла к городу на помощь его защитникам. Вечером 4 августа она прибыла к Петербургскому предместью Смоленска. Подошедшая к нему 1-я Западная армия расположилась на правом берегу Днепра.
За ночь к утру следующего дня, 5 августа, войска генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского на занимаемых позициях сменил усиленный 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д.С. Дохтурова. 7-й пехотный корпус в составе походной колонны багратионовской армии продолжил отступление, на сей раз по прямой дороге на Москву…
Один из самых авторитетных отечественных мемуаристов А.П. Ермолов в своих «Записках» с искренним уважением достоинств большого военачальника, вставшего на пути через Смоленск перед Наполеоном Бонапартом, отзывается о «смоленском деле» корпусного командира Н.Н. Раевского в таких словах:
«4-го числа июля генерал-лейтенант Раевский с одним своим корпусом и 27-й дивизией дрался в продолжение целого дня и не только защитил город, но и, занявши предместья, не допустил овладеть ими, при всех усилиях превосходного в числе неприятеля, при возможной со стороны его предприимчивости.
Немногие из генералов решились бы на то, что Раевскому не казалось исполнить трудным. Могло казаться удобнейшим, уступя Смоленск, защищать переправу через Днепр, ибо армии не могли в скором времени прийти на помощь. Защищаясь в крепости, надобно было разместить артиллерию по бастионам и, в случае отступления, опасаясь потерять ее, имея к выходу одни ворота.
Силы неприятеля, очевидно, умножились, но он (Наполеон. – А.Ш.) не знал положения в городе и окрестностей и продолжал бесплодные усилия по большой дороге от Красного против Малаховских ворот. Если бы обратился он к левому флангу крепости, прилежавшему к реке, и, взяв продолжение стены, учредил сильную против моста батарею, Раевский нашелся бы в затруднении действовать большими силами, препятствуемый теснотою улиц, и войска подверглись бы ужасному истреблению артиллерии.
Поздно вечером прибыла 2-я армия, но прежде ночи пришла 1-я армия, и обе расположились на правом берегу Днепра. Раевский до того не допустил овладеть ни одною частью предместий, не потерял ни одного шагу…»
Оборону города-крепости Смоленска историки склонны считать срывом стратегического замысла императора французов. Сам же Наполеон описал те события на берегах Днепра, будучи уже в ссылке на острове Святой Елены, так:
«Обошел левый фланг русской армии, переправился через Днепр и устремился на Смоленск, куда прибыл 24 часами прежде, чем русская армия, поспешно отступавшая. 15-тысячная дивизия русских (корпус Н.Н. Раевского. – А.Ш.), случайно оказавшаяся в Смоленске, имела счастье защищать его в течение дня, что дало время для прибытия Барклая на следующий день.
Если бы французская армия внезапно захватила Смоленск, она перешла бы через Днепр и атаковала бы несоединенную и находящуюся в беспорядке русскую армию. Этот большой удар не удался…»
Смоленское дело 4 и 5 августа стало широко известно не только в России. Главнокомандующий 2-й Западной армией князь Багратион в письме московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину так высказался о Николае Николаевиче, герое боя у Салтановки и защиты города Смоленска:
«Я обязан многим генералу Раевскому, он, командуя корпусом, дрался храбро…»
…На поле Бородинской битвы 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского вышел в своем боевом, пусть и неполном, составе. Две его дивизии встали в первую линию кутузовской армии и познали весь «смертельный зной» дня 26 августа.
26-й пехотной дивизией, прославившей себя под Салтановкой и Смоленском, командовал генерал-майор И.Ф. Паскевич. Она состояла по штату из: Ладожского, Полтавского, Нижегородского и Орловского пехотных, 5-го и 42-го егерских полков. В состав дивизионной артиллерии входили 26-я батарейная и 47-я легкая роты.
12-я пехотная дивизия генерал-майора Васильчикова тоже состояла из шести полков. Это были Нарвский, Смоленский, Новоингерманландский и Алексопольский пехотные, 6-й и 41-й егерские полки.
Корпус был поставлен в центр русской позиции, защищая укрепленную в фортификационном отношении Курганную высоту (более известную в отечественной истории как Батарея Раевского) и часть фронта южнее ее. Главнокомандующий М.И. Голенищев-Кутузов в донесении императору Александру I указывал:
«…К сей деревне (Семеновской) примыкало левое крыло нашей армии, и от оной простиралась линия из полков 7-го корпуса под командою генерал-лейтенанта Раевского в направлении к кургану, в середине армии находящемуся и накануне укрепленному. К правой стороне кургана примыкал 6-й корпус под командою генерала от инфантерии Дохтурова левым своим крылом».
После окончания ожесточенной схватки за Семеновские (Багратионовские) флеши император Наполеон сосредоточил атакующий удар именно по этой ключевой точке позиции противника. Не случайно Курганную высоту французы называли не иначе, как Большой редут.
По наполеоновской диспозиции на сражение 26 августа на него наступали войска вице-короля Итальянского принца Евгения Богарне. Ему удалось усилиями пехотных дивизий генералов Морана и Брусье, имея в ближнем резерве итальянскую гвардию, дивизию генерала Жерара и кавалерию генерала Груши, взять высоту, выбив из ее прикрытия 26-ю пехотную дивизию 7-го корпуса. Многие участники сражения в своих мемуарах сравнивают борьбу за Батарею Раевского с борьбой за Багратионовские флеши. Один из таких мемуаристов, А.П. Ермолов вспоминал:
«…Высота, важная по положению своему и лично защищаемая генерал-лейтенантом Раевским, испытывала сильнейшие нападения, 18 действующих орудий с трудом уже противились почти вчетверо превосходящей артиллерии. Неприятель уже дерзнул приблизиться на картечный выстрел.
Бесстрашный Раевский не взирал на слабое прикрытие батареи, на грозящую ей опасность, но истощились, наконец, снаряды его артиллерии, и хотя стоящие по сторонам батареи еще охраняли ее, но такое состояние долго не могло продлиться…»
Ермолов словно предвидел, что накал сражения должен неизбежно переместиться с левого фланга, от деревни Семеновской к Курганной высоте. Предчувствовал это и князь Багратион, чья 2-я Западная армия с рассвета вела кровавую схватку за флеши. Участник битвы С.И. Маевский свидетельствовал:
«…Посреди этого ужаса и смерти Багратион послал меня к Раевскому посмотреть, что у него делается? Раевский взвел меня на высоту батареи, которая в отношении к полю было то же, что бельведер в отношении к городу. Сто орудий засыпали ее. Раевский с торжествующей миной сказал мне:
«Скажи князю – вот что у нас делается!»
Пролетая пространство более 2-х верст, я оглушен был на лету бомбой до того, что более двух часов не мог просверлить ушей и сомкнуть мой рот: так удар был силен!..»
О схватке за Большой редут мемуаристами, исследователями и историками за почти два столетия написано много. Но, думается, в этой книге о полководцах и героях Отечественной войны 1812 года следует дать слово командиру того корпуса русской армии, который защищал Курганную высоту. Ведь не случайно же она была названа благодарными потомками Батареей Раевского. В «Записках» самого Николая Николаевича, впрочем, о дне Бородина сказано не так уж и много:
«…Немного занимательного могу я сказать относительно действий моих в сей кровавой битве. Я имел в моем распоряжении 16 батальонов, ибо два из моих полков, под командой графа Воронцова, как мне помнится, были посланы в лес, а два другие, как я выше сказал, отправлены были вовнутрь России для укомплектования.
Отряд мой поставлен был в две линии: правое крыло опиралось на недоконченный редут, который после сохранил мое имя, а левое – по направлению к деревне Семеновское. Напрасно говорит генерал Бутурлин, что конница меня поддерживала: первая моя линия стояла в овраге, а вторая – по отлогости холма, на вершине коего находился корпус генерала Дохтурова. В редуте моем было место только для артиллерии, позади коей начинался овраг, означенный на карте, и в коем стояла моя первая линия.
Получив, по собственной моей неосторожности, за несколько дней перед сражением сильную рану в икру ноги штыком от ружья, лежавшего на телеге, я едва только в день битвы мог быть верхом, и то с несносной болью, которая принудила меня сойти наконец с лошади и стоять пешим в редуте.
Князь Багратион предуведомил меня, что он будет брать подкрепления из второй моей линии, и вместо некоторой части оной взял при начале дела почти всю линию.
Видя, что первая моя линия, оставшись без подпоры, не может противостоять с успехом неприятелю в растянутом построении, я свернул оную в колонны, не выводя из оврага, дабы деятельнее защищать редут с помощью противодвижений. Она расположена была следующим образом: 4 батальона 12-й дивизии под командой генерала Васильчикова поставил я на левом и 4 батальона 26-й дивизии под командой генерала Паскевича – на правом крыле, с повелением, в случае атаки редута неприятелем, идти и ударить на него с обоих флангов. Вскоре потом подошли ко мне два батальона 19-го егерского полка под командой генерала Вуича, кои поместил я в том же овраге позади редута.
Ссылаюсь в этом на реляцию, поданную мною после сражения, и хотя за неимением документов я пишу теперь на память, однако же не страшусь противоречия самому себе, ибо всегда говорил истину.
С самого утра увидел я колонны неприятельской пехоты против нашего центра, сливавшиеся в огромную массу, которая, пришед потом в движение, отделила сильную часть от себя, направившуюся к моему редуту. Колонна сия шла ко мне косвенно, и сражение завязалось спустя три четверти часа после атаки, направленной против князя Багратиона.
В эту-то минуту генерал Коновницын приглашал меня в Семеновское по случаю полученной князем Багратионом раны. Я отвечал ему, что не могу отлучиться, не отразив прежде атаки, направленной против меня, и просил его действовать до прибытия моего сообразно с обстоятельствами, прибавив, что не замедлю явиться к нему в Семеновское. Действительно, это была решительная минута, в которую я ни под каким предлогом не мог оставить моего поста.
При приближении неприятеля на выстрел моих орудий пальба началась, и дым закрыл от нас неприятеля, так что мы не могли бы видеть ни расстройства, ни успехов его. После вторых выстрелов я услышал голос одного офицера, находившегося при мне на ординарцах и стоявшего от меня недалеко влево; он кричал:
«Ваше превосходительство, спасайтесь!»
Я оборотился и увидел шагах в пятнадцати от меня французских гренадеров, кои со штыками вперед вбегали в мой редут. С трудом пробрался я к левому моему крылу, стоявшему в овраге, где вскочил на лошадь, и, въехав на противоположные высоты, увидел, как генералы Васильчиков и Паскевич, вследствие данных мною повелений, устремились на неприятеля в одно время, как генералы Ермолов и граф Кутайсов, прибывшие в сию минуту и принявшие начальство над батальонами 19-го егерского полка, ударили и совершенно разбили голову сей колонны, которая была уже в редуте.
Атакованная вдруг с обоих флангов и прямо, французская колонна была опрокинута и преследуема до самого оврага, лесом покрытого и впереди линии находящегося. Таким образом, колонна сия понесла совершенное поражение, и командующий ею генерал Бнами, покрытый ранами, взят был в плен. С нашей стороны граф Кутайсов убит, а Ермолов получил в шею сильную контузию. Я полагаю, что неприятель сам причиною своей неудачи, не устроя резерва для подпоры колонны, шедшей на приступ.
Никогда не только Корф, ниже один кавалерист, не помогал пехоте в сем успехе: это погрешность в истории Бутурлина. После сего успеха я приказал привести на батарее все в прежний порядок, а сам отправился в Семеновское, где нашел Коновницына, Сен-При и генерала Дохтурова, заступившего место князя Багратиона. Сен-При получил сильную контузию в грудь в то время, когда князь Багратион был ранен.
Не имея там никакого дела, я возвратился в мой редут; но застал в нем уже егерей под командой генерала Лихачева. Корпус мой так был рассеян, что даже после окончания битвы я едва мог собрать 700 человек. На другой день я имел также не более 1500. Вследствие сего корпус в другой раз был укомплектован; но тогда нечем уже было действовать.
Я был возле Барклая в то время, когда пьяные неприятельские кирасиры скакали между нашими каре без пользы и без цели, прогоняемые ружейным огнем. Они то скрывались в овраг, то снова появлялись возле каре. Вообще натиски неприятельской кавалерии были в сей день весьма нерешительны.
С самого прибытия князя Кутузова в армию я не мог явиться к нему за раной в ноге, о коей упоминал выше; будучи же теперь свободным и без команды, я к нему отправился. В это время позиции наши были еще за нами; огонь неприятельский начал ослабевать, но артиллерия наша нуждалась в зарядах. С сими известиями я прибыл к фельдмаршалу.
Он принял меня ласковее обыкновенного, потому что за минуту до меня кто-то представил ему дела наши весьма с дурной стороны. Надобно сказать, что, быв еще гвардии поручиком, я начал военную мою службу в турецкую кампанию под начальством фельдмаршала князя Потемкина и находился при особе Кутузова, о чем он всегда вспоминал благосклонно и, во всяком случае, оказывал мне особое благорасположение. Он сказал мне:
«Итак, вы думаете, что мы не должны отступать».
Я отвечал ему, что, напротив, мне кажется, нам должно атаковать завтра неприятеля: ибо в делах нерешенных упорнейший всегда остается победителем. Это было не хвастовство с моей стороны; может быть, я обманывался, но я именно так думал во время сего разговора.
Князь Кутузов тогда же, в присутствии его высочества герцога Александра Вюртембергского, начал диктовать адъютанту своему Кайсарову план завтрашней атаки, а мне приказал немедленно пересказать об этом изустно генералу Дохтурову. Я бросился выполнять сие повеление в намерении, сверх того, известить об этом и все наши линии, зная совершенно, какое действие произведет известие сие на дух войск наших.
Проезжая к левому флангу армии, я видел генерала Васильчикова с Литовским гвардейским полком в упорном бою с неприятелем. Сей полк особенно отличился в сем случае. Генерал Васильчиков, не имевший никакого дела на правом, перешел на левое крыло, где была тогда самая жаркая битва. Извещая о сей, может быть, неизвестной черте его рвения и храбрости, я руководствуюсь единой истиной…»
Таковы воспоминания Раевского о дне Бородина. Он не делает в них акцента на то, что после взятия французами Семеновских (Багратионовских) флешей вся ярость сражения перенеслась на Курганную высоту. Зато об этом пишет главнокомандующий Главной русской армией в донесении императору Александру I:
«Наполеон… повернулся влево к нашему центру… В сем положении наш центр и все вышеупомянутые резервы были подвержены сильному неприятельскому огню: все его батареи обратили действие свое на курган, построенный накануне и защищаемый 18-ю батарейными орудиями, подкрепленными всею 26-ю дивизиею под начальством генерал-лейтенанта Раевского.
Избежать сего было невозможно, ибо неприятель усиливался ежеминутно противу сего пункта, важнейшего во всей позиции, а вскоре после того большими силами пошел на центр наш под прикрытием своей артиллерии густыми колоннами, атаковал курганную батарею, успел овладеть оною и опрокинуть 26-ю дивизию, которая не могла противустоять превосходнейшим силам неприятеля…»
Французы напрасно ликовали на взятом ими Большом редуте. Генерал-майор А.П. Ермолов, начальник штаба 1-й Западной армии, оказался не только свидетелем начала схватки за Курганную высоту, но и тем человеком, который бесстрашно повел батальон пехотинцев-уфимцев, и расстроенные было полки 7-го пехотного корпуса на отбитие Курганной батареи. Ермолов так описал тот «знаковый» эпизод Бородинской битвы:
«Кутузов дал повеление 2-му и 4-му корпусам идти поспешнее на вспоможение левому флангу. Мне препоручил отправиться к артиллерии того фланга и привести ее в надлежащее устройство…
Проезжая неподалеку высоты генерал-лейтенанта Раевского, увидел я, что она была уже во власти неприятеля, батарея на оном взята им, бегущая наша пехота была сильно преследуема!
Важность пункта сего была ощутительная для каждого, и мне натвердили об оной; я бросился к 6-му корпусу, самому ближайшему к высоте, приказал 3-му батальону Уфимского пехотного полка идти быстро вперед, им остановил бегущих наших стрелков и отступающие в расстройстве егерские 18, 19 и 40-й полки.
Неприятель не мог употребить захваченной артиллерии, ибо при оной не было зарядов, но по обеим сторонам взятой им батареи подвезены были орудия, и командуемые мною полки осыпаемы были картечью; три конные (артиллерийские) роты, сопровождавшие меня, остановились на левом моем фланге и, отвлекая на себя огонь неприятеля, облегчили мне доступ к высоте, которую я взял не более как в десять минут.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.