Глава 8 Паши мстят

Глава 8

Паши мстят

В феврале 1639 года изгнавший Сафидов из Багдада и возвращавшийся в Стамбул султан Мурад прибыл в Диярбакыр. Он был болен, и ему пришлось задержаться там на два месяца, чтобы восстановить силы и продолжить свой путь в Стамбул. Не прошло и года, как он скончался (в возрасте 29 лет) и был погребен в уже переполненной династической усыпальнице своего отца, Ахмеда I. Незадолго до этого умер его дядя, несведущий в государственных делах, но дважды становившийся султаном Мустафа I. Вопреки недавно установленной практике, Мурад лишь по возвращении домой после окончания многочисленных военных кампаний расправился со своими братьями: Баязидом[31] и Сулейманом (которые для него были братьями только по одному из родителей, а для султана Османа II — родными братьями). Они были умерщвлены во время празднований в честь Ереванской кампании 1635 года. Родной брат Мурада Касим был убит по возвращении Мурада из Багдада.

Мурад пощадил только одного брата (вероятно, в ответ на мольбы своей матери, Кёсем Султан), и султаном стал Ибрагим, которого называли «безумным» Ибрагимом. Впервые с того времени, как Сулейман I стал наследником своего отца, Селима I, не оказалось ни одного претендента-соперника: Мурад не оставил после себя ни одного сына, а все прямые наследники мужского пола были уничтожены. Возможно, психическое состояние Ибрагима внушало сомнения, но можно было только догадываться о том, к каким последствиям привел бы полный отказ от политического курса Османской империи. Когда Ибрагима вызвали из внутренних покоев дворца, он не мог поверить, что Мурад мертв, и предполагал, что сам он вот-вот разделит судьбу своих несчастных братьев.

Ибрагим оставил людей, назначенных еще Мурадом, таких как шейх-уль-ислам и великий визирь. Зекерьязаде Яхья-эфенди оставался главой духовенства вплоть до своей смерти в 1644 году. Он находился в этой должности целых восемнадцать лет, при правлении трех султанов. Последний великий визирь Мурада, Кеманкеш Кара («Черный лучник») Мустафа-паша, заключил мирный договор, положивший конец иранским войнам, и насладился относительно долгим пребыванием на своем посту (около пяти лет), прежде чем пал жертвой фракционной борьбы и был казнен в том же 1644 году. Будучи матерью султана, не проявлявшей особой склонности к участию в государственных делах, Кёсем Султан снова выдвинулась вперед и вновь воспользовалась властью, от которой она отказалась после кровавых событий 1632 года.

Соперничество между великим визирем и валиде-султан было неизбежным, но в первые годы царствования Ибрагима силовую борьбу на высших уровнях власти удавалось сдерживать.

Кеманкеш Кара Мустафа-паша продолжил реформы, начатые при Мураде IV и его бывшем великом визире Табаниясси Мехмед-паше. В последующий период стабильности продолжалась передышка, на время которой прекратились фракционные распри, что было обеспечено законодательными актами, принятыми в течение четырех с половиной лет пребывания Табаниясси Мехмеда на своем посту. Казначейство было вынуждено признать, что переселение крестьян на их прежние земли несет массу неразрешимых проблем, и вместо этого было предписано провести новую перепись налогоплательщиков, согласно которой их следовало регистрировать там, где они находились в момент переписи. Кеманкеш Кара Мустафа сократил численность янычар и кавалеристов до 17 000 и 12 000 соответственно. Он укрепил государственную валюту и требовал, чтобы при внесении сумм и их снятии со счетов казначейства предпочтение отдавалось наличной валюте, а не векселям, и ввел в обращение детально разработанную систему цен. Он также принял меры, направленные против одной из самых трудноразрешимых проблем того времени: увеличения численности тех, кто, не представляя явной ценности для государства, тем не менее получал казенное жалованье.

Действия столь решительно настроенного великого визиря не могли не вызвать противодействие, и в 1642–1643 годах вспыхнуло очередное восстание. Губернатор Алеппо, Насухпашазаде Хусейн-паша, который был сыном великого визиря Ахмеда I, Насух-паши, находился в очень плохих отношениях с Кеманкеш Кара Мустафа-пашой. Насухпашазаде Хусейн укрыл одного смутьяна, которого разыскивало правительство, сделав это вопреки указаниям Стамбула, и ставил вензель султана в верхней части своих посланий, что было незаконно, так как визирям в провинциях запрещалось пользоваться привилегией ставить этот вензель. Кроме того, он жаловался на то, что пост губернатора обходится ему настолько дорого, что с доходов, которые дает ему эта должность, он не может оплатить свои колоссальные долги. Катиб Челеби сообщал, что приблизительно в этот период на высшие государственные должности стали назначать тех, кто мог за них заплатить. Тогда Кеманкеш Кара Мустафа назначил Насухпашазаде Хусейна на должность губернатора провинции Сивас, но тайно приказал исполнявшему обязанности губернатора этой провинции оказать ему вооруженное сопротивление. Несчастный губернатор был убит во время стычки, а Насухпашазаде Хусейн направился в Стамбул, чтобы там высказать свои жалобы. По мере того как он двигался по Малой Азии, численность его армии росла. Возле Измита, расположенного в какой-то сотне километров от Стамбула, он разбил наголову высланные против него силы и продолжал двигаться в направлении Ускюдара. Сведения современников о том, чем это для него закончилось, весьма противоречивы. Согласно одной версии, Насухпашазаде Хусейн сел на корабль, совершил плавание по Черному морю, а потом был схвачен агентами правительства неподалеку от города Русе, на Дунае, и убит. Согласно другой версии, великий визирь, сделав вид, что он его прощает, пообещал ему пост губернатора Румелии, а потом направил на другой берег Босфора палачей, чтобы привести в исполнение приговор.

Насухпашазаде Хусейн стремился стать великим визирем, но другим претендентом на пост, занимаемый Керманкеш Кара Мустафа-пашой, являлся Киван («Юный друг») Капукубаши («Сторожевой пес») Султанзаде Мехмед-паша, который, будучи губернатором расположенной на северном берегу Черного моря провинции Ози, увенчал свою относительно успешную военную и административную карьеру тем, что в 1642 году отвоевал захваченную казаками крепость Азов. Реформы Кеманкеш Кара Мустафы угрожали выгодам, которые были гарантированы многим, что делало его позицию весьма уязвимой, и в конце 1643 года великий визирь отдалил Киван Капукубаши Султанзаде Мехмеда от двора, назначив его губернатором Дамаска. Но Кеманкеш Кара Мустафа не мог надеяться на то, что ему удастся перехитрить группировки, которые плели против него свои бесконечные заговоры. Мятеж Насухпашазаде Хусейна был лишь одним из признаков недовольства, порожденного его реформами, и в феврале 1644 года султан Ибрагим приказал его казнить. Киван Капукубаши Султанзаде Мехмед был отозван из Дамаска и назначен великим визирем.

Султан Ибрагим перепоручал ведение повседневных дел визирям, но, подобно своему брату Мураду, всегда прислушивался к подсказкам своих фаворитов. И если проповедники из секты Кадизадели сумели убедить Мурада в необходимости закрытия кофейных заведений и в принудительном соблюдении законов, регулирующих потребление предметов роскоши, то слабое здоровье Ибрагима делало его легкой жертвой всякого рода шарлатанов. В Кинки («Гонитель демонов») Хусейне Хока он нашел того духовного наставника, в котором он нуждался. Формально, вершиной карьеры Кинки Хусейна было его назначение на должность главного судьи Анатолии, но та роль, которую он играл в политике тех дней, далеко выходила за рамки его служебных обязанностей. То предпочтение, которое султан оказывал Кинки Хусейну, говорило о шаткости позиций высшего духовенства, но, по счастью, Зекерьязаде Яхья-эфенди умер еще до того, как султану Ибрагиму внушили его сместить.

Подобно инциденту с корсарами, случившемуся в районе Влёры в 1638 году и грозившему дальнейшим обострением отношений, но затем улаженному, происшествие, случившееся летом 1644 года, казалось проблемой, которую можно решить. Но этот инцидент привел к войне между Османской империей и венецианцами, которая, хотя и с перерывами, но продолжалась вплоть до 1669 года. Турецкие источники того времени (включая Катиба Челеби) сообщают, что тем летом мальтийские корсары атаковали небольшую флотилию у берегов острова Карпатос, расположенного между Родосом и Критом. На борту одного из кораблей этой флотилии находился главный черный евнух Сюнбюль-ага, который был изгнан из столицы и плыл в Египет, что стало традицией для главных черных евнухов, уволенных по возрасту. Кроме него на кораблях находилось некоторое количество именитых паломников, совершавших путешествие в Мекку. Сюнбюль-ага был убит во время стычки, а захваченные сокровища корсары погрузили на корабль, который вскоре прибыл в одну из критских гаваней. В знак признательности за оказанное содействие корсары подарили часть сокровища венецианскому генерал-губернатору Крита. Когда выгружали одну из лошадей Сюнбюль-аги, которую решили подарить губернатору Кандии, ее копыта задели землю, что, как сообщает Катиб Челеби, сочли дурным предзнаменованием. Через несколько дней корсары отплыли на запад, но перед тем, как удалиться на значительное расстояние, они затопили захваченные турецкие суда, пустив ко дну оставшиеся на них припасы и животных.

Известие об этих пиратских действиях вызвало гнев в Стамбуле, где сочли, что венецианцы на Крите намеренно попирают условия соглашения, согласно которым запрещалось давать прибежище тем корсарским судам, которые имели намерение или были виновны в нападениях на судоходство другой стороны. Согласно сообщениям поверенного Венеции в Стамбуле Джованни Соранцо, все иностранные посланники в столице были вызваны на прием к влиятельному фавориту султана, Кинки Хусейну. Они подверглись перекрестному допросу, с целью выяснить причастность их государей к этому делу, и каждому из них приказали дать письменные показания. Сначала отказавшись выполнить такое распоряжение, они затем все же дали свое согласие, но с оговоркой, что истинное положение дел можно выяснить только в том случае, если направить кого-то на Крит. Некоторые из тех турецких моряков, которые уцелели после этого инцидента, в конце концов вернулись в Стамбул и поведали о том, что на самом деле мальтийцы в течение двадцати дней оставались на Крите, где они продавали награбленное и пополняли свои запасы. По мнению турок, это не было тем незначительным нарушением, на которое можно смотреть сквозь пальцы (и было воспринято как явный союз между венецианцами и их единоверцами с Мальты).

Объяснения этого инцидента другой стороной значительно расходились с турецкой версией. Венецианский губернатор Крита сообщил дожу, что мальтийские суда оставались в гавани столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы высадить на берег нескольких греков, находившихся у них на борту, а потом продолжили свой путь на Мальту. На самом деле чиновник, отвечавший за тот участок побережья, куда прибыли мальтийцы, уже был казнен за то, что в тот момент его не было на посту. Две столь отличные версии одного события никак нельзя было согласовать. Сохранение мира было явно в интересах Венеции, поскольку она не сумела бы защитить от турок ни себя, ни свои владения. На самом Крите местное греческое население едва ли встало бы на защиту своих венецианских господ, к которым оно не испытывало любви. Похоже, имперский совет не слишком долго дискутировал относительно того, стоит ли вступать в войну из-за этого инцидента. Воинственную позицию, которую занял Кинки Хусейн Хока, поддержал другой фаворит султана Ибрагима, принявший мусульманство далматиец Силахдар («Оруженосец») Юсуф-ага, а также его зять. Силахдара Юсуфа возвели в ранг паши и назначили главным адмиралом, поручив ему ведение как наземных, так и морских операций. После кончины Кеманкеш Кара Мустафа-паши не осталось сторонников умеренной политической линии и возобладала партия войны.

Мальта считалась главной целью османского флота, корабли которого стояли в имперской верфи, готовясь к выходу в море. По-прежнему отстаивая свою невиновность, так как ничего иного Венеции не оставалось, республика была застигнута врасплох, когда 26 июня 1645 года турецкая армада появилась у берегов Крита. В ходе этой первой летней кампании турки после почти двухмесячной осады взяли крепость Кания (Канеа), позволив ее защитникам уйти вместе со своим имуществом, что соответствовало исламским правилам ведения войны и той практике, которая была принята в Османской империи. Символом этого завоевания стало преобразование кафедрального собора в главную мечеть города, названную именем султана. Две другие церкви также превратились в мечети, причем одна из них была названа в честь победоносного военачальника, Силахдара Юсуф-паши.

Несмотря на столь многообещающий взлет, дни Силахдара Юсуф-паши оказались сочтены. Вернувшсь в Стамбул, он подвергся резкой критике со стороны великого визиря, Киван Капукубаши Султанзаде Мехмед-паши, недовольного тем, как он вел осаду крепости, и в особенности тем фактом, что он привез так мало трофеев. Хотя султан Ибрагим, который выслушал аргументы обеих сторон, намеревался снять Киван Капукубаши Султанзаде Мехмеда с должности великого визиря, Силахдар Юсуф обнаружил, что ему не стоило надеяться на постоянное расположение султана. Когда он отказался возвращаться на Крит, аргументируя это тем, что зима — не время для ведения боевых действий и что флот к ним просто не готов, Ибрагим приказал его казнить за неповиновение.

В 1646 году военные действия распространились на другой участок разбитой на изолированные друг от друга куски венецианско-турецкой границы. Это случилось, когда турки захватили принадлежавшие венецианцам важные территории на побережье Далмации, некоторые из которых они потеряли уже в следующем году. Впрочем, война на Крите шла вполне успешно. В начале года пала крепость Ретимно, вскоре за ней последовали менее крупные укрепленные пункты, разбросанные по всему острову. Осада Ираклиона (Кандии), самого большого города на этом острове, началась в октябре 1647 года (и продолжалась в течение следующих 22 лет), а к 1648 году остатки оборонительных укреплений острова, представлявшие собой пару незначительных фортов, оказались в руках турок. В результате, появилась возможность ввести простейшую систему административного управления, хотя остров все еще мало что мог дать в смысле взимания налогов. Но вскоре военные успехи Османской империи закончились. В 1646 году силы Венеции высадились на острове Бозкаада (Тенедос), и хотя они получили отпор, но тот факт, что венецианцы смогли потревожить турецкое судоходство в районе, так близко расположенном от главного порта империи (и имевшем столь важное стратегическое значение для морских коммуникаций с Критом), не предвещал ничего хорошего. В 1648 году венецианский флот блокировал Дарданеллы, и в течение года турки не могли выйти в Эгейское море, чтобы поддерживать снабжение своих гарнизонов на Крите. Снабжение Стамбула также было затруднено. Османский военный флот покинул свою базу и по суше был доставлен в укрепленный порт Чешме, в западной Малой Азии, что позволило ему в какой-то степени преодолеть скованность действий, вызванных блокадой. В апреле 1649 года из Стамбула вышла новая мощная эскадра, и блокада была прорвана.

Война, вспыхнувшая между Османской империей и Венецией, нашла отражение далеко за пределами критского театра военных действий. В последние годы, раздражение, которое вызывали у поляков крымские татары, достигло небывалого уровня, так как усилия, необходимые для того, чтобы защитить Речь Посполитую от их набегов, поглощали ресурсы, которым можно было бы найти лучшее применение. Вскоре после своего восхождения на трон, в 1632 году, король Владислав IV стал вынашивать планы «турецкой войны», и теперь он нашел горячего сторонника этих планов в лице венецианского посланника при своем дворе, Джованни Тьеполо, который внушал ему, что пока внимание турок сосредоточено на Крите, казакам, номинально считавшимся подданными Владислава, следовало напасть на побережье Черного моря, находившееся в руках Османской империи. В прошлом такая тактика приводила Стамбул в ужас. Кроме того, Тьеполо предлагал финансовую помощь. Считая, что провоцировать самих турок слишком опасно, Владислав придерживался мнения, что более мудрым решением было бы нападение на татар, которое в любом случае переросло бы в войну с их османским сюзереном. Эта идея понравилась Тьеполо, который в марте 1646 года добился от венецианского правительства обещания, что оно финансирует такое предприятие.

Владиславу не удалось заручиться поддержкой своего собственного правительства, но соседи Речи Посполитой (Московия и находившиеся в вассальной зависимости от Османской империи государства Валахия, Молдавия и Трансильвания) дали знать, что он может рассчитывать на то, что они поддерживают его план, который, как он полагал, можно было бы осуществить при минимальных затратах, используя находившихся в его распоряжении казаков. Но как раз в это время набеги татар на земли Речи Посполитой временно прекратились, а правительство Османской империи, знавшее, насколько трудно вести войну на два фронта, заняло примирительную позицию в своих делах с Владиславом. Однако самым важным было то обстоятельство, что конституция Польши не позволяла вести агрессивную войну, а его собственное правительство и не думало менять свою позицию. Королю оставалось лишь покориться воле правительства.

Война с Венецией велась, несмотря на внешне незаметный распад системы административного управления Османской империи. После того как высшие государственные деятели Мурада IV сошли с политической арены, в дворцовых и в государственных делах Ибрагима сразу же наступил разлад. Хотя слабоумие султана давало его матери возможность вмешиваться в процесс принятия решений, она была не в силах помешать ему обращаться за советом к своим фаворитам. Султан занимался гаремом, почти не интересуясь ни внешней, ни внутренней политикой. Члены правительства не стеснялись в средствах для достижения своих целей, так как фортуна то улыбалась, то отворачивалась от тех группировок, с которыми они были тесно связаны. В то время интриги были обычным, но весьма рискованным делом: ставший в 1645 году великим визирем Салих-паша осторожно высказывал мнение, что султана Ибрагима следует низложить, а вместо него поставить одного из его сыновей. За это в 1647 году ему пришлось поплатиться. Казна была пуста, несмотря на реформы, инициированные Мурадом IV дня того, чтобы государству было легче собирать налоги, чем оно собственно и должно было заниматься.

Продолжавшиеся волнения в провинциях являлись еще одним признаком недовольства, которое испытывало все общество. В Малой Азии царила неразбериха. Жизнь крестьян была нарушена как разгулом бандитизма, так и политически мотивированными восстаниями, во главе которых стояли такие деятели, как Абаз Мехмед-паша и Насухпашазаде Хусейн-паша. В результате крестьяне отказывались от традиционного образа жизни, что сделали многие из них, когда экономические условия ухудшились, и либо искали счастье на поприще военной службы в эскорте того или иного паши, либо вместе со своими приятелями занимались разграблением сельской местности. Официальная пропаганда делала отличие между восстаниями и бандитизмом. Паши прежде всего считались представителями высшего класса Османской империи, а те паши, которые поднимали восстания, считались сбившимися с правильного пути представителями того правящего класса, для пользы которого их воспитали и дали образование. Если же они проявляли особое упорство в своих заблуждениях, тогда их, по крайней мере на некоторое время, возвращали в лоно того класса, которому они принадлежали. Что касается бандитов, то в глазах государства они относились к низшим слоям общества и считались представителями класса плативших подати крестьян, незаконно отвергнувшими уготованное им социальное положение, и их наказывали в соответствии с уголовным кодексом. Чрезвычайной редкостью были случаи вступления какого-нибудь разбойника в рады элиты Османской империи. Взбунтовавшиеся паши, как и разбойники, нападали на проходившие караваны, притесняли крестьян и мешали уполномоченным правительства собирать налоги. И тех и других местное население обожало и в то же самое время ненавидело. Тем, у кого не было работы, они давали возможность найти применение их невостребованной энергии, пополняя свои ряды множеством вооруженных молодых людей. Современники слагали о них баллады, в которых им либо предлагали отказаться от своей беззаконной деятельности, либо, наоборот, прославляли их столкновения с властями.

Типичным бандитским главарем тех лет был Карахайдароглы Мехмед, который воспользовавшись отсутствием османских войск на Крите, с середины 40-х годов XVII века, вслед за своим отцом, Кара («Черным») Хайдаром, стал заниматься разбоем. Он грабил караваны, двигавшиеся по главным торговым путям западной Малой Азии, и в то же самое время требовал для себя пост помощника губернатора провинции. В этом ему было отказано, а зимой 1647–1648 года была направлена армия под командованием губернатора провинции Караман, Ипшир Мустафа-паши (он вырос в доме Абаз Мехмед-паши, желавшего отомстить за султана Османа и впоследствии ставшего великим визирем), которая должна была схватить разбойника, но не сумела этого сделать. Не увенчались успехом и последующие попытки. В конце концов Карахайдароглы Мехмед все же был схвачен и повешен в конце 1648 года. Как и о других подобных ему главарях, о нем упоминается в одной популярной песне:

Хайдароглы, в своем ли ты уме?

Как мог поднять мятеж ты на достойнейшей османской земле?

А сколько злодеяний ты сотворил на этом свете?

За каждое из них ты будешь в ответе.

Не лучше ли тебе остановиться?

Теперь лишь о тебе все говорят;

Но берегись, твоя судьба в руках Кара-Али [то есть палача]

И ты умрешь в немыслимых мучениях.

Катиб-Али [то есть автор] тебе внушает: займись собой;

Ведь для тебя померкнет мир, когда тебя повесят,

Наступит день, и черный ворон сядет на твой труп;

Не сохранить тебе свой гордый вид, не будь так глуп.

Восстание 1623 года под предводительством Мехмед-паши вспыхнуло как месть за убийство султана Османа, а недовольство Насухпашазаде Хусейн-паши было вызвано ограничениями его власти полномочиями губернатора провинции. Мятеж, во главе которого стоял губернатор Сиваса, Варвар Али-паша, представлял собой еще одно восстание в Анатолии, которое грозило усугубить разногласия в Стамбуле разладом в провинциях. Историк и чиновник Мустафа Наима, работы которого были систематизированы спустя полстолетия, сообщает, что в 1647 году Стамбул потребовал от Сиваса внести 30 000 асперов в качестве взноса на проведение празднеств, запланированных на священный месяц рамадан, однако после консультаций с представителями знати этого города Варвар Али решил, что он не может возложить такое налоговое бремя на местных налогоплательщиков. Последовали другие требования Стамбула, в том числе и распоряжение прислать в столицу жену Ипшир Мустафа-паши, которое Варвар Али отказался выполнить на том основании, что жену мусульманина не следует передавать никому, кроме ее законного супруга. В конце концов накопившееся в нем недовольство заставило его выступить против тех, кто нес ответственность за подрыв устоев сельской жизни. Он обвинил султана в том, что тот не уделяет внимания государственным делам, посетовал на то, что султанская власть попала в руки окружающих его женщин, и особо подчеркнул то, что главным злом является кратковременность пребывания на своих постах назначенных султаном губернаторов провинций и их помощников, поскольку назначенные на высшие должности в провинциях, как правило, могут оплатить свои назначения только по истечении трех лет. По его мнению, это толкает каждого вновь назначенного на такую должность выжимать из местных жителей как можно больше денег, пока его самого еще не сняли. Варвар Али объявил, что ради сохранения спокойствия в государстве он сам поедет в Стамбул, чтобы там представить свое дело.

Эвлия Челеби, который в то время находился в Эрзуруме, оставил запись о том, как губернатор этой провинции и тогдашний его покровитель Дефтердарзаде («Сын казначея») Мехмед-паша получил известие о казни Салих-паши и предупреждение о том, что, являясь протеже отошедшего в мир иной великого визиря, он рискует собственной жизнью, угроза которой исходит от нового великого визиря, Хезарпаре («Тысяча кусков») Ахмед-паши, ставшего преемником Салих-паши через пять дней после его смерти и желавшего сместить многих губернаторов провинций, которых он считает непокорными. Дефтердарзаде Мехмед обсудил содержание этого письма со своими чиновниками и поинтересовался, что они будут делать, если он захватит местную казну и запрется в Эрзурумской крепости, «чтобы, подобно Абаз [Мехмед]-паше, стать джелали». Однако его попытка изгнать из крепости гарнизон янычар провалилась. Вскоре после этого, находясь в Эрзинджане, Эвлия Челеби сообщил о получении письма от Варвар Али-паши, с известием о том, что его сняли с поста губернатора Сиваса по причине инцидента с женой Ипшир Мустафа-паши и что он идет на Стамбул во главе многочисленного и мощного сопровождения, включавшего в себя еще семь губернаторов провинций и одиннадцать помощников губернаторов. Варвар Али называл правление Хезарпаре Ахмеда внушающим ужас и предлагал Дефтердарзаде Мехмеду вместе с его людьми принять участие в марше на Стамбул. Дефтердарзаде Мехмед дал согласие, и начались лихорадочные приготовления. Эвлия Челеби обнаружил, что он стал невольным участником этой сумятицы, хотя более всего его беспокоила сохранность товаров, которые он вез.

Согласно планам Варвар Али-паши, восточные провинции империи следовало разделить между мятежными пашами, среди которых он видел Ипшир Мустафу, но предполагаемой коалиции не получилось. Дефтердарзаде Мехмед-паша отправил Эвлия Челеби с письмом к Варвар Али, который в тот момент стоял лагерем юго-восточнее Амасии. Это было письмо-предостережение, в котором сообщалось, что Ипшир Мустафе нельзя доверять. Тем временем преемник Ипшир Мустафы на посту губернатора Карамана, Кёпрюлю Мехмед-паша получил приказ взять под свое командование преданные короне войска, высланные на поиски армии Варвар Али. Однако, прежде чем эти войска собрались вместе, Варвар Али взял в плен Кёпрюлю Мехмед-пашу. Вскоре, Ипшир Мустафа со своими войсками прибыл в лагерь Варвар Али, который теперь находился севернее Анкары, освободил Кёпрюлю Мехмеда и казнил Варвара Али. Эвлия Челеби так и не успел предупредить его о коварных планах Стамбула, согласно которым Дефтердарзаде Мехмед-паша должен был поймать Варвар Али, а тому было приказано убить Дефтердарзаде Мехмеда. Эвлию Челеби пришлось выдержать неприятную беседу с Ипшир Мустафой, в ходе которой он решительно отрицал наличие тесных связей с Дефтердарзаде Мехмедом, утверждая, что совершенно случайно оказался на дороге и был схвачен во время рукопашной схватки.

Варвар Али-паша написал стихотворную автобиографию, в которой подробно описал свою карьеру государственного служащего, в том числе и то, как его рекрутировали согласно набору юношей, который к середине XVII века практически прекратился, поскольку численность янычар была столь огромной, что этот набор считался устаревшей традицией и уже не было необходимости пополнять правящий класс Османской империи обращенными в мусульманство христианами. Рифмованные двустишия Варвар Али представляют собой ценность, поскольку являются одними из немногих биографических отчетов о карьере в военно-административной иерархии Османской империи. Приблизительно в 1600 году его забрали люди султана Ахмеда («они заставили меня лить слезы и терпеть мученья, и я не знал, что будет впереди») и доставили в Стамбул, где ему предстояло пройти обучение, необходимое для пажа дворцовой службы. После четырех лет предварительной подготовки он потратил еще десять лет, чтобы пройти обучение в самом дворце и только потом стал одним из сокольничих султана Ахмеда. В этой должности он получил возможность произвести впечатление на султана:

…Настал тот день, когда, собравшись на охоту, султан сам подошел ко мне и принял сокола с моей руки;

Заметив грифа в небесах, спустил он тотчас птицу, чтоб та его настигла, и когда случилось, добыча рухнула

на землю;

В тот самый миг он обращается ко мне: «Прошу тебя, открой мне сокровенное желанье, и я распоряжусь, чтобы исполнилось оно»;

В ответ я обратился со смиренною мольбой: «Как одному из приближенных слуг, быть может, вы окажете мне милость и разрешите мне сопровождать вас и в походе».

Это положило начало той близости к султану, которой домогался каждый новый член правящего класса Османской империи. Варвар Али-паша прислуживал султану Осману II во время Хотинской кампании, и в качестве вознаграждения его назначили в султанскую кавалерию. Он добился того, что ему был пожалован земельный надел в провинции Дамаск, но покинул кавалерию, испытывая отвращение к той роли, которую сыграли султанские полки во время свержения Османа. Вскоре его назначили командиром янычар в Египте. Спустя год он вернулся в Стамбул, где стал начальником двух отрядов сокольничих. Приблизительно в 1625 году он был в свите молодого султана Мурада IV, которому прислуживал во время охоты. Заслужив его расположение, Варвар Али стал командиром кавалерии и принял участие в злополучной Багдадской кампании 1629–1630 годов. Затем его назначили губернатором Кипра (что стало его первым важным постом). К его сожалению, на этой должности он оставался всего лишь полгода, а затем был снова вызван в Стамбул. Его назначили губернатором Аданы, а затем он поочередно занимал посты губернаторов Кипра, Диярбакыра и Мараша. В 1635 году он сопровождал султана во время его кампании, целью которой было возвращение Багдада, и за свою отвагу был награжден деньгами и халатом:

…Три раза за кампанию сию, по воле Божьей, побеждал я войско шаха Исмаила [т. е. войска Сафидов] и представлял свои трофеи нашему султану;

В признание моей отваги, шах Мурад Хан вознаградил меня асперами в размере четырех кошелей и удостоил славного халата.

Проявивший себя как в Ереванской кампании, так и в последующем Тебризском котле, Варвар Али снова был назначен губернатором Кипра, а спустя год — губернатором провинции Анадолу в западной Малой Азии. Во время Багдадской кампании 1638 года он возглавил штурм и был ранен, а затем освобожден от военной службы по инвалидности. После этого его назначили губернатором провинции Румелия. Во времена правления следующего султана, Ибрагима, он ненадолго оказался в опале, но потом поочередно занимал посты губернаторов провинций Ван, Анадолу, Адана и более мелкой административной единицы Болу, расположенной между Стамбулом и Анкарой. В то самое время когда Варвар Али испытывал чувство разочарования, вызванное частой сменой занимаемых должностей, с чем приходилось мириться и ему, и таким, как он (что несомненно стало причиной впоследствии выдвинутого им предложения сделать срок пребывания на этих постах большим, нежели три года), его назначили губернатором Боснии — родного края, покинутого им около сорока лет тому назад:

…Чрез три десятка и два года добился я [поста генерал-губернатора Боснии] — короче говоря, достигнута поставленная мною желаннейшая цель;

И удостоившись высокого благоволенья,

Предал забвенью я дела мирские и все на свете позабыл;

Не будь той милости, которой наш Всевышний удостоил Своего слугу,

Не оказался бы пастух [доставленным] в домен султана.

К сожалению, на этом месте, то есть за три года до его смерти в 1648 году, автобиография Варвара Али-паши заканчивается. Поэтому можно только догадываться о том, что же заставило его бросить столь решительный вызов власти истэблишмента. Его возвращение в качестве османского губернатора на родину, которую он покинул еще юношей, несомненно вызывало в нем чувство гордости, а его блестящая карьера была наглядной демонстрацией того, какие возможности открываются перед таким, как он, мальчиком, взятым из бедной крестьянской семьи. Вне всяких сомнений, слезы наворачивались на глаза и родителей и детей, когда такие вот мальчики покидали родной дом и семью, но похоже на то, что набор юношей не вызывал большого сопротивления среди христиан, которых рекрутировали. Весьма вероятно, что это могло ими рассматриваться как долг, который они обязаны отдать законному монарху, а не как принудительная повинность, навязанная тираном. Однако к середине XVII столетия это мероприятие носило более случайный характер, что могло заставить людей воспринимать его как призыв мужчин на военную службу, который имел место во многих западных государствах того времени.

Конец правления султана Ибрагима был отмечен весьма кровавыми событиями: летописец Хасан Векихи, который в то время находился на службе в Стамбуле, утверждал, что детали этих событий заняли бы целый том. К 1648 году все группировки были едины во мнении, что султана необходимо сместить. Даже мать Ибрагима, Кёсем Султан, пришла к пониманию того, что его действия губительны для будущего государства, причем как в отношении внутренней, так и внешней политики. Экстравагантный и вялый стиль правления Ибрагима утомлял Кёсем точно так же, как он утомлял других людей его ближнего окружения. Кроме того, она опасалась и за свое собственное положение, о чем и написала великому визирю Хезарпаре Ахмед-паше: «В конце концов, он не оставит в живых ни вас, ни меня. Мы лишимся контроля над правительством. Все общество разрушено. Надо немедленно сместить его с трона».

Хезарпаре Ахмед-паша был чрезвычайно непопулярен, он вызывал неприязнь и в Стамбуле, и у губернаторов провинций, от которых зависело нормальное функционирование государства. Он слишком откровенно наслаждался роскошью, доступной благодаря занимаемому им положению, и практически не оказывал сдерживающего влияния на необузданное поведение султана. Катиб Челеби, который был очевидцем этих событий, писал, что вручение великим визирем одеяний из собольего меха военачальникам, вернувшимся из критских кампаний, вызвало мятеж, который привел к свержению Ибрагима. Этот до неприличия широкий жест (хотя и разрешенный традициями) был воспринят как навысшее оскорбление людей, переносивших лишения, вызванные как внутренней, так и внешнеполитической борьбой: блокада Дарданелл, которую венецианцы установили в том же году, привела к дефициту товаров в городе.

Первое проявление недовольства случилось в мечети янычар (которые в 1623 году сыграли решающую роль во время свержения султана Османа и реставрации правления его дяди, Мустафы) и еще раз напомнило о том, что именно они являются той главной силой, которая возносит и низвергает султанов. Из этой мечети 7 августа 1648 года они известили дворец о том, что юных принцев следующего поколения нужно защитить от причинения им вреда. Хезарпаре Ахмед-паша бежал, но вскоре был схвачен и казнен по приказу султана. Как и в 1623 году, янычары объединились с высшим духовенством в лице шейх-уль-ислама и священнослужителей высокого сана, которых они пригласили в свою мечеть. На следующий день они собрались на ипподроме.

Отбросив традиционные формальности, связанные с выражением взаимного почтения, янычары и полки султанской кавалерии, которые были приглашены для оказания поддержки, возложили на самого султана ответственность за все невзгоды, которые испытывало государство. И хотя в Стамбуле только эти формирования обладали военной мощью, они не сочли возможным полагаться только на грубую силу в столь важном мероприятии, как свержение султана. Им и в голову не могло прийти действовать, не заручившись тем молчаливым согласием, на котором держалось государство. К тому же они испытывали необходимость получить от шейх-уль-ислама фетву, которая санкционировала бы их действия на основании канонического права. Альтернативой этому была абсолютная анархия. Подлинное предназначение этих первоклассных войск султана теперь уже трудно определить. Янычары и кавалеристы несомненно считали себя защитниками государства, и это вполне могло сочетаться с их ролью слуг султана, но получилось так, что одно все больше и больше противоречило другому. В эпоху, когда власть султана была ослаблена распрями группировок, входивших в его окружение, эти войска видели свою задачу в том, чтобы сохранить сложившуюся форму государственного управления и то место, которое они в ней занимали. Султанов меняли, но сохранение преемственности, являвшейся главным приоритетом для османской династии, было делом чести.

В вопросе смещения Ибрагима шейх-уль-ислам уступил мнению Кёсем Султан, поскольку, как и другие государственные деятели, он знал, что перед тем, как принять окончательное решение, она несомненно проконсультировалась. Ей направили послание, в котором сообщалось, что все они согласны с тем, что он должен уйти, и готовы принести клятву верности старшему принцу, сыну султана, Мехмеду. Кёсем Султан согласилась встретиться с ними во дворце и в ходе беседы, ради соблюдения приличий, сначала делала вид, что она против:

Вы так долго потакали любым желаниям моего сына [и] доказывали свою преданность; [и] ни разу ни один из вас не предостерег его и никто из вас не желал ему добра. Теперь вы хотите изменить положение и осудить такого невинного человека. Это злодейство.

Два часа они беседовали на эту тему, и под конец она, похоже, пришла в отчаяние:

Все сходятся во мнении, что султан должен быть низложен; ничего иного не остается. Вы говорите мне, что если я не отдам принца, они войдут во дворец и заберут его силой.

Использование в своих целях тех властных полномочий, которыми была наделена мать султана и в особенности валиде-султан, считалось необходимым, чтобы склонить ее на свою сторону перед тем, как шейх-уль-ислам сумеет высказать свое мнение. Хотя в частной переписке она могла сообщить великому визирю о своих подлинных чувствах, но в обществе государственных деятелей правила поведения требовали от нее делать вид, что она против. Опасение того, что могут быть предприняты попытки восстановить на престоле Ибрагима, вызвало необходимость найти правовое обоснование его последующей казни. Вскоре «безумный» султан был мертв и похоронен в гробнице своего великого дяди, низверженного султана Мустафы, на территории, примыкавшей к мечети Айя София.

Если и были те, кто надеялся, что уход некомпетентного султана Ибрагима и восхождение на трон семилетнего Мехмеда IV утихомирит распри группировок в Стамбуле и беспорядки в провинциях, то очень скоро им суждено было разочароваться. Новый, а главное такой юный, султан просто ввел в игру новые альянсы. Придерживаясь обычая, который к тому времени стал общепринятой нормой, матери Мехмеда следовало бы действовать как регентше при своем сыне, до достижения им совершеннолетия, как это делала Кёсем Султан при Мураде IV, до тех пор, пока в более поздний период своего царствования он лишил ее этих полномочий. Однако на сей раз беспорядочные события последних лет и тот факт, что мать Мехмеда, Турхан Султан, была чуть старше двадцати лет, помешали плавному переходу к регентству. Государственные мужи сочли ее слишком неопытной для того, чтобы принимать хоть какое-то участие в осуществлении властных полномочий. Поэтому было пересмотрено положение валиде-султан (как это случилось с правом наследования в 1617 году, когда на трон был возведен брат умершего Ахмеда I, а не его сын): во дворце осталась старшая женщина гарема, Кёсем Султан, а Турхан Султан пришлось ждать, когда настанет ее черед.

Преемник Хезарпаре Ахмед-паши на посту великого визиря, Софу Мехмед-паша стал компромиссным кандидатом тех, кто устроил свержение султана Ибрагима, и в течение девяти месяцев пребывания на этом посту он был не более, чем марионеткой в руках соперничавших группировок. Его сместили и казнили, чтобы освободить место главнокомандующему янычар Кара Мурад-паше, восхождение которого на пост великого визиря показало, что и во время правления несовершеннолетнего султана Мехмеда IV янычары по-прежнему будут оказывать влияние на решение государственных вопросов. На самом деле, в эти годы главнокомандующий янычар несколько раз становился великим визирем.

Низвержение Ибрагима не положило конец ни беспорядкам на улицах Стамбула, ни междоусобной борьбе группировок. Теперь протестовала молодежь, стремившаяся получить пост при дворе или сделать карьеру в полках кавалерии султана. Нехватка денег, необходимых для выплаты жалований тем многим, кто был пригоден для службы в кавалерии, в последние годы привела к тому, что эти полки оказались предоставлены самим себе. По всей видимости, во время последней смены султана присвоение чинов производилось как обычно. Поддержанные уже находившимися на службе кавалеристами, разочарованные кандидаты заявляли, что султан Ибрагим был несправедливо казнен, но янычары и священнослужители, которые были согласны с его низвержением, сохраняли свое единство. Действуя на основании фетвы, согласно которой это был незаконный бунт, янычары жестоко подавили протест на ипподроме, где собирались кавалеристы и кандидаты в кавалеристы. Так недавняя сплоченность пехоты и кавалерии стала еще одной жертвой беспорядков, поскольку теперь каждый род войск преследовал свои собственные цели.

Подавление мятежа кавалерии в Стамбуле, которым сопровождалось низвержение султана Ибрагима, спровоцировало жестокий ответ в провинциях. Со своей базы в Нигде, центральная Малая Азия, Гюрджю («Грузин») Абдулнеби-ага, прежде служивший в султанской кавалерии, направился в Стамбул, чтобы заявить протест в поддержку убитых. Потрясенные разразившимся на их глазах кризисом, летописцы того времени детально описывали тревожную последовательность событий. Как раз во время резни на ипподроме Абдурахман Абди, позднее ставший пашой и фаворитом Мехмеда IV, из дворцовой школы Галатасарая попал на престижную службу во дворце Топкапы. В своем дневнике тех событий он сообщает, что Гюрджю Абдулнеби затаил обиду на правительство, лишившее его прибыльной государственной должности. Гюрджю Абдулнеби требовал голову шейх-уль-ислама, который санкционировал убийство его товарищей по оружию, и просил дать ему возможность изложить свое дело султану. По словам летописца Мустафы Наима, особое огорчение Гюрджю Абдулнеби вызвал тот факт, что тела убитых были бесцеремонно сброшены в море, без проведения необходимых обрядов погребения. По словам этого мстителя, они были убиты, как взятые в плен христиане.

Гюрджю Абдулнеби-ага собрал весьма значительные силы, в том числе и разбойника по имени Катиркиоглы («Сын погонщика мулов») Мехмеда с его бандой, пересек Анатолию и летом 1649 года подошел к Изнику. В ответ правительство выслало армию под командованием губернатора Эрзурума Тавукшу («Хранитель цыплят») Мустафа-паши, который в то время находился в Стамбуле. Однако когда он подошел к Измиту, находившемуся в двух переходах от Изника, стало ясно, что сил у губернатора недостаточно, чтобы оказать сопротивление мятежникам. Поэтому они вернулись в столицу. Было решено развернуть большую армию возле Ускюдара, расположенного на азиатском берегу Босфора и на холмах Чамлика. Когда верные правительству силы заняли свои позиции, из дворца было вынесено священное знамя пророка Мухаммеда и по просьбе великого визиря Кара Мурад-паши доставлено в его лагерь, на холмах Чамлика.[32] Однако султаном (а возможно, и его регентшей Кёсем Султан) было запрещено использовать это знамя для того, чтобы вдохновлять войска в сражении против Гюрджю Абдулнеби. По мнению Абдурахмана Абди, в этом было отказано по той причине, что кризис надеялись уладить без кровопролития, которое могло вызвать применение столь мощного символа. Тем не менее твердая, но примирительная позиция великого визиря явно оправдала себя, когда в дальнейшем поступили сведения о том, что Гюрджю Абдулнеби умерил свои требования до смещения шейх-уль-ислама, а когда ему и в этом было отказано, настаивал лишь на том, чтобы его самого и его сторонников, в том числе и Катиркиоглы Мехмеда, назначили на высшие должности в провинциях. Поскольку теперь армия мятежников стояла лагерем возле Булгурлу, то есть совсем недалеко от войск великого визиря, он счел целесообразным принять эти уже не столь амбициозные требования. Террор, начало которому положили зловещие события в Стамбуле, перебрался на другой берег Босфора, о чем стало известно благодаря отчету Мустафы Наима об этом мятеже, хотя спустя пятьдесят лет он подвергся выборке, из-за упоминавшихся в нем подробностей поспешной вербовки новых янычар, которые должны были сражаться с мятежниками, а также приказов, согласно которым городские хлебопекарни работали на полную мощность, и решения вооружить пастухов и бедняков, которым было поручено поддерживать порядок в городе, где совсем не осталось войск.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.