Глава 8 Наука моря и дипломатии

Глава 8

Наука моря и дипломатии

Поначалу все шло гладко. В субботу 15 июля, через неделю после отплытия из Лиссабона перед четырьмя кораблями показались Канарские острова. На рассвете следующего дня флотилия бросила якорь на несколько часов ради рыбалки, а к закату достигла широкой бухты Рио-дель-Оро, которую прошлые экспедиции, казалось бы, так давно окрестили Золотой рекой, приняв ее за устье легендарной реки.

Ночь принесла с собой первую дозу подстерегающих впереди опасностей. Когда спустилась тьма, накатил густой туман, и Паулу да Гама потерял из виду фонари, вывешенные на корабле брата. На следующий день туман поднялся, но жутковатая тишина не развеялась: не было ни следа ни «Сан-Габриэла», ни остального флота.

У португальцев был большой опыт подобных злоключений, и «Сан-Рафаэл» пошел к островам Зеленого Мыса, условленному месту первого рандеву. На рассвете следующего воскресенья, после почти недели пустого горизонта, дозорные заметили первый из островов [300]. Час спустя показались транспортный корабль и «Берриу», направлявшиеся туда же. Но «Сан-Габриэла» все еще нигде не было видно, и пока суда перегруппировывались, с них тревожно перекрикивались матросы. Корабли пошли дальше запланированным курсом, но почти тут же ветер стих и паруса повисли. Четыре дня корабли дрейфовали в штиле, когда наконец 26 июля дозорные разглядели «Сан-Габриэл» в пяти лигах впереди. К закату они нагнали его, и братья подвели корабли достаточно близко друг к другу, чтобы созвать совет. В знак всеобщей радости трубачи затрубили в трубы, а канониры давали один за другим залпы из пушек.

На следующий день воссоединившаяся флотилия прибыла на Сантьягу, самый большой остров в архипелаге Зеленого Мыса и бросила якорь в защищенной бухте Санта-Мария. Реи и снасти уже требовали ремонта, и корабли простояли тут неделю, а заодно взяли на борт свежие запасы мяса, пресной воды и дерева. 3 августа они снова вышли в море и сперва пошли под парусами в восточном направлении – к побережью Африки, потом взяли курс на юг. Теперь они находились во внушающей ужас зоне экваториального штиля, где корабли то попадали в ловушку затишья, когда экипажам грозила медленная смерть от голода и жажды, то становились жертвой переменчивых порывов ветра и внезапно налетающих штормов, когда суда бросало по волнам и даже ветеранов морских походов терзала морская болезнь, а новички, держась за животы, травили за борт днями напролет. Один такой шквал расколол надвое грот-рею на «Сан-Габриэле», и огромный квадратный грот-парус заполоскался как сломанное крыло: два дня флот лежал в дрейфе, пока рею меняли на запасную.

Возобновив плавание, корабли двинулись на юго-запад, что привело их в самое сердце Атлантического океана.

Во время каждого из предыдущих известных плаваний капитаны, включая Бартоломео Диаша, держались береговой линии, медленно и с трудом пробираясь к югу вдоль Африки. Не на сей раз. Возможно, португальцы отправились с тайной миссией – такой тайной, что никаких следов ее не сохранилось: разведать характер и направление ветров в Южной Атлантике. Возможно, они догадались, что корабли с квадратными парусами гораздо хуже каравелл пригодны для того, чтобы бороться с юго-восточными ветрами и северным течением у этого отрезка побережья. Или удачное стечение обстоятельств вкупе с интуицией заставило Васко да Гаму искать в открытом океане мощный ветер, который по дуге понес бы его корабли против часовой стрелки к южной оконечности Африки. Если так, то маневр был поразительно рискованным. Если поймать подходящий момент, западные ветра со всей скоростью погонят флот к месту назначения. Если допустить ошибку, его отнесет назад к побережью Африки – или еще хуже: сдует за край известной земли [301].

Людям да Гамы оставалось только довериться своему командору. Единственными их спутниками были огромные стаи цапель, державшиеся наравне со флотом, пока однажды ночью с биением крыльев не повернули в сторону дальнего берега. Однажды большой переполох учинил кит, который внезапно всплыл неподалеку. Вероятно, матросы, как это уже было в другом плавании, подняли страшный шум, стуча в барабаны, кастрюли и котлы, чтобы заранее отпугнуть кита на случай, если ему захочется поиграть и он перевернет корабль [302]. В остальном же они занимались своими делами и понемногу приспособились к повседневной морской рутине.

Каждые полчаса день и ночь в песочных часах перетекал из одной половины в другую песок. Каждый раз, когда юнга их переворачивал, звучал корабельный колокол; после восьмого сменялась вахта. Уходящие сдавали вахту со старинным присловьем:

– Вахта сменилась, склянки пробили! По милости Божьей мы ветер словили! [303]

Каждый день на борту начинался с молитв и пения гимнов. Каждое утро по приказу боцмана палубные матросы откачивали воду, просочившуюся в трюмы, собирали воду с палуб и драили доски. Другие поправляли снасти, чинили прорехи в парусах и плели новые лини из перетертых канатов, а канониры прочищали и пристреливали пушки. Готовясь к залпу, они сначала заряжали в длинное дуло каменное ядро, затем забивали пороховой заряд в цилиндрический металлический патрон. Открытый конец этого патрона вставляли в казенную часть дула и подносили к запальнику тлеющий фитиль. При стрельбе лучше было держаться подальше, как себе на беду обнаружил в 1460 году король Иаков II Шотландский:

«И пока сей правитель, более любопытный, нежели пристало ему самому или величию его сана, стоял рядом с канонирами, когда давался залп, его берцовую кость надвое расколол осколок плохо отлитой пушки, разорвавшейся при выстреле, от чего он был повержен наземь и в тот же час умер» [304].

Если обходилось без неприятных происшествий и под рукой было достаточно заранее начиненных порохом зарядов, можно было поддерживать медленный, но равномерный обстрел.

Пока грохотали орудия, слуги и юнги начищали доспехи господ, стирали и чинили их одежду. В трюмах баталер [305] ежедневно проводил ревизию продовольствия и снаряжения. Кок варил единственную горячую еду за день на заполненной песком жаровне на палубе, и получившееся густое варево матросы ели из деревянных плошек руками или орудуя небольшими ножами. Каждый член экипажа, начиная с капитана, получал одинаковый основной рацион на день: полтора фунта сухарей, две с половиной пинты воды, толику уксуса и оливкового масла вкупе с фунтом соленой говядины или полфунтом свинины либо – в постные дни – риса с треской или сыром [306]. Деликатесы вроде сушеных фруктов приберегались для элиты – они сыграют ключевую роль, позволив офицерам сохранить здоровье.

Офицеры отдавали приказания со шканцев (помост главной палубы за грот-мачтой) или взбирались по лесенке на полуют, представлявший собой крышу юта в кормовой части судна, откуда открывался лучший обзор. Тем временем штурманы вычисляли местонахождение корабля и корректировали курс. Учитывая, что в распоряжении у них имелись инструменты самые элементарные, задача была трудоемкой. По мере того как суда продвигались на юг, Полярная звезда смещалась к горизонту, пока наконец, приблизительно на девяти градусах северной широты, не коснулась моря и не скрылась за горизонтом. Новичкам, впервые проводящим ночь под южными небесами, казалось, что мир внезапно перевернулся. Даже ветераны качали головами, прежде чем приспособиться к новому небосклону. Португальцы первыми из европейцев столкнулись с проблемой навигации к югу от экватора, и без Полярной звезды в качестве путеводной они научились рассчитывать широту, измеряя высоту солнца в полдень. Щуриться прямо на солнце (опять же если его не застили облака) было не самым приятным занятием, а поскольку тогда еще не придумали прибора для измерения времени, который был бы точен в море, делать замеры и расчеты приходилось по несколько раз, подгадывая момент, когда солнце находится на самой верхней точке дуги. Кроме того, солнце было менее надежным Полярной звезды. Поскольку его эклиптика не соответствует небесному экватору, – иными словами, поскольку его путь по небу не совпадает с проекцией земного экватора на небо, – угол его меридиана относительно экватора разнится в зависимости от дня года. Штурману, желавшему определять свою широту по солнцу, приходилось компенсировать эту переменную. Опять же у португальцев была фора. На кораблях да Гамы имелись так называемые Таблицы солнца, длинные навигационные таблицы определения склонения солнца с указаниями по их применению, составленные еще комиссией математиков короля Жуана II в 1484 году. В таблицах приводились данные о склонении солнца – его меридианного угла к экватору в полдень – на каждый день года, а инструкции объясняли штурману, как применить ту или иную цифру к собранным показаниям. Учитывая трудоемкость наблюдений и расчетов, многие предпочитали отказаться от небесной навигации и плыть, полагаясь на интуицию, но Васко да Гама был твердым поборником правил.

Что до долготы, определить ее не было вообще никакого способа. Штурманы полагались на навигационные счисления, которые сводились к выдвигаемым на основе опыта догадкам относительно скорости корабля с учетом направления, которое показывал компас. Этот архиважный инструмент помещался в углублении под полуютом, поближе к тому месту, где из кормы выступал румпель. Намагниченная игла крепилась к карточке с розой ветров, и все вместе устанавливали на штифте в круглой чаше. Сам прибор освещался крошечной масляной лампой и был заключен в деревянный короб с козырьком. Запасные иглы и карты, равно как и куски адаманта для перемагничивания игл тщательно оберегались. Когда вахтенный офицер выкрикивал приказ изменить курс, то, налегая на румпель, поворачивающий рулевое весло, рулевой посматривал на компас возле себя. Учитывая, что обзор ему закрывали паруса и носовой бак, фигуры матросов и палубное снаряжение, зачастую рулевой только по одному компасу мог определить, куда направляется корабль.

Между исполнением обязанностей некоторые читали книги, большинство же играли в кости или карты. Одни рыбачили с удочками, сетями и гарпунами, чистили, разделывали и солили все, что оставалось от улова после обеда. Другие заводили мелодию или пели морские песни. Кое-кто держал собак или кошек, сокращавших популяцию крыс и мышей, подъедавших корабельные припасы. Многие просто ели и пили, валялись на палубе, говорили, спорили и временами ввязывались в драки, зачастую спровоцированные ежедневным рационом вина в количестве двух литров на человека. Молились все. Оказавшись в неизведанных водах, когда смерть вечно маячила на горизонте, все испытывали потребность в защите милостивого Бога, который сохранил бы их от беды. Молились в одиночестве за работой или группами, иногда во главе с капитаном. Моряки слушали богослужения у походных алтарей, читали псалтырь, терли на счастье ладанки и продолжительными мессами и праздниками отмечали дни святых.

Каждый день заканчивался вечерней, по окончании которой выставляли ночную вахту, а на мачты поднимали фонари. Капитан удалялся в свою кабину на юте, офицеры – на свои койки в каюте под ним и на полубаке. Остальные спали где придется, например, под баком, а душными тропическими ночами, когда в трюмах и каютах воняло, под открытым небом; в большом спросе всегда был люк трюма, единственная плоская поверхность. На гораздо меньшей каравелле, где имелась только одна каюта и было еще меньше возможностей уединиться, люди скучивались еще теснее.

Август все тянулся, моряки болели, людей донимал палящий зной. Остававшаяся провизия быстро портилась. Вода начинала тухнуть, и ее пили, зажав нос. Сильной вонью несло отовсюду. Матросы, ставившие и убиравшие паруса, втягивавшие якоря под палящим солнцем, месяцами работали и спали, не меняя одежды. В море они никогда не стригли волосы и редко мылись: морская вода была слишком соленой, а пресная – слишком ценной, и в голове кишели вши. По необходимости они присаживались между канатами на баке и в качестве отхожего места пользовались открытым ящиком, но из-за качки и штормов невозможно было соблюдать хотя бы минимум приличий, и экскременты неизбежно смывало в трюмы. Один пассажир в более позднем португальском плавании на Восток нарисовал мучительную картину наихудших мгновений:

«Среди нас были величайшие хаос и смятение, какие только можно себе вообразить, поскольку люди блевали вверху и внизу и испражнялись друг на друга; не слышалось ничего, помимо сетований и стонов тех, кого мучили жажда, голод, морская болезнь и прочие беды и кто проклинал время, проведенное в пути, с того мгновения, как поднялся на борт, своих отцов и матерей и себя самих, ставших тому причиной; так что можно было счесть, будто они лишились рассудка и стали безумны» [307].

Когда палящий зной, шторма и штили оставались позади, на злополучных моряков обрушивалась новая напасть. У африканского побережья лили жаркие ливни, и тот же путешественник жаловался:

«…[все] тогда превратилось в червей, и намокшее не успевало просохнуть. Удивительной неприятностью для меня оказалось увидеть, что мое одеяло мокро и по нему ползают черви. Дожди здесь столь вонючи, что от них загнивает не только тело, но и всяческое платье, сундуки, приспособления и прочие вещи. И не имея более одежды, чтобы переменить ее, я был принужден сушить на себе то, что на мне было, а одеяло – на него легши; но к тому я был весьма пригоден, ибо лихорадка с большой ломотой в суставах одолела меня с такой силой, что у меня был приступ болезни почти все плавание».

Минул сентябрь, потом октябрь, и не на что было отвлечься – за исключением стаи китов и огромных стад тюленей, дрейфовавших по волнам точно гладкие валуны. К тому времени флотилия достигла самой юго-западной точки в своей огромной петле по Атлантическому океану, и западные ветра со всей скоростью гнали ее назад к Африке. Наконец в среду 1 ноября мимо начали проплывать скопления водорослей – верный признак того, что земля близко.

В воскресенье на той же неделе, за два часа до рассвета ночная вахта опустила лоты, чтобы замерить глубину. Замеры показали 110 морских саженей, то есть несколько сотен футов глубины. Исходя из широты, штурман прикинул, что флот находится всего в тридцати лигах к северу от мыса Доброй Надежды [308].

В девять часов утра вахтенные завидели землю. Корабли пошли курсом поближе друг к другу, а моряки облачились в лучшее платье. С огромным облегчением они подняли штандарты и стяги, а канониры дали залп из бомбард.

Путешествие выдалось суровое. Девяносто три беспокойных дня [309] первопроходцы не видели суши, и прошло отчаянно много времени с тех пор, как закончились пресная вода и свежая провизия. Однако беспрецедентный крюк по Атлантическому океану воздался сторицей: уйдя от противных прибрежных ветров и течений, они скостили драгоценные недели плавания. На заре своего командования Васко да Гама открыл самый быстрый и верный маршрут из Европы к мысу Доброй Надежды.

Это было первым решительным шагом человека, который твердо намеревался выжать из себя самого и из экипажей все возможное, чтобы достичь своей невероятной цели.

Корабли держались поближе к берегу, но его линия не имела ничего общего с набросками, картами и указаниями, составленными Бартоломео Диашем. Флотилия отошла подальше, чтобы поймать ветер, а после снова вернулась к побережью.

На сей раз перед ней открылся широкий залив, за кромкой камней и песка тянулись низкие заливные пустоши. Ветераны плаваний Диаша не видели его раньше, и первооткрыватели окрестили его заливом Святой Елены.

По приказу Васко да Гамы, старший штурман выслал вперед ялик, чтобы замерить глубину и найти безопасное место, где можно бросить якорь. Залив оказался укрытым от волн и кристально чистым, и на следующий день, 8 ноября, флотилия стала на якорь недалеко от берега.

Четыре месяца в открытом море уже тяжко сказались на кораблях. Один за другим их завели на мелководье, и начался трудоемкий процесс кренгования. Баласт и снаряжение снесли в одну сторону трюма, и совместным налеганием на канаты матросы одно за другим опрокинули суда на бок. Затем они по лестницам карабкались на поднявшиеся из воды корпуса, чтобы отскрести их от ракушечника, налипшего на обшивку коркой из тысяч крошечных вулканов. Они отскребали червей, улиток и водоросли и загоняли в швы свежую паклю конопаточными штырями. На берегу развели костер, и швы залили кипящей смолой. Ту же операцию повторили на другой стороне корпуса, затем корабль подняли, выровняли и вывели в море. За время плавания балласт пропитался дрянной гнилой трюмной водой, вонял от отбросов и экскрементов, смываемых с палубы, и кишел крысами, тараканами, вшами и блохами. Омерзительную массу вычерпали лопатами и загрузили новый балласт. Палубы отмыли и отдраили, паруса починили, и поврежденные детали и истрепанные канаты заменили запасными.

Пока починка шла полным ходом, на берег высадилась экспедиция, чтобы разведать обстановку, найти пресную воду и собрать хворост. В нескольких милях к юго-западу эта экспедиция увидела реку, петлявшую по травянистой равнине, а вскоре натолкнулась на группу туземцев [310].

«Жители этой земли имеют кожу коричневого цвета, – отметил Хронист. – Их пищу составляет мясо тюленей, китов и газелей, а еще корни растений. Одеты они в шкуры, и на детородных членах носят кожаные мешочки» [311]. Вооружены они были копьями из оливы с наконечниками из закаленного на костре рога, и куда бы они ни направлялись, их сопровождали своры собак. Португальцы были немало удивлены, что туземные собаки лают в точности так же, как на родине, да и птицы – бакланы, чайки, горлицы, хохлатые жаворонки и многие другие – были равно знакомыми.

На следующий день по прибытии Васко да Гама с несколькими матросами высадился на берег в шлюпке своего корабля. Пока он устанавливал большую деревянную астролябию, чтобы сделать более точные замеры широты, чем это было возможно в море, матросы заметили группу африканцев, собиравших мед. Пчелы строили ульи на песчаных наносах, собиравшихся вокруг кустов вдоль берега, и туземцы деловито их выкуривали. Матросы подобрались к ним поближе, схватили того, кто был поменьше ростом, и утащили на «Сан-Габриэл». Поскольку туземец явно был полумертв от страха, командор усадил его за свой стол и приказал двум юнгам (один из них был чернокожим рабом) сесть рядом с ним и приняться уплетать обильный обед. Понемногу гость тоже начал есть и к возвращению Васко да Гамы почти разговорился. Ночь он провел на борту, а на следующий день да Гама велел одеть его в красивое платье, подарил кое-какие безделушки – накидку и несколько бубенчиков и стеклянных бусин – и отпустил на волю.

Вскоре, как да Гама и рассчитывал, туземец объявился на берегу вместе с десятком спутников. Командор велел перевезти себя на берег, а там, разложив перед африканцами образчики корицы, гвоздики, жемчужин и золота, жестами спросил, есть ли у них на продажу что-то подобное. Когда стало ясно, что ничего подобного они прежде не видели, командор, раздав еще немного бубенчиков и оловянных колец, вернулся на свой корабль.

На следующий день появилась еще одна группа, а еще на следующий – это было воскресенье – на берегу собралось сорок или пятьдесят туземцев. После обеда португальцы причалили и выменяли на мелкие монетки круглые раковины, которые африканцы носили как серьги, и веера из лисьих хвостов. Хронист в поисках сувенира обменял медную монету на «кожаный мешочек, какие они носят на детородных членах, и это как будто доказывает, что медь они ценят весьма высоко» [312].

Когда с коммерцией было покончено, горлопанистый матрос по имени Фернан Веллошу попросил у командора разрешения сходить с туземцами в их деревню, чтобы посмотреть, как они живут. Отговорить антрополога-любителя не удалось, и по настоянию брата да Гама согласился. В то время как большинство матросов вернулись на корабли, Веллошу отправился с африканцами пировать свежезажаренным тюленем, поданным с жареными же кореньями. Паулу да Гама и Николау Коэльо с несколькими матросами тем временем остались собирать обломки дерева и крабов на берегу. Подняв головы, они увидели, как стайка молодых китов скользит между кораблями в погоне за косяками рыбешки на мелководье. Паулу и его люди прыгнули в шлюпку и отправились в погоню, размахивая гарпунами, которые веревками присоединили к лукам. Матросы прицелились, и шипастый гарпун вонзился в спину одного кита. От боли тот принялся биться и нырнул, в долю секунды натянув импровизированную «леску». Шлюпка перевернулась и запрыгала в кровавой пене; только мелкие прибрежные воды, из-за которых кит быстро уперся в дно и несколько остыл, помешали ему утащить шлюпку с матросами в море.

Некоторое время спустя, когда рыболовы и фуражиры возвращались на корабли, с холма сломя голову прибежал Фернан Веллошу, за которым гнались его товарищи по застолью. Оказалось, что когда он вдоволь наелся, африканцы жестами дали понять, что ему пора возвращаться к своим. Запаниковав, Веллошу убежал и теперь воплями старался привлечь внимание моряков в уходящих шлюпках.

Да Гама высматривал, не вернется ли он, и отдал шлюпкам приказ повернуть назад и спасти незадачливого этнографа, а во избежание дальнейших неприятностей сам отправился на берег.

Пока Веллошу со всех ног бежал к шлюпкам, африканцы держались в укрытии за кустами. Но матросы не спешили спасать смельчака. За четыре месяца им надоело его бахвальство, и они решили заставить его попотеть. Они все еще наслаждались шуткой, когда на берег целеустремленно выскочили два вооруженных африканца. Атмосфера внезапно переменилась, но не успели спасатели выбраться на берег, как объявились остальные африканцы, обрушившие на шлюпки град камней, стрел и копий. Несколько человек были ранены, включая самого Васко да Гаму, которому, едва он появился на месте событий, попала в ногу стрела, – и португальцы спешно отступили на корабли. Смазав на случай яда [313] пастой из мочи, оливкового масла и териака [314], он залечил свою гордость, приказав арбалетчикам стрелять в сторону берега когда пожелают.

Главный капитан решил, что получил благотворный урок, который останется с ним до конца его жизни на море.

«Такое случилось, – записал Хронист, – потому что мы смотрели на этот народ как на людей малодушных и совершенно неспособных на насилие, а потому высадились, не вооружившись заранее» [315].

Больше туземцы не показывались, а португальцы провели на берегу еще четыре дня, чтобы закончить ремонт. На рассвете 16 ноября корабли вышли из залива и взяли курс на юго-юго-запад. Два дня спустя португальцы впервые безошибочно увидели мыс Доброй Надежды. Обступившие его горы сияли в свете заходящего солнца – путевая веха, столь же монументальная, как длящиеся десятилетиями путешествия, которые она отмечала.

Однако обогнуть мыс Доброй Надежды оказалось непросто. Вдоль побережья завывали южные ветра, и на протяжении четырех дней корабли силились выйти в море, но их снова сносило к суше. Наконец к середине дня 22 ноября, когда ветер подул уже в обратном направлении, корабли обошли мыс. Лишь один флот заходил в эти воды раньше, и Бартоломеу Диаш только походя видел легендарную веху на обратном пути домой.

Заиграли фанфары, и команды возблагодарили Господа, что провел их в безопасные воды.

Три дня корабли держались поближе к берегу, проходя мимо пышных лесов и устьев многочисленных речушек и рек, пока не достигли огромного залива, шести лиг глубиной и шести лиг шириной в устье. Как раз здесь у Диаша произошла злосчастная встреча с пастухами, и да Гама держался настороже.

Флотилия вошла в залив, миновала островок, берега которого облюбовали тюлени, и бросила якорь недалеко от берега. Здесь предстояло задержаться надолго. Запасы на трех основных кораблях были уже на исходе, и на них следовало перегрузить содержимое транспортного судна.

Неделя прошла без каких-либо признаков туземцев; только по берегу бродило загадочно большое количество скота. Потом 1 декабря с холмов спустились девяносто или около того человек, кое-кто даже вышел к самой воде [316]. В тот момент большинство португальцев находились на «Сан-Габриэле», и едва показались африканцы, они вооружились и спустили корабельные шлюпки. Приблизившись к берегу, да Гама бросил на песок несколько пригоршней бубенчиков, и любопытные туземцы их подобрали. Несколько минут спустя они подошли к самим шлюпкам и взяли еще бубенчиков – уже из рук командора. Ветераны путешествия Диаша были в недоумении: может быть, предположили матросы, еще до недавней стычки повсюду разошлись вести, что гости не желают зла и раздают подарки?

Да Гама, еще не оправившийся от своей раны, был настроен менее благодушно. Он велел своим людям отвести шлюпки подальше от заросшего кустарником участка берега, где сгрудились африканцы, и взять курс на открытый пляж, где было меньше шансов внезапного нападения. По его знаку туземцы последовали за ними.

Командор сошел на берег со своими капитанами, солдатами и арбалетчиками и дал знать африканцам подходить по одному или по двое. В обмен на бубенчики и несколько красных шапок он получил несколько прекрасных браслетов из слоновой кости. По всей видимости, слоны тут водились в изобилии – огромные кучи их навоза виднелись повсюду.

На следующий день на берегу появилось две сотни туземцев, которые привели дюжину жирных быков и коров и четыре или пять овец. На самом жирном быке ехал человек, сидевший в носилках из веточек поверх тростникового грузового седла, сплетенного из тростника; в носы других животных были продеты палочки, – как оказалось, это был знак того, что скот выставлен на продажу. После нескольких месяцев вяленого мяса и солонины у португальцев при мысли о жареной говядине потекли слюнки. Гости направились прямо к пляжу, а их хозяева тем временем извлекли похожие на дудочки инструменты, завели мелодию и начали танцевать. Теперь да Гама был в приподнятом настроении и приказал играть своим трубачам. Встав в шлюпках, португальцы начали тоже приплясывать, и командор к ним присоединился.

Путешественники купили черного быка по выгодной цене в три браслета и на следующий день устроили себе воскресный пир. «Мы нашли его весьма жирным, а его мясо таким же вкусным, как говядина в Португалии» [317], – отметил Хронист.

В такой праздничной атмосфере обе стороны несколько расслабились. Стали появляться новые любопытные туземцы, которые на сей раз привели с собой не только стада быков и овец, но также своих женщин и маленьких мальчиков. Женщины остались на невысоком холме за чертой песчаного пляжа, а мужчины собирались группками на берегу, снова танцевали и играли разные мелодии. Когда приплыли португальцы, к ним подошли старики, обмахиваясь опять же опахалами из лисьих хвостов, и обе стороны кое-как сумели объясниться знаками. Ничто не предвещало беды, пока матросы не заметили, что в кустах притаились молодые мужчины племени с оружием в руках.

Отведя в сторонку переводчика Мартима Аффонсу, да Гама велел ему попытаться купить за браслеты еще одного быка. Взяв браслеты, африканцы вдруг погнали свой скот назад в буш, а Аффонсу потащили к ближайшему водопою, где португальцы наполняли пресной водой бочки. Почему, гневно спросили туземцы, чужаки забирают их драгоценную воду?

У главы экспедиции начали зарождаться дурные предчувствия. Собрав вокруг себя своих людей, он крикнул Аффонсу, мол, пусть бросает африканцев и идет к шлюпкам. Сев в шлюпки, португальцы направились вдоль берега к открытому пляжу, где высадились в первый раз. Туземцы последовали за ними, и да Гама приказал солдатам надеть нагрудные пластины, натянуть арбалеты, приготовить тяжелые и легкие копья и выстроиться вдоль воды. Демонстрация силы как будто сделала свое, и африканцы отступили.

Да Гама приказал солдатам сесть в шлюпки и ялик, которые на веслах отошли на небольшое расстояние от берега. Хронист отметил, что командор старался устроить так, чтобы никого не убили по ошибке, «но чтобы доказать, что мы способны, хотя и не желаем, причинить им вред, он приказал дать залп из двух бомбард в ялике» [318]. Теперь африканцы смирно сидели сразу за чертой пляжа. Когда выстрелили пушки и над головами у них засвистели ядра, бушмены вскочили и бросились бежать, побросав в панике свои звериные шкуры и оружие. Через минуту двое мужчин выбежали подобрать разбросанные пожитки, и все туземцы исчезли за гребнем холма, гоня перед собой скот. Несколько дней кряду от них не было ни слуху ни духу.

Когда подошли к концу работы по разборке грузового корабля для починки остальных судов, да Гама приказал поджечь его голый остов. На протяжении нескольких дней остов тлел и дымился в предостережение туземцам. Впрочем, матросы вскоре забыли про неприятности на берегу – они были заботой командора – и снова начали искать развлечений. Одна группа отправилась на веслах к островку в середине залива, чтобы получше рассмотреть колонию тюленей. Животные лежали так тесно, что издалека сам остров казался массой гладких шевелящихся камней. Особи покрупнее были размером с медведей, ревели как львы и нападали на людей без тени страха; копья, брошенные самыми крепкими матросами, соскальзывали с их шкур. Другие особи были много мельче и кричали как козы. Хронист и его группка любителей достопримечательностей насчитали три тысячи голов, после чего сдались и развлечения ради выстрелили по ним из бомбард. Также им встретились незнакомые птицы, которые ревели по-ослиному и были «размером с утку, но они не умеют летать, потому что на крыльях у них нет перьев» [319]. Это были пингвины, и первооткрыватели забивали и их тоже, пока им не прискучило.

К двенадцатому дню стоянки три оставшихся корабля были почти готовы к отплытию, и матросы вновь отправились заполнять бочки водой. В одну такую вылазку они взяли с собой падран, каменную колонну с королевским гербом, – несколько таких падранов флотилия везла с собой из Португалии. Из бизань-мачты грузового корабля да Гама велел изготовить большой крест, и когда колонна была вкопана, крест водрузили на ее верхушке.

На следующий день, когда небольшой флот поднял паруса, наконец вышли из буша африканцы. Они все время следили за невоспитанными чужаками и теперь увидели свой шанс отомстить. На глазах у уплывающих португальцев десяток мужчин подбежали и разбили на части крест и колонну.

Стояло 7 декабря, и на борту кораблей ясно чувствовалось нервное возбуждение. Пройдя еще совсем немого, Бартоломео Диаш повернул вспять, и люди Васко да Гамы вот-вот должны были вторгнуться в потаенные области природы. Многие были убеждены, что плывут к непроходимому порогу, и вскоре худшие их страхи как будто подтвердились.

Едва флотилия вышла из залива, как ветер спал, паруса повисли, и целый день корабли провели, стоя на якоре. На следующее утро, в день Непорочного зачатия, как благочестиво пометил Хронист, они тронулись в путь – лишь для того, чтобы попасть в ужасающий шторм [320].

Волны вздымались водяными утесами. Суда то подбрасывало в чернильные облака, то швыряло в пропасти. Пронизывающий холодный ветер бил в корму, и тьма сделалась непроглядной. Учитывая, что корабли шли под всеми парусами, их носы зарывались в волны, и капитаны спешно приказали убрать фоки.

Ледяная вода обрушивалась на палубы, пропитывая шерстяные плащи матросов. Все свободные матросы стояли у насосов в трюмах, но вода просачивалась и перехлестывала быстрее, чем они могли ее вычерпывать, и трюмы скоро затопило. Рев ветра заглушал команды штурманов, и даже при том, что по несколько человек висели на румпеле, корабли почти невозможно было контролировать. Когда буря достигла своего пика, каравелла Николау Коэльо исчезла из виду, и даже самые закаленные матросы полагали, что пришел их смертный час. Они плакали и исповедовались друг другу и, выстроившись в процессию за крестом, молились Господу явить им милосердие и сохранить их от ужасной беды.

Наконец небо посветлело, и на закате смотрящие разглядели на горизонте «Берриу» – в целых пяти лигах от них. Два корабля вывесили сигнальные огни и легли в дрейф. Около полуночи, под конец первой вахты Коэльо наконец нагнал флотилию, но лишь благодаря случаю. Он не видел других кораблей, пока не подошел к ним почти вплотную: он плыл в их сторону, потому что упавший ветер не оставлял ему иного выбора.

Флот отнесло далеко в море, и он снова взял курс на сушу. Через три дня вахтенные различили череду плоских островов. Перу де Аленкер распознал их сразу: в пяти лигах, на выдающемся в море мысу находилась последняя колонна, установленная Бартоломеу Диашем [321].

На следующий день, 16 декабря, три корабля миновали устье реки, где восставшая команда Диаша вынудила своего капитана повернуть вспять. Теперь они плыли туда, где не плавал ни один европеец, – возможно, вообще никто. Той ночью они легли в дрейф, и беспокойный сон каждого моряка наводняли загадки предстоящих опасностей.

На следующее утро первооткрыватели бодро поплыли вперед, подгоняемые крепким вестом, но вечером ветер сменился на восточный. Кораблям пришлось снова выйти в море, и два дня они как могли старались не потерять из виду сушу. Когда ветер наконец изменился снова, они опять направились к побережью, чтобы определить, где находятся. Вскоре показался знакомый пейзаж: остров, на котором Диаш воздвиг крест, в шестидесяти лигах от того места, где они, по их расчетам, должны были находиться. Сильное, идущее от берега течение оттащило их на половину пути к заливу, который они покинули две недели назад.

Многие матросы были уверены, что корабли натолкнулись на невидимую стену, которая отделяет Восток от Запада. Васко да Гама, чья железная решимость с каждым днем становилась все очевиднее, и слышать об этом не желал. Флотилия взяла прежний курс.

На сей раз крепкий кормовой ветер дул три или четыре дня кряду, и корабли понемногу продвигались против течения.

«Отныне, – записал Хронист, испытавший облегчение не меньшее, чем все остальные, – Господу в милосердии Его было угодно позволить нам продвинуться дальше. Нас не погнало назад снова. Да будет Ему угодно, чтобы так было всегда!» [322]

Теперь они проплывали мимо густых лесов, и чем дальше они продвигались, тем выше тянулись к небу деревья. Штурманы сочли это добрым предзнаменованием. И действительно, берег теперь явно уходил к северу.

После десятилетий поисков и столетий мечтаний первые европейцы, несомненно, вошли в Индийский океан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.