МАТЮШЕНСКИЙ — ПЕТРОВ — ЧЕРЕМУХИН
МАТЮШЕНСКИЙ — ПЕТРОВ — ЧЕРЕМУХИН
Что же происходило в декабре в гапоновской организации?
На первый взгляд все шло своим чередом. Отделы — Петербургский, Невский, Нарвский — открывались заново, начиналась какая-то работа. Были и деньги. Матюшенский объявил, что некий купец-филантроп из Баку (напомним, раньше Матюшенский там жил) решил пожертвовать на рабочее дело десять тысяч рублей. От его имени Матюшенский внес в кассу первые три тысячи. По словам Александра Ивановича, купец будет давать деньги постепенно, так как сам он уже стар, над ним учреждена опека, и потому делать он это может лишь постепенно и осторожно. Действительно, через некоторое время «купец» дал еще столько же. (Эта версия — про бакинского купца — была согласована с Гапоном.)
Однако организацию, в отсутствие лидера, стали сотрясать внутренние склоки. Как пишет Петров, «в некоторых районах действительно личности, даже группы, были фанатично настроены о Гапоне, и действовали на массу в этом духе, другая же часть была либо равнодушна к Гапону, либо шла против него; составлен был заговор, в который входили люди за разными целями: одни шли против самого Гапона, другие против состава комитета; последние хотели перетрясти комитет и постараться провести туда людей более лучшего направления, но Гапона признавали в полной его силе. Желающих обновить комитет было большинство; на одном собрании комитет раскололся, часть вышла из его состава, против Гапона, вышли незаметно и создали его отдельно, причем постановили не давать Гапону никаких полномочий и не признавать его как вождя, а считать его обыкновенным членом».
Судя по всему, именно Петров и его друзья (Григорьев, Черемухин) хотели «перетрясти комитет», интриговали против Варнашёва и Карелина. На борьбу за влияние в организации стали накладываться взаимные претензии из-за полученных в разное время (из кассы «Собрания» и лично от Гапона) денег.
И в этой ситуации Варнашёв совершает очень странный поступок.
В середине декабря, во время собрания правления, он начал финансовый отчет следующими словами:
«Товарищи, у нас было денег своих 4000 р., и Гапон дал 1000 р., которые получил от Витте…»
Никто сперва не отреагировал — видимо, не осознав сказанное. Никто, кроме Петрова, который «потребовал ответа, какие 1000 р. получены от Витте и за что и кто уполномочивал получать, и почему до сего времени не объяснили комитету?». Его поддержал Черемухин — «бледный как полотно, с блуждающими глазами».
(Судя по всему, Петров давно искал повода, чтобы вцепиться в загривок своим конкурентам в «Собрании». А Черемухин был, видимо, очень эмоциональным, неуравновешенным молодым человеком. По крайней мере, дальнейшее косвенно об этом свидетельствует. Судьба его была трудной; из двадцати четырех лет жизни шесть он провел за решеткой — вроде бы «за рабочее дело», но такой срок, да еще несовершеннолетнему могли дать только за человекоубийство. Все это стоит держать в уме.)
Теперь уже «все кричали и требовали разъяснения».
Кузин объяснил, что деньги были даны Гапону на дорогу за границу, Гапон же нашел средства на дорогу в другом месте — а эти передал «Собранию». Варнашёв и Карелин подтвердили его слова. Петров ответил, что «Гапон не имел права брать деньги без разрешения центрального комитета». Варнашёв, Карелин и Кузин утверждали, что им было известно об этих деньгах, и настаивали опросить всех. Другие заявили, что ничего не знали и не знают. Наконец, несколько успокоившийся Черемухин предложил не разрушать из-за этой «ничтожной сделки» рабочего дела и клятвенно пообещать сохранить случившееся в тайне. Петров, в свою очередь, предложил обязать всех руководителей «Собрания» ничего впредь не предпринимать без согласия комитета. Тоже «клятвенно». Злоупотребляли эти рабочие люди патетикой. Гапоновская школа.
Но все-таки зачем Варнашёв это сделал? Захотел скомпрометировать и оттеснить Гапона… или создать повод для его срочного возвращения? (Телеграмма в Париж была отправлена, видимо, сразу же после собрания.) Варнашёв, возможно, понял, что Гапон что-то от него скрывает, и решил начать собственную игру. Разговор в полиции об известных Гапону революционных тайнах имел место именно в эти дни.
Итак, Гапон приезжает в Териоки — и через день или два вместе с Варнашёвым является к Матюшенскому и спрашивает, где остальные четыре тысячи бакинского купца (20 тысяч, вероятно, Гапон собирался оформить как-то иначе… или знал от Варнашёва, что Матюшенский говорил именно о десяти тысячах). Александр Иванович жмется и кряхтит, ссылаясь на подешевевшие казначейские билеты…
Гапон начинает подозревать неладное…
30-го в Териоках состоялось общее собрание организации. Было человек восемьдесят — по десять от каждого района. Гапон выступил с докладом-«исповедью» о своей жизни и работе за границей в течение года. Закончил он доклад так: «<…> Товарищи, я ошибся сначала, погорячился, и призывал вас к вооруженному восстанию, я сам теперь это считаю утопией, а потому прошу вас не слушать разных взвинченных голов, я все увидел и все знаю, нам следует удержать за собой завоеванное, убеждение, что если мы так поступим, то много выиграем, теперь судите меня, как хотите». Затем был поставлен вопрос о статусе Гапона в «Собрании». При обсуждении его Георгий Аполлонович вышел в соседнюю комнату. Голоса разделились, дискуссия была бурной. Наконец Гапона попросили вернуться.
«Гапон выступил на средину и несколькими словами победил всех. „Товарищи, сказал он, я вижу у вас многие сомневаются во мне и говорят о диктаторстве моем. Разве я был у вас диктатором?“ (посыпались голоса — нет, не был). „А если нет, я у вас и не прошу большего, дайте мне только прежнее полномочие“. — „Даем, даем“, — посыпались голоса. Председатель поставил на баллотировку, большинством голосов Гапона сделали хозяином союза».
Еще один вопрос касался годовщины 9 января. Решили отметить тихо, панихидами.
И — когда всё уже было обсуждено и решено — Гапон спросил:
— А где Матюшенский?
Послали за Матюшенским в город и не нашли его. Оказалось, что он уехал в неизвестном направлении.
Наконец, Варнашёв добился своего (если он добивался именно этого): Гапон рассказал ему правду. Как официальный председатель «Собрания» Николай Михайлович отправился в Министерство промышленности и торговли узнавать, были ли выданы Матюшенскому деньги и сколько. Ему были предъявлены расписки на все 30 тысяч. С этими расписками Мануйлов вместе с Варнашёвым явился в дом 3 по Владимирской улице, в правление «Собрания». Там был Гапон, который таким образом «раскрылся» перед властями.
Гапон тут же собрал «комитет» (руководство «Собрания») и уже без экивоков изложил всю историю с тридцатью тысячами Витте, прибавив, что в свое время «все опубликует» — стесняться и бояться нечего, «это деньги народные». Затем Гапон предложил избрать комитет для поиска денег в составе Варнашёва, Кузина, Усанова и Короленко. Кандидатура Черемухина была им отклонена; из-за этого произошел скандал. Гапон назвал истеричного «бунтовщика» шпионом, хлопнул дверью, потом вернулся, извинялся.
Это произошло 6 или 7 января.
Петров, как он потом утверждал, отсутствовал на собрании по болезни. Узнав от Кузина о тридцати тысячах и о бегстве Матюшенского, он имел личный разговор с Гапоном, который предложил ему взяться за поиски Матюшенского, предлагая премию не то три, не то пять тысяч из спасенных денег.
По его собственным словам, Николай Петров сразу же решил «разоблачить» Гапона. Но ему не удается внятно объяснить, почему он ждал три недели (его разговор с Кузиным имел место, по его словам, сразу же после 9 января 1906 года) и обнародовал свои разоблачения только тогда, когда Матюшенский сам нашелся, и за деньгами послали не его, не Петрова.
Но об этом дальше. Пока что попытаемся разобраться с событиями конца декабря — начала января.
Послушаем теперь версию Матюшенского (из его исповеди, опубликованной в «Красном знамени»).
Тимирязев, утверждает Александр Иванович, действительно дал ему 24 декабря (как раз в день, когда Гапон ступил на российскую землю) последний и самый большой «транш» — 23 тысячи рублей, но вовсе не для гапоновцев. Тридцать тысяч, объяснил министр, выделены на пропаганду среди рабочих. Гапоновским организациям и семи тысяч хватит. А остальные «в вашем распоряжении, и отчета по ним я не требую» — истратьте, дескать, их на пропаганду ненасилия и гражданского мира среди рабочего класса (Матюшенский дальше называет такую пропаганду черносотенной) как и где вам будет угодно. Однако затем Тимирязеву сделали внушение, объяснив, что Матюшенский — опасный революционер, вот он и дал задний ход, сообщив Гапону и Варнашёву, что деньги предназначались для них.
Можно ли в подобное поверить? Можно ли поверить в то, что деньги, принадлежащие профсоюзу и изначально предназначенные для него, большие деньги, сопоставимые с бюджетом графтоновской авантюры, вдруг отдаются частному лицу, к тому же заведомо малоблагонадежному, на некую абстрактную «пропаганду»?
Но это только начало сюжета, изложенного в «Исповеди».
Матюшенский, действительно в душе пламенный революционер, решил использовать деньги для борьбы с правительством. Сначала он хотел закупить оружие в Финляндии (в одиночку! Что бы он с ним делал?). Это не вышло, и журналист решил отправиться вглубь России, связаться с сектантами и организовать мятеж, используя фигуру самозванца, лжецаря… Кого он намечал на эту роль, Матюшенский не уточняет. (Замысел явно списан из «Бесов» Достоевского, на что обращает внимание и редактор «Красного знамени» Амфитеатров.)
На самом деле все было гораздо проще. 23 тысячи (30–1 тысяча, «пожертвованная» Гапоном, — 3+3 тысячи от «бакинского купца») жгли карман несчастного журналюги. 700 рублей он сразу же проиграл в клубе, а с остальными отправился в Саратов с дамой сердца. Та написала подруге, жене журналиста Старцева — а тот сообщил о письме Гапону. Таким образом, Матюшенский нашелся сам. Это было 26 января.
Гапон послал в Саратов своих людей — Кузина (это понятно) и почему-то Черемухина, который было вышел у него из доверия, но, видимо, опять попал в фавор. Понимая, что без помощи полиции вырвать у Александра Ивановича деньги вряд ли удастся, Гапон обратился за помощью, однако не к официальным полицейским властям (с которыми у него к этому времени завязались новые, странные и запутанные отношения), а к Лопухину (который уже был губернатором Эстляндии). Тот частным образом связался с кем-то из своих бывших подчиненных.
Дальнейшее Матюшенский описывает так: Кузин и Черемухин являются к нему в сопровождении околоточного, пяти городовых и двух или трех агентов сыскного отделения (что-то многовато).
Следует такой разговор:
«— Что вам угодно?
— Мы ищем деньги.
— Какие?
— 23 тысячи.
— Они вам не принадлежат.
— Мы имеем полномочия от Тимирязева.
— Если вы имеете полномочия и права на эти деньги, то получите их в отделении государственного банка.
И я дал им расчетную книжку и чековую.
— Нам не выдадут. Вы должны написать чек.
— Не выдадут, значит, ни вы, ни Тимирязев не имеете доказательств ваших прав на эти деньги…»[57]
Матюшенского отвели в участок. Там его оставили наедине с Кузиным, и они якобы «договорились». Кузин, по словам Матюшенского, пообещал, что почти половину — 11 тысяч — ему потом вернут («Мы знаем, для чего вы взяли деньги и зачем приехали в Саратов»), Матюшенский подписал чек, Кузин написал письмо следователю. Матюшенского отпустили.
И вот Александр Иванович по-приятельски отправился на поезде из Саратова вместе с отнявшими у него свои деньги Кузиным и Черемухиным (поневоле приходит на ум другой Александр Иванович, Корейко, мирно едущий из Туркестана вместе с отобравшим у него миллион Остапом Бендером).
По дороге Кузин пересел на другой поезд — поехал навестить отца. Чек Матюшенского он на всякий случай забрал с собой. Но в деревне он, имея при себе чек на 22 с лишним тысячи рублей и крупную сумму наличными (больше 500 рублей), зачем-то занялся агитацией, его арестовали, деньги отняли, и Гапону снова пришлось идти к Лопухину.
Между тем Матюшенский, еще только подъезжая к столице, открыл свежий номер газеты «Русь» и прочитал в ней сенсационный разоблачительный материал, касающийся Гапона и его самого. Это было письмо Петрова. Озаглавлено оно было «Долой маски и неизвестность».
Письмо, неделю отлежавшее в газете (боялись!), увидело свет 8 февраля (все даты здесь и дальше по старому стилю). Это позволяет точно датировать саратовскую эпопею.
Письмо начиналось так:
«М. Г. Хочу донести до сведения товарищей рабочих и всего русского общества, почему я вышел из Центрального комитета и отказался от председательства 7-го отдела Невского района собрания русских фабрично-заводских рабочих, или гапоновской организации».
Дальше излагается уже известная нам история.
И завершение:
«…Положивши для этого дела 1 год 3 месяца жизни, я был предан этому делу душой и телом. Раненный 9 января, я принужден был скрываться за границей. Теперь открывший все темные дела Гапона. Моя честь и совесть не может спокойно выносить эту мерзость и темных дел Гапона. Я решил открыть эту загадочную личность для рабочих и для всего русского народа.
Обращаюсь ко всем товарищам рабочим и прошу посмотреть, какой наш вождь и на что он способен и как он обманывает нас. Товарищи-рабочие, возьмите в свои руки ваше дело и ведите его сами до конца! Не доверяйте одной личности и той, которая ничего общего с вами не имела, да и иметь не может! Гапон не может стать с вами за станок и за плуг, и поэтому его цели другие и темные для нас, а раз темные, то он нам не нужен и вреден освободительному движению. Я к русскому народу обращаюсь и прошу посмотреть, на что наше правительство бросает деньги».
Через два дня в той же газете был напечатан ответ центрального комитета «Собрания»:
«…Мы, рабочие, члены центрального организационного комитета, пока, до подробного освещения и изложения дела, заявляем:
1) Г. А. Гапон ничего не предпринимал без ведома организационного центрального комитета, по крайней мере, без ведома ядра этого комитета рабочих.
2) Деньги, в количестве 30 000 рублей, действительно были выданы в добровольное возмещение убытков, понесенных обществом со дня его закрытия после 9-го января 1905 года, выданы лицом, безусловно сочувствующим только честному рабочему движению. (Это Тимирязев, что ли, имеется в виду? — В. Ш.)
3) Деньги, в количестве 30 000 рублей, получил А. Матюшенский в отсутствии Гапона; из них пока им выдано рабочим семь тысяч; с остальными он скрылся; в данное время товарищ Петрова Черемухин вместе с Кузиным занимаются розыском его.
4) Ни одной копейки Г. А. Гапон из этих денег не брал себе, что мы и свидетельствуем честным словом рабочих. Равно как ни одна копейка из этих денег не была израсходована зря, как на нужды общества и его безработных членов. (Отчет о семи тысячах и других деньгах будет на днях напечатан.)».
Дальше следуют обвинения в адрес Петрова в растрате 900 рублей из кассы «Собрания» и сообщении о назначении «Собранием» «третейского суда» «между Г. А. Гапоном и организационным комитетом, с одной стороны, и Н. П. Петровым — с другой».
«Просим товарищей… не волноваться прежде времени и не придавать значения тому яду, который пущен предателем-товарищем, чтобы разрушить нашу организацию на радость некоторым недальновидным людям».
И под конец:
«Что же касается наглой клеветы относительно подкупом правительства нас и Г. А. Гапона — лучшим ответом является тот факт, что до сих пор, несмотря на все наши усилия и жертвы, собрания наши правительством закрыты, а Гапон — не амнистирован правительством и должен скрываться.
Мы глубоко убеждены, что когда разъяснится все дело, даже наши враги не осмелятся бросить камня как в нас, так и в Г. А. Гапона, которого везде во всех лагерях только поносят. Но не нам, рабочим, оставлять его теперь и топтать ногами того, кто из-за нас потерпел и терпит…»
Петров продолжал полемику длинным письмом, напечатанным в «Руси» 13 февраля. По каждому пункту он объяснялся, по своему обыкновению, многословно, путано и невнятно, но позиция его была гораздо более выигрышной, чем у его оппонентов.
«<…> Мне достаточно, товарищи, одного факта. Вы подтвердили, что деньги взяты (30 000 рублей). Понятно мне и всем честным людям русского общества, что я не солгал в первом письме; вы подтвердили то, что я открыл…»
На третейский суд он соглашался, но при условии, что суд этот будет состоять из посторонних, незаинтересованных лиц. Тоже разумно.
Тем временем правительство тоже сочло необходимым отозваться — в самой нелепой из возможных форм. В официальной газете «Русское государство» за 9 февраля появилось сообщение:
«В некоторых газетах появилось сообщение, будто граф Витте имел какие-то сношения с Гапоном и передавал ему более или менее значительные суммы. Граф Витте никаких дел с Гапоном не имел, денег ему на какое бы то дело не давал и никаких организаций при его посредничестве не предпринимал…»
Понятно, что «человек с лисьим хвостом» решил прежде всего спасти свою шкуру. Но, как ехидно заметила «Петербургская газета» (14 февраля), никто ведь и не предполагал, «что Гапон получал деньги непосредственно из рук графа Витте».
Неделю спустя (за это время пресса переваривала сенсацию) история приняла воистину трагический оборот.
Если понять, что? и как происходило с деньгами Витте, можно, сопоставив разные источники, то тут, пожалуй, перед нами открытый вопрос — как в знаменитом фильме «Ворота Расёмон».
Что же, просто выслушаем разные версии случившегося.
Официальное сообщение «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» («Русь», 21 февраля):
«Один из наших дорогих товарищей П. П. Черемухин (И. Ф. Сычев), не выдержав нападков в печати и обществе, не мог перенести грязи, выливаемой ушатом со всех сторон, покончил с собой выстрелом из револьвера. Жертва Н. Петрова и людей, за ним стоящих, нашел преждевременную смерть в расцвете сил, горя любовью к народу и святой правде. Он скончался в 12 часов ночи с 18 на 19-е февраля, свезенный товарищами в Обуховскую больницу, не приходя в сознание.
Происшествие случилось при следующих обстоятельствах: на собрании, происходившем вечером под председательством Г. А. Гапона, обсуждались вопросы о 30 тыс. руб. и о поступке бывшего товарища Н. Петрова. Когда дошла очередь до П. П. Черемухина, то он сказал:
— Товарищи! Достаточно мы много перенесли грязи, и больше терпеть нельзя. Надо выяснить сейчас или никогда! Быть может, товарищи могут подумать, что я получил 5 тыс. рублей за поездку, по выражению Н. Петрова, и пусть Георгий Аполлонович скажет: брал ли я хоть одну копейку или нет! Последовал ответ Георгия Аполлоновича: „Нет!“
Дальше он продолжал:
— Петров пишет в письме, что мы ездили с сыщиком, но это ложь! Я ездил с честным товарищем и выполнил честно долг обязанности перед товарищами. Где же правда? Правды нет на свете!
И, выхватив револьвер, воскликнул: вот свидетель моей честности!..
Последовали выстрелы. Мы не успели удержать товарища.
Утром того же дня. 18-го февраля, избранные от комитета товарищи: Петр Черемухин, Василий Смирнов и Константин Левин были у Н. Петрова, чтобы пригласить его в комитет для объяснения с товарищами о его поступке. Он ответил отказом, и тогда П. Черемухин сказал ему:
— Я заварю сегодня кашу, а ты, Петров, бери самую большую ложку и расхлебывай».
Петров:
«Я знал его решение за два дня. Он сидел со мной вдвоем, и мы долго с ним беседовали. Он порывами волновался и взял с меня честное слово, чтобы я оставил все услышанное от него в себе. Он начал с того, что он решил бесповоротно положить жизнь свою за честь. „Я решил, — говорил он, — у меня больше не осталось ничего в жизни, и я это сделаю“. Он говорил мне, что в моем разоблачительном письме брошена на меня тень, и он не может перенести этого. Далее он говорил, что своей смертью разоблачит всю грязь Гапона, и утверждал, что иначе подлость Гапона не разоблачишь. Я начал уговаривать его, доказывая бесполезность этого поступка. Просил его не обращать внимания на эту брошенную тень; я говорил ему, что я всю эту тень возьму на себя путем огласки в газетах, что я опрометчиво написал… Черемухин плакал и еле выговаривал слова. Говорил: „Нет, этого не надо, я тебя не виню и не обижаюсь на тебя. Но меня ничто не очистит от этого, все равно скажут, что я взял деньги 5000 рублей за Матюшенского“…
Я решил открыть это двум лицам, чтобы посоветоваться, и втроем решили, что лучше мне не быть на собрании, надеясь, что без меня все пройдет спокойно».
Письмо свидетелей при приеме депутации к Петрову от центрального комитета:
«…мы были приглашены Н. Петровым быть свидетелем его переговоров с депутацией от центрального комитета, в лице П. Черемухина, В. Смирнова, К. Левина…
В письме центрального комитета приведены слова Черемухина: „Я заварю сегодня кашу, а ты, Петров, бери самую большую ложку и расхлебывай“. Черемухин сказал не так. Он, убеждая Н. Петрова идти, говорил: „Ты, Петров, заварил кашу, и ты должен взять самую большую ложку и ее расхлебывать“».
Аркадий Петров, Алексей Аладин.
Случайный свидетель причины самоубийства Черемухина:
«Приехал я в Петербург на днях; ни с Петровым, ни с Черемухиным раньше знаком не был и познакомился совершенно случайно: я был свидетелем при посещении Н. Петрова депутации от комитета.
После разговора с Петровым Черемухин ушел раньше остальных двух членов депутации и зашел второй раз вечером, надеясь застать Петрова. Но Петрова не было, и мы с Черемухиным сидели и разговаривали часа полтора.
…Черемухин спросил меня:
— Скажите мне совершенно откровенно, не стесняясь, что думает обо мне Петров?
Я отвечал, что познакомился с Н. Петровым только накануне, толкуя об этом деле, и все время Н. Петров отзывался о нем, Черемухине, как о самом лучшем своем товарище, которому он доверяет больше всех.
О Гапоне Черемухин отозвался так:
— Это человек, для которого за коробок спичек погубить 1000 человек — ничего не значит. Я сегодня кончу это дело, — и он сказал мне, что намерен покончить с собой. Я начал доказывать ему, что это совершенно бесполезно, что он еще молод и может долго работать на поприще рабочего дела. Он ответил:
— Напрасно вы так думаете. Я не могу больше работать, потому что я не могу больше верить никому. Как я буду, например, хоть социал-демократом? Я постоянно буду думать: а может быть, Плеханов — тоже вроде Гапона? Никому я не верю! И жить мне больше не для чего…»[58]
Гапон в передаче Рутенберга:
«— Я произнес страстную речь. Напомнил кровь товарищей, убитых 9 января. Атмосфера сгустилась. Я чувствовал, что что-то сейчас должно случиться. Молния заблестит, гром грянет. А как раз после меня пришлось говорить Черемухину. Я же ему револьвер дал. Он парень честный, хороший. Он решил убить Петрова. В тот же вечер он мне сказал: „Решено“, т. е. что убьет его как изменника. Сидел он против меня на другом конце стола. Поднимается и вдруг заявляет: „Нет правды на земле!“— и трах — раз, два, три. Последнюю пулю прямо в лоб себе поставил и спустил. Здоровые парни около него сидели, но от неожиданности не успели помешать. Я бросился к нему. Рабочие меня обступили, схватили за руки и часа полтора упрашивали, чтобы я не убивал себя.
Гапон рассказывал с большим жаром и жестикуляцией.
Походив немного по комнате, добавил спокойно и смеясь:
— С чего они взяли, что я хотел себя убить?
Опять ходит и, став уже серьезным, продолжает:
— Полтора часа убеждали. Я заставил их поклясться (нахмурил брови) над телом товарища, что они всю жизнь будут служить рабочему делу. И только тогда сказал, что не наложу на себя руки. Да, трагическая была картина, Мартын».
Горький (письмо Кропоткину, 5(18)сентября 1913 года) [59]:
«Когда Петров возвращался в Россию с поручениями Гапона, этот авантюрист предложил Черемохину убить Петрова, после того, как последний исполнит поручения. Черемохин дал слово, — он сам рассказывал мне это за несколько дней до самоубийства. Черемохин — именно тот рабочий, который, узнав об истории с кражей 30 т[ысяч рублей] и о роли Гапона в ней, застрелился на глазах попа и своих товарищей».
Что можно сказать по этому поводу? Если Гапон действительно поручил Черемухину убить Петрова (или поощрительно отнесся к высказанному им намерению сделать это), это не только нравственно скверно, но прежде всего совершенно безумно в практическом смысле — особенно учитывая те обстоятельства, в которых Гапон и его организация оказались к февралю. Впрочем, и без того ответственность за трагедию прямо или косвенно лежит на Гапоне, запутавшемся в политических играх и впутавшем в них своих приверженцев. Он и ощущал свою вину — насколько он вообще был в состоянии это делать. Впрочем, о муках совести Гапона мы знаем от Мануйлова… который сам о совести имел представление скорее теоретическое.
Что касается Черемухина, то он-то в любом случае убивать Петрова, вероятно, не собирался. Оружие было нужно ему, чтобы свести счеты с жизнью. Но другие гапоновцы были настроены решительно. Некто Еслаух, например, в день похорон Черемухина (23 февраля) явился домой к Петрову, застал только его жену — и угрожал ей расправиться с ее мужем-предателем.
С другой стороны, в тот же день, когда погиб Черемухин, у Гапона в помещении центрального комитета в присутствии Стечькина и других состоялось бурное выяснение отношений с Алексеем Григорьевым, которого в конце концов силой вывел из здания сторож. Скандал из-за разоблачений Петрова случился в момент, когда дела в организации и так-то пошли хуже некуда — по внешним причинам. У гапоновцев было более чем достаточно причин для отчаяния — и для взаимного раздражения…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.