Глава 7 Командор

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Командор

Не было ничего на первый взгляд примечательного в двух кораблях, обретавших форму под деревянными лесами на портовых верфях Лиссабона. По мере того как плотники заканчивали мощный каркас из шпангоутов и прибивали гвоздями обшивку, корпусы стали приобретать тот же бочкообразный силуэт, те же крутые бока и высокую квадратную корму, что и у десятка грузовых судов, стоявших на якоре в оживленном порту. Их явно строили ради прочности (лес для них специально валили в королевских угодьях), но они были определенно невелики – всего восемьдесят или девяносто футов от носа до кормы. Лишь немногие посвященные знали, что они предназначались для поразительно долгого плавания по неизведанным морям.

Корабельные плотники закончили обшивку, и в небо уперлись высокие мачты, которые закрепили в килях. Вокруг мачт начали настилать палубы. Над палубами выросли высокий полубак на носу и еще более высокий ют на корме [275], достаточно мощные, чтобы послужить последним редутом, если корабли возьмут на абордаж. Рулевые весла устанавливали на длинных стойках и крепили к корме, а к верхушкам стоек присоединяли тяжелые деревянные румпели. К бакам крепили бушприты, которые игриво задирались в небо – точь-в-точь рога единорога, – чтобы послужить дополнительными мачтами. На почетном месте на носу установили резные фигуры святых покровителей кораблей, и началась оснастка.

Вереницы рабочих закатывали по крутым сходням тачки с камнями, которые для балласта сбрасывали в трюмы. Канатчики прикатывали огромные деревянные бобины, на которых были намотаны перлини и такелаж из витой пеньки, а изготовители парусов несли огромные стопы холстины. К кормам крепили чугунные якоря, а в трюмы закладывали необходимые детали на случай починки корабля. Снаружи корпус покрывали черным составом на основе смолы, чтобы предохранить его от гниения. Ниже ватерлинии щели в обшивке конопатили паклей из нитей пеньки и старых просмоленных канатов, чтобы сделать обшивку водонепроницаемой. Потом днища покрыли вонючей смесью дегтя с жиром, чтобы отвадить ракушечник, налипающий на корпусы кораблей и замедляющий их ход, равно как и тропических червей, превращавших их в сито. Тем временем бригады рабочих поднимали лебедками на борт крупные орудия, стволы которых были изготовлены из кованых и скрученных железных прутьев, которые укрепили стальными обручами. На каждом корабле установили по двадцать таких пушек. Одни – тяжелые бомбарды – были привязаны канатами к деревянным ложам, другие – более легкие (хотя даже самые легкие среди них весили сотни фунтов) мелкокалиберные фальконеты – установили прямо на раздвоенных подставках или железных вертлюгах. Пушки появились на отправлявшихся в Африку португальских каравеллах еще в середине столетия, и корпусы кораблей усиливали как раз для того, чтобы они могли нести более крупные бомбарды, но внимательный наблюдатель, возможно, задумался бы, почему у этих двух вооружение гораздо серьезнее, чем у прочих кораблей.

Облаченная в черное фигура наблюдала за каждым шагом рабочих. По приказу короля Жуана Бартоломео Диаш руководил строительством двух новых судов. Он отказался от каравелл, которые, как он убедился на горьком опыте, были слишком малыми для удобств плавания (они теперь измерялись не месяцами, а годами), а также слишком легкими и низко сидящими, чтобы перенести бурные шторма Южной Атлантики. В своих чертежах и планах он исходил из конструкции универсальных купеческих судов, форма которых возникла из сочетания традиций судостроения Северной Европы и Средиземноморья. Новые корабли несли квадратные паруса на грот– и фок-мачтах, а на бизани ставился единственный латинский – треугольный – парус. Эти корабли были медлительнее, тяжелее и хуже шли галсом против ветра, чем каравеллы, но были просторнее, устойчивее и безопаснее. Диаш намеренно сохранил их компактность: они были водоизмещением 100 или 120 тонн, то есть всего лишь вдвое больше каравеллы, а значит, могли идти в мелких прибрежных водах и входить в глубокие реки. И все равно никак нельзя было скрыть тот факт, что на кораблях, предназначавшихся для перевозки крупных и недорогих грузов вдоль берегов Европы, собираются совершить крайне опасное путешествие.

С самого начала Жуан планировал, что оба судна поплывут в Индию, но ему не суждено было увидеть, как они покидают Лиссабон [276].

25 октября 1495 года король скончался от продолжительной болезни, которую одни приписывали горю по утрате сына, а другие – регулярным дозам яда. Поцеловав распятие, покаявшись за свой бурный нрав и приказывая не величать его более королем, – «ибо я лишь сосуд земли и червей» [277], – он умер в мучениях в возрасте сорока лет. На трон взошел его кузен и шурин [278] Мануэл.

Король Мануэл I рос при дворе, сама атмосфера которого плодила бесконечные заговоры. В ходе войн с непокорной знатью Жуан собственноручно убил старшего брата Мануэла и приказал убить его зятя [279]. От самого Мануэла Жуан решительно отмахнулся как от бесхребетного и никчемного человека и наследником его провозгласил, лишь когда ему не удалось узаконить своего внебрачного сына Жорже. Молодой король был человеком тщеславным и капризным: он так любил новые наряды, что в его обноски одевалась половина двора, и настолько страшился соперников, что за время его долгого правления национальная ассамблея собиралась всего три раза. Как и многие тщеславные люди, во всем, кроме нарядов, он был благочестивым до аскетизма: пил только воду и чурался еды, сваренной в масле или им приправленной. Его быстро прозвали Счастливым, как за маловероятный путь к трону, так и потому, что к власти он пришел в поворотный момент в развитии великого предприятия, зачатого его предшественниками. Тем не менее, подобно этим королям и принцам, глубоко религиозный Мануэл оставил заметный след в истории. На смену почти современному мировоззрению Жуана пришло иное, по сути своей средневековое, и теперь не трезвый расчет, а вера погонит португальские корабли в самое сердце исламского мира.

У двадцатишестилетнего короля не было супруги, и вскоре после его восшествия на трон Фердинанд и Изабелла предложили ему свою дочь. Невестой оказалась та самая Изабелла Астурийская, которая была замужем за сыном Жуана II и племянником Мануэла – Афонсу. По смерти Афонсу убитая горем Изабелла вдовой вернулась домой в Кастилию. Что ее толкают в объятия дяди возлюбленного было поистине омерзительной перспективой, и за послушание она назначила ряд условий. Брак, как сообщили Мануэлу, состоится только в том случае, если он последует примеру ее родителей и изгонит из своего королевства всех и каждого из евреев, которые откажутся обратиться в христианство. Король Мануэл вынашивал династические планы относительно соседнего королевства, и чувства к невесте вспыхнули с отчаянной силой, когда по пути на свадьбу сестры умер в возрасте девятнадцати лет единственный сын католических монархов. Внезапно Мануэлу представился шанс сделаться наследником Кастилии [280] и тем самым потенциально верховным правителем всего Пиренейского полуострова.

В 1492 году десять тысяч евреев бежали из Испании в Португалию. Теперь им предстояло бежать снова.

Официально португальские евреи давно уже были согнаны в районы, известные как джудиариаш. И это были едва ли не лучшие и даже комфортные гетто в Европе: старейшее из них, в самом Лиссабоне, было расположено в лучшем квартале столицы между кварталами купцов и банкиров и гаванью – к немалому раздражению христиан, которые допускались на его территорию в дневное время, но которым приходилось делать крюк в обход его вечером и ночью. На практике же видные евреи всегда могли жить там, где пожелают. Они играли жизненно важную роль в экономике Португалии и не менее существенную роль в открытии новых земель. Энрике Мореплаватель опирался на еврейских ученых в том, что касалось навигации, картографии и математики; евреи выступали доверенными советниками при короле и, подобно сапожнику Жозе и раввину Аврааму, королевскими посланниками и лазутчиками. Однако 4 декабря 1496 года каждому еврею Португалии приказали под страхом смерти не позднее чем через десять месяцев покинуть страну [281]. К Пасхе следующего года синагоги заколотили досками, книги на иврите конфисковали, а детей оторвали из семей, чтобы воспитать в христианских домах.

В частных разговорах Мануэл был вовсе не в таком восторге от новой политики, как заявлял публично. Он прекрасно сознавал, какую утечку мозгов вызовет массовый исход, и никак не намеревался отпускать большинство своих еврейских подданных. Тем, кто предпочел изгнание, разрешалось купить место только на кораблях, назначенных королем; когда они прибывали в порт, их встречали священники и солдаты, которые старались – уговорами или угрозами – заставить креститься как можно большее число беженцев. В сентябре 1497 года большинство оставшихся согнали, привезли в Лиссабон и крестили насильно; уперлись не больше сорока человек. Мануэл объявил, что все новообращенные евреи и их потомки отныне будут называться «новыми христианами», и объявил продолжительный период амнистии, во время которого не дозволялось никаких расследований относительно того, как они исповедуют свою новую веру. Пожелания свойственников он исполнил до последней буквы, при этом полностью отбросив их дух, но эти ухищрения были порождены не веротерпимостью, а прагматизмом. Тем, кто протестовал, что насильственное обращение хуже изгнания, даже хуже смерти, он отвечал, мол, все это экзальтация, ведь тысячи душ были спасены от вечного проклятия и приведены к истинной вере. Мануэл запалил длинный фитиль, и костры религиозного очищения со временем вспыхнут и в Португалии тоже.

Без подсказки католических монархов Мануэл одновременно изгнал из своих владений мусульман. Напоминания об исламском прошлом Португалии были повсюду, включая кварталы под самыми стенами лиссабонского королевского замка Святого Георгия. Вниз с холма спускался лабиринт улочек, соединенных мощеными лестницами и пересекающихся на крошечных площадях с журчащими фонтанами; тут и там щели в глинобитых стенах позволяли заглянуть во дворики, засаженные ароматными апельсиновыми деревьями [282]. Теперь остались лишь немногие мусульмане, да и те были загнаны в дальние переулки, где с них брали огромные налоги. Также их не допускали до занятия коммерцией и заставляли носить на тюрбанах символ полумесяца. В остальном они экономически не пострадали, и в отличие от евреев им позволяли уезжать. За несколько лет до того, как испанцы завершили свой обряд очищения, Мануэл разорвал последние нити конвивенсии [283] и объявил Португалию чисто христианской страной.

Советники короля не возражали против его новой внутренней политики, гораздо больше их тревожили все более грандиозные планы короля о переустройстве мира. Многие воспользовались смертью Жуана Тирана, чтобы дать волю давним опасениям относительно безрассудства попыток достичь Индии. Они указывали, что перспективы плаваний сомнительны, а опасности велики и непреложны. Даже если чудо позволит португальцам преодолеть бурные моря и попасть в то огромное и загадочное место, кто знает, какие опасности подстерегают их там? Как они могут надеяться покорить Индию, если даже удержать Сеуту оказалось так трудно? И еще хуже, что если любое наступление на Востоке наживет им врагов среди много более богатых держав, не в последнюю очередь Египта и Венеции, и тогда под угрозой окажется уже родина?

Советы пропадали втуне. Мануэл унаследовал священный долг и твердо решил снискать себе славу. Господь, отвечал он критикам, когда не сумел уговорить их рациональными доводами, позаботится о его королевстве, а он, Мануэл, передает все в Его руки.

Веру молодого короля в то, что заморские экспедиции Португалии направляет Божий промысел, разделяли многие его подданные. Это происходило из убеждения, что Португалия, страна, родившаяся из крестовых походов, обязана продолжать борьбу с исламом до края света. Мануэл пошел даже дальше. Приближался год 1500-й, и в результате падения Константинополя на горизонте маячили призраки скорого апокалипсиса. Под воздействием благочестивой супруги у Мануэла быстро развивались мессианские настроения. Он уверовал, что сам Святой Дух вдохновил его приблизить новую эру всемирного христианства. Армада, которую он собирался послать на Восток, должна была проложить путь главной цели новой внешней политики Мануэла: Последнему крестовому походу за возвращение Иерусалима, великому событию, за которым, как предсказывало Писание, Последние дни мира последуют как день за ночью.

Когда строительство кораблей близилось к завершению, Мануэл наказал своему доверенному лицу экипировать их со всей возможной поспешностью. Рабочие доков укрепили на каждой палубе по две гребные шлюпки, баркасу и более легкому ялику и заложили в трюмы длинные весла на случай непредвиденных обстоятельств. Трюмы заполнились ящиками с картечью и каменными и чугунными ядрами, запасными парусами и снастями, компасами и лотами, венецианскими песочными часами на 60 минут и всевозможными товарами для торговли. Загрузили и заперли арсенал, заполнив его арбалетами и боевыми топорами, легкими и тяжелыми копьями, абордажными крюками и мечами. Носильщики доставили на борт бочки с вином, маслом и уксусом, с сухарями [284], солониной, соленой рыбой и сушеными фруктами. Согласно планам, команде полагалось пробыть вдали от дома три года, но точно никто не знал, насколько затянется плавание.

Флотилию дополнили еще два судна. Быстроходная пятидесятитонная каравелла «Берриу» была приобретена у лоцмана Бериуша. И по личному приказу короля у некоего лиссабонского судовладельца был куплен грузовой двухсоттонный корабль.

Когда армада была почти готова, ее командор взялся подбирать людей на командные посты в экипажах.

Но это был не Бартоломео Диаш. Не в том дело, что Диаш сдался на требования мятежной команды в тот самый момент, когда вот-вот отплыл бы в Индию. Диаш был профессиональным мореходом, и его задачей было открывать и наносить на карту новые земли. Глава будущей экспедиции не только должен был обладать знанием моря, от него требовалось быть дипломатом и, если понадобится, военачальником. Его миссией было не просто достичь Индии: оказавшись там, он должен был выработать условия и заключить союзы, которые вытеснили бы ислам и укрепили бы позиции Португалии как восточной сверхдержавы – до того как там объявятся испанцы. Ему понадобится вдохновлять, улещивать и угрожать, а если словесные доводы откажут, убедить под дулами пушек. Коротко говоря, тут требовался капитан, который мог бы командовать матросами, посол, способный вести беседу с королями, и крестоносец, достойный нести знамя Христа.

Задача была не из простых, а подходящих кандидатур не много. Португалия еще оставалась примитивной страной, в которой главенствующую роль играли церковь и военная знать. Священнослужители здесь плодились во множестве, а уровень обучения в недавно открытом Лиссабонском университете был так низок, что один за другим папы запрещали преподавать там теологию. Один польский путешественник, приехавший в Португалию в 1488 году, писал о том, сколь дурное впечатление она на него произвела. Португальские мужчины всех сословий, сообщал он, «неотесанны, бедны, лишены хороших манер и невежественны, сколь бы ни притязали они на учтивость. Они напоминают англичан, которые никогда не признают, что найдется страна им равная… они безобразны и черны, почти как негры. Что до их женщин, то немногие из них красивы; почти все походят на мужчин, хотя обычно у них красивые черные глаза» [285]. По крайней мере, добавлял он, португальцы менее жестоки и бесчувственны, более верны и более трезвы, нежели англичане.

Наконец взор Мануэла остановился на молодом фидальго и кавалере двора [286], которому не терпелось составить себе состояние и который как будто обладал сочетанием требуемых качеств.

Назначение Васко да Гамы явилось такой неожиданностью, что даже португальские хронисты того времени не могли прийти к единому мнению относительно его причин. Один объясняет, что командовать экспедицией поручили его отцу, по смерти которого Васко унаследовал назначение. Другой утверждает, что пост отца предложили Паулу, старшему брату Васко, но тот отказался по причине слабого здоровья, хотя, очевидно, был достаточно крепок, чтобы предложить себя на пост капитана одного из кораблей. Третий просто заявляет, что король мельком увидел молодого Васко во дворце и проникся к нему большим расположением. Самое вероятное объяснение заключается в том, что видные дворяне не спешили выстроиться в очередь за право возглавить миссию, которая предполагала три года жизни в ужасных условиях и которая, по всей вероятности, могла завершиться гибелью. Васко да Гама оказался лучшим, кого сумел найти Мануэл [287].

Происхождение да Гамы не позволяло ему надеяться на что-то большее, нежели весьма скромное положение в жизни, и даже место и дата его рождения неизвестны наверное. Родился он скорее всего около 1469 года [288] в небольшом городке Синиш на Атлантическом побережье в ста милях к югу от Лиссабона. Традиционно считается, что он родился в простом каменном доме, стоявшем под серыми стенами небольшого замка, где его отец Эштеван был алькайдом, старшим магистратом и военным губернатором. Да Гама-старший сражался с маврами при Алгарве и нес королевское знамя в битве против Кастилии, а мать Васко Изабель приходилась внучкой английскому рыцарю Фредерику Садли, приехавшему в Португалию сражаться с кастильцами и тут осевшему.

Васко да Гама скорее всего был третьим из пяти законных сыновей; у него была по меньшей мере одна сестра и незаконнорожденный сводный брат, которого тоже звали Васко да Гама. Ко времени его рождения отец обзавелся прибыльной должностью на службе обладавшего исключительно хорошими связями Фердинанда, герцога Визеу. Фердинанд был племянником, приемным сыном и наследником Энрике Мореплавателя, приходился братом отцу Мануэла I королю Альфонсу V, а еще занимал пост магистра ордена Христа [289] и ордена Сантьяго одновременно. Это был полезный патрон, и Эштеван да Гама поднялся до почетного, но заурядного положения в ордене Мавробойцы (Сантьяго Матаморос). В 1481 году юного Васко пригласили на одно собрание ордена и предложили ему орденское одеяние – белый балахон с вышитым красным крестом, нижний конец которого имел форму остроконечного меча. С раннего возраста послушника-крестоносца [290] наставляли в застарелой ненависти воинов-монахов к мусульманам.

От замка городок спускался вниз к крошечной бухте, образованной небольшим мысом и скалистой грядой, где рыбаки сгружали свой улов и чинили сети. Нет сомнений, что первые свои знания о море Васко и его братья почерпнули именно у них. Как сына незначительного дворянина, его, вероятно, послали учиться в почитаемый город ученых Эвору, а когда ему еще не исполнилось двадцати, он мог наравне со своими сверстниками сражаться с маврами в Марокко. Несомненно, с юных лет он был упрямым и гордым. Однажды ночью 1492 года он прогуливался с одним кавалером из свиты короля, когда некий магистрат потребовал у молодых людей отчета. Да Гама упрямо отказывался назвать себя, и магистрат попытался сорвать с него плащ. Двое молодых людей набросились на него, и из потасовки злополучного магистрата пришлось спасать собратьям-чиновникам.

Невзирая на задиристый характер, да Гама к 1492 году перебрался из провинции к королевскому двору. В том году один французский капер (как называли частные корабли, получившие государственную лицензию атаковать и грабить корабли врага) захватил португальское судно, возвращавшееся из Африки с большим грузом золота. В качестве ответной меры царствовавший тогда король Жуан приказал захватить все французские корабли в португальских водах и отправил двадцатитрехлетнего Васко исполнять распоряжение в портах к югу от Лиссабона. Согласно хроникам, к тому времени молодой человек уже успел послужить в португальских «армадах и морских делах» и завоевал доверие короля. Три года спустя да Гама был уже фидальго в свите короля Мануэла, полноправным и принесшим обет рыцарем ордена Сантьяго и получателем доходов с двух поместий. В обращении он был неотесанным и несколько грубоватым, но обладал интеллектом и должным честолюбием и готов был рискнуть жизнью ради карьеры. Возможно, в его «деле» стоял знак вопроса из-за вспыльчивости, но если в дипломате подобная черта едва ли приветствовалась, она же могла оказаться кстати, чтобы держать в узде команду. Так или иначе, король явно увидел в нем уверенность в себе и силу воли, присущие прирожденному лидеру. Вот что – более или менее – нам известно о малопримечательном человеке, на юные плечи которого было возложено будущее Португалии и даже, как полагал кое-кто, самого христианства.

Первым, кого назначил в свою флотилию Васко да Гама, был его брат Паулу. Братья были глубоко привязаны друг к другу, и хотя Паулу не имел явного опыта мореплавания, на море преданность ценилась превыше всех прочих качеств.

Два недавно построенных корабля были названы в честь святых – архангела Гавриила и архангела Рафаила. Васко взял себе чуть больший «Сан-Габриэл» и назначил Паулу капитаном второго – «Сан-Рафаэла». Командовать «Берриу» он поставил близкого друга семьи Николау Коэльо, а грузовым кораблем – Гонсалу Нуниша, своего личного вассала. Закрепив командование экспедицией за своими людьми, остальных офицеров он подобрал среди самых опытных мореходов Португалии.

На «Сан-Габриэле» плыли:

Перу де Аленкер, главный штурман, который отвечал за прокладывание курса для всего флота. Он уже плавал с Бартоломеу Диашем к мысу Доброй Надежды и с тех пор возвращался к устью Конго с другой экспедицией.

Гонсалу Альвареш, штурман. В прошлом он служил шкипером во втором плавании Диогу Кана.

Диогу Диаш, клерк, брат Бартоломео Диаша. Клерки, называемые в ту эпоху писарями, были среди немногих действительно грамотных людей на борту, и им было поручено ведение всех записей.

На «Сан-Рафаэле»:

Жуан де Коимбра, штурман.

Жуан де Са, клерк.

На «Берриу»:

Перу Эскобар, штурман. Перу служил во флоте Фернана Гомиша, а еще плавал с Диогу Каном к устью Конго.

Алвару де Брага, клерк.

На грузовом корабле:

Афонсу Гонсалвеш, штурман.

Реестр завершали корабельные старшины – включая боцманов, в чьем ведении находились палубные команды, и стюардов, ведавших запасами и провиантом.

Не менее важной для успеха всего плавания, нежели офицерские чины, была небольшая группа переводчиков. Среди них были Мартим Аффонсу, некоторое время проживший в Конго и выучивший несколько африканских диалектов, и Фернан Мартинс, усвоивший арабский за время краткого пребывания в марокканской тюрьме.

Много меньшим уважением пользовалась еще одна, не менее ценная группа из десяти или двенадцати человек, известных как дегредадос – «изгнанники», рекрутированные в лиссабонских тюрьмах. Это были осужденные преступники, которым король заменил срок тюремного заключения службой на кораблях. На усмотрение да Гамы, они должны были сходить на берег в опасных местах, играя роль разведчиков или гонцов, или оставаться для сбора сведений, чтобы их подобрали последующие флотилии.

Умелые матросы подбирались из ветеранов прошлых африканских плаваний, возможно, из тех, кто ранее плавал с Диашем. Кое-кто был сведущ в ремеслах, жизненно необходимых в море: среди них были плотники, конопатчики, бондари и канатчики. Списки команд довершали канониры, солдаты, трубачи, пажи, слуги и рабы, так что в целом численность экипажа могла варьировать между 148 и 170 человек [291]. По резкому контрасту со многими предыдущими походами важность миссии была такова, что в ней не было места иностранцам. Разумеется, женщины на борт не допускались.

И главное, на одного из матросов возложили ответственность (или он сам ее на себя взял) вести судовой журнал. Его рассказ – единственное уцелевшее свидетельство очевидца, и хотя не раз предпринимались попытки отождествить этого моряка с тем или другим членом экипажей, мы так и не знаем его имени. В нашем рассказе мы станем уважать его анонимность и назовем просто Хронистом [292].

Король Мануэл надзирал за приготовлениями из старого мавританского замка над Лиссабоном, но когда вернулось тепло и от груд мусора на улицах начала подниматься обычная вонь, он перебрался в более здоровое место. Ради прощальной аудиенции Васко да Гаме и его капитанам пришлось выехать на восток от города и, миновав пышные сады и виноградники, колышущиеся поля ржи и ячменя, двинуться по золотистым равнинам Алентехо в Монтемор-у-нову.

Проехав через деревню, они очутились перед грозной мавританской крепостью. За высокими зубчатыми стенами собрался в церемониальных одеждах весь двор. Король произнес пространную и цветистую речь, посвященную славным подвигам своих предков и собственной решимости увенчать их еще большей славой.

«Хвала Господу, силой меча мы изгнали мавров из этих областей Европы и Африки», – заявил Мануэл, а после напомнил своей аудитории, почему нынешний поход является естественным продолжением той затяжной кампании:

«Я решил, что ничто так не пристало моему королевству (и в пользу чего я часто приводил вам доводы), чем искать Индию и земли Востока. Надеюсь, в тех краях, пусть они и удалены от римской церкви, не только с Божьей помощью вскоре будет провозглашена и принята через наши труды вера в Господа нашего Иисуса Христа, и в награду за них мы сумеем снискать славу и хвалы среди людей, а еще мы силой оружия вырвем из рук неверных новые королевства, государства и большие богатства» [293].

Поскольку, открывая Африку, добавил он, Португалия уже завоевала себе богатства и титулы, много больших благ следует ожидать от похода в Азию и приобретения «восточных богатств, которые так прославляемы древними авторами и которые – через коммерческие сделки – преумножили могущество таких государств, как Венеция, Генуя, Флоренция и прочие великие державы Италии!». Он не намерен отвергать удачную возможность, предлагаемую Господом, подчеркнул он, и не станет оскорблять предков, отказавшись от их долгого крестового похода и великих чаяний.

Закончив читать нотацию многочисленным скептикам при дворе, которые были далеко не в восторге от одержимости короля фантастическими эскападами, Мануэл представил дворянина, которого выбрал возглавить экспедицию. Васко да Гама, сообщил он собравшимся, отличился во всем, что ему приказывали делать, и был выбран «как верный рыцарь, достойный столь почетного предприятия». Король наградил молодого человека титулом, который сочетал его обязанности мореплавателя и военного командующего: отныне его следовало именовать командором королевского флота.

Мануэл наказал остальным капитанам слушаться своего командора и советовал объединить усилия для преодоления опасностей, какие им неминуемо встретятся. Затем каждый прошел мимо короля, преклонил колени и поцеловал его руку. Когда настал черед Васко да Гамы, Мануэл вручил ему белое шелковое знамя, на котором был вышит крест ордена Христа [294], и командор преклонил колени, чтобы произнести слова вассальной присяги:

«Я, Васко да Гама, получив ваш приказ, о благородный и могущественный король, мой суверен, разведать моря и земли Индии и Востока, клянусь на этом кресте, на который возлагаю руки, что буду высоко нести его на службе вам и Господу и не отдам ни одному мавру, язычнику или человеку любого народа, какой мне может встретиться, и перед лицом всех опасностей, будь то от воды, огня или меча, стану всегда защищать и охранять его до самой смерти».

Получив дозволение удалиться, да Гама вернулся в Лиссабон. С собой он вез приказ к отплытию и связку писем влиятельным особам, с которыми, как предполагалось, он встретится в своем плавании, – среди них, разумеется, числился и пресвитер Иоанн Индийский.

На пороге великого похода, когда в умах капитанов предвкушение боролось с опасениями, вероятно, никому не пришло в голову вдуматься в слова своего короля. А если кто-то над ними и задумался, то маловероятно, что попытка свести в одну упряжку религию, политику и экономику заставила бы его усомниться в своем предприятии. Даже те, кто не утруждал себя подобными рассуждениями, знали, что благосостояние страны – признак милости Божьей и знак продолжать угодное ему дело. Искать обогащения от торговли пряностями означало усиливать государства, защищающие христианство и, в свой черед, ослаблять ислам. Если в процессе пострадают итальянские торговые республики, так тому и быть: всегда казалось, что они ближе к Востоку, чем к Западу.

У каждого были свои мотивы записаться в команду, каждый знал, что он часть чего-то большего. Но возможно, даже к лучшему, что рядовые моряки не знали, насколько грандиозен был замысел Мануэла. Задачей Васко да Гамы было не просто достичь Индии, он должен был приобрести там богатства и союзников, что позволило бы португальцам вторгнуться на исконные земли арабов и подступить к самому Иерусалиму. Поразительным казалось, что европейцы проплывут половину известного мира, чтобы оказаться на восточных берегах Средиземного моря, но такова была вера в пресвитера Иоанна, в полный чудес Восток и ценность пряностей. Экстраординарным было и то, что более семисот лет истории доверили в лучшем случае 170 людям, но у истинно верующих и на это нашелся ответ. Пусть средства кажутся безнадежно неадекватными для поставленной цели, нехватку, разумеется, восполнит Господь.

* * *

Поход Португалии по разведыванию океанов начался с Энрике Мореплавателя, но осуществлялся он совместными усилиями целого народа. Перед отплытием Васко да Гаме доверили сведения, собранные четырьмя поколениями португальских правителей, капитанов и матросов. Епископ Танжера – тот самый пылкий космограф, который готовил для путешествия на Восток Перу да Ковильяна, – снабдил да Гаму картами, схемами и донесениями, возможно, даже присовокупил к ним письма, которые этот неустрашимый лазутчик сам слал домой.

На борт подняли последние припасы – пресная вода, фрукты и хлеб, живые куры, козы и овцы. Выйдя из доков, корабли стали на якоре в четырех милях ниже по течению. Неподалеку за прекрасным песчаным пляжем лежала деревенька Белем – так звучало на португальском языке слово «Вифлеем» [295]. Именно отсюда некогда отплыла великая армада в Сеуту, и чтобы ознаменовать это событие, Энрике Мореплаватель велел построить тут часовню. Для уходящих в море экипажей стало ритуалом молиться тут об успехе и благополучном возвращении домой, и вечером 7 июля 1497 года да Гама с братом и другими офицерами отстоял здесь всенощную до рассвета.

Когда солнце встало над серебряными водами реки Тахо, чтобы присоединиться к ним, пришли на веслах с кораблей солдаты и матросы. Офицеры были облачены в доспехи, солдаты – в кожаные куртки со стальными нагрудными пластинами. На матросах были свободные рубахи, штаны до колен, длинные плащи с капюшонами и темные шапки [296]. Протиснувшись мимо столпившихся у входа родных, возлюбленных и друзей, они отстояли последнюю мессу. Потом зазвонили колокола, и монахи в клобуках и священники в полном облачении вывели паству на берег, каждый при этом нес зажженную свечу и пел гимн. К тому времени собралась огромная толпа, которая хлынула к кромке воды, бормоча в положенных местах ответы священникам и «плача и сожалея о судьбе тех, кто отплывал тогда, как преданных на верную смерть в попытке столь опасного плавания» [297]. Все преклонили колени, когда священник принял всеобщую исповедь и отпустил отплывающим крестоносцам их грехи, после чего экипажи переправились в лодках на корабли.

Ревели трубы, барабаны выбивали дробь, и на грот-мачте «Сан-Габриэла» подняли королевский штандарт. На «вороньем гнезде» развевался стяг ордена Христа, тот же флаг крестоносцев реял на грот-мачтах трех остальных кораблей. Под ритмичный напев матросы подняли якоря, палубные команды потянули за фалы, и медленно развернулись паруса, открывая огромные кресты – те самые кресты, под знаком которых рыцари Храма шли на битву в Святой Земле.

Крепкий ветер наполнил паруса, и флотилия двинулась вперед – сперва незаметно, потом все больше набирая ход [298]. Даже корабельные юнги невольно ощутили радостное возбуждение. В тот миг будто бы начиналась новая жизнь: жизнь, которую придется делить с пока незнакомыми товарищами и которая станет разворачиваться в неведомых местах. По мере того как терялась вдали родина, впереди открывался широкий горизонт, яркий, сияющий предвкушением приключений, но окрашенный страхом опасности и гибели. За последующие годы картина дополнится деталями, пока же было достаточно наблюдать и ждать.

На борту корабля Паулу да Гамы Хронист сделал первую запись. Он занес дату – суббота, 8 июля 1497 года – и место отплытия. А после присовокупил краткую, прочувствованную молитву: «Да позволит нам Господь наш совершить это плавание на службе Ему. Аминь!» [299]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.