Завоевание Финляндии от 1808 до 1810 года

Завоевание Финляндии от 1808 до 1810 года

Прочитав название этого рассказа, мои читатели, конечно, вспомнят области, завоеванные Петром I у Швеции и лежащие в соседстве с нашим Петербургом. Вы вспомните также, что эти завоеванные тогда области составляли только часть целой страны, известной под названием Финляндия. Но слышали ли вы, что Финляндия с 1809 года принадлежала России и что она прекрасна? Красота тех мест, где она расположена, величественная пустынность и добрые, простые нравы жителей представляют здесь приятное и редкое в Европе сочетание. Высокие горы, прелестные озера, окруженные живописными берегами, напоминают на каждом шагу красоты Швейцарии, и многие путешественники, имевшие возможность полюбоваться обеими странами, в один голос называют Финляндию Русской Швейцарией. Даже в их народных песнях, внушенных одинаковой природой, есть поразительное сходство. С этим согласны и поэты Финляндии. Один из лучших ее поэтов, Рунеберг, — страстный любитель и наблюдатель прекрасной природы своего Отечества. Из его поэтических описаний можно получить самое верное представление об увлекательных, разнообразных красотах Финляндии — этой прелестной частицы нашей тогдашней обширной России. Эти описания были сделаны Рунебергом во время его путешествия по родине: «Между тем как по береговой дороге, особенно по южной, деревня за деревней и дом за домом свидетельствуют о цветущем народонаселении, по дорогам внутренним можно проехать целые мили, не увидеть ни следа хижины; а если, наконец, и встретится жилье, то оно висит на скате огромной, песчаной горы или, выглядывая из диких рощ, окружающих полузакрытое озеро, мелькает как чуждый нарост на здоровом и величественном дереве природы».

Медаль, выбитая в честь Тильзитского мира

Рассуждая о разнообразии Финляндской природы, он говорит: «Не желая доказывать превосходства одного из них перед другим (верхнего и нижнего края Финляндии) в отношении к отличительным свойствам каждого, я думаю, что никогда тот же самый человек не привяжется с одинаковой любовью к различным характерам нашей земли. Кто поживет довольно долго под влиянием той или другой местности, тот глубоко сохранит в душе только одну из них, а не обе, к которой бы впрочем ни влекли его священные узы сердца. Ум, настроенный к спокойным, поэтически религиозным созерцаниям, предпочтет верхние страны. Кипящий жизнью, смелый, предприимчивый дух, вероятно, полюбит более берега морские, а человек расчетливый, заводчик-хозяин изберет прибрежные равнины. Но так как, без сомнения, первый из этих характеров вернее всех воспринимает и с наибольшим сознанием хранит впечатления, производимые природой, то можно вообще, в отношении к высшим требованиям, отдать преимущество тем местам, которые всего сильнее действуют на такую душу. В самом деле, трудно вообразить выражение Божественного более ясное, более дивное и возвышающее, как то, которое представляет внутренняя Финляндия в своем величественном очертании, в своей пустынности, в своем глубоком, невозмутимом спокойствии. Море, как оно ни мощно, не всегда носит такую печать Божественности. Только в безграничной тишине его дух видит и обнимает бесконечность: взволнованное бурей, оно из Божества становится исполином, и человек уже не поклоняется, но готовится к битве. К местам, которые могут служить верными представителями внутренней Финляндии, как относительно природы, так и в рассуждении характера жителей, должно по всей справедливости причислить и отдельно лежащий, бедный, но прекрасный приход Сариерви. Ничто не действует на душу сильнее дремучих неизмеримых лесов пустыни. По ним гуляешь, как по дну морскому, в непрерывной, однообразной тишине, и только высоко над головой слышишь ветер в вершинах елей и в подоблачных венцах диких сосен. Там и сям встречаешь, будто сход в подземное царство, лесное озеро: по крутизне, в его обросшее деревьями ложе никогда не слетал заблудший ветерок; по его поверхности никогда ничто не струило, кроме плескания стаи окуней, кроме плавания одинокого нырка. Глубоко под ногами стелется небо, еще спокойнее горного, и, будто при вратах вечности, кажется, боги и духи окружают тебя: беспрестанно ищешь их взорами, слухом, ежеминутно хочешь уловить шепот их. С другой стороны слышится журчание ручья. Идешь туда, думаешь, что он уже близехонько, и, однако, не видишь ничего, кроме поросшей вереском степи и тесных рядов сосен, на ней стоящих. Наконец, на расстоянии полета брошенной палки, берег начинает показывать верхи своих берез. Тогда только, достигнув края степи, видишь между листьев проблеск воды, и если, желая спуститься безопаснее, правой рукой ухватишься за корень одной березы, то левой можешь держаться за верхние ветви другой. Дошедши до самого ручья, видишь над собой только узкую, в несколько саженях ширины полосу неба, а по обеим сторонам непроницаемую ткань листьев и стволов. Ежели после других странствований, между однообразных деревьев, по степи доберешься, наконец, до границы ее, то взорам представится вдруг, как бы по волшебному слову, картина необычайно разнообразная и обширная: ряд озер с зелеными островами, реки, поля и холмы. Изумительно, как много изменений света и мрака здесь можно обнять одним взглядом, от черных елей болотной долины до соснового леса, возвышающегося за ними, и берез, которые в виде венца обхватывают подошву и бедра дальней горы. Все это становится еще прекраснее, когда в летний день солнце, прерываемое облаками, беспрестанно играет оттенками».

Госс. Прием Наполеоном королевы Прусской Луизы в Тильзите в 1807 году.

Монье. Эрфуртский конгресс 1808 года. Гравюра по картине Госса.

В октябре 1808 г. состоялся Эрфуртский конгресс, во время которого Россия и Франция подписали союзную конвенцию. Эта конвенция была необходима Наполеону, пытавшемуся сохранить союз с Россией для окончательного покорения Испании. Согласно конвенции в случае военного конфликта между Австрией и Францией Россия была обязана выступить на стороне Франции.

Такова Финляндия, милые читатели! Любопытно узнать, как досталась России столь прелестная красотами земля. Россия долго владела только теми ее областями, которые были завоеваны Петром Великим, то есть Карелией, Ингерманландией и городами Кексгольм и Выборг. Не один раз после этого Шведские короли покушались вернуть их, но Русские знали ценность своего приобретения, и поэтому все усилия Шведов были напрасны: завоеванные провинции как будто сроднились со своим новым Отечеством, и Швеция мало-помалу начала забывать потерю, как вдруг на ее престол взошел в 1792 году государь, известный в истории многими своими странностями и необдуманной отвагой, с которой он пускался в самые невероятные предприятия: это был Густав IV Адольф. Его отец, Густав III, с самого младенчества воспитывал его, как спартанца[520]. Густав, которого еще грудным ребенком купали в ледяных ваннах, приобретал с годами не только крепость тела, но и твердость духа, превратившуюся впоследствии в необыкновенное упорство. Все должны были повиноваться его образу мыслей, и никакие доводы не могли отвлечь его от намерения, на которое он решился. Такая настойчивость не однажды была причиной серьезных разногласий в его политических отношениях с другими государствами и, наконец, погубила его, несмотря на благородную цель, которую в этот раз он ставил перед собой.

Со времени кончины несчастного Французского короля Людовика XVI и изгнания его несчастного семейства Густав IV стал их пламенным защитником и непримиримым врагом Французов и всех их предводителей, восставших против Бурбонов[521]. В свою очередь, и Наполеон сделался предметом его ненависти, которая справедливо усилилась после убийства герцога Энгиенского и восшествия на Французский престол того, кто, по мнению Густава, должен был возложить поднесенную ему корону на голову Людовика XVIII — родного брата царственного мученика. Исполненный истинно рыцарского негодования Шведский король не думал таить его, а открыто предложил всем Европейским дворам вступиться за обиженных наследников Французского престола. Этого еще мало. Упорно придерживаясь своего мнения о Наполеоне, Густав не соглашался признать его Французским императором, называл его не иначе, как похитителем короны, и даже осмелился показать такое отвращение к могущественнейшему в то время повелителю Европы, что не принял от Прусского короля посланных ему знаков Черного Орла[522], потому что их получил и Наполеон, которого он не мог уважать.

С неподдельным огорчением смотрел Шведский король на то, как необыкновенное счастье Наполеона, все более возвышая его, примирило, наконец, с ним всех его врагов. Государи, преследуя цель прекратить кровопролитие, согласились на мир с человеком, с которым внутренне, может быть, желали бы еще долго вести войну. Но Густав не обладал таким благоразумием и, увлеченный своим непреодолимым упрямством, забывал о страданиях народа во время войны. Он желал, чтобы война продолжалась, а между тем Тильзитский мир уже был заключен, и врагами Французов остались одни Англичане. С жаром строил он планы об объединении с ними, как вдруг узнал новость, удивившую и оскорбившую все Европейские дворы.

Дания на протяжении всех смут, волновавших Европу со времени Французской революции, оставалась нейтральной, то есть не вмешивалась в споры других государств и не вставала на сторону ни одного из них. Казалось, такой миролюбивый настрой должен был бы предохранить ее от всяких нападений, тем более, что и своим географическим положением она была отделена от тех стран, где происходили важнейшие политические перевороты. Исполненная чистых намерений, она была спокойна до беспечности, и на островах, где расположено это королевство и мимо которых, как, вероятно, моим читателям известно, лежит путь всех кораблей, направляющихся в Балтийское море, почти совсем не было войска, на их бастионах не было пушек; ни одно из морских и сухопутных укреплений не было подготовлено к отражению неприятеля.

Хоругвь московского ополчения

И вот в такой обстановке жители Копенгагена в июне 1807 года, через месяц после заключения Тильзитского мира, вдруг увидели у своих берегов военные корабли Англии! Сначала это их не испугало, потому что путь следования этих кораблей был тотчас объявлен: говорили, что они шли в Пруссию, и никто не представлял, что Английский флот после стольких лет мирных отношений мог иметь враждебные намерения против Дании. Но прошло несколько дней, и командующий Английским флотом сделал Датскому правительству от имени своего короля очень странное, удивительное заявление: ситуация в Европе после заключения Тильзитского мира такова, что Дания может быть вовлечена некоторыми государствами в войну с Англией, поэтому Английский король настоятельно требует, чтобы весь Датский военный флот был отдан ему и оставался под его стражей до тех пор, пока в Европе не будет восстановлено всеобщее спокойствие.

К такому непонятному заявлению со стороны нации, всегда гордившейся своей справедливостью и благородством, добавлены были самые оскорбительные угрозы в случае отказа Дании исполнить требование Английского короля. Но могло ли уважающее себя правительство согласиться на такое унижение? Все слои Датского народа, оскорбленные в лице их правительства, объединились под началом своего деятельного и всеми искренне любимого кронпринца[523], использовали все, что можно было придумать для защиты столицы, нападение на которую было совершено так неожиданно. Несмотря на всю малочисленность войска по сравнению с сильным Английским флотом, было решено не сдавать Копенгаген. Но Англичане не были тронуты этой благородной решимостью: они исполнили со всей строгостью приказ своего короля, и несчастная столица Дании должна была вынести все ужасы жестокой и продолжительной осады. Наконец, разрушенная бомбардировками, безжалостно выжженная пожарами и в середине города, и в прекрасных предместьях, она вынуждена была сдаться и согласиться на все условия, предписанные Английским правительством.

Однако Англичане не до конца были довольны: им не удалось овладеть особой короля, который под защитой своего смелого сына, кронпринца, при виде неприятельских кораблей счастливо переплыл из Зеланда в Голштинию. Оскорбленный в высшей степени, Датский король представил на суд Европейских государей недостойный поступок правительства Англии, и все увидели необходимость ограничить несправедливое владычество Англичан на морях. Император Александр, как главный страж спокойствия на Балтийском море, так преступно нарушенного Англичанами, первый объявил Англии, что прерывает все отношения с ней и не возобновит их до тех пор, пока Дания не будет удовлетворена в полной мере. Он предложил и Шведскому королю, владения которого простирались также по берегам Балтийского моря, вступить в союз с Русскими для защиты кораблей нейтральных государств. В это время Густав IV, как мы уже видели, был погружен в размышления, совершенно противоположные предложению Александра: он думал о том, как ему сблизиться с Англичанами. Их жестокая несправедливость по отношению к Датчанам не унижала их в его глазах: ослепленный негодованием на Французов, он видел в ней только желание противиться их могуществу, а это желание так соответствовало его собственным, что он вместо того, чтобы принять предложение Александра, заключил союз с Англией. Такой поступок Густава IV нельзя было расценить иначе, как объявление войны, и войска Русского императора под командованием графа Буксгевдена пошли в Финляндию.

Хоругвь московского ополчения

Это было в начале февраля 1808 года. Шведы, хотя и ожидали неприятельских действий со стороны Русских и поэтому приготовили значительное войско в Финляндии, никак не думали, что военные действия начнутся в зимнее время. Быстрота продвижения Русской армии дала ей важные преимущества перед Шведами: пораженные неожиданностью, они должны были отступать в самом начале войны и в результате к 13 февраля уступили неприятелю всю Кюменгардскую губернию. Только у Гельсингфорса они решили дать сражение, но и оно было несчастливо для них. 18 февраля Русские уже взяли этот город, а вслед за ним и всю Гельсингфорсскую область. 10 марта им принадлежал уже и Або — первый из городов Шведской Финляндии, и с ними вместе — вся нижняя Финляндия.

Между тем Густав IV с первым известием о вступлении Русских войск в его владения, единственной причиной которого был он сам, проявил новую, неожиданную черту своего характера: он приказал арестовать Русского посланника в Стокгольме, господина Алопеуса, не позволять ему с кем-либо свидания, отобрать все его бумаги, опечатать посольский архив[524]. Такое нарушение всех прав человека и неприкосновенности особы посла могло быть понятно только для полудикого государства, еще не знакомого с требованиями просвещенных народов, но здесь, в отношении Швеции, все извинения были неуместны: поступок Густава IV явно основывался на его уверенности в помощи его союзников, Англичан, которые, побуждая его к войне с Россией, обещали ему большую помощь морскими и сухопутными войсками и деньгами. Эти войска уже были готовы к отплытию из Англии и ожидали только благоприятного ветра. Таким образом, серьезная опасность грозила границам России со стороны Швеции, а, значит, и ее северной столице. Чтобы обезопасить этот священный город России и, вместе с тем, чтобы не оставить без наказания оскорбления, нанесенные достоинству Русской империи жестоким поступком Шведского короля по отношению к господину Алопеусу, император Александр объявил всем иностранным дворам, что навсегда присоединяет Шведскую Финляндию к Русскому государству. Такое объявление не только не усмирило Густава IV, но еще более возбудило его упорство, и не имея терпения дождаться Англичан, которые, по своему обыкновению, всегда с опозданием оказывали обещанную помощь, он приказал всем молодым людям своего государства в возрасте от 18 до 36 лет поступить на военную службу и отправиться к Финляндской армии.

Прусские генералы

Путешествие Александра I по Финляндии В 1819 году. Император Александр в деревне Хапаланкангасе. Литография.

В 1808–1809 гг. Россия вела войну со Швецией. К этой войне Россию подтолкнул Наполеон. Она закончилась в сентябре 1809 г. подписанием Фридрихсгамского мирного договора, по условиям которого к России отходили Финляндия и Аландские острова.

Общее неудовольствие, с которым Шведы с самого начала смотрели на войну с Россией, начатую их королем, чрезвычайно усилилось при известии об этом народном ополчении, принесшем горесть почти в каждое семейство. Но Густав IV в пылу своего упрямства, занятый единственной мыслью возвратить потерянную Финляндию, не обращал внимания на огорчение и ропот своих подданных: он спешил отправить вновь набранное войско к армии, но ничем не смог вознаградить те жертвы, которые принес его народ: успехи в войне оставались по-прежнему на стороне Русских. Нашим храбрым солдатам не нужно было учиться побеждать трудности, какие встретились им на войне в Финляндии: им еще памятны были высокие Швейцарские горы и льды, покрывающие их. Итак, они с легкостью взбирались на крутизны Финляндии, с такой же непоколебимой твердостью переносили холод севера, как некогда, в Италии, жар юга, и даже более того: на второй год войны — в феврале 1809 года — они совершили переход, который называют беспримерным в истории: одна часть войска, под командованием князя Багратиона, перешла из Або по льду на Аландские острова и завладела ими, а другая часть, под командой генерала Барклая де Толли, перешла из Вазы на Шведский берег, в Умео. Последний переход был особенно примечателен: он проходил по льдам Ботнического залива, под 64° северной широты и при 30° мороза!

Этот смелый переход решил судьбу войны. Шведы увидели Русских уже за границами Финляндии — в самой Швеции. Испуганные такими быстрыми успехами неприятеля и приведенные в отчаяние упорством своего короля, они решили действовать против его приказов, и граф Кронштедт, охранявший со своим войском город Умео, объявил Барклаю де Толли, что весь Шведский народ желает мира и больше не намерен проливать бесполезно свою кровь. Вслед за этим объявлением последовала сдача Умео. Вы, конечно, удивитесь смелости графа Кронштедта и вообще всех Шведов, поступивших таким образом по отношению к своему королю. Но в это время в Швеции происходили большие беспорядки; король поссорился уже и с Англичанами за то, что они вместо обещанной помощи начали также склонять его к миру с Россией. Он приказал арестовать все их корабли, находившиеся в Шведских гаванях. Эта ссора с новым сильным неприятелем показала Шведам всю опасность, какой подвергались они, будучи под властью государя, равнодушно распоряжавшегося их судьбой. Доведенные до крайности, они решили освободиться из-под его власти, и 15 марта 1809 года король Густав Адольф уже больше не царствовал: опечаленный неудачами разного рода, он, по-видимому, без сожаления сложил с себя корону, уступил престол своему дяде, герцогу Зюдерманландскому[525], и вскоре выехал из Швеции, поселился в Швейцарии, где жил под именем полковника Густавсона.

Между тем первым делом нового короля, вступившего на престол под именем Карла XIII, было заключение мира с Россией: Швеция, изнуренная трудной и бесполезной войной, очень нуждалась в нем. Переговоры происходили в одном из городов Финляндии — Фридрихсгаме. 5 сентября 1809 года они были окончены, и мир был заключен. По этому миру Россия получала Аландские острова и всю Финляндию до реки Торнео и до границ с Норвегией.

Путешествие императора Александра I по Финляндии в 1819 году. Конюшня в Хапаланкангасе, превращенная в столовую. Литография.

Вот каким образом Русские приобрели прекрасную Финляндию. Это приобретение было очень важным, можно сказать, даже необходимым для безопасности Петербурга. Не один раз он подвергался нападениям в те времена, когда только небольшое пространство отделяло его от Шведских владений; теперь же это пространство увеличилось до 3000 квадратных миль. На нем были высокие горы и скалы, во многих местах неприступные и везде трудные для нападения. Оно было заселено народом, в высочайшей степени честным, добрым, искренно преданным нашим государям, которые положили прочное основание этой преданности тем, что оставили Финляндию с теми же самыми правами и законами, какие были у нее в те времена, когда она принадлежала Швеции. Политическая жизнь ее осталась все та же; изменилось только имя ее владетеля, и изменилось с большими для нее выгодами: сильное могущество Русских императоров прочно защищало ее от волнений и бурь, какие были ее уделом во времена тревожного правления Шведских королей, всегда старавшихся вредить России через Финляндию.