Отечественная война 1812 год

Отечественная война 1812 год

Угас Наполеон!.. Как невероятны показались бы эти слова, если бы кто-то произнес их до 1812 года! Европе, оглушенной громом его побед, покоренной его власти, казалось, что его бессмертие было связано с тем величайшим могуществом, которого достиг в это время Наполеон. Но прежде чем вы, милые читатели, прочитаете о чудном низведении этого необыкновенного земного величия, вы должны понять, как высоко он был вознесен.

Тильзитский мир можно назвать началом блистательнейшей эпохи Наполеона: он разрушил союз России с Англией и тем самым уничтожил последнюю возможность, способную противостоять всесокрушающей силе покорителя Европы; Россия объединилась с Францией, и у Англичан не осталось больше никакой надежды. Их торговля, за счет которой они и жили, стала подвергаться величайшей опасности, так как по условиям Тильзитского мира все Европейские гавани закрылись для Английских кораблей. Напрасно старался Лондонский кабинет тайно настраивать государства на разрыв с Францией: все боялись ее могущества, еще более усилившегося в результате союза с Россией. Только одна Португалия, которая в торговых делах была в полной зависимости от Англичан, покорилась их желанию и необдуманно решила противиться Наполеону: ее гавани открылись для Английских кораблей.

Как только известие об этом было получено во Франции, судьбу Португалии можно было считать решенной, потому что Французские войска тотчас отправились туда. Ничто не досталось Наполеону так легко, как завоевание Португалии. Прежде чем его армия достигла Лиссабона, королевская фамилия по какому-то непонятному чувству безнадежности или нежелания защищать с оружием в руках свои права, оставила столицу и отправилась в свои Американские владения. После такого поступка правителей государства народ не мог противиться, и Французские войска, не сделав ни одного выстрела, вступили в Лиссабон, а Французский император без всяких предварительных переговоров с Португальским двором, торжественно объявил Европе, что «дом Браганцский перестал царствовать». В его намерения входил раздел Португалии и присоединение большей части ее областей к Франции. На это нужно было иметь согласие Испанского короля — соседа и близкого родственника Португальской королевской фамилии.

Хоругвь московского ополчения

На троне Испании был тогда слабый Карл IV. Его согласие нетрудно было получить: министр, управлявший им, — Годой, известный под именем князя Мира, был давно в распоряжении Франции. Но Наполеону уже было мало одной Португалии: ему хотелось завладеть и Испанией, и, к несчастью, это ему сначала удалось сделать.

Годой из соображений собственной выгоды расстроил согласие в королевском семействе: внушил слабому королю, что наследник престола — принц Фердинанд Австрийский — участвует в заговоре против него. Раздраженный отец приказал судить принца, совершенно невиновного. Народ вступился за Фердинанда, заключил в темницу хитрого министра, и испуганный король, потеряв в нем своего руководителя, отказался от трона и отдал его Фердинанду.

Но Наполеон не нуждался в восстановлении согласия в королевском семействе, и Французские войска поспешили нарушить его. Они вошли в Мадрид, и в тот же день Карл IV объявил, что его отречение от престола было вынужденное и что он опять возлагает на себя корону.

Такое объявление, конечно, было делом рук Наполеона. Все убедились в этом тогда же, потому что король торжественно просил свидания у Французского императора для обсуждения расстроенного состояния своего государства.

Наполеон будто ожидал этого повода, столь удобного для того, чтобы начать распоряжаться делами Испании по своей воле, и поспешил на место свидания, назначенного в Байонне. Могущественный посредник пригласил туда и принца Фердинанда. И каковы же были результаты этих торжественных переговоров? Фердинанд с сыновней покорностью возвратил корону отцу, возложенную на него, а Карл IV все права на нее уступил Наполеону! Непонятно, как мог человек, желающий сделать свое имя великим и бессмертным, поступать так несогласно со всем, что дает истинное бессмертие и что носит отпечаток истинного величия! Мало того, что Наполеон принудил слабого короля к такой унизительной для королевской чести уступчивости; он созвал еще юнту[526], или собрание из 150 знатнейших Испанцев, и предложил им выбрать в короли одного из своих братьев. Пораженные уступчивостью своего короля, Испанцы, будто в каком-то оцепенении, повиновались и выбрали Иосифа, уже бывшего в то время Неаполитанским королем. Но это перемещение с одного трона на другой не заставило его задуматься о том, кто так неразборчиво раздает эти троны. Иосиф приехал в Мадрид, а на его место в Неаполе заступил зять* Наполеона, Мюрат.

Медаль для офицеров земского войска

Но завоевание Испании и Португалии, казавшееся сначала столь легким для Наполеона, превратилось вскоре в труднейшее дело, которое когда-либо ему доставалось. Не больше месяца народ с какой-то бесчувственностью покорялся повелению своего монарха, отдавшегося во власть Наполеона. Это затишье, или, лучше сказать, эта тишина перед бурей продолжалась и тогда, когда Испанцы уже знали, что принц Фердинанд после Байоннских совещаний был увезен пленником во Францию. Все переживали за него, называли его царственным мучеником, но ропот еще не был слышен слишком ясно, все как будто ждали случая, который вскоре представился: разнесся слух, что Французы хотят похитить и увезти во Францию и последнего инфанта[527] — малолетнего принца Франциска, уехавшего в Бразилию с Португальским двором. Появление этого слуха, казалось, было сигналом к восстанию всего Испанского народа. 2 мая 1808 года он разнесся по стране, и с этого дня началась жестокая, ужасная борьба Испанцев с притеснителями их Отечества. В первый раз они воскликнули в этот день: «Да здравствует Фердинанд VII! Смерть Французам!» И с этого дня началось поражение Французов в Испании! Все сословия народа, не исключая монахов и женщин, вооружались и явно, тайно, кинжалами, ядом, одним словом, всеми возможными средствами убивали Французов и, конечно, гибли сами. Но такая смерть не пугала Испанцев; они искали ее и считали святым пожертвованием; они были уверены, что за ней их ожидает венец мучеников, умирающих за Веру, Государя и Отечество. Война, которую они вели с того времени, не была похожа на обыкновенную войну: это была война партизанская, то есть война, которая велась малыми отрядами, без регулярных войск, без сражений по всем правилам, или лучше сказать, это была война Отечественная, народная, где сражались беспрестанно, где бились чем ни попадя, где все военные трудности переносились с железным терпением.

Эти воины, бесстрашные, неумолимые, вступившие в ряды сражающихся из всех званий, состояний, даже часто обоего пола, назывались герильясами*. Их отряды, ничтожные в глазах Наполеона, были первые, поколебавшие его исполинское могущество. Несмотря на все усилия Французских войск, рассеянных по Испании, невозможно было истребить этих жестоких мстителей за королевскую славу и народную честь. Французы губили их безжалостно, но на месте этих погибших появлялись новые мстители, которые над телами погибших отцов и братьев, матерей и сестер клялись в новой ненависти к Французам и исполняли свои клятвы. Одним словом, у Французов не было спокойного убежища во всей Испании: везде их ждала смерть в самых ужасных формах, изобретенных оскорбленным народом. Однако Французы все еще держались в Испании, все еще владели Мадридом, все еще называли Испанию страной, покоренной ими, а Иосифа называли Испанским королем. Трудно было удерживать свои позиции, тем более, что и Португальцы последовали примеру Испанцев и помимо того, они находились под защитой Англичан, приславших на помощь к ним свое войско.

Знамена 6-го полка Черниговского ополчения

Воины Наполеона в первый раз познали горечь неудач, а их счастливый полководец впервые не знал, как усмирить врагов. Но его устрашали не одни Испанцы и Португальцы, которых он все еще не считал серьезными врагами: его беспокоили военные приготовления в Австрии, продолжавшиеся в течение всего 1808 года. Кроме многочисленной армии, Австрийский император, решившийся искоренить память об унижении достоинства своей империи во время последней борьбы с Наполеоном, созвал земское ополчение[528]. Каждый его воин стремился исполнить желание государя, а этих воинов было около 350 000 человек.

Такое множество людей, решившихся на отчаянную битву, не могло не внушить беспокойства тому, кому угрожало их нападение. Император Французов больше всего боялся, чтобы и Россия не объединилась с Австрией, выбиравшей удобное время, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные ей. И для этого ему нужно было увидеться с императором Александром, нужно было удостовериться в его мирном расположении, и он пригласил государя на конгресс[529] в Саксонский город Эрфурт.

Александр, великодушный, благородный, свято соблюдавший условия договоров, заключаемых им, объявил Наполеону, что условия Тильзитского мира будут полностью выполняться, пока Французы тоже будут их выполнять.

Успокоенный такой постановкой вопроса, Наполеон вернулся из Эрфурта в Париж с новыми замыслами о подчинении себе Испанцев и Австрийцев. Франция должна была набрать для него свежее войско, Рейнский союз — выставить стотысячную армию. Счастье не покидало избалованного любимца: желания Наполеона были исполнены. Испанцы горестно почувствовали, что численность Французских войск увеличилась в их Отечестве, однако благородные защитники все еще продолжали свое сопротивление, хотя их число с каждым днем значительно сокращалось. Что же касается Австрийцев, то напрасными были их продолжительные и дорогостоящие приготовления: их война, начавшаяся с Французами в апреле 1809 года, несмотря на многочисленную армию Австрийцев, шла неудачно и закончилась в октябре того же года Венским миром, который был так же невыгоден, как и прежние: по его тяжелым условиям, Австрия теряла три с половиной миллиона жителей. К Баварии отошли Зальцбург, Инфиртель, Браунау и Гаусрук; части Каринтии, Карниолии, Далмации и Кроации составили новые Иллирийские провинции, отданные Франции и распространившие владения этого исполинского государства до границ Турции; Восточная Галиция и ее полтора миллиона жителей были присоединены к Варшавскому герцогству.

Генерал Савари. Гравюра нач. XIX в.

Анн Савари (1774–1833) — Французский граф. Он был сподвижником Наполеона, возглавлял министерство полиции во времена наполеоновской империи. После его смерти остались мемуары* о Французской революции.

Присоединение Галиции и вследствие этого увеличение Варшавского герцогства нарушило условия Тильзитского мира, по которому запрещалось расширение территории этого герцогства как области соседней с Россией и враждебной ей в то время. Это было первой искрой разногласий между Русским и Французским кабинетами, и это прояснило императору Александру тайные замыслы Наполеона. Государь тогда же через Французского посланника Коленкура просил передать императору, что он первым не нарушит условий мирного соглашения, но будет отражать малейшее нападение. Коленкур старался уверить государя в дружелюбном и миролюбивом расположении Наполеона, тем не менее подозрение с того времени осталось в душе Александра, а действия императора Французов подтверждали их больше и больше.

Вскоре новое обстоятельство усилило неудовольствие дворов друг другом. Наполеон, усиливая с каждым годом свое величие, решил придать ему еще больше блеска и навсегда утвердить его, а для этого вступить в супружество с принцессой одного из знаменитых дворов Европы.

Но у него уже давно была супруга, и супруга коронованная им, — императрица Жозефина. Благородная и великодушная, она нежно любила Наполеона и поэтому не отказалась от его предложения, пожертвовать своим счастьем во благо Франции, для чего, по словам императора, был нужен наследник его имени. Жозефина согласилась развестись с супругом, и развод был делом нескольких дней.

Генерал Коленкур. Гравюра.

Луи Коленкур (1773–1827) — маркиз, Французский аристократ, сподвижник Наполеона. В 1807–1811 г.г. Коленкур был послом в Петербурге.

Получив разрешение духовенства на вступление в новый брак, Наполеон обратил свои взоры, столь же ненасытные, как и его честолюбие, на знаменитейшие дворы Европы, и Александру было передано желание императора Французов получить руку одной из Великих Княжон, его Августейших сестер. Долго не получая никакого ответа на предложение, которое, по его мнению, могло вызвать только приятные чувства при любом дворе, Наполеон терял терпение и приходил в негодование. Удостоверившись, что ответ не может быть положительным, он поспешил сделать предложение Александрийскому двору.

В Вене, где еще во всем чувствовалось недавнее присутствие могущественного победителя, в Вене, еще так недавно покоренной его неодолимой силой, нельзя было отвечать на предложение императора Французов иначе, как согласием, и дочь Франца I, эрцгерцогиня Мария-Луиза, была принесена в жертву спокойствию Европы. Наполеон, сделавшись ее супругом, гордился уже не только величием своих дел, но и знаменитостью рода, с которым он соединил свой род, долженствовавший начать новое и, по его мнению, первое из царских поколений.

Замыслы, еще более надменные, появились с того времени в его душе. К ненасытному честолюбию, теперь полностью удовлетворенному, прибавилось желание отомстить за оскорбление, нанесенное ему Русским двором, и мысль о всемирной империи начала все сильнее занимать его, особенно с тех пор, как счастье, всегда баловавшее его, даровало ему и сына — наследника, которому он мог передать созданный им величественный трон. В марте 1811 года появился наследник, еще до рождения названный Римским королем, который с первых минут своей жизни был окружен таким блеском, на какой только был способен его восхищенный и могущественный отец. С полной уверенностью в своей счастливой судьбе, которая ранее не казалась ему столь благосклонной, как сейчас, Наполеон решил приступить к исполнению своих честолюбивых замыслов.

Разрыв с Россией должен был стать первым шагом к всемирному владычеству, потому что только Россия представляла собой препятствие для могущественного завоевателя. Но Александр, дорожа спокойствием Европы, столь часто и столь гибельно нарушаемым на протяжении многих лет, не начинал спора, хотя нарушение Тильзитского мира в отношении Варшавского герцогства[530] и давало ему повод к этому. Наполеон нашел новый случай сделать вызов великодушному монарху России.

В 1810 году — вскоре после знаменитого бракосочетания императора Французов — к его империи были присоединены новые владения: Голландия, половина Вестфалии[531], часть Тироля, страна между Северным и Балтийским морями и вольные города Бремен, Гамбург и Любек. В числе земель, беззаконно присвоенных Наполеоном, были и владения герцога Голштейн-Ольденбургского[532], состоявшего в ближайшем родстве с императором Александром (ведь великая княжна Екатерина Павловна была замужем за принцем Голштейн-Ольденбургским, а тот, в свое время, был военным губернатором Ярославля, Твери и Нижнего Новгорода). Сначала из уважения к этому родству герцогу был предложен размен его владений на какую-нибудь другую область, принадлежавшую Франции, но когда герцог не дал согласия расстаться с подданными, с которыми его дом был связан в течение десяти веков, Наполеон предложил ему взамен его владений княжество Эрфурт и отправил в Ольденбург Французских комиссаров[533] для опечатывания всех казенных сумм и для формирования внутреннего управления герцогства.

Император Александр, узнав о такой несправедливости от самого своего светлейшего родственника и от Русского посла в Париже, князя Куракина, едва мог поверить им и, считая все происшествие каким-либо недоразумением со стороны комиссаров, приказал князю Куракину удостовериться с большей точностью в случившемся и потребовать объяснения от Французского двора. При этом государь приказал напомнить Наполеону, что владения герцога Голштейн-Ольденбургского были закреплены за ним 12 статьей Тильзитского договора; что Русский император как глава Голштейнского дома является также и наследником герцога и что, следовательно, в случае нанесения оскорбления герцогу он вынужден будет защищать его и свои собственные права.

Что же ответил Наполеон на эти законные требования Русского государя? Странно видеть, к каким невероятным умозаключениям может прийти человек, когда ему нужно оправдать свою несправедливость! Вот любопытный в этом отношении ответ Французского министра иностранных дел князю Куракину: «Конечно, Эрфурт по пространству и народонаселению не может быть достаточным вознаграждением; но земля плодороднее, нежели в Ольденбурге, жители промышленнее и богаче, доходы одинаковы, а император Наполеон оставляет герцогу прежние его уделы в Ольденбурге. В Эрфурте нет дворца, но, помнится мне, есть большой дом, где герцог может удобно поместиться. Что касается до нарушения 12 статьи Тильзитского мира, то, без сомнения, она служит в пользу герцогу; но в ней также сказано, что, до окончания войны с Англией, Французские войска будут занимать герцогство. Во время заключения Тильзитского мира Ольденбург находился во власти императора Наполеона, который, возвратив свое завоевание герцогу, исполнил договор. Потом возникли новые политические соображения, вследствие которых нужно было присоединить сию область к Франции. Но герцог от того совершенно ничего не теряет: император Наполеон отдачей Эрфурта хочет сделать ему полное вознаграждение и тем явить новое свидетельство дружбы к государю. В происшествиях бывает неотвратимая случайность и надобно покориться ей. Мелкие владения не могут оставаться, когда их существование противно политике и выгодам больших держав, которые, подобно быстрым потокам, поглощают все, что встречают в своем течении. Вот правила императора Наполеона, и он не может отказаться от меры, единожды им принятой, тем более, что декретом[534] Сената, присоединившим Ольденбург к Франции, почитает себя совершенно связанным».

Офицер роты Главного инженерного училища

Такая настойчивая защита дела, в полной мере несправедливого, явно доказывала желание Наполеона нарушить согласие, препятствовавшее его намерениям, тем более что и на второе предложение Русского двора Наполеону подписать акт, в котором он обещал бы никогда не стремиться к восстановлению Польского королевства, император Французов отвечал, что хотя восстановление Польши и не входит в его политические предначертания, однако подписание подобного акта было бы несовместимо с его достоинством. К этому надо добавить, что в то же время по всей Франции и во всех подвластных ей и союзных с ней областях пополнялись армии, учреждались вновь целые полки, запасались оружие и военные снаряды, одним словом, велась подготовка к войне. Здесь вашему вниманию предлагаются точные данные о всех военных силах Наполеона во время его величайшего могущества, а также о той огромной части их, которую он под названием Великой армии предназначал для замышляемого им покорения России.

В феврале 1811 года действующих Французских войск в соответствии со списками было:

В Испании 305 245 человек.

В Италии 47 846 человек.

В Илларии и на Ионических островах 16 685 человек.

В Голландии 22 823 человек.

В Германии 47 250 человек.

Во Франции 198 610 человек.

Гвардии 37 302 человек.

Итого 675 761 человек.

С февраля 1811 года началось формирование этих войск, и к половине октября того же года оно было уже окончено, Французская армия состояла уже из 850 000 человек. Кроме того, Наполеон имел 337 000 человек вспомогательного войска из всех подвластных ему королевств. И из этого исполинского войска, численность которого доходила до 1 187 000 человек, император Французов в начале 1812 года создал так называемую Великую армию. Она состояла из 610 000 строевых, а с чиновниками и вообще со всеми людьми, относящимися к армии и имеющими название нестроевых, до 700 000 человек.

Князь Александр Борисович Куракин.

Александр Борисович Куракин (1752–1818) — Русский дипломат, вице-канцлер, президент Коллегии иностранных дел. Будучи послом во Франции в 1808–1812 гг., он своевременно проинформировал Русское правительство о предстоящем нашествии Наполеона.

В этом огромном ополчении принимали участие следующие народы: Французы, Итальянцы, Швейцарцы, Нидерландцы, Австрийцы, Венгры, Баварцы, Вюртембергцы, Саксонцы, Вестфальцы, другие разные народы Рейнского союза, Пруссаки, Поляки, Иллирийцы, Португальцы и пленные Испанцы.

Все Русское войско, уже укрепленное к марту 1812 года, состояло из 590 973 человек, но из их числа только 218 000 могли быть направлены против неприятеля; остальные должны были охранять границы наших огромных пространств и, кроме того, участвовать в войне с Турками, в то время еще не оконченной.

Наполеон использовал все свое влияние на то, чтобы она и не была окончена: Французские курьеры[535] беспрерывно ездили от него в Константинополь с наставлениями Французскому посланнику. Но все усилия были напрасны: Турки под влиянием побед Кутузова пришли к необходимости заключения мира с Россией и заключили его в то самое время, когда Наполеон больше всего старался настроить их против Русских.

Мало успехов имели также и его старания в отношении Шведов. После многих тревог и волнений Швеция в это время только что достигла спокойствия, которое не хотела нарушать: на троне Густава-Адольфа был по-прежнему его дядя Карл XIII, но наследником этого короля, не имевшего детей, был избран, по желанию народа и, конечно, под влиянием императора Французов, Французский маршал Бернадот, принц Понтекорво. Однако, способствуя избранию своего маршала в Шведские кронпринцы, Наполеон ошибся в расчетах. Бернадот, став наследником престола знаменитого Густава Вазы и приняв лютеранское вероисповедание, будто превратился в настоящего Шведа. Благородное сердце говорило ему, что теперь вся его жизнь должна быть посвящена Швеции, и никакие убеждения Наполеона не могли заставить его ни на минуту забыть о ее выгодах. Уверенный, что эти выгоды заключались не в войне с Россией, а, напротив, в теснейшем союзе с ней, наследный Шведский принц отверг все лестные обещания, даваемые ему Наполеоном за помощь Шведов в войне против России, и сам предложил эту помощь Русскому императору.

Такой возвышенный образ мыслей был оценен по достоинству Александром, и искренние дружеские отношения соединили его с того времени со Шведским наследником. В самом деле, это был единственный принц, осмелившийся открыто встать на сторону Александра, оставленного в то время всеми державами. Без сомнения, многие из них были на его стороне и тайно желали успеха ему, а не Наполеону; но в действительности все они были его врагами, все шли на него под предводительством Наполеона.

Удивительную картину представляла собой Европа в то время, когда намерения Франции против России уже были всем известны, но война еще не была объявлена, когда все войска Наполеона уже были на пути к России, а в России готовились встретить неприятеля. С виду все было тихо, все было погружено в какое-то таинственное ожидание, которое походило на тишину — предвестницу бури. И во время этой грозной тишины посланники обоих государств вели, как обычно, переговоры, даже ездили от одного государя к другому с поручениями, имевшими, скорее, мирный, чем военный, характер.

Обелиск воинской славы на Марсовом поле в Петербурге

Это было удивительно для толпы, но понятно каждому, кто хорошо знал Наполеона и Александра: первый — добивавшийся величия всеми средствами, не хотел в глазах Европы предстать несправедливым зачинщиком войны; второй — благочестивый и кроткий, боялся излишней поспешностью преждевременно подвергнуть Европу новому кровопролитию, с которым его совесть могла согласиться только в крайнем случае. Каково же было действительно положение дел, можно судить по тому, что Наполеон не только мечтал, но даже говорил со своими приближенными о завоевании у Англичан Индии с помощью покоренной им России, а император Александр почти в то же время писал своему главнокомандующему: «Прошу вас, не робейте перед затруднениями, полагайтесь на Провидение Божие и Его правосудие. Не унывайте, но укрепите вашу душу великой целью, к которой мы стремимся: избавить человечество от ига, под коим она стонет, и освободить Европу от цепей».

Такова была цель усилий Александра, но, несмотря на весь их возвышенный характер, он считал своим долгом избегать войны, насколько это возможно, и поэтому предложил посланнику, в последний раз приезжавшему к нему от императора Французов, самые легкие условия для сохранения мира. Соглашаясь даже на передачу герцогу Ольденбургскому других владений в Германии, Русский император настаивал только на выводе Французских войск из Пруссии и из Варшавского герцогства.

Наполеон называл эту настойчивость, имевшую целью сохранение спокойствия и безопасности Пруссии и России, оскорбительной для своего достоинства и для независимости Прусского короля и под этим ничтожным и несправедливым предлогом решил вторгнуться в Россию, даже не объявив ей надлежащим образом войны. Отдав приказание своей армии, стоявшей уже на Висле, идти ускоренным маршем к Русским границам и перейти пограничную реку Неман близ Ковно, он в то же время обнародовал следующий приказ: «Солдаты! Вторая война Польская началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои и не хочет дать никакого объяснения о странном поведении своем, пока орлы Французские не возвратятся за Рейн, предав во власть ее союзников наших. Россия увлекается роком! Судьба ее должна исполниться. Не почитает ли она нас изменившимися? Разве мы уже не воины Аустерлицкие? Россия поставляет нас между бесчестьем и войной. Выбор не будет сомнителен. Пойдем же вперед. Перейдем Неман, внесем войну в Русские пределы. Вторая Польская война, подобно первой, прославит оружие Французское; но мир, который мы заключим, будет прочен и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».

Вместе с Французской армией прочитали этот приказ и Поляки и были восхищены им. Он как будто был сочинен для подстрекательства их к мятежу, и, легкомысленные, они увлеклись лестными обещаниями повелителя Европы и, избавляясь от отеческой власти единоплеменного царя, сами отдали себя во власть жестокого и чуждого им государя-завоевателя. В Польше и в Польских губерниях, присоединенных к России, жители отделились от Русских и готовились встретить Французов для восстановления своего Отечества. Это было еще одной важной потерей для России, или, лучше сказать, это было еще несколько тысяч ее новых врагов. Что же делал царь во время опасностей, угрожавших его престолу? О делах царя, которым так справедливо может гордиться Россия, лучше всего можно судить по его собственным словам, обращенным к народу. Например, вот его первый приказ армиям, отданный 13 июня, на следующий день после вступления Французов в наше Отечество.

Знак отличия «Virtuti military» (воинская доблесть)

«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император, нападением на войска наши при Ковно, открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На начинающего Бог!»

Жирарде. Переход французской армии через Неман. Гравюра.

К лету 1812 г. Наполеон собрал огромные силы для войны с Россией.

На стороне Франции сражались Немецкие, Польские, Итальянские, Испанские войска.

В общей сложности армия Наполеона насчитывала 600 тысяч человек.

12 июня 1812 г. Французы перешли пограничную реку Неман и вступили в пределы Русской империи.

А.Г. Ухтомский. Граф Николай Иванович Салтыков. Гравюра.

Николай Иванович Салтыков — граф, генерал. Екатерина II назначила его главным воспитателем своего внука — Александра. С 1812 по 1816 г., во время правления императора Александра I, Н.И. Салтыков был председателем Государственного совета и одновременно занимал пост председателя Кабинета министров.

Прочитав этот приказ, исполненный такой кротости и такого благочестия, вы теперь представляете, милые читатели, все, что мог совершить и что в самом деле совершил государь, действовавший таким образом. Конечно, сердце, столь великодушное, душа, столь твердо надеющаяся на Бога, средства, столь сильные, какие могла предоставить своему государю могучая Россия, не могли не победить врага, гордившегося только силой собственного гения, надеявшегося только на людей, увлеченных этим гением. Так во все древние и новейшие времена, когда России суждено было бороться с нападавшими на нее врагами, Вера и Благочестие народа и царей спасали ее даже тогда, когда гибель казалась неизбежной. Она лучше других государств в мировой истории оправдала истину священного изречения: «Надеющиеся на Господа не постыдятся!» Но никогда еще эта истина не являлась глазам людей в таком ярком свете, как в 1812 году; никогда положение России не было опаснее, чем сейчас, никогда ее враги не были многочисленнее и искуснее в науке побеждать. Но что значила эта многочисленность и это искусство перед могуществом того, Чью помощь призывали Русские и прежде всего их благочестивый царь! Вы уже видели это в его первом воззвании к войскам. Теперь прочтите, что писал он для всеобщего обнародования, в собственноручном рескрипте к фельдмаршалу, графу Салтыкову, своему глубоко уважаемому воспитателю детства и юности.

«Граф Николай Иванович!

Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я, для сохранения мира, истощил все средства, совместимые с достоинством престола и пользой моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо — разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Внезапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их со свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили нас препоясаться на брань[536]. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

В этом втором воззвании опять просматривается целый ряд знаменитых дел Александра. Достопамятные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем», — были началом успеха Русских, были основанием, на котором твердость царя воздвигла величественное здание славы его народа и в то же время погибели могущественнейшего завоевателя. Вполне осознавая важность своего торжественного изречения, Александр во время всего пребывания Французов в своем государстве не склонился ни на какие предложения Наполеона о мире и тем довел гордого зачинщика брани до того крайнего состояния, в котором впоследствии он оказался и которое грозно предвещало его падение.

После этих двух воззваний императора, имевших такое важное влияние на исход Отечественной войны, вам остается узнать, милые читатели, еще о двух воззваниях, и тогда история знаменитого двенадцатого года предстанет перед вами во всей своей ясности, простоте и трогающем душу красноречии. Первое из них было обращено к нашей древней столице Москве, второе — ко всему народу.

«Первопрестольной столице нашей Москве.

Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять наше Отечество. Хотя пылающее мужеством ополченное Российское воинство готово встретить и низложить дерзость его и зломыслие, однако, по отеческому сердолюбию и попечению нашему о всех верных наших подданных, не можем мы оставить без предварения их о сей угрожающей им опасности. Да не возникнет из неосторожности нашей преимущество врагу. Того ради, имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главой прочих городов Российских, она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее, из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества, для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей[537] надобности, как ныне. Спасение веры, престола, царства того требует. Итак, да распространится в сердце знаменитого дворянства нашего и во всех прочих сословиях дух той праведной брани, какую благословляет Бог и православная наша Церковь; да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей обширной России! Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице, и в других государства нашего местах, для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую мнит он низвергнуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России».

Вид на Воскресенские ворота в Москве

«ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ»

«Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силой и соблазнами потрясть спокойствие великой сей державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестью в устах несет он вечные для нее цепи и оковы. Мы, призвав помощь Бога, поставляем в преграду ему войска наши, кипящие мужеством попрать, опрокинуть его, и то, что остается неистребленного, согнать с лица земли нашей. Мы полагаем на силу и крепость их твердую надежду, но не можем и не должны скрыть от верных наших подданных, что собранные им разнодержавные силы велики, и что отважность его требует неусыпного против нее бодрствования. Сего ради, при всей твердости надежд на храброе наше воинство, полагаем мы за необходимо нужное собрать внутри государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех.

Мы уже воззвали к первопрестольному граду нашему Москве; а ныне взываем ко всем нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с нами единодушным и общим восстанием содействовать против всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шагу верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине — Пожарского[538], в каждом духовном — Палицына[539], в каждом гражданине — Минина[540].Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества. Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России. Народ Русский! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремившихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют.

Для первоначального составления предназначаемых сил предоставляется во всех губерниях дворянству сводить поставляемых ими для защиты Отечества людей, избирая из среды самих себя начальника над оными и давая о числе их знать в Москву, где избран будет главный над всеми предводитель».

Понимая, какое действие оказывают на Русских слова их царя, вам, милые читатели, нетрудно будет догадаться, каково было значение этих двух манифестов! Именно здесь таилась причина совершения длинного ряда смелых подвигов, великодушных пожертвований, беспредельного самоотвержения. Волшебному влиянию царского слова покорились все сословия, даже все возрасты.

11 июля эти манифесты были обнародованы в Москве. Вместе с тем Московские жители узнали, что государь сам прибудет в их столицу к вечеру того же дня. Надо было видеть, какой переворот в настроении жителей произвели эти два известия! Уже прошло четыре недели с тех пор, как Наполеон и его многочисленное разноплеменное воинство были в России, и все это время, казавшееся столь продолжительным для Русских, не только не было одержано ни одной победы над неприятелем, но главнокомандующие Русских армий, Барклай де Толли и князь Багратион, даже отступали и, как будто всеми силами стараясь избегать сражения с Французами, уступали им города и целые области. Это было нужно для соединения наших армий, уже разделенных Французами; но народ не понимал, для чего нужны такие меры благоразумия и предосторожности, и, необдуманно обвиняя военачальников в робости и недостаточном усердии к защите Отечества, падал духом и жалел, что не ему представляется случай сразиться с врагом за Царя и Родину. Особенно Москвичи были категоричны в таких рассуждениях, потому что они находились ближе других к неприятелю и, как жители столицы, во все времена славившиеся усердием к престолу, считали себя больше других обязанными явиться на защиту священных драгоценностей, хранившихся в их Божьих храмах, в их царских дворцах. И в такое время они получили два манифеста государя и известие о его скором прибытии! Невыразимы были их чувства, пришедшие на смену унынию! Им казалось, что они вышли из душной темницы на свежий, благоуханный воздух. Перед ними открывалось счастье, которое раньше казалось для них несуществующим! Они могли проявить свое усердие к Отечеству, и сам царь призывал их на это святое дело! И в тот же день они надеялись увидеть самого царя — это красное солнце России.

Вендрамини. Граф Михаил Богданович Барклай де Толли. Гравюра по портрету Сент-Обена.

Михаил Богданович Барклай де Толли (1761–1818) — генерал-фельдмаршал, военный министр. Родом он был из Лифляндии. В начале Отечественной войны он командовал первой Русской армией и являлся главнокомандующим. После соединения армий под Смоленском опытный и дальновидный полководец Барклай де Толли приказал продолжить отступление. Он понимал невозможность победы над Наполеоном в тот момент.

Весь вечер И июля народ толпился на Поклонной горе и около Дорогомиловской заставы, откуда должен был ехать государь. Каждый стремился раньше всех увидеть его; все сговаривались распрячь лошадей в его экипаже и на себе ввезти в столицу отца-государя. Но Александр, кроткий, смиренный больше всех других земных царей, вполне умея оценить любовь своего народа, не любил принимать торжественно пылких излияний, и всегда старался уклониться от почестей, которые все желали ему воздать. Так случилось и на этот раз. Он приказал распустить слух, что остается ночевать на последней станции; народ разошелся по домам, и в 12 часов ночи государь незаметно для всех въехал в столицу.

На другой день император, несмотря на всю свою скромность, уже не мог уклониться от торжественной встречи: с раннего утра Кремлевские площади заполнились народом, следившим за малейшим движением во дворце государя. В 10 часов Александр показался на Красном крыльце. Всегда трудно передать восторг Русских в ту минуту, когда они видят появление своих государей на Красном крыльце. Невозможно описать тот восторг, который был в сердцах всего народа утром 12 июля 1812 года! Звон колоколов — этот священный голос церкви, столь высокочтимый благочестивым народом и его царями, — и громкое, пламенно усердное ура! раздались одновременно в эту торжественную минуту, и вскоре их затмили новые восклицания:

Знамя Санкт-Петербургского ополчения и знамя батальонов подвижной милиции

«Веди нас, Отец наш! — кричали верные дети Александра всех званий и возрастов. — Веди нас, Отец наш! Умрем или истребим злодея!» Тронутый этим, государь с минуту обозревал сонмы усердного народа и потом продолжал свое шествие к Успенскому собору, где в тот день был назначен благодарственный молебен по случаю мира с Турками, воспринятого государем в это трудное для России время как особая милость Божья.

День 15 июля был еще более торжественный и сладостный для Русского народа. В Слободской дворец съехалось дворянство и купечество с просьбой к государю принять предлагаемую ими помощь. Эти просьбы были наполнены такой беспредельной преданностью Престолу и Отечеству, что император не мог без слез благодарить своих верных подданных. Прерывающимся голосом он сказал им: «Иного я не ожидал и не мог от вас ожидать: вы оправдали мое о вас мнение».

Но еще более лестным было для московских дворянства и купечества следующее письмо государя к графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас приступлено. В Москве — одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000 человек, кроме поступающих охотно из мещан и разночинцев[541]. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов; купечество же — слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронутым до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».

Если бы Наполеон — этот великий завоеватель, этот непобедимый воин своего века — мог иметь представление о силе веры и благочестия, о могуществе любви, основанной на них и соединяющей государя с его народом, как далек был бы он от мысли о покорении России! Какое различие между несметными полками, соединенными его гением, и войском, не столь многочисленным, но собравшимся во имя Божие! Даже вновь набранные отряды ополчений — это войско, образованное из простых крестьян, — даже и они, влекомые пламенным чувством своей преданности Государю и Отечеству, отличались удивительной неустрашимостью!

Тардье. Император Александр I. Гравюра по портрету Кюгельхена.

Не менее удивительна была и быстрота, с которой эти отряды образовались: Московское ополчение еще в августе присоединилось к главной армии. Смоленское и Калужское ополчения были готовы к сражению почти в то же время. Санкт-Петербургское и Новгородское ополчения, лучше всех сформированные, в начале сентября явились на подкрепление корпуса графа Витгенштейна, охранявшего от неприятеля дорогу к северной столице. Одним словом, за два месяца была образована новая армия в 130 000 человек. Конечно, не все ее воины могли приносить такую же пользу, как старые солдаты действующей армии, но каждый из них мог быть в резерве[542], то есть в таком отделении войска, из которого поступало пополнение взамен убитых и раненых в полках.

А.О. Орловский. Князь Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский.

В августе 1812 г. продолжалось отступление Русских армий в глубь страны. Войска роптали на осторожность Барклая де Толли и оказывали ему, как немцу, явное недоверие. В таких обстоятельствах император Александр I внял народному голосу и выбрал главнокомандующего из Русских генералов, а именно князя Кутузова, который пользовался славой искусного полководца и ловкого дипломата.

Но вернемся к действиям Русских армий. Мы оставили их отступающими от неприятеля для соединения разрозненных сил. Несмотря на все старания Французов помешать этому соединению, оно произошло 22 июля у Смоленска, и здесь-то состоялось первое кровопролитное сражении Русских с Французами — сражение, продолжавшееся два дня, а именно 4 и 5 августа. Здесь отличились генералы Коновницын, Ермолов и Раевский. Но, несмотря на всю свою храбрость, Русские должны были уступить Французам Смоленск, или, лучше сказать, его горящие развалины, чтобы защитить от врагов дорогу, по которой еще оставалось сообщение с нашими хлеборобными губерниями. Они отступили к Вязьме.

Как ни кровопролитна была битва у Смоленска, но все-таки ее нельзя было назвать генеральной, которую ждало все войско и весь народ. Воины, горя нетерпением сразиться, уже начинали роптать, и главнокомандующий Барклай де Толли решил удовлетворить его. Но прежде, чем было выбрано для сражения наиболее удобное место, к армии приехал новый начальник — князь Кутузов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.