«Золушиа древнего мира»
«Золушиа древнего мира»
Как-то раз погожим ясным утром отставной британский генерал Александр Каннингхэм отправился осматривать развалины древнего замка в местечке Хараппа. Он был директором Археологической службы Северной Индии, и потому его толкало к седым древним камням отнюдь не праздное любопытство. Генерал шел по берегу реки Рави, как вдруг его внимание привлек необычный предмет: небольшая каменная печать, на которой были искусно вырезаны изображения быка и надпись незнакомыми знаками. «Очень странная вещь!» – подумал Каннингхэм и взял печать с собой, чтобы внимательно изучить ее в своем рабочем кабинете.
Дело было в 70-е гг. XIX в. Индия находилась тогда под владычеством англичан, в большинстве своем не скрывавших высокомерного отношения к «этим цветным». Под древним же Востоком тогда подразумевались прежде всего Египет, Ассирия, Вавилония и вообще страны Передней Азии, да и то в основном в той мере, в какой они соприкасались со странами Европы; об Индии же и Китае в основном умалчивали. Английские ученые разделяли общие взгляды, царившие на Западе относительно отсталости Индии и Востока вообще, и отказывали Индии в самобытном развитии, начиная ее историю с вторжения арийских племен, а самую раннюю древность относили к ведийским временам. Генерал Каннингхэм, верный традициям своей страны и своего времени, изучив стеатитовую печать, пришел к выводу об ее иноземном происхождении, тем более что знаки на ней были совершенно не похожи на известные ему индийские письмена.
Так британский генерал упустил блестящую возможность стать первооткрывателем древнейшей цивилизации на территории Индии, существовавшей в III–II тысячелетии до н. э. в долине Инда и его притоков, и осчастливить человечество новым открытием. Она была современницей Древнего Египта и Месопотамии, занимала площадь большую, чем обе ее прославленные «сестры» вместе взятые, и не уступала им ни в своеобразии исторического развития, ни в культурных и технических достижениях. Ее называют иногда «Золушкой древнего мира»: она и в самом деле «ведет себя» как эта сказочная героиня, теряясь в тени своих великих современниц-цивилизаций.
Тогда, в конце XIX в., она не пожелала открыть свои тайны и сделала это сравнительно поздно, в 1922 г., когда индийский археолог Р.Д. Банерджи начал раскопки буддийского монастыря в селении Мохенджо-Даро, что значит «Холм мертвых». Он обратил внимание на то, что и монастырь, и ступа – буддийское культовое сооружение сферической формы, – возведенные в первые века нашей эры, построены из прекрасного обожженного кирпича, какой тогда в тех местах не делали. Возведены они были на самом высоком месте поселения, на холме, образованном остатками какого-то древнего здания. Вероятно, из него и были взяты обожженные кирпичи: монахи решили пустить их в дело. И позже в Мохенджо-Даро, как и в Хараппе, где вел раскопки другой индийский археолог Р. Б. Сахни, жители окрестных деревень брали прочные древние кирпичи для своих хозяйственных нужд. Англичане же, строившие железную дорогу Карачи-Лахор, использовали древний битый кирпич в качестве балласта, так что современные поезда пробегают 160 километров по рельсам, уложенным на том, что могло бы стать ценными археологическими находками.
Илл. 26. Единорог. Оттиск стеатитовой печатки. Мохенджо-Даро, III тыс. до н. э.
Как бы то ни было, «Золушка древнего мира» слегка приоткрыла свой лик, но остается еще много загадок, неясностей и противоречий, связанных с ней, и потому логически вписать ее в мировую историю оказывается делом совсем не легким. В отличие от своих знаменитых «сестер», о которых рассказывалось и в арабских сказках, и в греческих сочинениях, и, наконец, в Библии, протоиндийская «Золушка» была предана полному забвению: словно плотный занавес опустился над сценой, где некогда было сыграно великое действо, которое мы называем теперь Протоиндийской, или Индской (по названию реки Инд – главной водной артерии), или Хараппской (по названию одного из главных мест раскопок, города Хараппы в округе Монтгомери, Пакистан) цивилизацией. Мы до сих пор не знаем даже имени этой цивилизации – того, каким она сама себя называла.
Шли века, завеса времени становилась все плотнее и непроницаемее, и ни в самой Индии, ни за ее пределами ученым не удалось пока обнаружить явных и достоверных свидетельств древнего блистательного прошлого северо-запада Индии. Отечественные индологи Я. В. Васильков и Н.В. Гуров, исследовав «Карнапарву», одну из книг древнеиндийского эпоса «Махабхарата», обнаружили в ней сведения о некой стране по имени Аратта, которую можно идентифицировать с областью распространения Индской цивилизации. Иногда какие-то смутные воспоминания, как о далеком сновидении, всплывают вдруг в местных мифах, преданиях и легендах, но мы не всегда можем уверенно различить их непознанный облик.
Сейчас на месте некогда цветущих городов простирается унылый район угасающих рек, подвижных песков и мелкой пыли: типичный антропогенный ландшафт. Он показывает, что проблемы, волнующие современных экологов, не новы и что их возраст исчисляется не только последними десятилетиями ушедшего ХХ в. Невольно возникает вопрос: а может быть, мы не подошли бы так близко к последней грани экологического кризиса, если бы лучше знали прошлое древних цивилизаций и учитывали опыт прежних поколений? Может быть, не возникло бы у нас конкистадорского отношения к природе как к объекту завоеваний, если бы мы, наконец, поняли, что уподобились несмышленому грудному ребенку, который нападает на свою мать-кормилицу, пытаясь урвать больше того, чем ему положено судьбой? Во всяком случае, цивилизация долины Инда преподает нам именно такой урок.
Сейчас только в воображении можно попытаться увидеть, какими были эти места в период зарождения и расцвета протоиндийской цивилизации. Чистый воздух, звенящие струи вод, изумрудная зелень леса, полного света и жизни. Долина Инда, как и Ганга, на нашей планете представляет собой явление исключительное. Наш отечественный индолог А.Е. Снесарев писал, что здесь «природа, по индусским сказаниям, напрягла все свое творчество и проявила исключительную милость, создавая благоприятную долину». Все другие части Индии, по его мнению, не говоря о прочих частях Южной Азии, «по сравнению с этой „долиной" будут судьбой обиженные, захолустные нищие углы».
Но картины этих мест не исчерпывались только идиллическими красотами: нельзя не вспомнить о капризах и безудержных разгулах стихий, которые, как и ныне, раньше довольно часто сотрясали и опустошали разные районы Индии. Инд – река не только величавая и красивая, но и капризная. Одно из частых бедствий здесь – наводнение, когда река низвергается, как писал Страбон, «подобно катаракту». Другое, не менее страшное, бедствие – когда река высыхает или меняет русло, и тогда людям приходится переселяться или они оказываются обреченными на гибель, по выражению географа Э. Реклю, «гораздо вернее, чем в том случае, если бы страна подверглась нашествию целой армии кровожадных истребителей».
О природе здесь идет речь потому, что, как известно, процесс развития всякой цивилизации оказывается неизбежно приспособительным по отношению ко многим факторам среды: и космическому (солнечная радиация), и географическому (климат, особенности рельефа, геохимическая ситуация), и к биотическому, определяющему пищевой режим. Но важно подчеркнуть не столько аспекты повседневной связи природы и человека, как бы важны они ни были, а их мировоззренческое осознание. А оно было таким, как его выразил Н.К. Рерих в его уже процитированной в 1-й главе формуле: «Человек – прежде всего обитатель Космоса, и только потом житель планеты Земля». Подобное осознание неразрывных связей человека и универсума было и остается в Индии очень глубоким. О нем уже говорилось в главе «Скрижали природы», и индийский материал заставит еще не раз к нему вернуться.
Все эти факторы и создали ту среду, в рамках которой существовала протоиндийская цивилизация. Благодаря усилиям археологов, лингвистов и других ученых воссоздается картина огромной страны с мощной экономикой и высокоразвитой культурой, располагавшей письменностью. К настоящему времени известно свыше тысячи городов и поселений этой цивилизации, но по-прежнему лучше всего исследованными остаются два главных центра, Мохенджо-Даро и Хараппа. Топография этих, как, впрочем, и других древнейших городов, заставляет вспомнить высказывание французского философа Алена: «Города растут отнюдь не по воле завоевателей. Они, словно древесный мох, тянутся к воде». Действительно, реки были главным условием, влиявшим на размещение хараппских городов. Важную роль играла оросительная способность рек и их навигационные удобства. Старались селиться так, чтобы находиться достаточно далеко от затопляемых паводком площадей и в то же время достаточно близко к культивируемым землям. Местоположение городов вблизи рек предопределяло их градостроительные особенности, членение на собственно город, пригород и находящуюся вне города гавань или торговый порт.
Своеобразным эталоном для восприятия протоиндийского города стал Мохенджо-Даро, одним из первых восставший из руин. Археологи, вскрывшие лишь часть его территории, были потрясены продуманной, «современной» планировкой города и назвали его «Манхэттеном бронзового века». Это комплимент скорее Манхэттену, чем Мохенджо-Даро: древние люди умели, не в пример нам, разумно использовать ландшафты и сообразовывать их со своими вкусами и нуждами. Современным архитекторам впору испытать чувство глубокой неудовлетворенности собой, наблюдая в Мохенджо-Даро плоды трудолюбия, изобретательности и глубоко продуманного подхода древних зодчих ко всем строительным операциям.
Широкие 10-метровые улицы ровными линиями тянулись с севера на юг и с востока на запад и делили город на правильные кварталы длиной около 400 метров. Они были пронизаны целой системой узких улочек, которые перекрещивались под прямыми углами. Строители хорошо знали свое дело: в городе – в период развитой цивилизации – мы не нашли бы ни запутанных кривых улочек, ни унылых глухих переулков, ни скособоченных домишек, ни беспорядочно лепящихся друг к другу строений, – все это появилось позже, когда цивилизация клонилась к упадку и ослаб надзор городских властей за строительными работами.
Жилые дома были просты и удобны. Задолго до греков и римлян жители протоиндийских городов – предки нынешних дравидов, живущих на юге Индии, – создали великолепную санитарно-гигиеническую систему и четко отлаженное городское хозяйство. Система канализации, состоявшая из целесообразно размещенных каналов и отстойников, была образцом санитарного строительства, непревзойденным в древности. «Подумать только, – не без иронии восклицал итальянский археолог Габриэль Мандель, – туалеты здесь были даже в самых скромных домах, тогда как, к примеру, во внушительном Версальском дворце их не было ни одного, даже спустя целых четыре тысячи лет!»
…Много веков спустя на эти земли вступил первый европеец – Александр Македонский. Здесь, на этой земле, впервые встретились две цивилизации, Восток и Запад. Пройдя через Гиндукуш, Александр с усталым, но все еще огромным войском вступил в долину реки Кабул, дошел до Инда и вошел в Таксилу. Правитель города не только не оказал никакого сопротивления Великому Македонцу, но и подарил ему боевых слонов и всадников. Однако по другую сторону реки Джелам, к которой скоро подошли греко-македонские войска, Александра ждала совсем другая встреча. Здесь правил могучий и воинственный царь Пенджаба Пор, один из сильнейших владык северо-запада индийского субконтинента. Он дал бой Македонцу, и эта битва в июле 326 г. до н. э. вошла в историю как одна из самых драматических страниц в истории индийского похода Александра Македонского. Поход этот сравнивают иногда с налетом бури. Однако она пронеслась, жизнь быстро залечила раны, и Индия забыла о Великом Македонце.
Но вернемся в глубокую древность. Самой интригующей загадкой древнейшей цивилизации оказалась протоиндийская иероглифическая письменность. Исследователи древних систем письма обычно сталкиваются с одной из следующих ситуаций: во-первых, известна система письма, но неизвестен язык (скажем, зная латинский алфавит, мы не сможем прочесть текст на незнакомом языке, например, на финском); во-вторых, известен язык, но неизвестна система письма; и, наконец, в-третьих, неизвестен язык и неизвестна система письма. Протоиндийские надписи относились как раз к последнему случаю: они были написаны неизвестным письмом на неизвестном языке – вариант, который считается самым сложным, если вообще не безнадежным.
Безнадежность усугублялась отсутствием каких-либо достоверных данных об этносе жителей индских городов, а они могли бы указать на возможный характер надписей. Не было обнаружено и ни одной билингвы – двуязычной надписи, которая могла бы стать своеобразной «шпаргалкой», где неизвестный текст дублируется известным, как это было с Розеттским камнем при дешифровке древнеегипетского письма. Когда нет билингвы, может помочь обилие текстов. Но протоиндийские надписи разочаровывали и здесь: в настоящее время известно около трех тысяч коротких надписей, содержащих в среднем пять-шесть знаков.
На возможности дешифровки обычно налагает свои ограничения и тип текстов: как можно выучить, к примеру, русский язык только по надгробным памятникам или по поздравительным открыткам? Очевидно, что там повторяются одни и те же фразы, составленные из одних и тех же слов, с небольшими вариациями, да еще с обилием имен и фамилий, которые вообще составляют огромную сложность при изучении чужого языка. Примерно такими и оказались протоиндийские надписи. Уже при первом взгляде на них было видно, что они были не просто краткими, они были удручающе однообразными и монотонными по содержанию: в них часто повторялись одни и те же группы знаков.
Такая совокупность тяжелых обстоятельств была сама по себе достаточным основанием для самых пессимистических прогнозов. Протоиндийская письменность выглядела как хорошо укрепленная и неприступная твердыня, в которой снаружи не просматривалось даже тонкой щели, сквозь которую можно было бы заглянуть внутрь. Долговременная осада этой «крепости» группой отечественных ученых во главе с Ю.В. Кнорозовым, прославившимся к тому времени дешифровкой письменности майя, началась в 1964 г. и завершилась в конце 1970-х объявлением дешифровки протоиндийской системы письма. Неоднократные попытки взять эту твердыню предпринимались и зарубежными учеными, но общепринятого, всеми признаваемого варианта дешифровки нет, хотя, пожалуй, не вызывает сомнения принадлежность языка надписей к дравидскому типу. Это дает основание предполагать, что люди, населявшие плодородную долину Инда, были далекими предками современных дравидов, живущих на юге Индии.
Еще одной загадкой за семью печатями в значительной степени остаются мифо-ритуальные воззрения создателей протоиндийской цивилизации. Мы никогда не узнаем, возле каких деревьев устраивали обряд кормления змей, изображенный на одной из печатей. Мы никогда не увидим облачений жреца, в котором он совершал ритуал, знаменующий начало Нового года. Мы никогда не узнаем, с какими молитвами жители речных долин обращались к почитаемым божествам, которые, стоит отметить, проявлялись в ту далекую пору как высшие потенции природы и как абстрагированные соответствия всем тем силам, с которыми сталкивается человек.
Основываясь на соображениях общего характера, можно сказать, что в протоиндийской религии, как и в других религиях древнего мира, боги воспринимались прежде всего как проявления самодовлеющей природы космоса, его магической эманации, спонтанной, но в то же время подвластной космическим закономерностям. Как и в других частях древней ойкумены, религия в городах долины Инда скорее служила формой, в которую облекались самые разные взгляды, представления, события и стороны общественной и личной жизни, нежели образовывала некую обособленную систему. Пожалуй, можно уверенно утверждать, что она имела всеохватывающий характер и включала в себя не только верования и обряды, но и учение об обществе, политическую доктрину, поведенческие нормы и систему эстетических воззрений, под знаком которых расцветали архитектура, скульптура, живопись, словесное творчество. Со временем, которое трудно определить более или менее точно, возникло и профессиональное жречество, а также храмы, специализированные культовые предметы и сакральные изображения – словом, все то, что мы обычно относим к религии.
Главное, что хотелось бы отметить, – это универсальная практическая установка всего религиозно-мифологического комплекса воззрений жителей древнейших городов и поселений. «Мифорелигиозная установка заключается в том, что мир тематизируется как целостность, а именно тематизируется практически: под миром понимается здесь, естественно, конкретно-традиционно данным человечеством (или наукой) представляемый мир, мир мифической апперцепции. К мифорелигиозной установке заранее относятся не только люди и животные и прочие дочеловеческие и доживотные существа, но и сверхчеловеческие. Взгляд, охватывающий их как единство, практичен», – писал Э. Гуссерль.
Как же «тематизировали» мир жители протоиндийских городов? Для иллюстрации выберем несколько примеров, начав, говоря словами Гуссерля, со «сверхчеловеческих существ». Поскольку в центре всех чаяний земледельцев были растения и земля, на которой они росли, то именно они и стали объектом главного внимания и особого, мистического единения с человеком, в отличие от предшествующей охотничье-собирательской стадии, когда в центре всех верований находились звери – объекты добычи охотников.
Особое отношение к растениям как к живым существам, наделенным душой, встречается в мифах у самых разных народов мира, занимающихся земледелием. Землю же воспринимали прежде всего как божество плодородия, как Богиню-Мать, как Богиню растительности и урожая; при этом сохранялись и отзвуки более древнего отношения к ней как ко всеобщей Матери, свойственного охотничьим обществам. Здесь уместно вспомнить, что языческие славяне поклонялись «Матери сырой земле», и это была не метафора, а живая и весьма действенная реалия. И после принятия христианства еще долго сохранялось особое отношение к земле как к живому существу, и на того, кто «лег чревом на землю», как бы «играя» с ней, духовный отец мог наложить епитимью. Этот грех приравнивался к непочитанию родителей.
Излишне говорить, что Земля, как, впрочем, и вода, и небо воспринимались как вполне реальные живые существа. Земля во многих мифах земледельцев может отверзать уста, проклинать, давать или отбирать силу. Выражение «мать-земля» наполнено самым глубоким конкретным смыслом: у многих народов еще долго сохранялась вера в то, что человеческие существа родились от земли: ведь и мы до сих называем себя земными людьми. Изначальное и неизбывное материнство Земли, ее неистощимая способность приносить плоды проявилась в мифах сначала в ее облике Матери-Земли, потом – Богини растительности и урожая, а позже – Матери мира и множества местных богинь.
Протоиндийский вариант такой богини представлен Богиней-буйволицей. Ее стандартный иконографический образ, встречающийся на печатях, запечатлел обнаженную богиню в развилке дерева или под аркой, символизирующей крону мирового дерева. Этот особый мифологический мотив – женщина у дерева – отмечен на целом ряде протоиндийских сцен. Ассоциация женщины-богини с деревом, дающим плоды, была столь же естественна для древнего земледельца, как и семантическое сближение женщины и земли: они наделены одними и теми же способностями – рождать и кормить. Именно в этом отождествлении лежали корни многих магических обрядов и культов плодородия, которые могли иметь самый разный вид: эротические пляски, фаллические церемонии, ритуальные обнажения, танцы перед богом дождя, оргиастические ритуалы и т. п.
В протоиндийских текстах, как и в позднейшей индоарийской литературной традиции, засвидетельствовано чередование или сочетание образов дерева и женщины. Сложный мифологический образ «дерево-богиня» соотносился с образом всеобъемлющего женского божества древних земледельцев: он имел космологический характер и был связан с фундаментальными представлениями об устройстве мира. Образ Великой Матери отразился в последующей индийской традиции во множестве женских культов и в разных ипостасях богинь.
С женскими божествами соотносились и змеи: они показаны извивающимися у бедер богини, на платформе под деревом, у трона божества и в других сценах. Змеям поклонялись как существам, тесно связанным с землей, с ее производящей силой, с огнем и с водой; они считались также покровителями кладов, семей, жилищ и селений. Змеи являлись – и до сих пор сохраняют эти роли – символами плодородия, выступающими и как женское, и как мужское плодоносное начало; они связаны не только с жизнью, смертью, рождением и бессмертием, но также имеют отношение к мировому разуму и аскезе; наконец, змей – символ вселенной.
Мужской аспект плодородия выразительно представлен рогатым Богом-буйволом, восседающим на троне в итифаллическом состоянии: это подчеркивало его способность поддерживать и обновлять жизнь. На его руках надеты шесть больших браслетов, символизирующих власть над шестью сезонами года, и 16 малых – власть над сторонами света. По обе стороны от трона изображены животные: носорог, слон, буйвол и тигр, обозначающие четыре главные стороны света. Его голову венчают буйволиные рога, и центральная часть головного убора напоминает крону мирового дерева. На этих рогах четко видны 12 годовых колец, символизирующих 12-летний цикл Юпитера, «год богов». И само божество именуется в надписях «Звездой» или даже «Великой звездой», то есть Юпитером. Он – всемогущий властелин времени и пространства, которому подвластно все живое.
Примером «дочеловеческих и доживотных существ» могут служить деревья, изображения которых нередко встречаются на печатях и их оттисках. Деревья на платформах, окруженные оградой, – древнейшие святилища и прообраз храма. Деревья почитались и как вместилища божеств, как их обиталище или даже как их воплощения. Деревья в древности наделяли сверхъестественными способностями, так как верили, что они несут людям животворящую силу и что они насыщены особой, магической энергией. Деревья почитались либо как вместилище, дом божества, либо как его зримое воплощение, семантически ему тождественное.
Со времен протоиндийской древности индийская культура накопила обширное «досье» на дерево как таковое: оно остается плотно окутанным пеленой мифов, легенд, поверий и песен, которые «вплетались» в сложную ткань ассоциативных соответствий и классификационных систем в ритуально-мифологических комплексах. Во всех сферах жизни – от ежедневного быта до сложных теологических построений и философских абстракций – деревья играли роль, смысл и значение которых нам порой трудно понять.
Едва ли не самой важной культурной темой, связанной с деревьями, является тема плодородия. При священных деревьях совершались обряды, трактуемые как сакральный брак; обычно они были приурочены к какому-нибудь важному в хозяйственном отношении периоду. До сих пор деревьям поклоняются женщины, жаждущие иметь ребенка и просящие у них плодородной силы. Для этих обрядов, как правило, выбирают особые породы деревьев, из которых течет млечный сок. Благодаря очевидной ассоциации с грудным молоком деревья в ритуалах передают представления о женственности, материнстве, связи матери и ребенка, женской мудрости – словом, о целом комплексе качеств, относящихся к вскармливающему, воспроизводящему аспекту женственности, как и другим достоинствам женщины-матери. Та же тема плодородия звучит в обряде, именуемом «браком деревьев»: дерево-муж (чаще всего ашваттха) и дерево-жена (чаще всего баньян) как бы совершают символический брак, который должен помочь бездетным супругам обрести потомство.
Наконец, дерево моделирует пространство-время и выступает в этом качестве как универсальный знаковый комплекс; в этой роли оно называется мировым древом. Сопоставление-отождествление дерева – женского божества – пространства – времени «проигрывалось» в разных ритуальных процедурах, символических действиях, предметах, формульных стереотипах, и переклички между ними столь обильны, многообразны и далеко идущи, что восстановить их в полном объеме и всей игре смыслов вряд ли возможно. А если учесть, что они бесчисленными узами были связаны с реальной жизнью людей, то станет ясно, что простое, «фотографическое» описание деревьев и культов их почитания будет далеким от действительности, хотя и создаст впечатление пленительной экзотики.
Не менее существенную и не менее «божественную» роль играли в религиозной жизни древнейшей цивилизации и животные. Их изображения встречаются на печатях и других археологических объектах особенно часто: тур, буйвол, тигр, зебу, носорог, слон и множество других. В общей сложности их насчитывается более двух десятков, не говоря о гибридных мифических образах, таких как, например, очаровательное изображение девушки с рогами винторогой козы, туловищем тигрицы и хвостом-змеей. Не менее «привлекателен» образ тератозавра, у которого голова, рога, передние ноги и средняя часть туловища точно такие же, как у короткорогого тура, хобот и клыки как у слона, но приспособлены к совершенно человеческому лицу, а круп и задние ноги – тигра, но без хвоста. Впрочем, иногда в качестве хвоста этот тератозавр имеет змею, стоящую вертикально головой вверх, с характерным змеиным изгибом и с высунутым языком, кажется готовым вот-вот ужалить. Стоит отметить, что полностью антропоморфных мифических персонажей в протоиндийской иконографии не так уж много. Чаще попадаются гибридные фигуры, в которых божество-человек несет и зооморфные черты: встречаются божество с рогами быка; козел с человеческим лицом; богини с рогами и хвостом коровы и т. п. Контуры фигур часто показаны схематизированно или обобщенно: видимо, важнее было передать не физический облик того или иного мифического персонажа, а его существенные, характерные черты.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.