Советская пропагандистская машина

Советская пропагандистская машина

Усиление идеологической обработки сознания, как населения завоеванных территорий, так и местных левых движений, в советской внешней политике сочеталось со стремлением еще более упрочить международный авторитет СССР, расширить сферу советского влияния в Европе. А расширений идеологического влияния в капстранах можно было добиться только активизацией пропаганды преимуществ социалистического строя и образа жизни. Поскольку образ жизни после разрушительной войны в СССР покоился на руинах народного хозяйства западных территорий Союза, на нехватке продовольствия, то этот вопрос в московских пропагандистских материалах для радио и прессы рассматривался лишь частично — с позиций энтузиазма советского народа, «вдохновенно, под мудрым руководством родной партии взявшегося за восстановление страны». («Правда», 11 июня 1945 г.) Основной поток пропаганды на Запад заряжался умеренными статьями с общими фразами о могуществе социалистической державы — главной победительницы в битве с фашизмом.

С окончанием войны перспективы советской зарубежной пропаганды были туманны. Кремлевские идеологи встали перед дилеммой: в каком направлении ее вести — то ли по прежнему курсу «классовой борьбы и противостояния империализму», то ли выбрать тон дипломатичного сотрудничества с союзниками, деликатно поддерживая (без экстремистских выпадов в адрес западных правительств) международное рабочее движение.

В сторону сохранения прежней конфронтации с Западом наших ведущих идеологов подталкивали выработавшийся «инстинкт подозрительности к коварному империализму, классовому врагу», охранительные интересы МГБ и идеологических «кардиналов» ВКП(б), угроза расшатывания социалистической морали внутри СССР вследствие длительных контактов массы советских военнослужащих с союзниками в годы войны; наконец, на противостояние с Западом подвигали обостряющиеся расхождения во взглядах с союзниками насчет послевоенного устройства Германии и всей Европы.

В сторону смягчения, демократизации пропаганды своих идей кремлевское руководство склоняло теорию рузвельтовского мирного сосуществования, правительственная заинтересованность в американской помощи для возрождения разрушенной страны, а политики рассчитывали добиться мирного раздела сфер влияния. Были здесь замешаны и ведомственные интересы в дальнейшем развитии контактов с Западом для плодотворного, взаимовыгодного обмена в первую очередь инженерно-техническими и научными достижениями. Оценивая достижения СССР в мировой политике на волне победы над фашизмом, даже ортодоксальный Жданов сказал в начале 1946 года: «Мы имеем возможность проводить и отстаивать нашу внешнюю политику в условиях несравненно более благоприятных, чем до сих пор». (РГАСПИ, ф. 77, on. 1, д. 975, л. 80).

Да, действительно, будь Сталин менее закомплексованным на классовой борьбе и категорическом неприятии империализма, СССР мог бы с успехом реализовать свой богатый накопленный политический капитал. Но тогда это был бы уже не Сталин с его диктаторской психологией и мировоззрением. Намного больше сторонников нашлось у таких грубых, не очень образованных идеологов, как начальник Совинформбюро С. А. Лозовский, который в мае 1946 года, когда отношения с союзниками стали заметно ухудшаться, самоуверенно заявил на совещании армейских пропагандистов-международников: «…битие определяет сознание, — с юморком расторопного вышибалы трактовал он политику уважения советской силы, — и то, что мы набили морду, это усвоено многими, и они начали представлять себе, что Советский Союз представляет силу, а силу всегда уважают, любят или не любят, это другой вопрос, но всегда уважают». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 870, л. 97–98).

Акции СССР на международной арене повысились бы благодаря симпатиям местного населения освобожденных стран Восточной Европы. И к 1946 году эти симпатии еще не угасли, поскольку еще не началась повальная социализация хозяйства с параллельным введением просоветских правоохранительных органов. Что же касается просоветских симпатий на Западе, то к началу 1946 года они заметно охладели вследствие активизации там антисоветской пропаганды, публикации достоверных данных о насилии и беспределе, творимых войсками и спецслужбами СССР на захваченных территориях. В западной агитации были и надуманные эпизоды, предвзятые оценки, искажение фактов, но было и начало правды о советской гнетущей действительности, которую освободители занесли в Восточную, более цивилизованную и демократическую по духу Европу.

Часть исследователей склонны считать, что все же инициаторами холодной войны были реакционные западные политики и идеологи, а советские оккупационные власти и сам Кремль в эти послевоенные месяцы находились в нерешительности по поводу определения основной пропагандистской стратегии и тактики. Факты беспредела, имевшие место в оккупационной зоне, можно было пресечь, будь на это только суровое слово Сталина. Но он многое в этом вопросе передоверил генералам-администраторам и НКВД, которые под фанфары победы занялись стяжательством и вывозом награбленного в СССР.

Обдумывая изменение настроения западной прессы в сторону конфронтации, многие советские идеологи считали, что это — следствие «страха реакционных кругов перед победоносным шествием социализма по Европе». А между тем антисоветские страхи с буржуазных верхов перекинулись на обывателей и предпринимателей. Причиной было массовое бегство с оккупированных Советами территорий представителей зажиточных слоев населения, в том числе и имущей интеллигенции. И вот в этом, абсолютно невыгодном исходе, были прежде всего повинны советские коменданты и политорганы с их классовой теорией, повальными обысками под предлогом поисков антисоветских элементов и фашистов, изъятием ценностей у буржуазии всех рангов.

Активное участие в этих «экспроприациях нового времени» принимали вооруженные представители левых сил, служившие проводниками и наводчиками для НКВД на оккупированных территориях. Известно немало фактов, когда изъятые ценности полностью не поступали в казну устанавливавшихся социалистических режимов, а каким-то (понятно каким. — Авт.) образом оказывались затем в СССР — и не только в госфонде, но и в частных коллекциях. Этот аспект поведения Советов был метко назван русской эмиграцией «воровским или экспроприаторским социализмом».

Интересна и другая версия по поводу не совсем дружелюбного отношения части западных изданий к СССР. Некоторые советские специалисты по международным отношениям считали это результатом «комплекса вины перед страной-победительницей». Вот как это точно трактовалось в докладной записке в ЦК об английской пропаганде: «Это реакция нечистой совести. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что далеко не все сделано, что можно и нужно было сделать. И для того, чтобы защитить себя от невыносимого сознания вины, бывшие друзья Советского Союза готовы поверить во все, что дало бы им основание полагать, что спасители гораздо «хуже», чем они сами». (РГАСПИ. ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 138, пишет Г. Беспалов — А. Панюшкину 25 окт. 1946 г).

Главное же в возникшей неуверенности советской пропаганды по отношению к Западу после окончания войны было в том, что СССР лишился в прессе и радио важного козыря — психологического эффекта от масштабных победоносных операций Советской Армии. Вот как в связи с этим излагал сложившуюся ситуацию представитель Совинформбюро в Лондоне С. Ростовский, он же — Эрнст Генри: «Если во время войны основным советским пропагандистом в Англии была Красная Армия, на танках которой двигалось и широко разглашалось советское слово, а работникам по этой линии в Англии приходилось, главным образом, подмазывать колеса, то сейчас тем же работникам приходится сталкиваться с решительным, ожесточенным контрнаступлением антисоветского империализма и его пропаганды». (Там РГАСПИ, л. 189–190).

Однако после войны из-за своего довольно часто грубого отношения к местному населению Красная Армия быстро стала терять свой авторитет «благородной освободительницы» и во мнении народов Восточной Европы превращаться в армию захватчиков. Тот же Ростовский пытался выставить западные сообщения о бесчинствах красноармейцев, как клевету: «Первый прямой эффект (мы его ощутили на своей спине) имела волна клеветнических сообщений о «жестокостях» Красной Армии в оккупированных странах, в частности, «изнасилованиях». Эта волна была организована технически блестяще». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 195).

Не менее блестяще были подготовлены и фотоиллюстрации о внешнем виде советских солдат в германской оккупированной зоне. Глядя на эти снимки в газетах и журналах, буржуазный читатель невольно, без комментариев, содрогался, поскольку видел банду оборванцев и мародеров. Почему бы не поверить и статьям о том, что эти мужики в ватниках были и насильниками? А ведь случаев изнасилования германских женщин была масса, и большинство пострадавших немок боялись заявить об этом советскому командованию или местным советским комендантам. А вот насколько верны и не сфальсифицированы были фотографии внешнего вида советских освободителей, можно судить по письму нашего известного писателя К. Симонова редактору «Правды» П. Поспелову, когда сам Симонов был осенью 1945 года в Нюрнберге: «…страшно плохо одеты наши солдаты и шофера. Худшего вида компрометации нашей Красной Армии трудно придумать. Они грязны, оборваны, одеты по разному. На фоне англичан и американцев выглядят оборванцами». (РГАСПИ, ф. 629, on. 1, Д. 113, л.12). Вот так, при взгляде западных граждан на освободителей, рождался действительный миф о том, будто в Европу «хлынули орды вооруженных до зубов голодных скифов, готовых пожрать и разорить западную цивилизацию, которую не успел уничтожить кровожадный Гитлер». А буржуазные купленные газетчики, как известно, умеют ловко спекулировать даже на мелких фактах из объективной реальности, трактовать их в угоду «заказчика» публикуемой информации.

Когда поток антисоветских материалов стал угрожающе возрастать. Молотов и Маленков поручили своим ответственным подчиненным заняться сбором компромата на войска союзников с тем, чтобы «вооружить наших многочисленных друзей во всем мире материалами и фактами для контрпропаганды». (РГАСПИ, оп. 125, д. 136, л. 82). Если сопоставить дату этого приказа — октябрь 1945 года — с началом антисоветской возни за Эльбой, то выходит, что англо-американцы были инициаторами начала жестокого противостояния в СМИ.

Кстати, известно, что Черчилль был против резких публикаций в адрес Союза. Но его установку некоторое время старалась выполнять только влиятельная «Тайме», а остальная пресса, не будем забывать, на Западе — «свободная», находится в руках частных предпринимателей и магнатов. И потому эти издания отражали точку зрения противников предложения Рузвельта и Черчилля попытаться найти взаимопонимание с Советской Россией для строительства послевоенного мира без войн.

Советские солдаты на одной из улиц Берлина. Надпись на стене дома: «Берлин останется немецким!»

Маховик начавшегося пропагандистского соперничества находился в советском Управлении пропаганды и агитации. На первом этапе по документам заметно, что советская сторона чувствовала себя обороняющейся. Это подтверждает мнение историков, которые утверждают, что Сталин вовсе не готовился к Третьей мировой войне, тем более, когда он по проверенной информации об апокалиптических разрушениях в Хиросиме и Нагасаки понял, что такое атомная война. Поэтому Кремль особенно беспокоило то, что западная пропаганда различными путями распространяется на «зоны советского влияния» в Восточной Европе. Об этом поступали сообщения из Польши, Румынии, Венгрии и даже дружественной славянской Болгарии.

Особенно острая ситуация складывалась в Польше, где для антисоветской пропаганды среди населения была особенно живительная почва ввиду давней неприязни между старым режимом Пилсудского и советской диктатурой 1920—1930-х годов. Эта неприязнь отразилась и на психологии части местного населения. Потому поддерживаемая Западом оппозиция вела себя в Польше особенно инициативно.

Обстановка обострялась из-за бесчинств советских солдат. В разжигании вражды к СССР в Польше особенно старались британские агенты. Об этом в своем донесении сообщало в Москву советское посольство в начале октября 1945 года. (АВП РФ, ф. 6, оп. 7, п. 35, д. 581. л. 56,89–90,100–102).

Англичане и польские эмигранты-пилсудчики не были бы столь активны в Польше, если бы Советское правительство с самого начала продумало свою политику в этой стране и определило ее в соответствии со сложной ситуацией. Однако все сложилось так, как сложилось. А некоторые советские партфункционеры, имевшие отношение к польским проблемам, даже пытались их драматизировать с определенной целью — придать своим ведомствам особую солидность, выбить для них дополнительные фонды и средства.

Постепенно в агрессивном тоне по отношению к СССР заговорила и «большая пресса», зависящая от правительств, что особенно встревожило Кремль весной 1946 года. Советская пресса взяла тактику «отпора очередным проискам реакционных кругов Запада», а также разъяснения «миролюбивой сущности советской международной политики». Но оборонительная позиция Москвы была явно проигрышной. А Жданов еще 15 мая 1945 года на совещании в ЦК при обсуждении работы «Правды» критиковал газету за «боязнь и пассивность», призывал «не ограничиваться только отпором».

Примечательно, что до мая 1946 года еще сохранялись большие планы развития научных и культурных контактов с Западом. На этом этапе «обострение идеологической борьбы» еще уживалось с «мирным сосуществованием» и не перерастало в тотальную психологическую войну. СССР, чтобы демонстрировать свое миролюбие, сохранял открытость для западной пропаганды: не глушились иностранные радиостанции, и на советский рынок, хотя и в ограниченном количестве, поступали англо-американские пропагандистские издания. Это были краткие, удивительные для сталинизма месяцы «демократии» в обмене информацией между коммунистической и капиталистической системами.

Для примера скажем, что даже при ухудшающихся отношениях с Западом в марте-апреле 1946 года МИД СССР согласился, чтобы журнал «Америка» и газета «Британский союзник» распространялись в Союзе тиражом в 50 тысяч экземпляров. Значительная часть тиража шла в свободную продажу и на подписку. (АВП РФ8 ф. 7, оп. 7, д. 88, л. 32). Это была борьба идей без «железного занавеса». Со своей стороны, в противостоянии западным изданиям советская пресса «повышала боевитость и наступательность». Но доводы были доказательны лишь для обывателей, не знавших жестокой правды о тоталитарно-полицейском режиме в Союзе, о сотнях тысяч граждан, в том числе и бывших воинов, безвинно оказавшихся за гулаговской колючей проволокой, правды о нищенском заработке советских рабочих, крестьян, интеллигенции, о жесточайшем продовольственном дефиците.

С весны 1946 года противостояние двух систем усилилось вследствие нескольких внешнеполитических кризисов: обострилась иранская проблема (в Северном Иране были советские оккупационные войска); произошел конфликт с Турцией из-за проливов, что вызвало военные приготовления США в Средиземном море; обострилась предвыборная борьба между политическими группировками в Польше, Венгрии, Румынии, где советские власти и англо-американцы всячески поддерживали враждующие группировки и партии. Все эти события отразились в газетной советско-западной перепалке. Важнейшей причиной разжигания конфронтационных страстей явилась Фултоновская речь Черчилля, которую Сталин трактовал как самую агрессивную и сравнивал ее с гитлеровскими выступлениями. Вождь народов собственноручно написал «отповедь западным клеветникам», которая в «Правде» была представлена как интервью с Генеральным Секретарем.

Как вспоминали современники тех событий, ни одно из закрытых идеологических совещаний с весны 1946 года не проходило без «яростной критики Черчилля и его прихвостней». После сталинского интервью в «Правде» специалисты по внешней пропаганде, наконец, обрели конкретную стратегию в соответствии с указанием «резко усилить работу по разоблачению антисоветских замыслов англо-американцев». И тут же тональность наших газет и журналов в вопросах международной политики резко переменилась — в статьях и корреспонденциях на эти темы появилась «атакующая фразеология». Что касается «союзнической дипломатичной терминологии», то она тут же исчезла со страниц печатных изданий и из текстов радиопередач. Критика против США и Англии по всем вопросам была буквально шквальной, обвальной. Журналисты наперегонки состязались в изобретении неологизмом, эпитетов, хлестких метафор.

Внешней пропагандой деятельно занялись не только Совинформбюро, ВОКС и Радиокомитет, но и «Международная книга», Издательство иностранной литературы… Помимо этого, свою продукцию выплескивали на Запад Международный Отдел ВЦСПС, ТАСС, ряд «общественных» (но строго курируемых идеологами) антифашистских комитетов — Женский, Еврейский, Славянский, Молодежный. Пропагандистская машина Советов набрала полную мощь. Однако идеологические материалы против Запада были часто безадресны, расплывчаты, низкого профессионального уровня. Морально-убойная сила большого количества статей была намного ниже таких же по объемам западных материалов.

Это хорошо видели и многие наши талантливые журналисты. Так, Юрий Жуков, только начинавший карьеру международного обозревателя в качестве спецкора «Правды», писал из Парижа лично Жданову: «Ставка на самотек в пропаганде за рубежом порочна и губительна. Агрессивной тактике пропаганды англо-американцев, массирующей свои атаки на общественное мнение Запада, и особенно Франции, мы должны резко повысить требовательность к статьям, идущим за границу, закрыть доступ халтуре… создать единый авторитетный координационный центр, призванный направить нашу пропаганду за рубежом в соответствии с требованиями дня». (РГАСПИ, ф. 77, оп. 125, д. 383, л. 5556, 59, 64.)

Юрий Жуков всегда оставался преданным КПСС и сделал карьеру, став всесоюзно известным политическим обозревателем, и у него не отнять способности изощренно прославлять советскую действительность при всех ее многочисленных недостатках, уметь даже отрицательные факты нашей жизни обращать в «некоторые недостатки» и находить контраргументы против «капиталистических происков». Такие специалисты и были «тягловыми лошадками» советской идеологической машины внутри страны и за ее пределами. Точнее, они были «шариками и винтиками» того аппарата промывания мозгов, о котором еще мечтал Ленин задолго до революции.

Письма и докладные, подобные приведенному, поступали в ЦК и от других идеологических зарубежных «агентов», в том числе и от С. Ростовского (Эрнст Генри) из Англии. В одной из своих записок Ростовский делает верное замечание по поводу кондового языка пропаганды, но делает это дипломатично, чтобы не вызвать негодование Кремля: «…язык социалистического гражданина… людям, массе (даже левой массе) в капиталистических странах непривычен и иногда непонятен, он проходит мимо ушей, и такая пропаганда, в значительной степени, — стрельба пустыми патронами». (РГАСПИ, оп. 128, д. 1006, л. 201,203–205).

На низкий профессионализм своей журналистской гвардии обратил внимание и Сталин, который осенью 1945 года отчитал Молотова за «пропуск» информации от иностранных корреспондентов в Москве о «дворцовых интригах в Кремле», обрушился на «Правду» за отсутствие «хорошо проверенных корреспондентов» за рубежом. Сталин после этого усилил свою роль главного цензора и пропагандиста. А летом 1946 года вождь выступил в ЦК с погромной речью по поводу слабой эффективности газетно-идеологического аппарата. Но сколько ни громи — толку будет мало от пропаганды, пытающейся выставить сталинскую диктатуру самым прогрессивным режимом в мире.

Главным объектом критики стало Совинформбюро — громоздкая, обюрократившаяся структура, центральный аппарат которой состоял в 1946 году из 565 человек. Начальник СИБ Лозовский был одновременно заместителем Молотова и потому уделял своему ведомству не более одного-двух часов в день. Определенную роль сыграли и антисоветские доносы на Лозовского, доходившие до Жданова и секретаря Сталина Поскребышева. В некоторых анонимках СИБ описывалось, как «кормушка для бездельников». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 383, л. 119–121,263).

Поводом для антисемитских анонимок стала связь Лозовского с еврейским антифашистским движением, которое было заражено национализмом. Из-за этого Лозовский и его ближайшие помощники все больше впадали в немилость Сталина. И гром грянул: в июне 1946 года «по личному поручению тов. Сталина» была создана комиссия «по обследованию и изучению деятельности» Совинформбюро. Комиссия была грозная, солидная и состояла из М. Суслова, А. Кузнецова и Н. Патоличева.

Вот что известно из материалов «обследования». С виду работа СИБ выглядела внушительно: ежемесячно в 54 страны рассылалось 7–8 тысяч статей, из которых около трети были написаны специально по заказу СИБ. По оценкам Лозовского, печатаемость этих материалов составляла от 50 % в США, Польше, Китае, до 75 % — в странах Европы и Латинской Америки. В других странах удалось напечатать пропагандистскую продукцию целиком — на 100 %. Однако сами составители этой статистики признались, что делали ее «на глазок», в сторону завышения показателей. Публикации же эти большей частью проходили в мелких изданиях, поскольку солидные журналы, как в США, так и в других странах, не желали пугать читателей просоциалистическими материалами и тем самым портить свою репутацию в обществе.

Еще хуже обстояло дело с качеством «продукции»: в отчетах отмечался ее «крайне низкий уровень, примитивное изложение и плохой литературный язык» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 385, л. 6). В докладе, предназначенном лично для Сталина, были приведены некоторые «перлы» из творчества журналистов, вздумавших состязаться со своими западными коллегами. В статье «Спорт для народных стран» Непомнящий пишет: «Советское государство углубило и еще более осмыслило интерес к лошади». В статье Шнейдера «Восстановительная хирургия в лечении раненых воинов» говорится: «Расцветший, как распустившийся цветок, лейтенант накопил хорошую жировую прокладку и животик». В статье «Возрождается животноводство в Белоруссии» Софроненко имеется фраза: «Животноводство Белоруссии, вызволенное из фашистской неволи, вновь расцветет». Да, знатоки русского языка за рубежом, наверное, хохотали до упаду, обращая внимание не на научно-экономические достижения СССР, а на стилевые «достижения» кремлевских пропагандистов.

Комиссия обнаружила не только явные ляпы в материалах, но и описание неприглядных сторон советской действительности, которые по идеологической и цензурной установке следовало бы скрывать. Тут уж маху давали цензоры. Например, в ряде статей о колхозах авторы расписывают как величайшее достижение урожай зерновых в 9—10 центнеров с га. Статьи эти направляются в США, Канаду, где урожай зерновых обычно в 2–3 раза выше. В статье А. Розовского «Советский крестьянин учится» рассматривается как большое достижение факт подготовки в СССР за год 750 шоферов для колхозов: эта цифра ничтожна по сравнению с количеством шоферов, работающих в сельском хозяйстве США, куда статья Розовского была направлена. Там же, как в издевку над советским крестьянством, утверждается, что «сотнями тысяч исчисляется количество крестьян, обучающихся… обрабатывать почву, выращивать высокие урожаи, разводить домашний скот и птицу». Кроме этого, проверяющие нашли в потоке продукции СИБ «теоретические и политические ошибки» и даже «явно антисоветские утверждения». (РГАСПИ, л. 7–8).

Вот так в стремлении завалить противника грудой пропагандистских материалов СИБ частенько само себя выстегивало, как литературная унтер-офицерская вдова. А между тем, среди пишущих для СИБ было немало видных ученых, государственных чинов, деятелей культуры. Но даже материалы, подписанные громкими именами, были нередко посредственными, потому что видные деятели перепоручали задание не всегда компетентным исполнителям, а затем, не глядя, «подмахивали» написанное.

Комиссия насчитала среди внештатных сотрудников СИБ 125 борзописцев-верхоглядов. Под стать такой пишущей «братии» была и основная часть «выпускающих» редакторов, заведующих отделами и других ответственных работников СИБ, прорвавшихся к сытной кормушке и гонорарам только благодаря партбилету, «блестящей партийной характеристике» или личным связям. Это были люди низкого профессионального уровня, глубоко не разбиравшиеся в порученном им деле. Один из таких — Барыкин, заведующий отделом США, характеризовался Лозовским так: «Его слабость в том, что он международными делами не занимался, языка не знал». Да это же чудовищное упущение! Человек, ответственный за пропаганду на США, оказывается, не знал английского языка и пользовался переводной информацией об Америке — главном противнике СССР в холодной войне. Вот к чему приводил принцип «выдвиженчества по партийной линии», взятый за основу с первых дней революции.

А заведующий дальневосточным отделом Осьминин сам прямодушно повинился перед секретарем ЦК: «Не знаю Японии, не знаю Кореи, очень плохо узнал Китай за 8 месяцев» (РГАСПИ, оп. 125, д. 385, л. 50, 341).

Да, с такими кадрами «голос Москвы» на Западе явно не звучал или вызывал иронические ухмылки тамошних спецов топорностью подаваемых материалов и многочисленными казусами стиля. А более способные, поднаторевшие журналисты-международники «страдали» другим, более серьезным «недостатком» — они вызывали недоверие начальства своим непролетарским социальным происхождением или «сомнительной» национальностью. Потому им не доверяли готовить значительные статьи и не выдвигали их на высокие руководящие посты. Держали, так сказать, в тени.

Члены комиссии по поводу таких сомнительных элементов писали в отчете Сталину: «Зав. отделом Франции и Ближнего Востока Рубинин Е. В. - сын крупного торговца-фабриканта, проходит по показаниям как участник троцкистской контрреволюционной организации. Зав. отделом радиопередач — Мильсонсон С. В. - ранее состоял членом социалистической партии Англии и Америки. Зав. профсоюзным отделом — Юзефович-Шпинак И. С. до 1918 г. состоял в «Бунде», а в 1918 г. был интернационалистом. Представитель по Франции Михайлов — антисоветски настроенный, политически неустойчивый человек, сестра осуждена за шпионаж. Медведев А. П. - зав. отделом латиноамериканских стран — уволен из МИДа за связи в прошлом с троцкистами, за подозрительные по шпионажу связи и болтливость…» (РГАСПИ, оп. 128, д. 870, л. 131–134).

Проверка также установила, что среди 154 заведующих и заместителей заведующих отделами, редакторов, корреспондентов и переводчиков были 64 беспартийных, 61 русский, 74 еврея. Относительно еврейского происхождения один из принципиальных «интернационалистов» проверяющих подметил: «Недопустимая концентрация евреев». (Там же, оп. 128, д. 870, л. 131). По этой фразе можно судить вообще о политике подбора кадров в ответственных ведомствах СССР. В итоге, коммунистический антисемитизм, как мы помним, породил позорное для партии и советских руководителей «дело врачей», якобы собиравшихся отравить «дорогого товарища Сталина».

А в общем комиссия констатировала, что «аппарат Совинформбюро оказался засоренным». По сути же сам дух проверки был антисемитским и питался доносами на Лозовского. Бесспорно, в СИБ было предостаточно недостатков, но многие из них сводились к личным «подмоченным» характеристикам сотрудников, к еврейскому вопросу. Пожалуй, проверка в СИБ была одной из предвестниц грядущей бесноватой компании «борьбы с космополитизмом».

В записке Сталину подчеркивалось, что СИБ «не справляется с работой, с новыми задачами». Комиссия сделала общий вывод, что руководить системой пропаганды должны ЦК и МИД.

Об эффекте советской пропаганды красноречиво свидетельствует признание члена комиссии Кузнецова: «Никакой пропаганды мы не ведем, отовсюду нас вытесняют, на нас наступают, а мы обороняемся, причем обороняемся плохо, неумело».

Из анализа отчета о проверке СИБ вытекает, что у наших идеологических руководителей комплекс неполноценности перед грандиозными возможностями Запада сочетался с установкой «бороться и побеждать», с синдромам «великодержавности» СССР, в соответствии с которым «для советского человека и патриота нет ничего невозможного». Но в данном случае выяснилось, что при организационной и технической отсталости СИБ не способен не только побеждать, но даже тягаться на равных с отлаженной буржуазной пропагандистской машиной.

Кузнецов предлагал следовать примеру других государств, конечно, приспособив этот пример под коммунистические мерки: «Вот, например, политика английской разведки, как она влияет на правительство, как далеко в отношении пропаганды залезает. Мы обязаны также залезать и вплоть до того, чтобы подкупать целые газеты, вплоть до того, чтобы, может быть, взятку дать буржуазной газете и сказать — отпечатайте, мы соответствующим образом оплатим. Мы солидная держава, а информация у нас не совсем хорошо поставлена». (РГАСПИ, оп. 125, д. 385, л. 77).

Но если уж речь зашла о подкупе, даче взяток буржуазным газетам, то это еще более выявляет беспомощность коммунистов противостоять западному напору. А вообще-то нечистоплотные методы борьбы с противником были взяты на вооружение советскими спецслужбами и ведомствами с самого начала становления Советской власти и в высших кругах считались вполне нормальным явлением. Вспомним хотя бы экспроприаторов дореволюционного периода, пополнявших партийную ленинскую кассу грабежами и налетами. Вот откуда выросла логика Кузнецова и других «принципиальных партийцев послевоенного периода. Того же мнения был, кстати, и Патоличев, говоривший, что «надо насоздавать побольше подставных агентов, ибо все знают, что такое Совинформбюро, и все оглядываются».

Надо добавить, что от представителей СИБ за рубежом порядочные, законопослушные обыватели шарахались, как от зачумленных. Старались избегать контактов с ними и чиновники, опасавшиеся потом давать показания в спецслужбах и тем подмочить свою репутацию, испортить карьеру. Так кого же могли с успехом подкупить советские пропагандисты, чтобы те издания восхваляли советский образ жизни и обличали собственные «прогнившие» режимы?

Только прокоммунистические и левые газеты, у которых тоже была шаткая репутация в обществе, потому что они почти постоянно были замешаны в политических скандалах, состояли под судом.

Несколько интеллигентнее рассуждал в этом вопросе Суслов: «Наши партнеры — американцы и англичане — называют это по-разному, но руководство идет через министерства иностранных дел. У них есть посольства, пресс-атташе. Посольство должно руководить негласно, разными путями, и распространением нашей печати, и нашей пропагандой, и контрпропагандой». Предложение, в общем, цивилизованное, приемлемое во всем мире.

Сталинские идеологи самозабвенно рассуждали о «наступательности, проникновении» пропаганды, о введении новых методов работы и одновременно пресекались всякая несанкционированная самостоятельность, инициатива, не подходящие под стандарт серости и послушания. Жертвой собственной чрезмерной активности и свободы мысли стал упоминавшийся ранее Э. Генри, наиболее способный журналист-международник. Он давал самые дельные рекомендации по совершенствованию работы. А закончилось все тем, что его инициатива вызвала неудовольствие Москвы: Молотов приказал заменить представителя СИБ в Лондоне. Как только над Генри грянул гром, в СИБ сразу заговорили о том, что он за годы работы в Лондоне «обангличанился, не так стал мыслить: мыслит не как наш представитель, а как буржуа-англичанин». Мало того, в его запросах усмотрели мотивы шпионского характера. В итоге, карьера Генри была надолго прервана. Так способных журналистов снимали с пропагандистской сцены, а взамен продолжали ставить недалеких партийцев и одновременно рассуждать о повышении уровня работы, о совершенствовании ее стиля.

Если говорить об общих недостатках советской информационной системы, то главнейшие из них — кондовость, трафаретность подачи материалов. Чего стоит такой доказательный перл из июньского номера «Правды» 1945 года, где назидательно советуется западным идеологам: «Ваши нападки на наш справедливый строй абсолютно безосновательны. Откройте любой из последних томов собрания сочинений великого Ленина или продолжателя его учения тов. Сталина и вы, господа капиталисты, убедитесь в правоте и жизненной силе идей социализма».

Сама природа сталинской системы обрекла пропаганду на шаблонность, неповоротливость, формализм. «Даже коммунистические газеты не переваривают острую полемическую приправу, тем более не приемлют нашу полемику так называемые левые социалистические и буржуазно-демократические газеты. Там нужно действовать именем, фактами, тонким юмором или ученостью». Из последней фразы видно, чего не хватало советской пропаганде.

Вот еще один важнейший «прокол» советской охранной системы в журналистике. Многим способным писателям и журналистам давали задание писать контрпропагандистские материалы, не знакомя их с подлинными буржуазными статьями, которые надо было разоблачать — им часто давали даже не сокращенный перевод, а краткую концепцию содержания западной публикации. Как правило, эта концепция была написана с советским идеологическим преломлением. Своего рода — испорченный телефон. И наш, пусть даже талантливый автор должен был изощряться в контрпропагандистских доводах, абсолютно не ведая, о чем конкретно говорил тот или иной парламентарий, политик или его коллега-публицист. А вот англо-американские газетчики при написании антисоветских материалов были буквально завалены нашими изданиями с подлинными фотографиями рабочих и крестьян в грязных ватниках, и на их столах лежали точные переводы советских статей, если они не владели русским языком. Согласитесь, фактологическая вооруженность конкурирующих «социально-политических фирм» была не одинакова: это было, пожалуй, самое уязвимое место советской прессы и радио. А полностью журналистам не давали перевода западных статей из опасения возможного морально-политического разложения после прочтения хлестких, убедительных буржуазных материалов. Не зря ведь еще в те тоталитарные годы журналисты, владеющие иностранными языками (особенно английским), даже не бывая за границей, но дорвавшись до подлинных номеров «Таймса», «Вашингтон пост», доверительно с шуткой говорили друг другу: «Даа, Запад загнивает, но — вкусно пахнет».

Роль партии умудрялись пристегнуть — как это не анекдотично — даже к восстановлению канализации в разрушенных войной городах.

Как при такой методологии соревноваться с западными журналистами, пишущими с творческими находками, оригинально, без оглядки на цензуру? Оглядывались они только на главного редактора и хозяина издания, которые заказывали тональность материалов. Но это уже издержки журналистики всего мира, ибо абсолютно свободной прессы просто не бывает.

Стремясь усилить руководство Совинформбюро, чтобы оно уделяло больше внимания ведомству, Политбюро своим решением в июле 1946 года освободило Лозовского от работы в МИДе, но оставило командовать СИБ. А 6 октября было принято специальное постановление ЦК, в котором подтверждалась резкая критика недостатков СИБ и перечислялись спасительные меры. В частности, было решено почти вдвое сократить центральный аппарат Бюро, подняв статус его зарубежных представителей, которых приравняли по статусу к первым секретарям посольств. Предписывалось строжайшим образом повально цензуровать все материалы, идущие за границу, усиливалось и техническое оснащение СИБ. (РГАСПИ, он. 3, д. 1053, л. 35–37).

После постановления ЦК развернулась кампания борьбы против «идеологических отклонений и разлагающего, тлетворного влияния Запада». На этой волне и выплыло «инквизиторское» августовское постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Прочитав доклад Жданова о гонениях на эти и другие издания, попытавшиеся несколько оживить свои страницы, Сталин с удовольствием сказал: «Доклад, по-моему, получился превосходным». Эта фраза разоблачает всю игру Сталина в демократизацию политики партии внутри страны.

Антиамериканская пропаганда. Плакат сталинского времени

Примерно в то же время вождь в разговоре с Берией высказался о том, что народ слишком разговорился о взаимоотношениях с Западом и не всегда эти разговоры соответствуют линии партии. Эти слова послужили сигналом для проведения новой волны репрессий, борьбы с инакомыслием. А Сталин же, в целях продолжения политической игры с англо-американцами, в своих выступлениях вплоть до апрельского интервью Г. Огассену не допускал резких выпадов против бывших союзников и продолжал рассуждать о возможностях мирного сосуществования. Так в глазах мировой общественности он поддерживал образ миролюбивого лидера, готового пойти на прогрессивные изменения во внутренней и внешней политике.

Кстати, о внутренней политике он вообще старался не говорить, многозначительно повторяя, что «советский народ всегда сделает свой верный выбор». И массе доверчивых западных обывателей казалось, что, и правда, в СССР народное мнение влияет на правительственные и сталинские решения. Вот еще почему за Эльбой часто русских повально считали коммунистами и верными сторонниками политики Сталина-диктатора. Вышло отождествление по принципу: «Партия — есть народ, народ — есть партия». Как в кривом зеркале. Ничего иного тоталитарному коммунистическому режиму и не надо было. А если логически продолжить эту софистику, то и выходило, что «сталинское мнение — есть народное мнение». Так внутри страны со ссылками на «народный гнев» чекисты продолжали душить собственный народ.

…А тем временем состояние отношений между двумя системами отразилось на всех сферах производственной, общественной, культурной, научной и даже спортивной жизни. Советские спортсмены не просто должны были выигрывать у своих капиталистических коллег, но и тем самым поддерживать престиж СССР за рубежом. Это тоже была важная статья идеологической программы. За проигрыш наших спортсменов потом крепко журили партийные наставники из Спорткомитета и спортклубов — сильнее, чем тренеры. Например, накануне выборов в Чехословакии было решено на совещании у Суслова послать туда для моральной поддержки советских спортсменов и артистов. Отчитываясь по этому вопросу, руководитель Спорткомитета Романов несколько замялся: «Можно было бы послать по плаванию, тут уверенность есть. Команда в хорошем состоянии. Можно послать по боксу, но опять уверенности нет, что нам там не набьют морду». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 884, л. 99 об.). С этого момента представители всех министерств, ведомств, организаций, планируя любую заграничную акцию, в каждом своем шаге усматривали элемент пропаганды и действовали с опаской: как бы чего не вышло, как бы не поплатиться карьерой…

С 1946 года стал воздвигаться вокруг соцстран и особенно СССР информационный «железный занавес». В сентябре Политбюро по предложению Жданова, который обосновывал свой замысел на отчетах МГБ и Главлита, было принято особое постановление «О выписке и использовании иностранной литературы». В постановлении подчеркивалось, что в этом вопросе «сложилась прочная антигосударственная практика», ведущая «к растранжированию валюты и распространению среди части населения антисоветской пропаганды, содержащейся в зарубежных газетах, журналах и книгах».

Резко сократились ассигнования на иностранные издания, сократилось количество учреждений, которым разрешалось их выписывать, а Главлит ужесточил контроль за доставкой, хранением и использованием «подозрительных» изданий. Остракизму подверглись и ранее разрешенные (на короткий период) журнал «Америка» и газета «Британский союзник», которые раздражали идеологов тем, что были очень популярны в читательской среде, а их материалы бурно обсуждались — часто не в пользу советской пропаганды.

Читателями «Британского союзника» занялись агенты из ведомства Абакумова, на них потихоньку в кабинетах охранки заводились досье с компроматом. К очищению читательского пространства от идеологической скверны подключились и другие отделы. Общими усилиями «хранители социалистической морали и нравственности» подготовили в недрах Управления пропаганды и агитации письмо в редакцию «Британского союзника», в котором, якобы, суммировались мнения «возмущенных читателей». Лично Сталин санкционировал публикацию письма в газете «Культура и жизнь». Эту истерию тут же подхватили и другие крупные советские газеты и журналы. Власти делали все возможное, чтобы свернуть распространение «Британского союзника». Весной — летом 1947 года началась шумная кампания по дискредитации «Голоса Америки» и «Би-би-си», а техперсонал НКВД ускорил решение вопроса по техническому глушению этих «вредоносных радиостанций».

Ревизоры от идеологии взялись за объединение «Международная книга», наслав на них несколько въедливых комиссий. В отчете отмечалось, что плохо ведется работа «по распространению за рубежом трудов классиков марксизма-ленининзма, из полученных в 1946 г. 2 млн 185 тыс. экз. на складах находится почти половина, включая произведения тов. Сталина… что можно объяснить лишь политической близорукостью и отсутствием партийной ответственности за порученное дело».

Отчет писался в такой тональности, что создавалось впечатление, будто стоит только проявить партийную ответственность — и коммунистические нудные издания пойдут нарасхват на языках соцстран. Но авторы отчета закрывали глаза на то, что в Восточной Европе «классиков марксизма» добровольно читает лишь кучка про-московски настроенных политиков или же вдумчивые представители оппозиций. Читают для того, чтобы дискутировать с коммунистами со знанием предмета и темы спора.

Какие же темы и авторы из СССР привлекали западного читателя? Ответ находим в этом же отчете: «…С другой стороны, избранные произведения пошляка и клеветника на советских людей и советскую действительность Зощенко в большинстве своем были направлены за границу сразу же после их получения «Межкнигой». Говорилось также и о том, что «Межкнига» непростительно отступает перед «напором буржуазной низкопробной литературы». Да, и то правда, европейскому читателю гораздо интереснее проводить время с книгой Зощенко в руках, чем продираться сквозь дебри томов марксистско-ленинской литературы.

Но наиболее казусная и одновременно несколько веселая история сложилась при проверке Всесоюзного общества культурных связей (ВОКС), дела в котором обстояли много лучше, чем в Совинформбюро. Даже моральная атмосфера при сталинизме там была здоровее. «Доносчиков у нас не было», — вспоминал А. В. Караганов, работавший тогда первым заместителем главы общества В. Каменева. Это был относительно небольшой и дружный коллектив, куда в апреле 1947 года нагрянули проверяющие и заставили ведущих сотрудников заниматься не столько реальной самокритикой, сколько самобичеванием по принуждению. Отчетность требовала покаяния. С великой натугой высококультурные люди из ВОКСа занимались доказыванием на Западе «преимуществ социалистического строя перед капиталистическим». Караганов вспоминал, как среди западной интеллигенции представителям общества «нелегко и стыдно было защищать ждановские постановления». Западный интеллигент, деятель культуры, даже симпатизировавший СССР, не мог взять в толк, что означает «совершенно простая и ясная мысль» о том, что «кто выступает против Советского Союза, тот выступает против своей собственной страны». Эта фраза взята из отчета идеолога советского посольства в Англии. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1060–1061, л. 111; д. 870, л. 104).

О том, как били «по воробьям из пушки», свидетельствует следующий занятный факт. В 1946 году ВОКС вынужден был запланировать для распространения в США восемь статей о В. Г. Белинском и цикл статей о вульгарной социологии. Просчет в подборке материала понял и советник посольства в США Ф. Орехов, сказавший на заседании комиссии: «А какое американское издательство, которое ничего не знает о Белинском, опубликует столько статей о нем?» Для предприимчивых американцев это значило идти на заведомые убытки. Немудрено, что даже в относительно лояльных к СССР западных издательствах и обществах дружбы в 1946 году был напечатан всего один процент(!) статей, посланных ВОКС за границу.

Эта мысль находила отражение в отчетах советских дипломатов — Зарубина из Англии, Богомолова из Франции. А. Ф. Орлов резко отметил: «Работа впустую, деньги на ветер». Но главный порок, выявленный в ВОКС, был совершенно другого и опасного для сотрудников рода. «…Позорным явлением в работе аппарата ВОКС, — говорилось в итоговой докладной записке, направленной Сусловым Жданову в мае 1947 года, — является укоренившееся низкопоклонство и угодничество перед заграницей и иностранцами, потеря бдительности и чувства советского патриотизма, выражающаяся в посылке за границу материалов, бюллетеней, раскрывающих систему научно-исследовательской работы в СССР, в передаче не подлежащих разглашению сведений об открытиях советских ученых». (РГАСПИ, д. 1060–1061, л. 244).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.