11 ОБ УСЛОВИЯХ, ОБЛЕГЧАЮЩИХ СТАЛИНУ УЗУРПАЦИЮ ВЛАСТИ

11 ОБ УСЛОВИЯХ, ОБЛЕГЧАЮЩИХ СТАЛИНУ УЗУРПАЦИЮ ВЛАСТИ

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Мы говорили выше об основном характере репрессий 30-х годов и о мотивах этих репрессий. Не менее важным является вопрос о том, что облегчило Сталину нанести столь сокрушительный удар по партии, почему его действия не встретили решительного сопротивления со стороны народа, партии и ее руководства?

Известно, что вопрос о возможности или даже неизбежности перерождения революции, происходящей в условиях, не соответствующих ее идеалам, поднимался еще К. Марксом и Ф. Энгельсом. В спорах с народниками об этом не раз писал и молодой Плеханов. Если народ, утверждал Плеханов, придет к власти при незрелых социальных условиях, то «революция может привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перувианской империи, т. е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке» [542] .

Некоторые из моих собеседников считали эти слова пророческими. «Если бы Ленин прожил еще 10 – 20 лет, – заявил мне один из оппонентов, – то он обязательно был бы отстранен от руководства "новыми" людьми, олицетворением которых был Сталин».

«Система, которая была создана после Октябрьской революции, – убеждал меня другой оппонент, – в слишком большой степени была основана на прямой диктатуре, т. е. на насилии. Пренебрежение некоторыми нормами элементарной демократии и правопорядка неизбежно должно было вылиться в сталинскую диктатуру. Именно Сталин идеально подходил к этой системе, и он только в максимальной степени развил все заложенные в ней возможности. Все дело в том, что социалистическая революция для такой страны, как Россия, была делом преждевременным. В стране, которая не прошла периода буржуазной демократии, где народ был в большинстве неграмотен и некультурен, в такой стране нельзя построить подлинный социализм, да еще без поддержки других, более развитых социалистических стран. Преждевременно разрушив все старые формы общественной жизни, большевики подняли наверх и развязали такие силы, которые неизбежно должны были прийти к той или иной форме сталинизма».

Мы не можем согласиться с подобными точками зрения. Мы исходим из того, что различные возможности развития существуют почти во всякой политической системе и ситуации. При этом победа той или иной возможности определяется как объективными, так и субъективными факторами, некоторые из которых являются явно случайными. Даже русский царизм в начале XX века имел разные возможности для развития. Не была с неизбежностью обречена на гибель и та хрупкая система буржуазной демократии, которая существовала в нашей стране между Февралем и Октябрем 1917 года. Конечно, всегда возникает вопрос о степени в реализации той или иной вероятности развития событий. Но даже и самой малой возможностью нельзя пренебречь.

Как справедливо писал историк А. Я. Гуревич, «путь истории, – это не заранее и раз навсегда проложенная трасса или колея. История никем не запрограммирована и не предопределена. Историческое развитие – открытая система с широчайшими возможностями и неограниченным «набором» вероятностей и вариантов... Свершившееся представляется нам неизбежным, но лишь постольку, поскольку иные возможности не реализовались. Естественно, что историк ищет обоснования для происходящих событий и предлагает их объяснение, ибо ничто в истории не совершается без причины. Когда определенные потенциальные возможности осуществились, а все другие были тем самым исключены, возникает представление, что путь, по которому пошло развитие, был единственно возможным, и эта мысль перерастает в твердое убеждение по мере того, как мы обнаруживаем внутреннюю логику в сцеплении происходящих событий. Реализованный вариант исторического развития получает свое объяснение и объявляется закономерным. Однако историк, который представляет исторический процесс как нечто неотвратимое и исходит из убеждения, что совершившееся было единственным возможным результатом всего предшествующего, неправомерно исключает иные, нереализованные возможности, не изучает различных и, может быть, даже взаимопротивоположных тенденций развития, всегда имеющихся в обществе» [543] .

С этой точки зрения сталинизм вовсе не представляется нам неизбежным. Мы далеки от того, чтобы считать политическую концепцию большевиков, сложившуюся еще до революции, лишенной недостатков. Немало недостатков было и в системе органов Советской власти в первые годы после Октября. Но в этой системе было и много достоинств. Поэтому дальнейший путь развития Советского государства не был детерминирован таким образом, чтобы обязательно перерасти в систему сталинизма. У Советского государства после Октября были разные возможности развития, и сталинизм был не единственной и, возможно, не главной из них. Мы еще будем говорить об этом в следующих главах.

Тот же вопрос – о развитии нашей революции и соотношении в нем случайного и необходимого – занимает многих зарубежных исследователей, в том числе и коммунистов. Еще в марте 1956 года в интервью журналу «Нуово Аргументи» Пальмиро Тольятти говорил: «... До тех пор, пока в качестве первопричины ограничиваются в сущности лишь тем, что разоблачают личные недостатки Сталина, мы остаемся по-прежнему в сфере "культа личности". Раньше все хорошее выводилось из сверхчеловеческих положительных качеств одного человека; теперь все зло приписывают столь же исключительным и даже ошеломляющим его недостаткам. Как в одном, так и в другом случае мы не руководствуемся критерием, присущим марксизму. Остаются вне поля зрения подлинные проблемы, которые заключаются в том, каким образом и почему советское общество смогло прийти и пришло к известным формам отхода от демократической жизни и законности, которые оно ранее для себя намечало. Почему оно пришло даже к некоторым формам перерождения... Нам представляется, что ошибки Сталина были связаны с чрезмерным ростом бюрократизма и бюрократического аппарата в советской экономической и политической жизни и, возможно, в жизни партии...

Следует ли отнести этот чрезмерный удельный вес бюрократии также и к определенной традиции, ведущей свое начало от форм и нравов старой России? Возможно, этого не следует исключать. Кроме того, первые годы, последовавшие после революции, были суровыми годами, отмеченными сверхчеловеческими трудностями... В этот период оказались абсолютно необходимыми как максимальная централизация власти, так и применение радикальных репрессивных мер, чтобы победить контрреволюцию... Сам Ленин... предвидел необходимость поворота, когда контрреволюция и иностранная интервенция будут полностью побеждены, что и произошло за несколько лет до его смерти. Надо будет посмотреть, был ли осуществлен этот поворот или же, напротив, упрочилось кое-что из того, что должно быть изменено или вовсе отброшено... Может быть, не является ошибкой утверждать, что именно в самой партии начались вредные ограничения демократического строя и постепенное преобладание бюрократических организационных форм... Сталин был одновременно и выражением, и творцом определенного положения, и он был таковым как потому, что оказался наиболее опытным организатором и руководителем аппарата бюрократического типа в момент, когда этот аппарат взял верх над формами демократической жизни, так и потому, что он дал теоретическое обоснование тому, что было ошибочной линией и на чем потом основывалась его личная власть... Все это объясняет то сочувствие, которым он был окружен и которое продолжало существовать вплоть до его смерти и, возможно, сохранило и поныне известную силу» [544] .

Действительно, перед нами встает и такой вопрос – как удалось Сталину, несмотря на очевидную для всех нас чудовищность его злодеяний, сохранить не только власть, но и уважение и доверие большинства советских людей. Остается фактом, что Сталин никогда не был деспотом, опирающимся только на силу. В годы своего единоличного правления Сталин опирался на свою популярность и на доверие к нему подавляющего большинства партии и народа. А. Зиновьев в своей книге «Нашей юности полет» справедливо замечает, что ошибочно представлять сталинизм только как обман и насилие, «тогда как в основе он был добровольным творчеством многомиллионных масс людей, лишь организуемых в этот единый поток посредством обмана и насилия» [545] . Более того, чем дольше правил нашей страной Сталин, хладнокровно, группа за группой, уничтожая сотни тысяч и миллионы людей, тем больше, казалось бы, была преданность и даже любовь к нему большинства советских людей. И когда он умер, скорбь десятков миллионов людей как в нашей стране, так и во всем мире была совершенно искренней.

Выше мы уже говорили о некоторых условиях, облегчивших Сталину узурпацию власти в стране. Необходимо рассмотреть этот вопрос более внимательно.

Зиновьев А. Нашей юности полет. Лозанна, 1983. С. 10.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.