ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Военные люди мыслят категориями военными, иногда просчитывают ситуацию не хуже политиков и дипломатов. Вот только действовать всегда приходится по приказу.

Едва приняв 134–ю легкотанковую бригаду, Михаил Катуков получил приказ выступить на границу с Польшей. Сам себе задавал вопрос: почему все так делается спешно? Только в походе узнал суть самого приказа.

Одним словом, ему тоже пришлось принимать участие в уже упоминавшихся «освободительных» походах, о чем он позже писал довольно скупо. Писал так, как писали многие. Бригада выступила в поход, «чтобы взять под защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии». О боях с польской армией — ни слова.

Однако в личном деле маршала Катукова сохранилась выписка из приказа от 7 февраля 1940 года, в котором дается характеристика боевых действий комбрига:

«Командуя бригадой в период операции по освобождению трудящихся Западной Украины от буржуазно—помещичьего гнета польских панов, проявил себя хорошим организатором, решительным и смелым командиром.

Во время боевых действий правильно обеспечил управление частями бригады. Бригадой разгромлены 54–й пехотный полк и 6–й Познанский мотоотряд противника, взято много пленных и трофеи. Бригадой захвачен г. Галич и совместно с 1–й мотострелковой бригадой — Бучач и Монастыржиско.

За боевые заслуги в период боевой операции представлен к высокой правительственной награде — ордену Красного Знамени.

Командир 25–го танкового корпуса комбриг Соломатин. Комиссар 25–го танкового корпуса бригадный комиссар Зуев».[17]

Все, казалось бы, хорошо складывалось в жизни Михаила Ефимовича. Он постоянно учился, продвигался по службе, был на хорошем счету у командования Киевского военного округа. При переаттестации командного состава в 1940 году ему было присвоено звание полковника. В сентябре собирался выехать к отцу на побывку. Ефим Епифанович писал, что стал часто прихварывать, трудно стало работать в хозяйстве. Старика можно было понять: годы брали свое.

С отпуском ничего не вышло: последовал неожиданный вызов в ЦК ВКП(б). В округе причину вызова толком не объяснили, дали понять, что обо всем узнает в Москве.

Прежде чем прибыть в ЦК, Михаил Ефимович направился в автобронетанковое управление, которое с июня возглавлял Я.Н. Федоренко. До недавнего времени Яков Николаевич занимал должность начальника автобронетанковых войск Киевского военного округа. С ним не раз приходилось встречаться в период военных учений. У него и рассчитывал Катуков узнать причину столь неожиданного вызова в столицу.

Федоренко тоже объяснять не стал, а направил туда, куда его вызывают. Коротко сказал:

— Вас ждут в ЦК ВКП(б). Позже продолжим беседу.

Все вскоре прояснилось. Ему предложили принять 20–ю танковую дивизию, которая находилась в стадии формирования. В Киев Катуков возвращался с тревожными мыслями: сумеет ли он в короткий срок создать боеспособное соединение? У него даже не было времени, чтобы заехать в Большое Уварово и повидаться с отцом. С дороги черкнул открытку, был, мол, в Москве, но заехать в село не смог. С отцом Михаил Ефимович встретился лишь через год, когда война уже приближалась к Подмосковью.

Дела в дивизии шли медленно, техника поступала старая — танки «БТ–2» и «БТ–5». Машины уже отслужили свой век и годились лишь для обучения личного состава. Согласно планам комплектования новые танки «Т–34» наркомат вооружений должен поставить только в июле 1941 года.

Вот и ломай голову — как быть? А тут еще пришла беда — слегла в постель жена и вскоре умерла. Похоронив ее, Катуков и сам попал в госпиталь: начала давать сбои правая почка. Следует заметить, что Михаил Ефимович не отличался крепким здоровьем. В его аттестационном листе есть даже такая запись: «…в походах мало годен — порок сердца». Позже, видимо, после нового переосвидетельствования, появляется новая запись: «Здоров». Командование Киевского военного округа направляло его в Москву, а он не соглашался — есть свой госпиталь, пусть тут и режут.

Операцию сделал известный киевский профессор Чайка. Дело пошло на поправку, но шов затягивался медленно, боли в области живота и в боку не прекращались.

В ночь на 22 июня Михаил Ефимович спал тревожно и беспокойно. Под утро проснулся, тихо, чтобы не разбудить больных, вышел из палаты больничного корпуса, сел на ступеньки и закурил. Занималась заря, а вместе с ней пробуждалась жизнь. Рядом в саду попискивали синицы, начинали перекликаться неугомонные воробьи.

Большой город спал, не подозревая, что через несколько минут на него обрушатся первые фашистские бомбы.

Катуков уже собирался возвратиться в палату и лечь в постель, как где—то на окраине раздался страшный взрыв. За ним последовали взрывы еще большей мощности, от которых содрогнулось здание госпиталя и послышался звон разбитого стекла. Больные повскакивали со своих коек и высыпали на улицу, дежурный врач, запахивая на ходу халат, выбежал следом за ними:

— Товарищи, без паники! Это какое—то недоразумение, расходитесь по палатам, все скоро образуется!

В небе был слышен назойливый гул самолетов, и на город продолжали падать бомбы. Кто—то в силу устоявшейся привычки бросил:

— Фашистская провокация!

Сколько длилась бомбардировка, никто не заметил, но, когда самолеты, сделав свое черное дело, улетели, все облегченно вздохнули. В разных районах Киева пылали пожары. Только к полудню стало известно, что бомбардировка города — не какая—нибудь провокация, а начало войны с гитлеровской Германией.

Катуков сразу же решил ехать в дивизию, лечащего врача долго уговаривать не пришлось, хотя вначале он категорически воспротивился:

— Только с разрешения профессора Чайки. Он вас оперировал, пусть он и выписывает. К тому же, товарищ полковник, курс лечения еще не закончен.

Михаил Ефимович не сдержался:

— Доктор, о своем ли здоровье сейчас беспокоиться! Надо думать о стране. Германский сапог топчет нашу землю. А вы говорите о курсе лечения…

В тот же день Катуков мчался на попутной машине в свою дивизию, которая дислоцировалась недалеко от Киева. Штаб размещался в Шепетовке. Всю дорогу терзала тревожная мысль: что же произошло? Еще совсем недавно немцы были союзниками, солдаты и офицеры вермахта приходили к нам в гости, пили чай, обменивались сувенирами. Теперь враги. Им не будет прощения за разрушенные города и села, за невинную гибель людей. Он тревожился и за состояние своей дивизии: в парке 33 учебных «бэтушки», в артиллерийском полку всего несколько гаубиц. Безрадостная картина и в мотострелковом полку, и в понтонном батальоне. А вступать в бой нужно если не сегодня, то завтра обязательно.

Машину кидало на ухабах, шофер объезжал воронки от бомб — следы начавшейся войны. В канавах валялись опрокинутые телеги, убитые лошади, то там, то здесь на обочинах дороги маячили обгоревшие остовы грузовиков. Видно, под бомбежку попала совсем недавно проходившая воинская часть. Полуторка приближалась к Шепетовке. Здесь тоже воздух пропах дымом пожарищ: горел мост, над железнодорожной станцией в небо поднимался густой черный столб.

В штабе дивизии Катуков застал подполковника П.В. Перерву, кричавшего что—то в трубку телефонного аппарата. Увидев комдива, начальник штаба вскочил из—за стола, пытаясь отдать рапорт, но, поняв бессмысленность своей затеи, снова сел, закрыв на мгновение лицо руками.

— Связь есть с корпусом, с Рокоссовским? — выдохнул Катуков, превозмогая боль.

Перерва покачал головой. Комдив не узнавал своего начальника штаба, всегда спокойного и рассудительного. Теперь он изменился до неузнаваемости, лицо осунулось, красные от бессонницы глаза вылезали из орбит, руки нервно тянулись то к карандашам в пластмассовом стакане, то к бумагам, валявшимся в полнейшем беспорядке на столе.

Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем подполковник успокоился. Затем он подробно доложил обстановку, сложившуюся в дивизии с начала войны. Как только немецкая авиация стала бомбить городки Шепетовку, Славуту и Изяслав, где дислоцировались части дивизии, заместитель комдива В.М. Черняев связался по телефону с командиром корпуса К.К. Рокоссовским. Тот приказал немедленно выступить с двумя танковыми полками по направлению к Луцку. Полки выступили, но сведений о них пока никаких не поступало.

Катуков понял: внезапность вражеского нападения дезорганизовала управление войсками. Каково положение в корпусе, в армии, в округе, наконец? Каковы планы командования? Михаил Ефимович не представлял, как это теперь можно выяснить: связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград—Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков радостно прокричал:

— Здравствуйте, Константин Константинович! Говорит комдив 20–й танковой. Я хотел бы узнать обстановку…

На другом конце провода молчание, потом вопрос:

— Комдив 20–й? Катуков?

— Так точно! Полковник Катуков прибыл из госпиталя!

Рокоссовский не стал больше задавать никаких вопросов — было не до них, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что и командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: корпус подчинен 5–й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на луцком направлении. Катуков стал допытываться:

— Каковы силы немецкой группировки? Замысел ее командования?

— Вот это уж придется выяснять — и вам и мне. Направляйте разведку.

На этом Рокоссовский сухо простился. Его можно было понять. В суматохе первых дней войны не до сантиментов.

Промедление смерти подобно, и Катуков это понял. Значит, надо действовать. Он попросил подполковника Перерву принести карту. Вдвоем они определили ориентировочную линию фронта по тем отрывочным сведениям, которыми располагали. Фронт где—то рядом, в каких—нибудь 120–200 километрах. У Луцка уже идут тяжелые бои. Туда предстояло перебросить оставшиеся части дивизии, а в тыл эвакуировать семьи командного состава.

Интенсивно заработал штаб дивизии. Приезд комдива придал всем уверенности — и бойцам и командирам. Не узнать было и Перерву. Его действия стали четкими, приказы конкретными, наполненными целевым содержанием. К вечеру были собраны все исправные грузовики, на которых предстояло перебросить пехотные батальоны навстречу противнику. Марш начался в кромешной июньской тьме. Две—три роты выбрасывались километров за тридцать. Затем бойцы шли пешком, неся на себе боезапас, ручные и станковые пулеметы, 50– и 82–мм минометы. Грузовики возвращались обратно, забирали следующую партию пехотинцев и артиллерию. К местечку Клевань, где уже находились ушедшие раньше два танковых полка, удалось подтянуть основные силы дивизии. Здесь и произошел первый бой с передовыми частями противника.

Днем 24 июня разведка донесла: рядом расположились на отдых моторизованные части 13–й танковой дивизии немцев. Катуков принимает решение атаковать их. Бойцы устали после марша, но времени на отдых не было. Приказ Рокоссовского должен быть выполнен.

Прежде чем начать атаку, комдив все основательно взвесил. В успехе не сомневался, хотя и знал, что бой будет нелегким испытанием. Полковнику Черняеву предстояло возглавить танковую атаку, подполковнику Перерве — повести в бой мотострелковый полк, на командира артиллерийского полка майора Юрьева возлагалась задача — поставить свои орудия на прямую наводку и бить по вражеским танкам и пехоте.

Удара в этом месте немцы никак не ожидали. Они готовились начать наступление утром на следующий день, поэтому вели себя самоуверенно и нагло, свободно разгуливали по лагерю, не предполагая, что могут столкнуться с частями Красной Армии.

Дивизия изготовилась к атаке. На мгновение все замерло. Броневик Катукова остановился недалеко от артиллерийских позиций майора Юрьева. Последовал приказ: «Открыть огонь!»

Все гаубицы, которыми располагала дивизия, разом ударили по лесу, где стояли фашистские танки. Не прошло и нескольких минут, как все вокруг трещало, грохотало, рвалось. Кинулись в атаку бойцы понтонного батальона, превращенного в стрелковый, чуть левее мотострелки Перервы теснили длинную цепь фашистов, на склонах холмов, перед самым лесом, начинался танковый бой.

Опомнившись, немцы бросили против 20–й танковой дивизии, которую, впрочем, и танковой—то трудно было назвать, крупные силы. Комдив опасался за свои фланги. Танки противника могли незаметно выйти из леса и смять слабое боевое охранение. Тогда беды не миновать. Фашисты же лезли напролом, видимо, рассчитывали таранным ударом своих боевых машин заставить откатиться невесть откуда появившуюся советскую часть.

Для каждого нашего танкиста было понятно, что легкие, слабо бронированные «бэтушки» не представляют грозной силы для немецких танков «Т—III» и «T—IV», тем не менее дрались смело и отчаянно. На поле боя уже дымилось несколько немецких танков. Но бой был неравный. Все тридцать три учебных танка сгорели под Клеванью. Погибли многие экипажи. Сгорел в машине командир танкового полка майор Третьяков, возглавляя одну из атак, тяжело ранен заместитель комдива подполковник Черняев. Подполковника отправили в Харьковский военный госпиталь, где потом он умер от гангрены.

Дивизия понесла ощутимые потери, но и немцы были основательно потрепаны, главное — не прошли в этом районе.

Временный успех, вытеснение из Клеванских лесов 13–й немецкой танковой дивизии, позволил получить короткую передышку, которую Катуков решил использовать для окончательного выяснения обстановки в полосе обороны дивизии, приведения в боевое состояние своих частей.

Прямой связи с корпусом и армией по—прежнему не было. Попытки установить ее ни к чему не приводили: разведчики в штаб пока не вернулись. Но Катуков инстинктивно чувствовал, что где—то рядом сражаются 35–я танковая дивизия генерал—майора Н.А. Новикова и 131–я моторизованная дивизия под командованием полковника Н.В. Калинина. Если бы Рокоссовский отвел их на восток, 20–я танковая была бы немедленно окружена противником.

Только 26 июня удалось наконец наладить радиосвязь с корпусом. Михаил Ефимович доложил начальнику штаба генерал—майору А.Г. Маслову о положении дивизии после боя под Клеванью. В свою очередь, получил информацию о готовящемся вражеском наступлении на Дубно. 5–я армия М.И. Потапова в составе 9, 22 и 19–го мехкорпусов получила приказ не только отразить атаки противника, но и нанести контрудар с рубежа Луцк — Гоща в общем направлении на Дубно.

Беспримерно дрались наши бойцы на любом участке фронта, сдерживая немцев, не давая их танковым и моторизованным соединениям вырваться на оперативный простор, чтобы развить наступление на Киев. Неожиданным ударом на Дубно 5–я армия спутала карты немецкого командования. В связи с этим начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал—полковник Ф. Гальдер писал на 11–й день войны: «Еще 1.07 западнее Ровно последовало довольно глубокое вклинение русских пехотных соединений из района Пинских болот во фланг 1–й танковой группы в общем направлении на Дубно».[18]

С каждым днем натиск немецких армий на нашу оборону возрастал, 6–я полевая немецкая армия совместно с 1–й танковой группой Клейста ударила в стык нашим 5–й и 6–й армиям. Введенные в прорыв моторизованные части противника устремились к Житомиру.

У бывшей немецкой колонии Гринталь дивизия Катукова попала в тяжелейшее положение. Рядом держала оборону 35–я танковая дивизия из 9–го мехкорпуса. Под напором превосходящих сил врага комдив Новиков отвел свои части, не успев предупредить Катукова. Фланги 20–й танковой дивизии оказались оголенными. В полуокружении дрались ее полки в течение нескольких дней. Выйти удалось через небольшой коридор, простреливаемый со всех сторон вражеской артиллерией.

Отступая, части шли по разбитым дорогам, переходы делали в вечернее и ночное время, днем отбивались от вражеских танков и авиации. В перерывах между боями Катуков вызывал командиров и ставил на очередной переход конкретную задачу. Опыт первых боев заставлял постоянно прибегать к военной хитрости. Так, от начальника артиллерии подполковника К.И. Цикало комдив требовал через несколько часов менять позиции батарей артиллерийских дивизионов, чтобы уберечь их от обстрела и бомбардировок вражеской авиации. Постоянная смена позиций — «кочующие батареи» — создавала у противника впечатление, что он имеет дело с крупными артиллерийскими силами.

Потеряв танки, 20–я дивизия лишилась основной ударной силы. Любая «бэтушка» ценилась на вес золота. Случалось, из окружения прорывались отдельные танки из других соединений и попадали к Катукову. Он использовал их на самых опасных участках, чаще всего в разведке, но приказывал экипажу вести огонь исключительно из засад.

Комдив все чаще прибегал к ведению боевых действий отдельными машинами или небольшой группой — в три—шесть танков. Он прикинул: если поставить боевые машины в засаде на самом танкоопасном направлении, по которому обязательно должен проследовать противник, а затем в удобный момент открыть прицельный огонь, то эффект такого удара будет исключительно высоким, потери же — минимальными.

После боя под Клеванью Михаил Ефимович вынужден был признать:

«Наши «БТ» не представляли собой грозной силы, к тому же использовали мы их неправильно. С такими быстроходными, но слабобронированными и легковооруженными машинами нельзя было вступать в открытый бой. Но горький урок не прошел даром, и не только потому, что за каждый наш танк немцам приходилось заплатить несколькими своими, — опыт боев на Украине и, в частности, именно этот бой под Клеванью впервые заставил меня задуматься над вопросом широкого использования тактики танковых засад».[19]

Безусловно, в этот период предстояло многое переосмыслить, пересмотреть, отказаться от общепринятых стереотипов мышления, довоенных установок на ведение боя в обороне и в наступлении. Чем дальше приходилось отступать, тем чаще задавал себе вопрос Катуков: как могло случиться такое, что врагу удалось захватить Новоград—Волынский и Житомир? Теперь он рвется к Киеву. Просчеты? Упущения? Скорее всего, есть и то и другое. Ясно было одно: приграничное сражение проиграно, воевать надо учиться по—новому.

Сил и средств пока не хватало. Выручали нередко хитрость и изобретательность. Появление на фронте новых советских танков «Т–34» и «KB» не могло, конечно, сразу изменить ситуацию — их было слишком мало, но страх на немцев они наводили. У Катукова таких машин не было, кто—то предложил сделать макеты «тридцатьчетверок». Затея не ахти какая, но, как потом выяснилось, оправдывала себя в некоторых случаях. Несколько транспортных машин были обшиты фанерой, к ним приделали деревянные пушки, покрасили в защитный цвет. Бутафорские танки ставились где—нибудь у лесочка, чтобы привлечь внимание противника, рядом, в кустах, маскировались настоящие пушки. Удар по врагу был, как правило, уничтожающим.

Два месяца дралась 20–я танковая дивизия в обороне, дралась героически. Только одного геройства было мало. Дивизия по—прежнему именовалась танковой, хотя танков не имела, за исключением «прибившихся» из других частей. Комдив неоднократно обращался к вышестоящему начальству, чтобы дали подкрепление — десяток машин, пусть даже старых образцов. Не получал ни ответа, ни танков.

Отступление через южное Полесье продолжалось. Горько было сознавать, что не было сил остановить обнаглевшего противника, который своими танковыми клиньями разрезал нашу наспех организованную оборону. Рядом с боями отступала 45–я стрелковая дивизия под командованием генерала Г.И. Шерстюка. Иногда Катуков и Шерстюк действовали совместно, чтобы не оказаться в окружении. Им даже удалось разгромить передовые немецкие части у сел Чековичи и Владовка, захватить трофеи — стрелковое оружие и боеприпасы, артиллерийский дивизион на конной тяге. Эти временные успехи не могли в целом изменить ситуацию даже в этом районе. Немцы все так же угрожали нашим тылам.

19 августа 1941 года Катуков получил приказ сдать дивизию подполковнику Перерве и прибыть в штаб корпуса. Михаил Ефимович недоумевал: можно ли в таких условиях оставлять дивизию? Однако делать нечего: приказ есть приказ!

Штаб корпуса удалось разыскать не без труда, он размещался в небольшой избушке близ лесного массива. Катуков ожидал встретить Рокоссовского, но комкором уже был генерал—майор А.Г. Маслов. Константин Константинович возглавил 16–ю армию. Алексей Гаврилович доброжелательно поздоровался, поинтересовался положением дивизии, выслушал подробный доклад о последних боях, очень обрадовался, узнав о разгроме немцев под Чеповичами и Владовкой.

— Что вы можете сказать о подполковнике Перерве? — неожиданно спросил Маслов. — Командовать в такой ситуации, я бы сказал, в ситуации драматической, трудно. Справится ли?

— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — Михаил Ефимович прямо посмотрел в глаза комкору. — Видел подполковника в бою. Волевой, знающий командир.

Маслова, видимо, такой ответ вполне устраивал, скорее не сам ответ, а сообщение о том, что дивизия еще боеспособна и осталась в надежных руках. Потом он перешел к решению судьбы Катукова.

— Догадываетесь, зачем вас пригласили?

— Не совсем.

— Москва вызывает. Главное автобронетанковое управление. Скорее всего, для назначения на другую должность. В тылу формируются новые части, в том числе и танковые. Дадут дивизию уже не с учебными «бэтушками», а оснащенную танками типа «Т–34» и «КВ». Мечта!

Катуков простился с комкором Масловым, затем заехал в управление Юго—Западного фронта, чтобы оформить документы и открытый лист на заправку машины. Предстоял дальний путь — через Конотоп, Глухов, Севск, Дмитров, Орел, Тулу.

Русские дороги всегда славились ямами да колдобинами даже в мирное время, в военное — и говорить не приходится. Танки, тяжелая артиллерия и грузовики распахивали дороги на отдельных участках, как поле перед посевом. Шофер крутил баранку, объезжая выбоины и тихо ругаясь. Катуков, расположившись на заднем сиденье, ни на что не обращал внимания. Его мысли были там, в дивизии.

Как ни тяжело было вспоминать отступление, дивизия, считал он, выполнила свою задачу. В районе Новоград—Волынского задержала врага на десять суток, сдерживала бешеный натиск немецких дивизий. Когда комкор Рокоссовский отдал приказ об отводе частей и соединений на новые рубежи, полки уже потеряли более половины своего состава, значительную часть техники. Но удалось сохранить главное — воинскую дисциплину и высокий моральный дух. «Я ни в чем не мог упрекнуть ни своих людей, ни самого себя — мы честно выполнили свой долг, — вспоминал Катуков. — И все—таки мы отступали все дальше и дальше на восток. До каких же пор? Мы могли, конечно, остановиться на любом рубеже и не сходить с него, пока нас не убьют. Но это было бы самоубийство, не больше. А нам надо было продолжать войну, как бы горестно она ни складывалась на первом этапе».[20]

В Москве Катукова принял начальник Главного автобронетанкового управления генерал—лейтенант Яков Федоренко. В его кабинете это была уже вторая встреча. После обычных приветствий Яков Николаевич увлек своего собеседника в укромный угол рабочего кабинета, усадил за столик и, как гостеприимный хозяин, стал потчевать крепким чаем. По ходу разговора объявил о цели вызова в Москву:

— Понимаешь, Михаил Ефимович, нелегко было отозвать тебя с фронта в такое тяжелое время. И все—таки мне очень хотелось, чтобы ты, именно ты, а не кто—нибудь другой, принял 4–ю танковую бригаду.

Катуков бросил на Федоренко удивленный взгляд, а тот, перехватив его, продолжал:

— Да—да, бригаду. Она, правда, только начинает формироваться в районе Сталинграда, для крупных соединений, как видишь, пока не хватает танков.

Раздался телефонный звонок. Пока Федоренко с кем— то долго разговаривал, Михаил Ефимович, разглядывая обстановку кабинета, вспомнил, когда он был здесь последний раз. Тогда тоже Яков Николаевич предложил принять 20–ю дивизию, которую предстояло сформировать. Пришлось трудно, не спал сутками. Кроме учебных танков, техники никакой. Люди прибывали из разных районов страны. Надо было переговорить с каждым бойцом и определить: этого в разведку, этого в танковый полк, этого в саперы — пришлось учитывать желание и способности. Все это, конечно, положительно сказалось, когда стали воевать. Как—то теперь сложатся обстоятельства? Время военное, значит, и сроки формирования бригады будут самые короткие. Катуков почти физически ощущал огромный груз ответственности, ложившийся на его плечи.

Федоренко вернулся к прерванному разговору. Увидев на лице собеседника тревогу, спросил:

— Тебя, я вижу, что—то пугает? Уж не то ли, что бригаду предстоит формировать?

— Не совсем так, Яков Николаевич. Беспокоит другое — с какой техникой придется воевать. Я ведь уже битый. Моя дивизия не просто отступала от границы, отступала с тяжелыми боями. Жалко было смотреть, как горели наши слабо защищенные броней «бэтушки», как гибли экипажи. Против бронированных немецких колонн нужны средние танки типа «Т–34», при определенных обстоятельствах тяжелые машины типа «КВ».

Выслушав суровые, но правдивые признания полковника Катукова, начальник Главного автобронетанкового управления поднялся из—за стола, прошелся по кабинету, остановился и тихо произнес:

— Ты думаешь, я не знаю, что происходит у нас на фронте, какие потери мы уже понесли? Ошибаешься, знаю. Войну мы не проиграли. Только теперь разворачивается поистине всенародная битва. Все ресурсы страны — материально—технические и людские — брошены на то, чтобы Красная Армия получила первоклассную технику — танки, авиацию, артиллерию. Можешь не волноваться: в 4–й бригаде будут и «Т–34» и «КВ». Она не должна по огневой мощи уступать немецкой дивизии.

— Вот за это спасибо, Яков Николаевич! — Катуков приободрился. — В таком случае мы еще повоюем. Только где были наши ресурсы раньше?

Федоренко только пожал плечами.

Покинув управление, Михаил Ефимович в тот же день выехал в Сталинград. На юг по Рязанскому шоссе двигались машины, повозки, люди покидали обжитые места и уходили подальше от войны. Гитлеровская авиация уже не раз бомбила столицу и ее пригороды. В первом налете с 22 на 23 июля участвовало до 250 самолетов противника. Бомбы рвались на обширной территории от Серебряного бора до Киевского вокзала. Пострадали заводы в Филях, которые в 20–х годах строили немецкие инженеры, железнодорожные станции, аэродромы.

Кондратенко вел машину осторожно, объезжая воронки и выбоины, чтобы не разбудить дремавшего полковника. Позади оставались поселки, небольшие города. Суровое военное время накладывало свой отпечаток на жизнь людей и в глубоком тылу, за сотни километров от линии фронта. Ни лишних хождений по улицам, ни отдыхающих, в ночное время действовали законы светомаскировки.

Первую остановку Катуков решил сделать в Борисоглебске: шофер устал, надо было дать ему отдохнуть хотя бы несколько часов. Заночевали в небольшом доме на перекрестке улиц, названия которых в темноте трудно было разобрать. Хозяин, работник городского отдела НКВД, Михаил Васильевич Синицын пригласил своих гостей в комнату, накормил скромным ужином. Разговорились.

Бывают в жизни обстоятельства, о которых говорят: судьбе было угодно, чтобы они произошли. Так и в данном случае. Михаил Васильевич, как выяснилось, оказался родным братом Ивана Синицына, который в 1922 году был помощником командира роты 235–го Невельского полка. Гармонист, весельчак. Тогда Катуков только начинал свою командирскую службу. Сколько воды утекло с тех пор. Ивана уже не было в живых.

«В ту борисоглебскую ночь просидели мы с Михаилом Васильевичем Синицыным до третьих петухов, — писал Катуков в своих мемуарах. — С большой теплотой вспоминал я его брата, а также своего ротного Александра Михайловича Серебрякова — моих первых наставников, учивших меня, молодого взводного, наверно, самому сложному из всех искусств — искусству работать с людьми».[21]

Утром, едва забрезжил рассвет, Катуков покидал гостеприимный Борисоглебск: торопился пораньше попасть в Сталинград. Кондратенко старался сократить путь, часто выскакивал на проселочные дороги, доверяясь своей интуиции и шоферскому чутью. Надо сказать, они его не подводили.

Сентябрьское солнце продолжало выжигать последнюю зелень в приволжских степях. Вскоре потянуло с Волги приятной прохладой — показался Сталинград. «Эмка» зашуршала шинами по набережной. Город жил еще мирной жизнью. На базарах торговали арбузами, дынями и прочей снедью щедрого лета, по широкой речной глади бегали юркие прогулочные катера, проходили большие пассажирские суда, оглашая окрестности привычными гудками.

Катуков побывал в местных органах власти и в областном военкомате, узнал, как идет строительство танков на Сталинградском тракторном заводе. Узнал и адрес формирования бригады — станция Прудбой. Получив эти сведения, он поспешил к месту назначения.

4–я танковая бригада формировалась из частей 15–й танковой дивизии, выведенной с фронта. Эта дивизия разделила ту же участь, что и 20–я танковая. Она сражалась у Станислава и отступила только по приказу командования.

До приезда Катукова формированием бригады занималась комиссия из Главного автобронетанкового управления. Уже подобран был командный состав. Временно обязанности комбрига исполнял полковник П.И. Рябов, начальником штаба назначен был подполковник П.В. Кульвинский, комиссаром — полковой комиссар М.Ф. Бойко, начальником политотдела — старший батальонный комиссар И.Г. Деревянкин, в прошлом работник Горьковского обкома партии.

Со своим помощником по технической части П.Г. Дынером Катуков познакомился в разгар занятий с танковыми экипажами. Недалеко от палаточного городка стоял «БТ–7», у которого прямо на траве сидели бойцы. Плотный бритоголовый капитан держал в руках ивовую палку, служившую ему указкой, артистически жонглируя ею, показывал то на гусеницу, то на башню, то еще на какую—нибудь деталь из вооружения или оснастки боевой машины. Бойцы не вели никаких записей, но, судя по их лицам, сразу же все схватывали. Хитрости тут не было никакой. Все они, как потом выяснилось, в прошлом — трактористы, бульдозеристы, шоферы — рабочие высокой квалификации. Так что танк для них не диковинка.

Катуков обратился к полковнику Рябову:

— Петр Иосифович, у вас всегда так занятия проводятся?

— В основном так и проводим, — нисколько не смущаясь, ответил Рябов. — Классных комнат тут нет, открытая степь — полигон, и свежий ветер никому не вредит.

Увидев начальство, капитан приказал своим слушателям встать, подошел с рапортом:

— Товарищ полковник, капитан Дынер проводит очередное занятие с механиками—водителями!

— Здравствуйте, капитан! Ваше имя и отчество? — вежливо спросил Катуков.

— Павел Григорьевич.

— В армии давно? Кадровик? — продолжал допытываться комбриг.

— До войны работал на одном из киевских заводов инженером, в действующей армии с 22 июня. Как видите, военная биография небогатая. Можно сказать, ее совсем нет.

У многих командиров того времени не было фронтовой биографии. Еще совсем недавно каждый занимался мирным трудом, но в трудную годину, когда позвала Родина, они взвалили на свои плечи всю тяжесть войны и несли ее до Победы. Дынер не исключение. Потом Катуков был бесконечно благодарен этому грамотному инженеру, возглавляемой им службе, быстро ставившей в строй подбитые танки на протяжении всей войны.

Приятное впечатление оставил и начальник оперативного отделения бригады капитан М.Т. Никитин. Матвей Тимофеевич — прирожденный штабист, прекрасно разбирался в оперативной обстановке. Тоже прошел с Катуковым до Берлина, стал позже крупным военачальником.

В течение последующих дней комбриг познакомился со всем командным и политическим составом, понял, что работа здесь проведена основательная, дело теперь за учебой и подготовкой танковых экипажей. Приятно было сознавать, что среди командного состава есть фронтовики, понюхавшие пороху во многих боях. Среди них выделялись старшие лейтенанты К.М. Самохин, В.И. Раков, лейтенанты Г.М. Луговой, П.П. Воробьев. Командир роты Евгений Луппов, например, был на финском фронте, получил звание Героя Советского Союза. Столь же успешно сражался с немецкими захватчиками старший лейтенант П.А. Заскалько. В 15–й танковой дивизии он был командиром танкового батальона. Когда ему предложили командовать ротой, заявил, что готов командовать танком, только бы быстрее направили на фронт.

Катуков решил собрать весь личный состав бригады, чтобы не только представиться самому, но и встретиться с бойцами, поговорить о предстоящей учебе, решить назревшие вопросы, касающиеся их работы, быта и отдыха. Но где собрать людей? Здесь, на станции, вряд ли найдется такое помещение, которое вместило хотя бы основную массу бойцов.

Выход из затруднительного положения подсказал Рябов.

— Искать ничего не надо, — указал он рукой в степь. — Тут мы проводим все свои мероприятия. Потребуется лишь стол да несколько стульев. Я предупрежу нашего хозяйственника майора Михайловского — пусть побеспокоится.

Так и собрался в приволжской степи личный состав 4–й танковой бригады. Бойцы стояли полукругом, некоторые сидели и полулежали на траве, кому как удобно было. Разрешалось курить. Слух о том, что прибыл новый комбриг, облетел все подразделения, и теперь все ждали с ним встречи.

Катуков испытывал на себе сотни взглядов, оценивающих, любопытных. Представляясь танкистам, Михаил Ефимович сказал, что согласно приказу Главного автобронетанкового управления он назначен командиром 4–й танковой бригады. Поведал коротко о своем боевом опыте. Потом заговорил о самом наболевшем:

— Командование поручило мне сформировать бригаду в самые короткие сроки, обстоятельства торопят. Вы знаете, как складывается обстановка на фронте. Она пока не в нашу пользу. Скоро получим новые машины. Это будут, видимо, танки «Т–34» и «КВ». Рабочие Сталинграда сутками не покидают цехи, чтобы обеспечить нас новейшей техникой. Нам ее предстоит осваивать, а затем и применять в бою. Тот, кто сталкивался с немецкими танковыми частями, почувствовал на себе, что они неплохо организованны и дисциплинированны. Но бить их можно, и мы это делали. Сил у нас пока маловато. Вот и стоит перед нами задача — как этими силами противостоять противнику? Противнику наглому и коварному. Мы должны уметь хорошо водить наши машины, знать их боевые качества, применять новую тактику боя. По отзывам специалистов наши машины «Т–34» и «KB» лучше, чем немецкие «Т—III» и «T—IV». Так что в успехе можно не сомневаться!

Как только поступила в бригаду первая партия «тридцатьчетверок», началась учеба. Вождение такой боевой машины требовало определенных навыков. Экипажи должны были научиться преодолевать на полном ходу рвы и балки, противотанковые препятствия — эскарпы и надолбы. По ходу велась подготовка технического персонала. Времени, отпущенного на овладение материально—технической частью танков, было так мало, что пришлось часть бойцов из роты технического обеспечения направить на завод, где они вместе с рабочими собирали машины, изучая попутно их устройство.

Во второй половине сентября подразделения — взводы, роты и батальоны — начали проработку тактических приемов в учебных боях. Тяжелый труд по 12–14 часов в сутки изнурял бойцов и командиров. Но жалоб не было, люди понимали, что их труд даром не пропадет. От этого будет зависеть успех в бою, их собственная жизнь.

Часами просиживал Катуков со своими помощниками начальником штаба Кульвинским и комиссаром Бойко над разработкой своеобразной схемы боевой учебы в полевых условиях. Бои на Украине заставляли комбрига вновь обратиться к тактике оборонительных боев с использованием танков в засадах. Иного выхода он не видел. Противник по—прежнему обладал преимуществом в танках и авиации. Видимо, так будет и на тот момент, когда бригада пойдет в бой.

— У меня есть некоторые соображения, — комбриг разложил на столе несколько листов ватмана. — Хочу с вами ими поделиться, поскольку нам на первоначальном этапе придется вести исключительно оборонительные бои, успеха не добиться без взаимодействия всех подразделений — танковых, артиллерийских, мотострелковых. Только взаимодействие — еще не все. Противника надо обмануть, ввести в заблуждение. Но как? Настоящим и ложным передним краем.

— Вы предлагаете бутафорию? — Начальник штаба Кульвинский с удивлением посмотрел на комбрига.

— Верно, Павел Васильевич, — улыбнулся Катуков. — Бутафорию, только не театральную, но чем—то напоминающую ее. На занимаемой оборонительной полосе мы отрываем окопы настоящие и ложные. В ложных окопах ставятся макеты пушек и пулеметов. Противник атакует. Его встречает из ложных окопов небольшая группа бойцов — «актеров» с пулеметами. Их задача — инсценировать передний край, затем они уходят в настоящие окопы, потому что может последовать бомбардировка переднего края. И пусть. Бомбы упадут на ложные окопы, где уже никого не будет. И вот противник бросает танки, они подходят на 200–300 метров. Наступает самый, пожалуй, критический момент боя. Стрелки, минометчики и артиллеристы расстреливают пехоту в упор, а из засад выходят наши танки и бьют в борта вражеских машин. Огонь с разных позиций будет косоприцельный, губительный.

Бойко, слушая комбрига, заходил то с одной, то с другой стороны стола, всматривался в условные обозначения на ватмане, кивал головой, соглашался. И Кульвинскому идея понравилась. Он сказал:

— Если все продумать до мелочей, причем продумать в каждом конкретном случае, можно надеяться на успех.

Дни шли за днями, не похожими один на другой. Сегодня, например, отрабатывался учебный бой между танковыми ротами, завтра — уже с участием мотострелковых подразделений и артиллерии, послезавтра — новое усложненное задание.

По вечерам у палаточного городка подводились итоги учений. Не все пока получалось. Экипажи в отдельных случаях действовали разрозненно, не используя выгодных условий местности, командиры допускали тактическую безграмотность.

— Война не прощает никому ошибок и нерадивости, — говорил комбриг, разбирая действия в учебном бою каждого командира. — Погибнете сами и погубите свои экипажи. Я понимаю, что в танковом училище вам говорили: наступление — главный вид боевых действий. Ведь только наступление в конечном итоге приводит к победе над противником. Но на первом этапе нам придется вести оборонительные бои, и лишь при создании благоприятных условий — наступать. Постарайтесь запомнить это!

Жаркий сентябрь в приволжских степях был на исходе. Все чаще небо заволакивало тучами, иногда накрапывал мелкий дождик. Оставались последние дни учебы танкистов, и Катуков старался использовать их с полной нагрузкой. Намечался очередной выход в поле, на этот раз побатальонно. Садясь в машину, комбриг приказал Кондратенко:

— В батальон Рафтопулло!

Полтора часа тому назад к месту учений уехал начальник штаба Кульвинский, чтобы проверить готовность подразделений. Михаил Ефимович вытащил пачку «Беломора». Протянул папиросу рядом сидящему Бойко:

— Закуришь, комиссар?

— Благодарю, не хочется с утра.

— Что—то беспокоит?

— В общем, да. Десятки людей обращаются ко мне с просьбой направить на фронт. Жалуются: «Круто берет комбриг». Среди них есть и командиры.

Катуков изменился в лице. Выбросив в степь недокуренную папиросу, спросил:

— На что же жалуются командиры?

— Все на то же, дескать, достаточно уже подготовлены, их место на фронте, а они ползают с утра до ночи по балкам, жгут горючее, впустую расходуют снаряды.

— У петуха тоже есть крылья, а летать не может. — Комбриг натянул на глаза фуражку и попросил шофера прибавить газу. — Нам сейчас представится возможность убедиться, чему научились наши командиры.

Машина резко остановилась у балки, дальше Катуков и Бойко пошли пешком. В батальоне Рафтопулло царило оживление: танковые экипажи заканчивали последние приготовления к учебному бою. Худощавый, черный от загара и пыли комбат подбежал с рапортом…

Что дальше произошло, вспоминает сам Рафтопулло:

«Мой батальон занял оборону на рубеже возле небольшой речушки. Докладываю комбригу:

— К бою готов!

— Давайте посмотрим, так ли это, — сказал полковник и вывел всех командиров на передний край оборонительных позиций.

Признаться, мне было даже неловко. Мы увидели как на ладошке расположение наших огневых средств… Легко раскрывались система огня, построение боевого порядка, стыки подразделений, словом, весь замысел предстоящего боя.

— Вот здесь, как нам доложил комбат, приготовлен огневой мешок для врага, — заметил Катуков, — но разве противник дурак? Разве он полезет в этот мешок? Нет, он изберет для наступления другое направление и всего скорее нанесет удар в стыке ротных опорных пунктов, которые мы только что легко обнаружили.

Стало ясно, что сокрушить такую оборону — нетрудное дело даже при равенстве противоборствующих сил, а ведь она должна была по своей идее сдержать противника, имещего тройное превосходство в силах и средствах».[22]

Все, что можно было устранить перед началом учебного боя, командиры устранили, приняли к сведению замечания комбрига. Делалось все без каких бы то ни было условностей.

Покидая батальон Рафтопулло, Катуков сказал бойцам:

— Скоро на полях сражений мы должны показать, что учились не зря. Наши гимнастерки и мы сами пропитаны потом. Но смею всех заверить: наш труд не пропадет даром!

Предвидения его оправдались. Когда начались ожесточенные бои под Орлом и Мценском, а затем и под Москвой, многие бойцы и командиры с благодарностью вспоминали «степную академию Катукова».

Положение на фронте не улучшалось, сводки Совинформбюро были по—прежнему тревожные. Красная Армия вела тяжелые оборонительные бои на огромном пространстве от Баренцева до Черного моря. Оставлены многие города Украины, в том числе и Киев.

Противник добился успеха и на западном направлении. С немалыми для себя потерями он все же занял Минск, Смоленск, Вязьму. В связи с этим Гитлер отдал приказ войскам, в котором говорилось: «Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага».[23]

Прорвав оборону Брянского фронта, танковая группа Гудериана 30 сентября рванулась к Орлу, чтобы с юга начать наступление на советскую столицу.

Ставка Верховного Главнокомандования стягивала к Москве сформированные в тылу новые дивизии. В бой вводится и 4–я танковая бригада. Катуков получил приказ срочно погрузить свои части в эшелоны и перебросить в Подмосковье, на станцию Кубинка. Собрав командный состав, комбриг объявил:

— Учеба наша закончилась. Через неделю, а может быть, и раньше идем в бой. Будем защищать столицу. Нам предстоит иметь дело с опытным и сильным врагом — бронированными колоннами генерала Гудериана. Задача у нас чрезвычайно сложная — задержать немецкие танки, отбросить их от Москвы.

Речь комбрига была короткой, но заставила каждого подумать над тем, как все же придется выполнять задачу, какими средствами?

Посыпались вопросы. Начальника политотдела Деревянкина беспокоило такое положение: бригада не укомплектована танками, за исключением одного батальона, бросать ее в бой равносильно самоубийству.

Все эти вопросы беспокоили каждого командира, и в первую очередь комбрига. Михаил Ефимович сказал:

— Мы — боевая единица, соединение, на которое командование возлагает немало надежд. В бой, надо полагать, нас безоружными не пошлют. Танки получим на станции Кубинка. Это все, что могу вам сообщить. Готовьтесь к погрузке!

Не прошло и суток, как первые эшелоны с частями 4–й танковой бригады двинулись к Москве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.