ДАЧА В ОЗЕРКАХ
ДАЧА В ОЗЕРКАХ
30 апреля 1906 года местные полицейские явились на дачу Звержинской в Озерках — по жалобе хозяйки, уже более месяца не получавшей платы и отчаявшейся найти съехавшего в неизвестном направлении съемщика, некоего Путилина. В последний раз съемщик появился на даче то ли 27-го, то ли 28-го, то ли 29 марта — дворник путался.
Одна из комнат оказалась заперта на висячий замок. Когда эту комнату вскрыли, глазам собравшихся предстала фигура сидящего на полу человека. Подойдя поближе, полицейские увидели уже начавший разлагаться труп мужчины, смуглого, темноволосого, с эспаньолкой, в черном пиджаке, коричневом жилете, цветной (а какого именно цвета?) сорочке. На шее его была петля из толстой бельевой веревки, другим концом привязанная к железной вешалке под потолком. На ногах валялось пальто с меховым воротником, рядом на полу — шапка, калоши, галстук. В кармане покойника обнаружили билет Финляндской железной дороги (туда и обратно) от 28 марта и визитную карточку. (Чью именно — не уточнялось.)
Дворнику показали фотографию пребывающего в розыске инженера Рутенберга. Тот подтвердил: да, точно Путилин.
Почему Рутенберг? С какой стати дворнику показали именно эту фотографию?
В последний раз Георгия Гапона видели как раз 28 марта. Он был оживлен (несмотря на инфлюэнцу) и полон планов. Два дня назад он зачитывал новый «манифест» и говорил о создании новой организации. Он жил с семьей (Уздалевой и сыном-младенцем) в Териоках, но постоянно бывал по делам в городе.
Через неделю, 5 апреля, Александра Константиновна Уздалева обратилась в полицию с заявлением об исчезновении своего гражданского мужа. По ее словам, она уже справлялась о Гапоне у знакомых, в том числе «у его новой любовницы», но и та ничего не знает.
В тот же день, как по сигналу, исчезновение Гапона начали бурно обсуждать газеты.
Первой тему подняло «Новое время». Постоянный автор с игривым псевдонимом «Маска» сообщал:
«Среди рабочих, близких „герою 9-го января“, большое смятение… По слухам, 28-го марта в Озерках должно было произойти очень серьезное собрание социалистов-революционеров, на котором должен был присутствовать Гапон. Присутствовал ли он на этом собрании?»
Внимание, прозвучало слово «Озерки»! За двадцать пять дней до обнаружения тела!
Дальше «Маска» сообщает, что накануне к Гапону приходила некая дама, пожелавшая сохранить полное инкогнито, и сообщила, что на Гапона готовится покушение со стороны «черносотенных организаций».
Потом вдруг меняет тему и начинает толковать о том, что недавние неприятные эпизоды (история с полицейскими деньгами и Матюшенским, самоубийство Черемухина… до всего этого у нас еще дойдет речь) очень тягостно сказались на настроении исчезнувшего Георгия Аполлоновича. Будто бы он при недавней встрече говорил «мне» («Маске»?):
«Дело так запуталось, что хоть кончай жизнь самоубийством, но ведь самоубийство — проявление малодушия, а у меня характера достаточно… Нет, надо бороться до конца… Что бы ни делали, ни писали против меня, я еще исполню свою роль. Есть люди, может быть, маленькие, ничтожные, на которых возложена миссия… Я вот такой маленький, может быть, что-нибудь сделаю….»
Стоп. А что же это за «Маска», опередившая всех газетчиков, так изобретательно направляющая внимание читателя то по одному следу, то по другому? С кем это Гапон делился якобы своими душевными муками и даже мыслями о самоубийстве?
Что ж, познакомимся, человек примечательный. Иван Федорович Манасевич-Мануйлов — личность яркая… и отчасти загадочная.
По одним сведениям, Иван Федорович родился в семье киевского чиновника-выкреста Манасевича, впоследствии за мошенничество сосланного в Сибирь и там умершего; мальчика усыновил купец Мануйлов. По другим — матерью мальчика была некая мещанка по фамилии Мовшон, а отцом — старый князь Петр Мещерский.
Началом карьеры он был обязан князю Владимиру Петровичу Мещерскому, который якобы приходился ему единокровным братом. Впрочем, редактор «Гражданина» вообще охотно покровительствовал симпатичным молодым людям, которых он называл своими «духовными сыновьями». Мануйлов (у которого потом были еще «духовные отцы» такого же сорта) служил в главном дворцовом управлении, по ведомствам человеколюбивых обществ и иностранных вероисповеданий, в свободное время баловался журналистикой — а притом состоял на негласной службе еще в некотором учреждении. По этой линии он был командирован в Париж в качестве агента влияния в тамошней прессе. Накануне убийства Плеве он создал в Европе целую сеть слежки за революционной эмиграцией. В дни Русско-японской войны он стал одним из руководителей российской контрразведки — это была вершина его карьеры. В 1905–1906 годах он — чиновник для особых поручений при Витте, а притом еще видное лицо то ли в охранке, то ли в параллельных спецслужбах. В апреле 1906 года он вынужден подать в отставку, но продолжает какие-то служебные «занятия» по меньшей мере до сентября. Три года спустя он был пойман на мошенничестве — как один из его предполагаемых отцов, Манасевич, но, конечно, на несравнимо более крупном. Судя по всему, Мануйлов, выдавая себя за по-прежнему важное лицо в полицейских «сферах», шантажировал коммерсантов и выманивал у них деньги. Маячил суд, но всё обошлось: дело было закрыто. Последующая жизнь Мануйлова (до расстрела в ЧК в 1918 году) представляла собой такое же чередование взлетов и скандальных падений. Манасевича-Мануйлова называли русским Рокамболем. Конечно, это был прожженный авантюрист — но куда более высокого полета, чем, к примеру, Матюшенский.
Сейчас у нас на дворе весна 1906 года. Статус Мануйлова зыбок. Он то ли еще на службе, то ли уже нет. И вот он занимается «сливом» в газету противоречивых слухов. Зачем? И по собственной ли инициативе?
На следующий день бульварная «Петербургская газета» огорошивает читателей сенсацией: Гапон жив, здоров и живет в Петербурге, с некой хорошенькой барышней лет двадцати двух, «жгучей брюнеткой еврейского типа», по адресу: Владимирская улица, дом 3, квартира 17.
Самое главное в любой газетной «утке» — называть точные цифры! Впрочем, номер дома не случаен. Там с осени 1905 года находилось правление возрожденного «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Петербурга».
В том же номере газеты — уж откровенно мерзкая статеечка под названием «Гапон и женщины»:
«Где Гапон, там и женщины. Если посмотреть его собственную автобиографию, то от начала до конца идут женщины и женщины. Они решают его судьбу; они толкают его на путь революции, они его толкнули в духовную академию, они ему составили протекцию в Петербурге, они его заставили нарушить священнический обет о безбрачии, они и теперь выплывают, по его исчезновении. И, как всегда у этого человека, не одна, а две в одно и то же время…»
Дальше автор рассказывает, что у него есть некий похабный «акафист», высмеивающий, как можно понять, какие-то любовные похождения Гапона в Крыму в 1899 году.
Еще днем позже, 7 апреля, газета «Двадцатый век» помещает интервью с Дмитрием Кузиным.
«То, что напечатано в „Новом времени“, несколько неверно…» — сообщает соратник Гапона. Да, действительно, одна женщина предупреждала о покушении на Гапона, которое готовят черносотенцы, но не самого Георгия Аполлоновича, а главу одного из районных отделов его организации. Эта женщина была служанкой некой маркизы (sic!) и подслушала разговоры ее гостей. Гапон большого значения предупреждению не придал.
28-го Гапон заходил к Кузину в три часа дня, но обедать не остался — у него было свидание за городом.
Самоубийство? Нет, в это Кузин не верил. Глава петербургских рабочих «не кончил бы с собой так — ну с эффектом, а то бессмысленно…». И о семье предварительно позаботился бы. Да и «нет смысла, дела шли все лучше и лучше».
Что же случилось?
«Сначала я подозревал, что партии могли его убить… Социал-демократы были злы на него… Но теперь я отрешился от этой мысли… Сейчас я предполагаю более простое. Свидание, на которое он шел, было накрыто полицией, и ему пришлось просто-напросто скрыться».
Еще Кузин упоминает, что в течение нескольких дней перед исчезновением Гапон неоднократно встречался с неким подозрительным седобородым стариком. Детективный сюжет становится все разветвленнее.
13 апреля «Новое время» сообщает: «…Труп Гапона обнаружен в помойной яме во дворе дома мещанина Полотнова в посаде Колпино с трещинами на черепе от ударов тяжелым предметом». Информация не подтверждается: труп, как выясняет полиция, принадлежит крестьянину Бежецкого уезда Тверской губернии Ивану Евстигнееву, работавшему в Колпине угольщиком и пропавшему в ноябре 1905 года.
Наконец, 15-го в «Новом времени» появляются сенсационные сведения — со ссылкой на венскую газету «N. Fr. Presse», которая, в свою очередь, ссылается на английскую «Manchester Guardian»: «В четверг 10 апреля о. Гапон тайно повешен четырьмя революционерами, принадлежащими к рабочим классам». Причина: Гапон «удостоверился, что эсеры ему не доверяют, решил сделать „карьеру“ по-другому и стал агентом тайной полиции. Гапон был настолько неосторожен, что предложил другому революционеру также поступить на службу в полицию».
На следующий день все в том же «Новом времени» — новая статья «Маски», состоящая из двух частей. Первая начинается так:
«— Отец Гапон убит, теперь для нас это вполне ясно! — с грустью и со слезами на глазах сказал мне один рабочий, близкий человек „герою 9 января“. — 27 марта Гапон послал одного из своих приверженцев, — продолжает мой собеседник, — на Кирочную, д. 12, где он и должен был увидеться с некоей г-жой Гольдштейн. Этому свиданию Гапон придавал большое значение и, отправляя своего друга, неоднократно твердил: „Смотри, не забудь пароль, а то она не станет говорить с тобой“. Рабочий должен был сказать: „Пять звезд“. И действительно, войдя в квартиру, он встретил очень приветливую даму, которая, услышав условное слово, заметила: „Хорошо… Я исполню свою миссию“. Сказав это, она исчезла, оставив рабочего ожидать. Прошло двадцать пять минут… Раздался звонок, и вернулась г-жа Гольдштейн. „Дома нет, — несколько взволнованно заявила она рабочему. — Я ответа дать не могу“. В это время снова раздался звонок, и в прихожую вошла толстая, румяная, еврейского типа женщина, которую рабочий сейчас же узнал, так как не раз ее встречал у Гапона. Госпожа Гольдштейн отвела ее в сторону и, переговорив с ней, сказала рабочему: „Передайте тому, кто вас послал, что он ответ знает, так как мы с ним уже видались…“».
Следует запутанная история дальнейшего общения рабочего с двумя загадочными дамами, от которых Гапону что-то было надо… Создается впечатление, что весь этот рассказ призван как-то сбить читателя с толку или притупить его бдительность перед настоящим сообщением. (Впрочем, какая-то Елена Семеновна Гольдштейн, Бильдштейн или Бельштейн, двадцати трех лет, дочь екатеринбургского купца, слушательница сельскохозяйственных курсов, проживающая по данному адресу, упоминается в полицейском отчете — однако «никаких сведений о Бельштейн и ее отношении к Гапону в Отделении не имеется»; она ли та любовница, к которой ходила искать своего пропащего мужа несчастная Саша, вообще любовница ли, только ли любовница или тут — какой-то оборванный, неизвестный нам политический сюжет, — так и неизвестно.)
Настоящая же сенсация в статье «Маски» — такова:
«Из другого источника мне удалось узнать, что Георгий Гапон находился в постоянных сношениях с одним из членов „боевой организации“, инженером Руттенбергом (так. — В. Ш.), известным в революционном мире под именем Мартына… За последнее время Гапон несколько раз встречался с ним, причем разговор касался намерения Руттенберга перейти на сторону правительства и сообщать Департаменту полиции все происходящее в боевой организации. Гапон, узнав о желании Мартына служить правительству, обещал ему поговорить с одним лицом, с которым ему приходилось иногда сталкиваться. В средних числах марта Гапон явился к этому лицу и сообщил ему, что Руттенберг соглашается быть секретным сотрудником департамента, но желает получить за свою „измену“ 100 тысяч рублей… Сумма эта была найдена слишком большой, и Гапон был уполномочен предложить члену боевой организации 25 тысяч. За несколько дней до рокового случая Гапон является к лицу, переговаривавшему с Мартыном, и сообщил ему, что решительный разговор должен произойти на днях в окрестностях Петербурга, причем почти с уверенностью можно предсказать успех делу. Нет сомнения, что свидание состоялось и что тут-то Мартын решил покончить со своим „демоном-искусителем“. Весьма возможно, что они встретились в Озерках, так как Гапон спрашивал одного из рабочих, сколько езды в Озерки и т. д. Знаменитый Мартын и его товарищи исчезли из Петербурга и сейчас находятся за границей».
Известно, казалось бы, уже всё — место убийства, предполагаемый преступник, предполагаемый мотив… И тела не ищут! Хотя выйти на дачу Звержинской труда, казалось бы, не представляет: место, что называется, «засвеченное»; когда-то, еще в 1897 году, там накрыли подпольную типографию.
В том же номере «Нового времени» напечатана статья, подписанная А. Ст-н. Подпись прозрачная и сразу же раскрытая оппонентами: Александр Аркадьевич Столыпин, брат будущего премьера, бывший редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» и один из лидеров «Союза 17 октября». О Гапоне там было сказано следующее: «Представляю себе, каким бы он был легендарным героем, если бы год назад его удалось арестовать и правительство имело бы глупость его повесить! Этого не случилось, и достаточно было года, чтобы увяла его слава, пало его влияние и сам он сделался жертвой мелких революционных раздоров». То есть — еще одна версия, уже иная: не расправа со стороны недоискушенного Мартына, а мелкие раздоры революционеров. В том, что ради сушей мелочи они способны убить, Столыпин не сомневался. Да, российская монархия плоха, говорил октябрист. Но социалисты, дай им власть, тысячу раз заставят о ней пожалеть.
Реакция в левой прессе себя ждать не заставила. Московский «Современник» 17 апреля помещает статью знаменитого Петра Пильского:
«Разумеется, о самоубийстве Гапона не может быть и речи. Слишком веровал этот человек в свою звезду, очень не умел он падать духом, чтобы самому подписать окончательный расчет со своей жизнью».
Но тогда кто? Гапон, замечает журналист, был «бельмом на глазу» и у революционеров, и у властей. Но убили его, скорее всего, все-таки полицейские или правые.
«Этот человек, этот ех-священник, без сомнения, имел в своих руках такие документы и располагал такими сведениями и такими связями, которые были опасны не партиям, которые компрометировали не рабочих и не левых, а — увы — иных…»
На следующий день «Двадцатый век» публикует заявление жены Рутенберга, Ольги Николаевны, урожденной Хоменко:
«Считаю заявление г. Маски клеветой, требую доказать то, что было сказано, иначе я имею право назвать публично клеветниками и автора, и редакцию „Нового Времени“, которая так услужливо предоставила для той клеветы свои столбцы».
Тем временем А. Зорин на страницах «Современной жизни» подводит итог неделе (в действительности — десяти дням) истеричных слухов и взаимных обвинений:
«Гапон арестован и сидит в тюрьме.
Гапон захвачен духовной властью и сослан в монастырь.
Гапон за границей, Гапон в Петербурге на Болотной улице, Гапон убит…
Убит? Кем?
Убит провокаторами, черной сотней, соц. — демократами, революционерами.
Тело Гапона найдено в Колпино в куче мусора; но следом опровержение, что это не Гапона, а одного из рабочих…
Он ездит по ресторанам и имеет продолжительные беседы с одним из чинов охранного отделения.
Он соблазняет известного революционера Мартына (Руттенберга) продаться правительству; он находится в постоянных сношениях с какими-то женщинами и девицами…
И, наконец, убит…»
Как и Пильский, Зорин предпочитал думать, что «если убит Гапон, то не рабочими, не революционерами, не демократами».
И вдруг — на следующий день, 19 апреля — в петербургские газеты поступает странное письмо, подписанное «Члены суда». Письмо начиналось так:
«Суд рабочих имел неопровержимые доказательства, что:
1) Георгий Гапон, вернувшись в декабре 1905 года в Россию, вступил в сношение через чиновника особых поручений при графе Витте Мануйлова и имел ряд свиданий с бывшим директором Департамента полиции Лопухиным, с товарищем (заместителем) директора департамента Рачковским и с начальником Петербургского охранного отделения полковником отдельного корпуса жандармов Герасимовым. Они обещали ему содействия при открытии отделов, если он расскажет все, что знает про революцию и революционеров. Гапон рассказал».
Следовало еще пять обвинений, в том числе в «растрате денег рабочих». Последнее — в том, что Гапон «взялся соблазнить» в агенты полиции «близкого ему человека» и был застигнут на месте преступления. «Георгия Гапона предать смерти. Приговор приведен в исполнение».
Газеты со скепсисом отнеслись к этому приговору — в том числе «Новое время», хотя он как будто подтверждал версию о неудачной вербовке Рутенберга. В номере от 21 апреля некий неназванный сподвижник Гапона утверждал: «Для меня несомненно, что суд рабочих, о котором говорится в приговоре, есть мистификация. Его убил один человек, из каких-то ему одному известных соображений. Будь эти последние соображения какой-либо из известных партий, то последние прежде всего опубликовали бы в своих нелегальных органах, а этого нет».
Логика здесь, несомненно, была.
В тот же день, когда появился «приговор», 19 апреля, другой знакомый Гапона, адвокат Сергей Павлович Марголин, получил по почте посылку с личными вещами убитого. Там были разные записки, черновик речи и — главное — ключи от сейфа номер 414 банка «Лионский кредит». В сейфе находилось 14 тысяч франков и 14 тысяч рублей. Магия цифр!
После этого сомнений в гибели хозяина сейфа уже не оставалось. Но полиция почему-то упорно отказывалась возбудить уголовное дело. Марголин недоумевал еще 16-го на страницах «Петербургского листка»: «Ведь если бы близкие какого-нибудь Ивана Ивановича заявили администрации об его исчезновении, последняя непременно и немедленно снарядила бы следствие, а тут к этому не предпринимается никаких шагов…»
Наконец, 26 апреля появилось официальное заявление:
«…Центральный комитет п. с.-р. считает нужным заявить, что „сообщения“ „Нового вр<емени>“ — гнусная клевета; инженер Рутенберг никогда не состоял членом боевой организации п. с.-p.; что же касается Гапона, то за исключением нескольких случаев непосредственно после 9-го января 1905 г., он не имел никаких сношений ни с одной из партийных организаций».
По существу вопроса — об убийстве — ничего.
А через четыре дня нашли труп повешенного мужчины, в котором с редкой оперативностью опознали покойника.
Странная история. Современникам она тоже показалась странной. 17 мая — когда Гапон уже был похоронен — газета «Двадцатый век» посвятила ей заметку. Между прочим — раскрыв псевдоним «Маски» («Мы убеждены, что, сообщая это, мы не нарушаем нисколько литературной этики. Ведь тут литературой и не пахнет, а налицо сводничество полицейски-жандармских целей с газетными средствами»), И далее:
«Это авторство г. Мануйлова убеждает вполне, что полиции было отлично известно, что если Гапон убит, то труп его нужно было искать в Озерках, где он и оказался.
Тем не менее полиция в Озерках никаких поисков не производила…
Почему?
…Но в то же время ее чиновник, г. Мануйлов, пошел в редакцию близкой ему газеты и рассказал всему миру о секретных отношениях Гапона с его, г. Мануйлова, начальством, не пожалев сего последнего, лишь бы выставить Гапона человеком, который заслужил свою казнь.
Какое удивительное стремление, не жалея себя и своих, подсказать обществу оправдания „суда рабочих“!! Точно эти рабочие и г. Мануйлов были из одной партии и работали вместе».
Спустя некоторое время вопрос о внешних, формальных обстоятельствах убийства Георгия Гапона в основном (хотя и не до конца) прояснился.
Другой вопрос несравнимо сложнее: как жизненный путь харизматического пролетарского вождя привел его к такой странной, страшной, бессмысленной и бесславной гибели? Что происходило с ним между 9 января 1905-го и 28 марта 1906 года?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.