Новгородская архимандрития

16 апреля 1226 г. скончался Савватий, «архимандрит новгородский»[326]. Закончился жизненный путь человека, чье настоятельство в Юрьевом монастыре (см. илл. 35 цв. вкл.) продолжалось 32 года: игуменом он был поставлен в 1194 г.[327] На протяжении этой трети века Юрьев монастырь изменил свой статус. Основанный в 1119 г. как княжеский[328], он, по-видимому, приобрел новое качество, став главным общегородским, вечевым монастырем уже в первые годы игуменства Савватия. Хотя в 1198 г. в нем хоронят детей тогдашнего новгородского князя Ярослава Владимировича[329], что как будто свидетельствует о сохранении традиционного княжеского статуса, однако организатором погребальной церемонии, как это следует из берестяной грамоты № 601, был глава республиканской администрации Новгорода посадник Мирошка Несдинич[330]. Сам Мирошка, приняв перед смертью в 1203 г. пострижение в Юрьевом монастыре[331], был похоронен там же, а в 1207 г. рядом с ним хоронят его сына, посадника Дмитра[332]. Уже после смерти Савватия, в 1230 г. в Юрьевом монастыре погребают посадника Семена Борисовича[333]. Не противоречит этому статусу монастыря продолжающееся использование его и как усыпальницы членов княжеской семьи – княжича Федора Ярославича в 1233 г.[334] и его матери в 1244 г.[335]

Изменился при Савватии и статус самого юрьевского настоятеля. Если в 1194 г. он был поставлен в игумены, то умирает в 1226 г. с титулом архимандрита. Это изменение титула, на первый взгляд, следовало бы связать с обычным в церковной практике повышением ранга монастыря, если бы Савватий и все следующие за ним юрьевские настоятели назывались «юрьевскими архимандритами». Но их титул звучит иначе: «архимандрит новгородский», что нуждается в осмыслении и объяснении. Необходимость в специальном анализе этого титула диктуется и тем обстоятельством, что в летописные списки должностных лиц Новгородского государства включены только пять категорий высших сановников: князья, посадники, тысяцкие, епископы (архиепископы) и интересующие нас архимандриты[336], что указывает на исключительную важность «новгородских архимандритов» в системе боярской государственности.

Наиболее существенным признаком, отличающим «новгородского архимандрита» от прежнего юрьевского игумена, является его избрание не монастырской братией, а «всем Новгородом», т. е. совокупностью светских и духовных властей Новгорода. Вот как излагает новгородская летопись обстоятельства избрания преемника Савватия в 1226 г. Перед своей кончиной Савватий призвал архиепископа Антония, посадника Иванка Дмитровича «и всех новгородцев» и сказал братии и всем новгородцам: «Изберете собе игумена». Они же сказали: «Кого ты благословиши». Он же назвал Саву Гречина, попа приходской новгородской церкви святых Константина и Елены, который и был поставлен игуменом 8 марта 1226 г.[337], т. е. более чем за месяц до смерти Савватия. Преемник Савватия в этом контексте называется игуменом, но это никак не отменяет совершенно нетрадиционной процедуры его избрания. Такая же общегородская процедура лишила в 1230 г. должности Саву и привела на его место другого настоятеля. Во время городских волнений новгородцы вывели из Хутынского монастыря игумена Арсения, которому «князь Ярослав Всеволодович, владыка Спиридон и весь Новгород» дали игуменство в Юрьевом монастыре, а Саву этого игуменства лишили, после чего он разболелся и умер[338]. И в этом случае титулование Арсения игуменом находится в некотором противоречии с процедурой получения им юрьевского настоятельства. Определенную ясность в эти титулатурные сложности вносит летописное сообщение 1270 г.: «Преставися Варламъ, игумен святого Георгия, архимандритъ новгородьскыи»[339]. Из цитированного сообщения следует, что, принадлежа одному лицу, это все же были функционально различимые титулы, один из которых обозначал отношение настоятеля к пасомой им братии, а другой – его отношение к Новгороду как социальной и государственной структуре.

Толкование термина «новгородский архимандрит» установилось еще в XIX в. и надолго стало традиционным. В его основе лежало общее представление о судьбах титула «архимандрит» в греческой церкви. Возникший в V в., этот титул первоначально присваивался особому чиновнику епископа, надзирающему над монастырями его епархии. К моменту христианизации Руси такой чиновник назывался «великим сакелларием», а титул архимандрита приобрел характер почетного и давался главе важнейшего в епархии монастыря. Именно такой характер имел на Руси титул архимандрита Киево-Печерского монастыря (известный с 1174 г.), архимандрита Рождественского монастыря во Владимире (с 1230 г.), архимандрита Богоявленского (позднее Авраамиева) монастыря в Ростове (с 1261 г.)[340]. Опираясь на эти аналогии, исследователи прочно связали титул «новгородского архимандрита» исключительно с игуменством в Юрьеве монастыре. «Настоятель этого монастыря, – писал И. Д. Беляев, – один во всем Новгороде имел степень архимандрита, тогда как настоятели других монастырей были только игуменами»[341]. «Настоятели его назывались архимандритами по отношению к другим новгородским монастырям, – утверждал Макарий Миролюбов, – даже в то время, когда не было в нем архимандритии, учрежденной в 1299 г. До 1299 г. настоятели Юрьева монастыря назывались игуменами по отношению к своему монастырю, а по отношению к другим новгородским монастырям именовались архимандритами, т. е. начальниками или главными из числа других настоятелей»[342]. «Относительно происхождения архимандритии как некоторой административной единицы нужно заметить, что архимандриты в древности считались иногда представителями не одного только монастыря, но и целой земли: в Великом Новгороде был один только архимандрит, который поэтому носил титул новгородского, а по подведомственному ему монастырю назывался юрьевским игуменом»[343], – таково толкование А. И. Никитского.

Соответствие «новгородской» и «юрьевской» архимандритии, декларированное летописными списками «новгородских архимандритов» (эти списки открываются именем Кириака, игумена первой четверти XII в.), наблюдается на всем протяжении XIII–XV вв., подтверждая общую правильность цитированньгх выводов И. Д. Беляева, Макария и А. И. Никитского. Тем не менее эти выводы остаются односторонними, поскольку не учитывают принципиальной противоположности терминов «новгородский архимандрит» и «игумен святого Георгия». Такая противоположность хорошо ощущалась летописцем, который в рамках рассказа о событиях XIII в. не пользуется этими терминами как синонимами; в частности, он не объединяет их в единый термин «архимандрит святого Георгия», что было бы естественно при полной их тождественности.

Какие же новые качества связываются с понятием «новгородский архимандрит»? Во-первых, это выборность «всем Новгородом». Выше уже цитировались по этому поводу летописные сообщения 1226 и 1230 гг. Под 1337 г. записано еще более существенное известие: «Наважениемь диаволимъ сташа простая чадь на анхимандрита Есифа, и створиша вече, запроша Есифа въ церкви святого Николы; и седоша около церкви нощь и день коромолници, стерегуще его». Архимандрития была возвращена Лаврентию и вернулась к Есифу только на следующий год, когда Лаврентий умер[344]. Упоминание веча в связи со сменой архимандритов характеризует как синонимичные более ранние тексты об участии «всех новгородцев» в выборах архимандрита. Вечевая выборность является особенностью юрьевского настоятельства после 1226 г. (а вероятнее, начиная с 90-х годов XII в.). Принятие Макарием Булгаковым тезиса о выборности всех вообще новгородских игуменов[345] не имеет отношения к нашей теме, коль скоро игумены других монастырей избирались своей братией.

Второй особенностью «новгородской архимандритии» (очевидной для XIV–XV вв.) была несомненная ограниченность срока архимандритства. Если в других монастырях смена настоятелей вызывалась смертью игумена, или его определением в более богатый монастырь, или же какими-то чрезвычайными обстоятельствами, то «новгородские архимандриты» менялись подозрительно часто. Приведу некоторые примеры. Об архимандритстве Лаврентия впервые сообщается под 1333 г.[346] К 1337 г. он уже не был архимандритом, поскольку тогда этот сан принадлежал Есифу (Иосифу). Между тем в летописных списках «новгородских архимандритов» Иосиф отделен от Лаврентия именами Иоанна и Авраама; следовательно, между 1333 и 1337 гг. архимандрития обновлялась трижды. Сава был архимандритом в 1377 г.[347], а Давид в 1386 г.[348], но между ними в списках названы еще четыре архимандрита; значит, между 1377 и 1386 гг. архимандрития обновлялась пять раз. Григорий был архимандритом в 1460 г.[349], а Феодосий в 1475 г.[350]; между ними в списках семь архимандритов, но среди них нет Леонтия, упомянутого в летописи с титулом под 1462 г.[351]; следовательно, в этот промежуток времени архимандрития обновлялась девять раз.

Третьей существенной особенностью «новгородской архимандритии» является то беспрецедентное обстоятельство, что «новгородские архимандриты», водворяясь по избрании в Юрьев монастырь, не оставляли игуменства в тех обителях, откуда они избирались на этот высокий пост. Так, например, под 1324 г. летописец рассказывает о том, как Моисей, ставший тогда новгородским архиепископом, был прежде архимандритом у святого Георгия, потом «вышел по своеи воле к святои Богородице на Коломцы в свои монастырь»[352]. Очевидно, что Юрьев монастырь Моисей не считал «своим», хотя и был в нем архимандритом. Показательна судьба Савы. До своего избрания в архимандриты он был игуменом Антониева монастыря[353]. В этом своем монастыре он и погребен, хотя скончался в 1377 г. в сане архимандрита: «...преставися анхимандрит новгородчкыи Сава месяца мая въ 29, на память святого мученика Калиньника; и проводи архиепископъ новгородчкыи владыка Алексеи съ игумены и с попы, с канделы и со свещами, и положиша у святеи Богородици Онто(ние)ва монастыря»[354]. Возможно, сохранял старое игуменство в своем монастыре и Варлаам, который в 1410 г. в сане архимандрита построил каменную церковь в Лисицком монастыре[355]. Такое двойное настоятельство может быть только результатом ограниченности срока архимандритства. Избрание на временный пост не должно было вести к разрушению карьеры иерарха в случае потери им архимандритии на очередных выборах.

Подводя итог рассмотренным особенностям «новгородской архимандритии», возможно утверждать, что «новгородские архимандриты» составляли категорию новгородских вечевых магистратов (наряду с такими общеизвестными магистратами, как посадники или тысяцкие), а Юрьев монастырь был их резиденцией. Иными словами, не игуменство в Юрьевом монастыре давало право на обладание титулом «новгородский архимандрит», а избрание в архимандриты доставляло избранному своеобразный приз в виде юрьевского игуменства.

Сделав такой вывод, мы должны теперь поставить вопрос о природе должности «новгородского архимандрита», о той системе, на которую эта должность опиралась и которую она венчала. Отдельные аспекты этой проблемы поддаются объяснению сравнительно легко. Так, несомненно, в основе особого статуса Юрьева монастыря лежат первоначальные отношения ктиторства. Примеры независимости отдельных монастырей от местных архиереев известны[356], и в большинстве случаев эта независимость обусловлена изначальным подчинением монастыря его ктитору. Юрьев сначала был княжеским монастырем, и, следовательно, в процессе развития боярской республики право юрисдикции над ним должно было перейти к городу. Вечевая выборность «новгородского архимандрита» является свидетельством независимости от новгородского архиепископа и этой должности, и самого Юрьева монастыря. Однако если принять цитированные выше замечания многих исследователей о том, что термин «новгородский архимандрит» выражает отношение к этой должности и прочих новгородских монастырей, то, ставя архимандрита во главе новгородских игуменов, мы тем самым признаем существование независимой от архиепископа организации новгородского черного духовенства. Как увидим далее, этот тезис оказывается парадоксальным лишь на первый взгляд.

Опираясь на аналогии в структуре других новгородских государственных институтов, мы должны были бы представить себе такую организацию покоящейся на основе представительства от пяти самоуправляющихся городских концов, т. е. допускать существование особых кончанских монастырей, подлежащих юрисдикции концов, и догадываться, что игумены этих пяти монастырей образуют особый совет при архимандрите. Попытаемся проверить это предположение.

В этой связи весьма существенным кажется показание летописи под 1478 г., согласно которому во время последних переговоров еще независимого Новгорода с победившим московским князем новгородцы в ответ на требование Ивана III отписать на его имя половину волостей архиепископских, монастырских и половину волостей новоторжских, чьи бы они ни были, просят, чтобы государь взял половину волостей только с шести монастырей – Юрьева, Благовещенского, Аркадиева, Антониева, Никольского в Неревском конце и Михайловского на Сковородке, а с прочих бы монастырей не брал, ибо те монастыри бедны и земель у них мало[357]. Обращаясь к материалам новгородского земельного кадастра конца XV в., легко заметить, что выбор этих монастырей определен вовсе не тем, что они якобы богаче других.

Летопись точно исчисляет объем конфискованных половин шести монастырских владений. У Юрьева монастыря было взято 720 обеж, у Аркадиева – 333 обжи, у Благовещенского – 253 обжи, у Никольского Неревского – 251 обжа, у Антониева – 150 обеж, у Михайловского – 97 обеж[358]. Разумеется, объем владений Юрьева монастыря не идет в какое-либо сравнение с земельной собственностью других новгородских обителей, и это совершенно естественно. Однако даже по частичным данным дошедшего до нас отнюдь не в желаемой полноте кадастра, например, Духов монастырь имел не менее 355 обеж, Хутынский – не меньше 612 обеж, Вяжищский – не меньше 212 обеж, Кириллов – не меньше 318 обеж[359]. Следовательно, в отборе монастырей для великокняжеской конфискации использован иной принцип.

В поисках этого принципа рассмотрим прежде всего топографическое положение тех пяти монастырей, у которых наряду с Юрьевым была конфискована половина владений. Антониев монастырь расположен в местности, противолежащей Плотницкому концу. Михайловский Сковородский монастырь находится около Славенского конца, Никольский монастырь – в местности, примыкающей к Неревскому концу (впрочем, связь его с этим концом прямо указана в летописном сообщении о конфискации монастырских владений), Благовещенский монастырь находится недалеко от Людина конца; показательно, что в новгородских писцовых книгах он именуется «Благовещенским из Горончарского конца монастырем»[360] – тождество названий «Людин конец» и «Горончарский конец» общеизвестно. Аркадиев («Аркаж») монастырь расположен в местности, противолежащей Загородскому концу. Трудно представить себе в отборе этих монастырей некую случайность, не связанную с кончанским устройством Новгорода.

Отсутствие такой случайности подтверждается участием монастырей в кончанском представительстве, когда утверждение общегосударственных актов требовало такого представительства. До настоящего времени дошли три подлинных акта, сохранивших привешенные к ним свинцовые печати в соответствии с формулой «повелением господина государя Великого Новгорода из всех пяти концов приложили печати»: Жалованные грамоты Великого Новгорода Троице-Сергиеву монастырю на беспошлинный провоз товаров по Северной Двине 1450 и 1477 гг. и Жалованная грамота Великого Новгорода Соловецкому монастырю на Соловецкий остров и другие острова того же архипелага 1468 г.[361] «Приложенные из всех пяти концов» эти буллы, за исключением печатей Славенского и Людина концов, являются собственно монастырскими печатями[362] (рис. 36).

Рис. 36. Печати кончанских монастырей

На печати Плотницкого конца имеется надпись «Печать Онтоновская» и изображение Богоматери – это булла Антониева монастыря, соборная церковь которого посвящена Рождеству Богородицы. На печати Неревского конца изображен св. Николай Мирликийский и написано: «Печать святого Николы» или «Печать святого Николы Великого конца Неревского» – это булла Никольского монастыря («Николы Белого»). На печати Загородского конца изображение св. Николая Мирликийского и надпись «Печать святого Николы в Загородском конце». Печать Людина конца имеет чисто светский облик: на ней изображен стоящий в полный рост воин с копьем и щитом и помещена надпись «Печать Людина конца». Зато булла Славенского конца снова возвращает нас к монастырской теме. На одной ее стороне вокруг голгофского креста расположена надпись «Печать Славенского конца», а на другой помещено изображение св. Павла Исповедника: именно этому святому был посвящен единственный в Славенском конце внутригородской монастырь, основанный в 1238 г.[363] Если бы печати, привешенные от имени Плотницкого, Неревского и Загородского концов, не сохранились при подлинных актах, никто не отнес бы их к разряду кончанских; они не отличаются от обычных хорошо известных монастырских печатей, таких как буллы Юрьева, Благовещенского, Хутынского, Варварина, Кириллова, Нередицкого, Вяжищского монастырей.[364]

Предположив выше, что пять монастырей, у которых Иван III в 1478 г. конфисковал половину владений, были кончанскими, находившимися в таких же отношениях со своими концами, как Юрьев монастырь со «всем Новгородом», мы должны теперь обсудить одно обстоятельство, кажущеся на первый взгляд противоречивым. Если эти монастыри кончанские, а монастырские печати в некоторых случаях употребляются в качестве кончанских, следовало бы ожидать, что при грамотах должны оказаться буллы именно перечисленных в 1478 г. монастырей. Действительно, в двух случаях такие совпадения наблюдаются: в качестве печати Неревского конца использована булла Никольского монастыря, а в качестве Плотницкой печати – булла Антониева монастыря. Однако в Славенском конце употребляется булла не Михайловского на Сковородке, а Павлова монастыря; в Загородском конце также применяется булла не Аркадиева, а Никольского на Поле монастыря. Думается, что на самом деле противоречия здесь нет.

Михайловский Сковородский монастырь расположен в 3 км от Новгорода в труднодоступной местности. Также в значительном отдалении от города (в 2 км) находится Аркадиев монастырь, тогда как Никольский Неревского конца и Антониев монастыри расположены на участках, вплотную примыкающих к городу. Вероятно, Павлов и Никольский на Поле монастыри были своего рода городскими филиалами или подворьями основных кончанских монастырей.

Высказанные впервые еще в 1963 г.[365] наблюдения над составом кончанских монастырей и их городских филиалов долгое время сохраняли характер гипотезы. Однако в 1986 г. В. Д. Назаров опубликовал интереснейшее исследование об особенностях взимания пошлины в некоторых монастырских владениях, когда в числе получателей доходов названо некое множество лиц, никогда не фигурирующее в обычных случаях. Такими особенностями обладали владения Юрьева, Антониева, Аркадиева, Благовещенского, Никольского Неревского монастырей, демонстрируя последовательное совпадение со списком предполагаемых кончанских монастырей. Отсутствие среди обладающих указанными особенностями Михайловского, Павлова и Никольского на Поле монастырей В. Д. Назаров убедительно объясняет неполнотой кадастровых сведений как раз для тех территорий, где были расположены владения этих монастырей. Зато такими особенностями обладали владения Варварина монастыря Людина конца, в котором, таким образом, возможно усматривать городской филиал загородного Благовещенского монастыря[366].

О существовании юрисдикции концов относительно входящих в их структуру монастырей свидетельствует известная Подтвердительная грамота Славенского конца Савво-Вишерскому монастырю 60-х гг. XV в., в которой говорится о передаче монастырю «кончанской земли», «а стояти за ту землю, и за игумена, и за старцовъ посадникомъ, и тысяцкимъ, и боярамъ, и житьимъ людемъ, и всему господину Славенскому концу»[367]. Таким образом, новгородскую архимандритию следует представлять себе в виде особого государственного института, зависимого от архиепископа только в области церковно-канонического права, подчиняющегося боярскому вечу и формируемого на вече, опирающегося на кончанское представительство и экономически обеспеченного громадными монастырскми вотчинами. В системе новгородских республиканских органов архимандрития была постоянно прогрессирующим институтом, поскольку процесс увеличения ее богатств был необратим.

Как и любой государственный институт, архимандрития находилась в движении, определяемом столкновением противодействующих факторов. Надо полагать, что толчок к ее возникновению был положен той коллизией, которая неизбежно вела к перманентному конфликту между боярством и архиепископской кафедрой. Основывая ктиторские монастыри, боярские семьи на протяжении многих поколений оставались по существу не только вкладчиками своих обителей, но в известной степени и депозиторами собиравшихся в них земельных и других богатств, имея полное право рассчитывать в случае необходимости на обратную связь. Между тем сохранение монастырской системы в руках архиепископа, беспредельно обогащая кафедру, лишало бы ктиторов действенного контроля за «депонированными» богатствами.

На первом этапе формирования новгородской монастырской системы, когда монастырей было мало и они еще не окрепли материально, архимандрития, по-видимому, играла не очень заметную роль. Однако примерно с рубежа XIII–XIV вв. обстановка решительно меняется. На протяжении XIV – начала XV в. наблюдается процесс резкого увеличения числа новгородских монастырей, подавляющее большинство которых возникает на основе боярского ктиторства. К концу первой трети XV в. в самом Новгороде и его ближайших (на расстоянии до 30 км) окрестностях насчитывается 52 монастыря. По материалам начала XVII в. в дальних новгородских землях существовало около 170 монастырей[368]; по-видимому, начало большинства их восходит к XIV–XV вв. Все эти обители обрастали земельными владениями и дорогим имуществом, и боярский контроль за их богатствами приобретал несравнимое с предшествующим временем значение.

Вместе с тем, однако, и сама система такого контроля приближается к самому объекту контроля. Имею в виду очевидное предпочтение кончанской организации черного духовенства перед общегородской централизацией, воплощенной в новгородской архимандритии. Если использование монастырских печатей в качестве кончанских прямо свидетельствует о сращении мирской администрации городских концов с администрацией кончанских монастырей, то не менее значительным представляется отсутствие среди памятников новгородской сфрагистики печатей архимандритов. Можно предположить, что в какой-то момент кончанская монастырская собственность оказалась в таком же отношении к архимандритам, в каком поначалу была архимандрития по отношению к архиепископской кафедре.

Предложенные здесь наблюдения характеризуют организацию новгородского черного духовенства как специфическую структуру, само существование которой вызвано к жизни особенностями социального и политического устройства Новгорода. В недавнее время была предпринята попытка обнаружить аналогии этой системе в других древнерусских городах[369]. К сожалению, круг источников изучения этой темы крайне мал.