3. Центральная власть и посадское население

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Центральная власть и посадское население

Как показало изучение земельной политики 1530–1540-х гг., власти, несомненно, понимали особые интересы монастырей и служилых людей в сфере землевладения, хотя правительственные меры в этой области не были ни последовательными, ни особенно эффективными. Но существовала еще одна большая группа населения — посадские люди: были ли они объектом такого же внимания со стороны властей в 30–40-е гг. XVI в., как и помещики? Можно ли говорить о какой-то целенаправленной политике по отношению к городским посадам в описываемое время?

* * *

Первые годы великого княжения Ивана IV ознаменовались активным строительством городских укреплений. 20 мая 1534 г. был заложен земляной «град» в Москве: с этого началось возведение будущего Китай-города. По словам Летописца начала царства, «велел князь великий делати град и ров копати митрополичим и боярским и княжим и всем людем без выбора, и зделаша его того же лета месяца июня»[1959] (выделено мной. — М. К.). Составитель Новгородской летописи по списку П. П. Дубровского также отметил, что строительные расходы были возложены на все слои населения Москвы: «…и совершиша град того же лета, казною великого князя, и митрополичею, и князей, и бояр, и гостей, прочих гражан»[1960] (выделено мной. — М. К.). Через год, в мае 1535 г., на месте земляных укреплений были сооружены каменные стены и башни с воротами; работами руководил итальянский архитектор Петрок Малый Фрязин[1961] (Пьетро Аннибале), о котором уже не раз шла речь в этой книге.

Одновременно с возведением Китай-города в Москве строительные работы начались и в Великом Новгороде, причем инициатива в этом случае также исходила от великокняжеской власти: весной 1534 г., как рассказывает летопись по списку Дубровского, «прислал государь князь велики Иван Васильевич всея Руси своего дьяка Григорья Загряского к своему богомолцу в Великий Новгород архиепископу Макарию, и к[1962] наместником и дияком, и повеле поставити град древян на Софейской стороне»[1963]. Летописец особо отмечает роль дьяков Якова Шишкина и Фуника Курцова, служивших тогда в Новгороде. Очевидно, именно к ним относится летописная фраза: «И повелеша град ставити всем градом, опрично волостей […] и роскинуша примет городовой денежной, что город ставили, на весь град: на гости на московские и на новгородцкие, на старосты и на черные люди, и на архиепископа, и на священникы, и на весь причет церковный; а доселя того не бывало при старых великих князех, — летописец подчеркивает новизну и непривычность принятых мер, — ставили город доселе всеми новгородцкими волостьми, а городовые люди нарядчики были»[1964].

Каков был размер этого «денежного примета», разложенного (как и в Москве) на все городские слои, явствует из сообщения летописи по списку Н. К. Никольского: «И уставиша урок на архиепископа, и на гостей, и на черных людей, и на священников, и на весь Новъгород, з двора по 20 денег; и свершиша того же лета, месяца июля»[1965] (выделено мной. — М. К.). Из другой новгородской летописи, Большаковской, узнаём еще одну интересную деталь: оказывается, строительными работами руководил присланный из Москвы итальянский архитектор — «мастер фрязин Иван Петров»; он, в частности, стал «у всех стрельниц старого города делати верхи острый»[1966].

В 1535–1536 гг. география городского строительства заметно расширилась: были построены новые крепости на западных, южных и восточных рубежах страны; но сама организация фортификационных работ следовала той же централизованной схеме, которая впервые была применена при сооружении Китай-города в Москве и восстановлении стены на Софийской стороне Новгорода. Решение о строительстве принималось в столице, откуда на место посылался воевода или дьяк с соответствующими полномочиями, а порой и мастер, руководивший работами. Строительство велось ускоренными темпами, что достигалось за счет мер мобилизационного характера. Так, крепость Иван город на озере Себеж (на литовской территории) была возведена в рекордный срок, за три недели (с 29 июня по 20 июля 1535 г.), силами детей боярских Деревской пятины и черных людей, которых привел на место новгородский дворецкий И. Н. Бутурлин, руководивший этой операцией[1967]. А фортификационные работы на Себеже велись под наблюдением Петра Фрязина[1968], который месяцем ранее строил каменные стены Китай-города в Москве.

15 июля 1535 г. в Пермь по великокняжескому приказу был послан Семен Давыдов сын Курчов — «города ставити, а старой згорел», как поясняет летописец[1969].

В 1536 г. строительная активность властей достигла апогея. 26 января в Ржевском уезде на литовском рубеже была построена крепость Заволочье[1970]. «Того же месяца, — говорится в Воскресенской летописи, — повелением великого князя поставлен городок в Костромском уезде — Буй-городок на Кореге»[1971]. 29 марта начались работы по переносу на новое место г. Темникова (Мещерского городка) на р. Мокше; Летописец начала царства, который называет точные даты начала и конца строительства, так объясняет решение о переносе города: «… того ради, что был старой город мал и некрепок; и великая княини велела его прибавити и срубити новой город, а доделан того же лета, августа 2»[1972]. 10 апреля началось восстановление Стародуба на Северщине, сожженного литовско-польской армией осенью 1535 г.; работы по возведению земляных укреплений были завершены 20 июля[1973]. В те же месяцы велось строительство г. Велижа в Торопецком уезде[1974]. Кроме того, летом были восстановлены пострадавшие от пожаров деревянные стены Владимира, Торжка и Ярославля[1975].

Наконец, осенью 1536 г. были возведены еще два новых города: Балахна и Пронск. Начавшееся в июле и завершившееся в октябре строительство земляных укреплений на Балахне летописец объясняет тем, что «посад велик, а людей много»; поэтому «князь великий и его мати, берегучи, велели град зделати Балахну землян»[1976].

Тогда же новый великокняжеский заказ получил Петр Фрязин: как сообщает продолжатель Хронографа редакции 1512 г., 8 октября 1536 г. «повелением государя нашего великого князя Ивана Васильевича всея Руси и матери его великие княгини Елены поставлен город на Проньску, а мастер был Петр Фрязин Малой»[1977].

По мнению И. И. Смирнова, такой размах городского строительства свидетельствовал о том, что «правительство Елены Глинской придавало проблеме города особо важное значение»[1978]. Ученый характеризовал принятые центральными властями меры как «политику усиленного внимания к интересам посада»[1979]. Однако с этой точкой зрения трудно согласиться.

Прежде всего нужно отметить, что в 30-е гг. XVI в. строились исключительно крепостные сооружения: земляные насыпи, деревянные и каменные стены и башни. Конечно, укрепление обороны городов отвечало интересам их жителей, но говорить о каком-то «усиленном внимании» к нуждам именно посадских людей нет оснований. Скорее наоборот: интенсивное строительство означало для последних рост денежных поборов и городовой повинности. Уместно напомнить, что во время строительства стены в Великом Новгороде в 1534 г. «урок», установленный для всех слоев населения, составил 20 денег с каждого двора, но черным людям выплатить эту сумму было тяжелее, чем духовенству или зажиточным купцам (гостям).

Показательно также, что нам не известно ни одного случая, когда инициатива городского строительства исходила бы от посадских людей. И. И. Смирнов в обоснование своего тезиса об особом внимании правительства к интересам посада ссылается на летописный рассказ о постройке Буй-городка:[1980] в январе 1536 г., по словам Летописца начала царства, «били челом великому князю и его матери из Костромского уезда волость Корега, Ликурга, Залесие, Борок Железной, чтобы государь пожаловал, велел поставити город того ради, что тамо волости многие, а от городов далече. И князь великий и мати его великая княгини велели поставити на Кореге Буй-город»[1981]. Но, как явствует из приведенного текста, челобитье о постройке города исходило не от посадских людей (посадов и не было в этой сельской местности), а от жителей волостей. Очевидно, суть прошения заключалась в том, чтобы возвести крепость, в которой население окрестных сел и деревень могло бы укрыться в случае нападения неприятеля. О том, что подобные опасения имели под собой реальную почву, свидетельствует упоминаемый Воскресенской летописью под 1536 г. набег казанских татар на Костромские «места»[1982].

Поэтому гораздо убедительнее выглядит точка зрения тех ученых, которые связывают активную градостроительную политику 1530-х гг. с задачами обороны от внешних врагов: Великого княжества Литовского — на западе, крымцев — на юге и казанцев — на востоке[1983]. Действительно, строительство крепости Ивангород (на Себеже) в 1535 г., Заволочья и Велижа в 1536 г., а также восстановление летом того же года укреплений Стародуба являлись составной частью военных действий против Литвы (так называемой Стародубской войны 1534–1537 гг.)[1984]. Возведенный летом — осенью 1536 г. на р. Проне в Рязанской земле г. Пронск вскоре стал одним из форпостов обороны на юге от набегов крымцев. А построенные в том же году Буй-городок, Темников (Мещерский городок) и Балахна призваны были защитить местное население от постоянных нападений казанских татар.

Но помимо внешних опасностей, в период политического кризиса возникали и внутренние угрозы, когда власти возлагали надежды, среди прочего, и на крепость городских стен. Так, в мае 1537 г., как только стало известно о походе мятежного князя Андрея Старицкого на Новгород, великокняжеские наместники и дьяки «повелеша город поставити на Торговой стороне», поскольку там после большого пожара 1508 г. не было стены. Укрепления были возведены в кратчайший срок: «…и поставиша город всем градом, — говорит новгородский летописец, — опрично волостей, в пять дний, в человек стоящь в высоту, около всее стороны»[1985].

Как видим, организация работ при строительстве стены вокруг Торговой стороны в 1537 г. была той же самой, что и тремя годами ранее при возведении укреплений на Софийской стороне. Но именно мобилизационный характер строительства, в которое были принудительно вовлечены все слои городского населения, помогает понять, почему после смерти Елены Глинской крупные градостроительные работы сразу прекратились. Для их продолжения требовалась единая политическая воля, способная мобилизовать в короткий срок значительные силы и средства для решения поставленных задач. По-видимому, временщики, занявшие после смерти правительницы ее место у трона малолетнего государя, такой волей не обладали. Их положение было непрочным, и они не могли проводить непопулярные меры, вызывавшие недовольство духовенства и других влиятельных сил в стране. Таким образом, прекращение городского строительства объясняется, вероятно, теми же причинами, что и произошедший весной 1538 г. отказ правительства от попыток как-то контролировать рост монастырского землевладения (об этих попытках шла речь в начале этой главы).

С конца 30-х гг. городское строительство почти полностью замирает. Едва ли не единственной крепостью, сооруженной в 1538–1548 гг., стал городок Любим на р. Обноре. Сохранилась указная грамота Ивана IV от 6 августа 1538 г. детям боярским и крестьянам нескольких станов Костромского и Вологодского уездов, которая стала ответом на челобитье тамошних жителей, просивших разрешения на постройку города в связи с казанской опасностью: «…те волости и станы […] от городов отошли далече, верст по сту, по девяносту, и мест-де осадных у вас в городех от казанских людей вам убежещей нет, и коли-де прииде от казанских людей всполошное время, и вам-де и в город на Кострому бежати далече, и без города-де вам впредь немочно быть»[1986]. Разрешение от имени великого князя было дано — с условием, чтобы выбранное место подходило для сооружения крепости, в которой «от казанских людей отседетися мочьно»[1987]. В итоге город на р. Обноре в устье речки Учи был построен и получил впоследствии имя Любим.

* * *

У рассматриваемой проблемы есть еще один аспект — отношение центральной власти к белым слободам в городах, т. е. частновладельческим дворам, жители которых были освобождены от налогов и повинностей, возложенных на посадское население.

Исследователь русского средневекового города П. П. Смирнов назвал время, наступившее после смерти Василия III, «пятнадцатилетней раннефеодальной реакцией»: по мнению ученого, щедрая раздача в этот период иммунитетных грамот «возвращала» в города и села порядки XIV–XV вв.[1988] С. М. Каштанов привел многочисленные случаи пожалования монастырям городских дворов, а также финансовых и судебных привилегий на них в годы «боярского правления»; впоследствии он опубликовал подборку грамот, относящихся к истории беломестного землевладения в городах в 1539–1547 гг.[1989]

Справедливости ради нужно отметить, что в нашем распоряжении есть и документы иного рода. В частности, С. Н. Кистерев опубликовал недавно две указные грамоты Ивана IV в Галич, датированные соответственно 8 июня 1537 г. и 20 мая 1538 г. и свидетельствующие о том, что борьба посадских людей против неплательщиков городского тягла находила порой поддержку у центральных властей. Первая указная грамота была послана в ответ на челобитье черных людей-галичан, жаловавшихся на попов, пищальников, воротников и иных городских людей, живших в «тяглых» (т. е. подлежащих налогообложению) дворах, но уклонявшихся от уплаты тягла с остальным населением посада. Для взыскания недоимок с неплательщиков галичскому сотскому и целовальникам был дан пристав, Федька Григорьев сын Шадрина[1990]. Но, очевидно, принятые меры не возымели действия, коль скоро менее года спустя, в мае 1538 г., в Галич была послана указная грамота аналогичного содержания, с той только разницей, что теперь приставом, которому поручалось «доправливати» на неплательщиках тягла деньги за прошлые годы, назначен был Степан Анфимов[1991]. Более того, по всей видимости, проблема неплатежей с тяглых дворов, занимаемых людьми, не принадлежавшими к посаду и не желавшими нести тягло, оставалась актуальной в Галиче и в последующее десятилетие, как об этом свидетельствует царская указная грамота от 20 марта 1549 г., адресованная на этот раз галичскому наместнику кн. И. И. Пронскому, которому предписывалось дать пристава для взыскания тягла с «ослушников» — пищальников и крестьян, живущих в тяглых дворах и не платящих налоги[1992].

Известны также единичные случаи, когда писцы приписывали монастырские или владычные слободы к посадам, но происходило это, вероятно, без санкции центральных властей, поскольку, как правило, через некоторое время такие решения опротестовывались и отменялись. Так, в 1535/36 г. коломенский писец В. П. Бороздин с товарищами записал в тягло вместе с черными дворами и две слободки (30 дворов), принадлежавшие коломенскому владыке. Но 3 августа 1538 г. по челобитью епископа Коломенского и Каширского Вассиана последнему была выдана государева жалованная грамота, освобождавшая владычные дворы от несения тягла[1993].

Аналогичный случай произошел в середине 1540-х гг. со слободкой Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря. В 1544 г. писцы С. Т. Отяев «с товарищи» приписали монастырскую слободку (26 дворов) к суздальскому посаду. Затем по жалобе архимандрита с братией городовым приказчикам была послана великокняжеская грамота с распоряжением, чтобы они «тое монастырьские слободки […] к посаду к черным людем не тянули ни в которые розметы и в подати», но это требование не было выполнено. Тогда 14 марта 1547 г. в Суздаль была отправлена новая царская указная грамота с выговором за ослушание и предписанием: монастырскую слободку, 26 дворов, к посаду не «тянуть» ничем[1994].

Вероятно, подобные случаи происходили по инициативе писцов и местных властей (в частности, городовых приказчиков), которые были ближе к посадскому населению и, возможно, больше учитывали его интересы. Но позиция центрального правительства поданному вопросу была совершенно иной: в 30–40-е гг. XVI в. не заметно никаких признаков, которые свидетельствовали бы о намерении правящей верхушки как-то ограничить распространение привилегированного (беломестного) землевладения в городах. Напротив: с самого начала великого княжения Ивана IV мы видим непрекращающийся поток пожалований городских дворов и дворовых мест монастырям[1995]. С конца 1530-х гг. возрастает и количество иммунитетных грамот на монастырские и владычные слободки[1996].

Таким образом, обобщая имеющийся в нашем распоряжении материал, можно сделать вывод о том, что не только какая-то особая забота об интересах посадского населения, но и вообще сколько-нибудь последовательная городская политика в 30–40-х гг. XVI в. не прослеживается. Вряд ли стоит объяснять этот факт в терминах «феодальной реакции», как это делали советские историки середины XX в. Скорее можно говорить о том, что к описываемому времени посадские люди не сумели стать значимой социальной группой в общегосударственном масштабе. Если материальная поддержка монастырей и церквей была непременной частью традиционного благочестия, а многочисленные дети боярские составляли реальную военную силу, с которой в эпоху мятежей и дворцовых переворотов нельзя было не считаться, то основная масса горожан (черные люди) не представляла большого интереса для власть имущих. Показательно, что во время московского восстания 1547 г., которое, как мы помним, некоторые придворные группировки использовали для сведения счетов со своими противниками, не прозвучало ни одного собственно «городского» лозунга. Иными словами, слабость русского города описываемой эпохи объясняет и отсутствие ясной городской политики со стороны центральной власти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.