Исповедь после исповеди

Исповедь после исповеди

Наконец, подошла моя очередь, я опустился на колени, склонил голову и произнес негромко:

– Грешен я, батюшка, грешен перед Господом Богом. Примите мою покаянную исповедь, отпустите грехи…

Долго ждал я этой благостной минуты покаяния, давно чувствовал в себе скверну, вошедшую в плоть и мешавшую мне жить, жаждал, чтобы нечистый вышел и освободил душу мою… Было что порассказать святому отцу, было в чем покаяться. Ибо грешен я.

Однако минуты через две-три возникло ощущение, что слова мои улетали куда-то и терялись без эха под холодными сводами храма. Ощущение усилилось, когда батюшка, на вид совсем молодой, но уже с заметной одышкой, сидевший, чуть развалившись рядом на стуле, невпопад задал дважды один и тот же вопрос: «Как имя твое?», но по имени ни разу не назвал. Потом спросил, есть ли дома икона, венчался ли я с женой? Получив, естественно, отрицательные ответы, он опустил мне на голову накидку из тяжелой плотной ткани и, кажется, перекрестил, что-то бормоча себе под нос.

Вот, собственно, и вся исповедь.

Я встал, поблагодарил и пошел к выходу из храма – голова кружилась. Покаяния не получилось, хотя грехи мне были отпущены.

В Бога я верил всегда, в чем заслуга бабушки, царство ей небесное… Вслух, правда, не признавался. Все поколение мое не признавалось – не принято. Боялись. Жили, учились, работали. И комсомольцами были. Однако когда привычная жизнь сломалась, когда «перестройка» закружила, ожесточила страну – задумался. Так ли жил? Не обманулся ли? Тогда и ощутил в себе скверну: непреодолимо стало желание исповедаться, чтобы смыть прошлое и очистить себя от не своих грехов, ставших уже своими.

С волнением, с ожиданием чуда, которое излечит меня, поехал я на Валаам, этот северный Афон православия, поехал не просто с туристами – в группе московских паломников.

Сначала складывалось как нельзя лучше, улыбка восторга не сходила с моего лица. К счастью, я не очень-то знал тогда о религии, она жила во мне как бы на верхнем этаже сознания. Скорее в мечтах и иллюзиях… То паломничество было порывом не разума и не души, скорее данью моде, но оно стало первым шагом по скользкой дороге духовной темы, которую одолевал я всю жизнь, осваивая просторы тюркского мира. Возможно, оно разбудило во мне дремавший интерес к вере, о которой рассказывала бабушка. Тем дорог мне этот старый очерк, который захотелось перечитать и немного поправить. Снова Валаам, но уже другими глазами – с другим знанием дела.

…Из тогда еще Ленинграда теплоход «Короленко», арендованный Подворьем Валаамского монастыря, отошел по расписанию. Моросил дождь, низкое пасмурное небо опускалось к самой Неве, но погода не смущала. Все паломники, молча, собрались на верхней палубе и чего-то ждали. Сколько было среди нас истинно верующих? Сказать не берусь. Человек пять наверняка, с отрешенными, сосредоточенными лицами стояли они. Остальные шестьдесят – зрители, заблудшие овцы (не я ли такой?), ищущие своего пастыря и желающие замолить грехи. Каждый пытался выглядеть святошей, смиренным, тихим, на самом деле же мы просто не знали, как себя вести.

Несколько человек, рослые, офицерского вида парни, вели себя очень уверенно, они, как мне казалось, попали на теплоход случайно. Ни в Бога, ни в дьявола, похоже, не верили, и никогда не поверят, их глаза говорили о пустоте… Прости меня, Господи, не мне быть судьей, я лишь свидетель, но это были инородцы по духу в нашей компании «святош».

Стоим мы на борту, мерзнем. Никто не уходит, все смотрят на берега, на Неву. Когда показались стены собора Александра Невского, одна из женщин вдруг запела. Все они, настоящие паломники, тоже запели. Не сговариваясь, разом. И стало тепло.

К сожалению, этих песен я не знал, слышал впервые: по радио акафистное пение не передавали, по телевидению не исполняли. То была старинная песня-молитва, она, как чистый северный воздух, наполнила реку, берега, палубу, всех нас. Была на удивление прозрачна и ясна.

Женщины – исполнительницы на глазах преобразились, исчезла печать заботы, которая даже не вошла, а глубоко вонзилась в лица наших женщин. Увы, забота и печаль знамение Смуты. И вдруг песнь посреди реки – побеждающая и исцеляющая. Как глоток радости. Я подошел ближе, чтобы разглядеть лица поющих, хотелось вслушаться в их голоса, и каково было мое удивление: рядом с поющими женщинами, уже немолодыми, стояли те самые рослые парни с военной выправкой. Они пели. Значит, знали эти песни?!

Один высокий, в сером костюме, такой весь на вид ласковый, довольный малым. Другой, ниже ростом, тоже свойский весь. И третий их замеса, правда, лицом жестче… Я уже не слышал песню, гвоздем точила мысль: «Откуда знакомы их лица?» Уж слишком контрастны они в этой благостной пелене, окутавшей палубу.

Нет, ни слова дурного, ни мысли дурной, не брошу в них камень, ибо сам не без греха. Но видел тогда не их – себя. И мы в молодости жаждали перемен, с желанием готовились к ним после знаменитой американской выставки, демонстративно «фарцуя» на московских улицах и даже в библиотеках. Одевались только «под стейц».

Эти ребята ищут «свою» религию, как мы искали «свою» Америку. Их самоуверенная молодость и напомнила мне меня, здесь, на теплоходе, среди поющих паломников. Молодого. Полного надежд. Они стояли на палубе и пели религиозные песни со старанием, с каким пели мы о «зеленом море тайги».

Нечаянное открытие повергло в уныние. Горько стало не за годы, прожитые с двойной моралью, горько стало за песню, что текла над Невой. Мне казалось, нам, все-таки «хомо советикусу», результату неестественного отбора, более к лицу песенное бодрячество, чем эти глубокие мотивы, сострадание и тишина, которые остались на палубе после песни. Мы просто не доросли до них. Очерствели еще в детском саду.

Вообще в мире, по-моему, мало людей, способных принять эту исцеляющую и очень хрупкую тишину… «Какая же огромная сила в религии. И как осторожно надо обращаться с ней», такое вот пришло на ум в первый час паломничества. Даже не заметил, как остался позади собор Александра Невского, как женщины кончили петь и разошлись по каютам, готовясь к ужину. На палубе остался только батюшка, совсем молодой. Он стоял в черной рясе и без головного убора, ветер лохматил его длинные волосы, а батюшка не замечал ветра. Смотрел куда-то вдаль, думая о своем. Мне бы подойти, открыться… Однако я постеснялся и пошел к себе в каюту.

Каюта как каюта, если бы не одна деталь. В красном ее углу ввинчена икона. Холодная рука изобразила то ли на фанерке, то ли на клеенке подобие Божьей Матери, которой нам, паломникам, полагалось молиться в пути. А не эта ли рука прежде рисовала русалок и лебедей или комсомольцев с кирпичными лицами? Похоже, «хомо советикус», человек с двойной моралью, пробрался уже и сюда, в духовное искусство.

Впрочем, по-другому быть не могло, мы – звенья одной цепи, плоды одного огорода, имя которому «российский народ». Или «хомо советикус».

Чему удивляться? Старинные иконы в храм не несли, храмов не было. В советское время иконы выбрасывали или выставляли на прилавок. Лихие коробейники и сейчас, в

XXI веке, имеют хороший бизнес, заламывая цену. Товар идет за твердую валюту.

Перед сморщенным листом бумаги, ввинченном в стену, молиться я не мог. Она не из Храма Божьего… Раздумья прервало судовое радио: объявили ужин, он будет в ресторане, точнее в «трапезной». С тех пор, как «Короленко» закрепили за паломниками, не стало там ресторана: паломникам не положено скоромное, отвлекающее, мешающее и толкающее на грех. Кто придумал эту глупость? Кем положено? И почему состояние души надо измерять куском хлеба? Непонятно.

Рисовая каша на воде, сдобренная ложкой растительного масла, была чуть-чуть размазана по дну тарелки. Хлеб. Чай. Вот весь ужин. Слава Богу, у нас было что-то с собой… Прежде чем поесть, по христианскому обычаю полагалась общая молитва. Опять я не молился. Смутила еще одна бездушная икона! Уже на стене ресторана. Она была оскорбительна. Может быть, по чьему-то мнению, верующий не должен замечать фальши и всего того, что мне, малосведущему, казалось важным и обязательным? Присутствие настоящей иконы, а не фанерки, например. По-моему, лучше ничего, чем фальшивка. И не в ресторане.

В старинной, намоленной иконе знак традиций, она благовест, послание предков потомкам, то есть нам, выросшим с другими образами и уставшим от дешевых подделок, заполнивших все вокруг – дома, думы и души…

В предрассветном тумане спал Валаам. Из воды росли его каменные острова, убранные сосновой хвоей. Вода, камни, сосны и легкий туман. А над ними – Никольский скит, только что паривший над водой и, подобно жар-птице, присевший отдохнуть на скале, как раз около входа в Монастырскую бухту, чтобы через минуту снова подняться в свой вечный полет над озером.

Смотрю и не верю глазам, купол скита вдруг заискрился, засиял золотом – солнце выглянуло из воды… Заря в полнеба. Утро… Просыпается Валаам. Дух захватывало от благодати, явившейся на землю. Вот откуда была сила наша духовная. От Неба.

В Монастырскую бухту войти трудно, она узкая – берега подступают к самому теплоходу, он едва умещался в ложе, которое оставила Ладога для подхода к святыне Валаама, к Преображенскому собору, венчающему центральный ансамбль монастыря.

Я стоял на палубе и почувствовал, как сжалось сердце от величия места, открывавшегося взору. Величия природы и предков. Неужели что-то святое сохранилось у нас?! И в нас?!

На грешную землю вернули сараи на берегу, как раз под обрывом, над которым высился собор. Нелепые сараи. Гора бревен, забытых у причала. Верхние еще годились на дрова, а нижние бревна давно сгнили. Около пристани два судна, грязные, неряшливые, они что-то привезли на Валаам, на берегу валялись ящики, бочки с краской, опилки, щепки… Здесь мы и ступили на святую землю Русского Афона.

Обычные пассажирские суда в Монастырскую бухту не заходят, туристов привозят в Никоновскую бухту, она в километрах шести. А сюда доставляют судами местной линии. «Короленко» – исключение. Из-за паломников, конечно, которым важно всегда быть ближе к храму… Я понимал, жизнь здесь только начиналась, другого не ожидал. Недавно открыли Преображенский собор, на остров вернулись монахи, они вернулись в обитель после пятидесятилетнего отсутствия, словом, на моих глазах начиналась очередная «новая» история Валаама, а в ней – и сараи, и бревна вполне уместны. Стройка же, но не ее вспоминаю сейчас, по исходу стольких лет.

Не знал я тогда, что история Валаамского монастыря корнями уходит в недра тюркского мира. Не знал. Говорю о том теперь – запоздало, но ответственно, дополняя старый свой очерк и помещая его в новую книгу… Может быть, Валаам тем и красив, что выполнен в восточной храмовой традиции? Руками восточных, не западных мастеров? Его «шатровый стиль» – визитная карточка. Лишь тюрки строили по таким архитектурным правилам свои храмы, ориентируя их на восток.

Сегодня, чтобы убедиться, мне хватит одного взгляда на любую (!) церковную постройку Валаама, будь то Никольский скит или часовня Всех скорбящих радости. Потому что взгляд мой стал просвещенным благодаря тому давнему паломничеству на Валаам.

Весь ансамбль – выражение классического тюркского стиля, но не знал я о нем двадцать лет назад, даже не догадывался. Не просветили, что тут поделать?

Мог бы узнать, скажем, из «Истории…» первого русского историка Василия Никитича Татищева, но его труд в советское время куда-то «затерялся». Хотя и Карамзин называл Ладогу по-старинному, по-тюркски – Алдога (Альдаген), ведь на ее дальних берегах были города Хунигард, Хива и другие. Татищев прямо написал: «Хунигард имянуется для того что тамо первое поселение гуннов было». Вот кто основал Валаам.

С этих слов первого русского историка, как видим, и начинается истинная история, которая куда-то «затерялась» и которую я пытаюсь разыскать. Выходит, вовсе не диким местом до прихода русских была Ладога. Или все-таки Алдога, как правильнее? Теперь знаю точно, тюркский дух витает в Валааме, прямо над его краеугольным камнем. О том поведала мне и скандинавская сага «Об Олаве Святом», где запечатлены события, к записи которых не прикасалась рука цензора.

В 1720 году монастырь получил самостоятельность, его настоятелей (игуменов) разрешили избирать из валаамской братии. История игуменства это, мол, и есть история монастыря, утверждает «официальная» наука, с ней нельзя согласиться. А куда же пропал тюркский период? Точнее, «староверский»? (89)

История Валаама специально запутана, в том убеждает даже христианская энциклопедия, где в статье о Валааме сказано: «Основателями монастыря считаются преподобные Сергий и Герман, их мощи покоились в соборных храмах… но когда основан монастырь – неизвестно; считают, что он существовал в X веке и в нем принял иночество преподобный Авраамий, ростовский чудотворец».

Боже, как велики были наши предки… Какие прекрасные архитектурные творения, памятники себе и своему времени, оставили они. Оставили веру и монастырский устав

Алтая, по нему, собственно, всегда жил Валаам, этот северный остров с богатой и подзабытой историей.

После раскола Церкви, ураганом нагрянувшем на Россию в XVII веке, монахи без помощи государства кое-как сберегли монастырь. Но не выдержали свирепый петровский указ, который мертвой удавкой лег им на шею: из монастыря при Петре сделали тюрьму, потом богадельню, потом дом инвалидов… Первым игуменом стал строитель Ефрем, в пору его игуменства и позже многие из обители носили почетный титул «строитель»: иеромонахи Савва, Иосиф, Тихон. Их имена – в разряде святых. Ничего нового они, конечно, не строили, перестраивали монастырский уклад на новый, христианский лад. Делали его русским.

Строитель Иосиф, например, едва не погиб во служении «перестроечному» Валааму. Сильная буря опрокинула ладью, в которой везли груз для монастыря. Все утонули, он же удержался за кормило. Сутки его носила Ладога, сутки вопил он к Богу, к дивному в морях Святителю Николаю. И был услышан! Волны выбросили инока на берег «еле жива суща». Рыбаки подобрали его, но едва выздоровев, он снова пошел на Валаам «возводить» свой храм! Такова была воля Неба.

Иным оказался игумен Назарий, «от юности хранитель девства и целомудрия». Бог одарил его духовным суждением. Его изречения – памятник духовной опытности и староверской мудрости, по которым и прежде жил Валаам. Вот некоторые из них: «Иметь чистую и откровенную совесть», «Дело в руках, молитву в устах, очи в слезах, весь ум в благомыслии иметь», «О себе рассуждать и себя осуждать», «Любить нищету и нестяжение, яко многоценное сокровище».

При игумене Иннокентии, который подавал собою пример братству, Валаамская обитель достигает цветущего состояния с помощью Божьей и усердием монастырской братии… О старой вере уже не вспоминали, новая вера победила окончательно.

И вот что мне показалось любопытно в истории Валаама XIX века – при игумене Ионафане, отличавшемся очень тихим характером, в монастыре появились люди с «поврежденной верой». Закостенелые во зле, они пытались разлить яд папства. Ионафан «отлично честным своим поведением» (так сказано в указе духовной консистории) обезоружил злодеев, но тишина монастыря не исцелила людей с «поврежденной верой», что показала вся дальнейшая история Валаама и царской России.

И еще на одно обращу внимание – как дружно жили монахи. Все сами! Все для себя, для людей, для служения Господу. При монастыре имелась богатая библиотека, родник, бесценное хранилище «староверских» духовных и нравственных изданий, от которых, к сожалению, не осталось и следа. В советское время все растащили, все исчезло. Так же, как ушли в безвременье богатые сады, огороды, фермы Валаама. Весь уклад жизни исчез в одночасье.

Эти уединенные острова на Ладоге (или все-таки Алдоге?) познали славу просветительского центра северной Руси и России. В монастырской школе и мастерских мальчики-подростки, по большей части сироты и дети из беднейших семей, учились грамоте и ремеслам. А потом, после обучения, возмужавшие юноши отсюда уходили в мир либо оставались в обители, принимая монашество, что тоже в тюркской традиции.

Попечение о юных подвижниках благочестия отличали монастырь еще в XIX веке.

Мирские люди, паломники издревле ходили на Валаам поклониться святыням, грудью вдохнуть успокоения. Все здесь, как когда-то на Древнем Алтае, где появились первые монастыри. Паломников с терпением и готовностью принимали игумен и его помощники, всем находили благословение, совет и помощь.

С очищенными душами мирские люди уезжали из монастыря.

…Балансируя поклажей, стараясь не споткнуться и не ступить в грязь, я шел через пристань к собору. Около пристани, на зеленой лужайке, хорошела пролетная часовня во имя иконы Богоматери Всех скорбящих радости. Иконы, к сожалению, не было, вместо нее пустотой зиял проем. Безликой стояла часовенка, а значит, безымянной. Оказывается, если вернуть икону, рядом надо ставить автоматчиков. «Украдут», – сказал сопровождавший нас человек из монастыря.

За часовней – каменная лестница в 62 ступени, поднявшись по ней, догадаешься, каким было валаамское чудо. Правда, требуется воображение, чтобы в заброшенном мире, который обосновался на монастырской земле, увидеть тот монастырь – деревянный, первозданный, староверский. Пятьдесят лет атеизма – полвека или два поколения людей! – сделали грязное дело. Очередное по счету.

С 1940 года, как подняли красный флаг над святыми воротами, чего здесь только не устраивали, и все оставило следы-раны, которые никто не думал лечить. В монастырских домах была школа боцманов и юнг. Потом сюда, подальше от глаз людских, запрятали интернат для инвалидов войны, людей безруких и безногих, ведь Валаам был абсолютно непосещаем. Настоящая запретная зона.

Быстро и тихо умирали бесхозные инвалиды войны в холодных кельях Валаама, а в разрушающийся монастырь спешили другие бездомные – люди из тюрем, по льду озера добирались они зимой. Ныне это костяк «коренного» населения. Пятьсот человек назвали Валаам своим домом. Им некуда уехать, никто их не ждет, потому что никому не нужны… Отбросы социалистической системы или, наоборот, ее порождение? Вопрос, что говорить, глубокий, почти философский.

Я видел, около ворот храма три дамы пропитыми голосами выясняли отношения с мужичонкой лукавого вида. От их «сильных» слов сотрясалась штукатурка. А неподалеку, из какой-то кельи, магнитофон горланил что-то блатное и очень пахучее… Жизнь есть жизнь, я шел, не замечая нелепостей, шел к храму, закутанному лесами реставраторов. Скоро заутреня, а к ней положено готовиться: не пить, не есть. Иначе – сердце глухо.

В Соборном храме Валаамского монастыря, куда мы пришли, верхний зал был в реставрации, а нижний открыт. Заброшенной пещерой казался он, минут десять привыкал я к пустоте. Низкие серые своды, мрачные стены давили.

Запах горя и заброшенности еще не выветрился. Тяжелый то запах. Долгий. От него кругом идет голова… Может быть, так пахнут стены, с которых, словно омертвевшая кожа, сошла роспись?

Краска грязными струпьями свисала и с потолка.

Давили, конечно, не стены. Безлюдье! Лишь мы, паломники, пришли на молитву. Никто из местных жителей не слышал звона колоколов. Церковь стояла без людей!..

Мы поодиночке подходили к свечному киоску, за которым стояла миловидная женщина в черном одеянии. На витрине – те же иконки на картонке. А цены! Не знаю, кого прельстит грубой штамповки крестик, подвешенный на шпагате? Это не мелочи для верующего человека. Ибо Христос сказал: «Безумные и слепые! что больше: золото или храм, освящающий золото?»

…Новое открытие – «комсомольские» паломники, как я назвал их, пристроились к исполнявшим службу священнослужителям, и опять оскорбляющая нелепость ножом резанула меня. Как же так? Среди черных церковных одежд у сиротского, прямо-таки наипростейшего, алтаря суетились, мелькали джинсы и джемперы… и самое ужасное, на них не обращали внимания. Действо у алтаря походило на водевиль провинциального театра, где трудности с реквизитом.

Спектакль играли в «полуподвальном» храме, когда-то прекрасном, но низведенном до пещеры. Играли пещерные актеры пещерным же зрителям… Оставалось тихо страдать, стоя в стороне.

После службы занял очередь на исповедь…

Больше в храм я уже не ходил – навсегда расхотелось.

В тиши островного леса живет прежнее величие Валаама. Тишина и богоугодный покой, но редкий экскурсант заглядывал сюда. Здесь, на природе, и закончилось мое паломничество, столько чувств всколыхнуло оно… На глазах «хомо советикус» примерил рясу на свою кожаную тужурку, чтобы назваться демократом. Новая власть, новая религия, новая история. Опять все новое в стране. Что делать? Подскажи, Господи.

…Отходили от пристани вечером. Недавней торжественности в сердце как не было. Дул резкий ветер, Ладога заволновалась, потом всколыхнулась штормом. Штормило и на душе, «…берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят. Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец» [Мф 24 4–6].

Волны всю ночь били о борт теплохода – шторм бушевал до утра. А утром взошло солнце, и настал новый день.

Остров Валаам – Москва, 1990–2009 гг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.