Возвращение из Сибири другого Ф. достоевского
Возвращение из Сибири другого Ф. достоевского
В 1861 году было опубликовано его первое произведение после возвращения в столицу - роман “Униженные и оскорбленные”. Итак, в 40 лет Ф. Достоевский опять вернулся в литературу. Но к разочарованию либералов, западников в этом романе не было социальной или политической остроты, кислотности, это был семейный роман о счастье и о добродетели.
Репутацию среди либералов и “прогрессивной” общественности сильно поправил роман “Записки из Мертвого дома”, опубликованный в 1862 году, - либеральных гимнов там не было, но тема была очень выигрышной, ибо с такой правдивостью и красочностью ещё никто описывал русскую тюрьму. И мысль Достоевского, что преступники “может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего” почерпнутую им из трагического личного опыта, либералы почему-то охотно, не спросив писателя, принимали на свой счёт. Восторженные читатели стали называть Федора Михайловича Достоевского “русским Вергилием”.
Но Ф. Достоевский после знакомства в Сибири с народом был уже совсем другой, но об этом пока ещё никто не догадывался.
“Однажды утром (1862 г.) я нашел у дверей моей квартиры, на ручке замка, одну из самых замечательных прокламаций изо всех, которые тогда появлялись; а появлялось их тогда довольно. Она называлась “К молодому поколению”. Ничего нельзя было представить нелепее и глупее. Содержания возмутительного, в самой смешной форме, какую только их злодей мог бы им выдумать, чтобы их же зарезать. Мне ужасно стало досадно и было грустно весь день.
Всё это было тогда еще внове и до того вблизи, что даже и в этих людей вполне всмотреться было тогда еще трудно. Тут подавлял один факт: уровень образования, развития и хоть какого-нибудь понимания действительности, подавлял ужасно. Несмотря на то, что я уже три года жил в Петербурге и присматривался к иным явлениям, - эта прокламация в то утро как бы ошеломила меня, явилась для меня совсем как бы новым неожиданным откровением: никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества! Пугала именно степень этого ничтожества”.
Но вскоре в журнале “Время” произошло самораскрытие другого Ф. Достоевского - прозвучали новые, совсем не левые взгляды этого “русского Вергилия”:
“Идею мы несём вовсе не ту, чем они, в человечество - вот причина. И это несмотря на то, что наши “русские европейцы” изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, и что мы вовсе не азиаты… Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная и что наша задача - создать свою новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал”.
Это уже точно славянофильство, а не западничество, не масонство. Мы наблюдаем разительное преображение Ф. Достоевского в Сибири, и возвращение в столицу с совсем другими - с противоположными взглядами.
“В истории славянофильского сознания фактом революционным было явление Достоевского… С Достоевского пошло катастрофическитрагическое жизнеощущение и настал конец бытовому прекраснодушию.
Достоевский, конечно, духовно связан со славянофилами и сам был славянофилом, но сколь отличным от славянофилов старых, сколь новым по духу. В Достоевском революционно развивалось славянофильское сознание” - верно заметил Н. Бердяев.
Хотя в самом начале 60-х годов Ф. Достоевский ещё не демонстрировал вызывающе свое боевитое славянофильство.
В конце “Дневника писателя” (1881 г.) Ф. М. Достоевский написал сам о себе: “Краткие биографические сведения, продиктованные писателем А. Г. Достоевской:
“По убеждениям своим он открытый славянофил; прежние же социалистические убеждения его весьма сильно изменились”.
Ещё раньше в “Дневнике писателя” Ф. Достоевский объяснял подробнее:
“Я во многом убеждений чисто славянофильских, хотя, может быть, и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются различно. Для иных, даже и теперь, славянофильство, как в старину, например, для Белинского, означает лишь квас и редьку. Белинский действительно дальше не заходил в понимании славянофильства. Для других (и, заметим, для весьма многих, чуть не для большинства даже самих славянофилов) славянофильство означает стремление к освобождению и объединению всех славян под верховным началом России - началом, которое может быть даже и не строго политическим. И наконец, для третьих славянофильство, кроме этого объединения славян под началом России, означает и заключает в себе духовный союз всех верующих в то, что великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово.
Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединение всего человечества новым, братским, всемирным союзом, начала которого лежат в гении славян, а преимущественно в духе великого народа русского, столь долго страдавшего, столь много веков обреченного на молчание, но всегда заключавшего в себе великие силы… Вот к этому-то отделу убежденных и верующих принадлежу и я”.
Тут-то либералы, западники всё поняли, и критики дружно навалились на “мирный” роман Ф. Достоевского, на журнал “Время”, подключили все “ресурсы” и стали третировать Ф. Достоевского. Естественно, Достоевский разругался и порвал все отношения с “прогрессивным” журналом “Современник”, с Некрасовым и прочими. И более того, Ф. Достоевский воспользовался конфликтом между журналами
“Русское слово” и “Современник” и “подлил масла в пожар раздрая” своим колким памфлетом “Господин Щедрин или раскол в нигилистах”, когда само слово “нигилист” было одновременно ругательным и оскорбительным:
“У нас, в литературном и преимущественно в журнальном мире, случаются целые катастрофы, даже почти романы. Вот, например, недавно, очень недавно, случилась странная кутерьма. “Русское слово”, орган неумеренных нигилистов, напал на “Современник”, орган умеренных нигилистов… Из этих попреков усматривается, что “Современник” теперь уже не современник, а ретроград, потому что позволил г-ну Щедрину, своему сотруднику, писать о мальчишках, о каких-то “вислоухих”, о ничего не понимающих и всё портящих… Так что “Современник”, говорят, даже и струсил, до того струсил, что запретил будто бы г-ну Щедрину вести дальнейшую полемику с “Русским словом””.
“Достоевский сделался врагом революции и революционеров из любви к свободе, он увидел в духе революционного социализма отрицание свободы и личности. Что в революции свобода перерождается в рабство. Его ужаснула перспектива превращения общества в муравейник”, - отметил Н. Бердяев.
Интересно, что эта тема несвободы в муравейнике актуальна в России и сегодня, например, 31 октября 2007 г. я заглянул на “научный” семинар, проводимый в г. Пушкине в местном Агроуниверситете, который последние 10 лет “оккупировали” неомасоны-“концептуалисты” из “Мертвой воды” и услышал от отца-основателя товарища-жреца В. Зазнобина вначале речь о свободе, равенстве, братстве и общечеловеческих ценностях, а затем “убедительную” речь, - что необходимо российское общество построить по космополитическим принципам и по примеру муравейника или пчелиного улья - чтобы каждый знал смолоду свою задачу до конца жизни и ни шага влево или вправо… И это при том, что эти псевдоборцы с толпоэлитаризмом, за равенство и свободу точно знают, что и в улье и в муравейнике есть иерархия, неравность, элита и рядовые. Удивительны эти повторы-возвраты истории.
В 1863 году западники не остались в долгу и навалились дружно на Ф. Достоевского, их третирование достигло такого накала, что его жена стала болезненно реагировать, стала нервной, раздраженной и уехала во Владимир. А Ф. Достоевский решил не сражаться с либералами “в рукопашную”, а по примеру И. С. Тургенева и С. Н. Лескова решил уехать за границу и переждать пока шумиха успокоится.
При этом в 42 года Достоевскому “влез бес в ребро”, и он почти влюбился в молоденькую курсистку-нигилистку Аполлинарию Суслову, которая, как молодой автор, пыталась публиковать свои рассказы и стихи в журнале братьев Достоевских; и прихватил её с собой в путешествие по Германии, Франции и Италии. В похожем возрасте, вероятно, многие выдающиеся мыслители и общественные деятели проходят через подобное испытание по теме: “Могу ли я еще кому-нибудь нравиться в этом возрасте?” или “Возможна ли ещё у меня красивая любовь в этом возрасте?”. Чтобы в этом убедиться, стоит почитать письма Л. Толстого или вспомнить сладкую трагедию И. Тургенева с Виардо или подобную историю с императором Александром II.
В данном случае Ф. Достоевский “играл с огнем”, ибо А. Суслова была классической роковой властной женщиной и классической раскрепощенной “Лолитой”, в которую через четверть века(!), пораженный её “черной” красотой, безумно влюбился и чуть было “не пропал” молодой Василий Розанов, кстати, женившийся на ней (когда в следующей книге будем наблюдать за “достижениями” в 20-м веке В. Розанова, то мы с этой особой познакомимся подробнее).
Поездка в Европу была давней сладкой мечтой Ф. Достоевского - заработать денег и своими глазами увидеть прекрасную, роскошную Европу, и он тщательно составил план путешествия, который предусматривал посещение 15 городов. И наконец-то мечта сбылась, стучат колеса поезда и рядом романтичная молоденькая Аполлинария.
“Господи, сколько я ожидал себе от этого путешествия! …Вся “страна святых чудес” представится мне разом с птичьего полета…”, а въехав в Берлин: “Я вдруг, с первого взгляда заметил, что Берлин до невероятности похож на Петербург. Те же кордонные улицы, те же запахи… стоило ж себя двое суток в вагоне ломать, чтоб увидать то же самое”. И даже Париж разочаровал, оказался “прескучнейшим городом”, в общем, читатель может сам прочитать заметки этого путешественника в его “Зимних заметках о летних впечатлениях”.
Путешествие по Европе Ф. Достоевскому немало подпортила и Аполлинария, в которой он наконец-то разобрался умом и понял соотношение её красоты, её капризного характера и его нервов, его самолюбия. И, когда после возвращения в Россию ему хватило воли разорвать с ней отношения, то он с облегчением и одновременно с болью объяснял своему брату:
“Аполлинария - большая эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям… Я люблю её до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить её…”.
Яркий типаж Сусловой лег в основу написания некоторых героинь Ф. Достоевского - Полина или Катерина Ивановна в “Братьях Карамазовых”, и некоторые сцены в “Игроке” взяты из реальных сцен путешествия с Сусловой по Европе. Опыт не пропал зря.
Возможно, не стоило бы на этом фрагменте жизни Ф. Достоевского останавливаться, если бы не этот довольно редкий пример борьбы и болезненной трагической победы сознания, нравственной части сознания “скорпиона” Ф. Достоевского над своими чувствами.
Во время путешествия Ф. Достоевский начал работать над повестью “Записки из подполья”. Это было важной вехой в жизни писателя - он начал писать идеологические произведения, в этой повести появился отрицательный “герой” - идеолог. С этой повести начался длинный путь исследования причин возникновения нигилизма, причин отчуждения от общества и противостояния обществу, причин либерализма-революционности-терроризма.
После возвращения в Россию Ф. Достоевский поехал во Владимир к больной жене Марии Дмитриевне и детям, помирился и переехал с ними жить не в Петербург, а в Москву. В 1864 году его жена умерла. Ф. Достоевский вернулся в Петербург, но контактов с А. Сусловой избегал. В этом же году умер его любимый брат Михаил Михайлович Достоевский (1820-1864) и ближайший друг - критик Аполлон Григорьев. “Моя жизнь переломилась надвое”, - сетовал Ф. Достоевский. Но важную для него повесть в 1864 году закончил.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.