ОСВОБОЖДЕНИЕ И РАЗВОД

ОСВОБОЖДЕНИЕ И РАЗВОД

16 марта 1790 года во Франции декретом Учредительного собрания были отменены так называемые "летр-де-каше" (lettre de cachet), то есть ордеры о внесудебном аресте того или иного человека на основании одного письма с королевской печатью. Их особенностью было то, что в уже составленных документах оставлялось свободное место, куда можно было вписать имя и фамилию любого "неугодного" человека.

После этого многие французы, оказавшиеся за решеткой, вышли на свободу. Вместе с ними 29 марта освободился из Шарантона и маркиз де Сад.

Кстати, позднее были найдены интересные документы — протоколы о заключенных, составленные в алфавитном порядке. В протоколе о маркизе де Саде было сказано:

"Маркиз де Сад, сорока восьми лет, прибыл 4 июля по приказу короля, подписанному накануне. Препровожден в упомянутый день из Бастилии за дурное поведение. Семейство платит за его содержание".

А 22 апреля 1790 года наш герой написал своей тетушке Габриэлле-Элеоноре де Сад письмо следующего содержания:

"Моя дорогая тетя, <…> я бы пренебрег своими самыми заветными и святыми обязанностями, если бы не уведомил вас, что я только что снова обрел свободу; все, что мне нужно для того, чтобы чаша моего счастия была полна, это приехать и обнять вас, что я, несомненно, и сделал бы, если бы меня не задерживали здесь настоятельные срочные дела.

Только лишь в ваших объятиях, моя дорогая и милая тетушка, я могу излить ужасные печали, жертвой которых я являюсь день и ночь напролет в руках семейства де Монтрёй; если бы они связали себя родственными узами с сыном ломового извозчика, то и тогда не стали бы обращаться с ним в такой ужасной и унизительной манере. Я поступил с ними несправедливо, это верно, но семнадцать лет несчастий, тринадцать из которых я последовательно провел в двух самых ужасных тюрьмах в королевстве <…> тюрьмах, в которых меня заставили выстрадать все вообразимые мучения, — разве это средоточение пыток и притеснений не более чем компенсирует мои проступки <…> проступки, в которых они более виновны, чем я <…>? Я уверяю вас, что эти люди — чудовища, моя дорогая тетушка, и величайшее несчастье моей жизни состоит в том, что я с ними связался; женившись на одной из представительниц этой семьи, я приобрел целый выводок обанкротившихся двоюродных братьев, несколько мелочных торговцев, пару родственников, окончивших жизнь на виселице, и все это без всякой защиты, без единого друга, не говоря уже о честной душе. Теперь, когда они не могут держать меня в тюрьме, эти мошенники, сговорившись, трудятся над тем, чтобы полностью меня сгубить, — они делают все от себя зависящее, чтобы развести меня с моей женой, и, поскольку в ранние дни моего брака они поощряли меня использовать ее приданое, теперь мне придется возвращать эти деньги обратно, что приведет меня к полному краху. У меня едва хватает на жизнь, и я, который женился лишь для того, чтобы иметь уверенность в том, что мой дом будет полон в старости, теперь я потерял все, покинут и одинок, доведен до такой же печальной участи, которая была уготована моему отцу на закате его дней, и оказался в той самой ситуации, которой более всего страшился.

Ни один из этих презренных негодяев — кроме моих детей, о которых я не могу сказать ничего, за исключением хорошего, — ни единый, повторяю, не протянул мне руку помощи. Когда я вышел из тюрьмы, я оказался посреди Парижа всего с одним луи в кармане, не зная, куда мне обратиться, чтобы найти приют или пропитание, а тем более кого-то, кто одолжит мне крону, когда у меня не осталось и этого луи; и, когда я умолял этих чудовищных людей о помощи, все, что я получал в ответ, это упреки и сомнительные комплименты. Везде дверь захлопывали прямо перед моим носом, особенно моя жена, которая верх ужаса; нет, нет, моя дорогая тетушка, никогда еще ни с кем не обращались так подло, я повторяю это снова, никогда подобное нельзя было даже вообразить.

У меня была мебель, белье, огромное множество книг и более пятнадцати томов моих собственных рукописен, плод моего одинокого труда; из-за недосмотра или, скорее, непостижимой злобы, эти ужасные люди позволили всему этому пропасть в тот период, когда брали Бастилию; более того, опасаясь в то время, что меня могут освободить, они договорились, чтобы меня перевели в другую тюрьму. Они никак не хотели, чтобы я забрал с собой свои вещи; они устроили, чтобы мою старую камеру опечатали; восемь дней спустя крепость была взята штурмом, в мою камеру вломились, и я все потерял <…> Из плодов пятнадцатилетнего труда я не смог спасти ничего <…> И все это из-за этих несчастных мошенников, которым, я надеюсь, Господь однажды отомстит за меня.

Моя дорогая, добрая тетушка, вы, которую я никогда не переставал обожать, тысяча и одно извинение за то, что я столь долго вас утомлял своими проблемами, но мое сердце настолько преисполнено печали, что невозможно не поделиться с тем, кто добр и мягкосердечен, как вы. Я умоляю вас писать мне, ставить меня в известность о вашем здоровье, сказать мне, что в вашем сердце все еще осталось хоть немного любви ко мне. И я надеюсь, что вы убеждены, что нет на свете никого, кто привязан к вам с такой же нежностью и уважением, как я.

Я также прошу, чтобы вы передали мои нежные пожелания всем моим тетушкам и кузинам, которые еще остаются с нами…"

Понятно, что маркиз де Сад был до крайности обижен на свою жену и на ее родственников. Понятно, что свою тещу он просто ненавидел, считая ее источником всех своих проблем. Что же касается уверения в том, что семейство де Монтрёй потребовало, чтобы маркиз вернул назад приданое Рене-Пелажи, то тут хотелось бы сказать следующее: после освобождения мужа Рене-Пелажи прекратила с ним всякие отношения и продолжила жить в монастыре. Поначалу она не настаивала на разводе, но действительно потребовала возврата приданого в сумме 160 142 ливров. Позднее между ними была достигнута договоренность о выплате только процентов с указанной суммы, и они должны были идти от арендаторов маркиза де Сада.

А вот уже 9 июня 1790 года Рене-Пелажи добилась в Парижском суде "разделения стола и ложа", то есть полного развода с ним. И отныне каждый из бывших супругов должен был идти своей дорогой. Это означало, что Рене-Пелажи наконец-то излечилась от страсти к мужчине, который только и делал, что третировал и мучил ее. А вот для 50-летнего Донасьена это было эквивалентно финансовой катастрофе.

Для того чтобы немного заработать, маркиз де Сад, поддерживавший дружеские отношения с литератором и актером Жаком-Мари Бутэ (Boutet), выступавшим под псевдонимом Монвель (Monvel), вступил с ним в контакт, рассчитывая через него облегчить себе доступ в мир театра. Тот замолвил за него слово, и маркиз даже читал перед труппой " Комедии-Франсэз" свою пьесу "Снисходительный супруг" (L’?poux complaisant). Но дальше этого дело не пошло.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.