Глава 9 Прощание с Миягамой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

Прощание с Миягамой

Какими бы суровыми ни казались нам наказания в первые недели, это было ничто по сравнению с тем, что началось потом. Когда мы окрепли, сержанты стали гонять нас каждый день по пять миль вместо двух или трех. В конце концов мы стали пробегать восемь миль, а тех, кто падал, избивали прикладами винтовок.

Во время игры в «бинта» вместо кулаков теперь мы использовали подкованные ботинки. Среди нас уже не осталось ни одного, чье лицо не было бы разбито, особенно в уголках рта. За исключением воскресений пытки проводились беспрестанно.

К конце первого месяца ребята начали по-настоящему ломаться. Постоянная боль, унижения, психологическое давление. Такое нельзя было терпеть вечно. Два оставшихся месяца базовой подготовки тянулись словно века. Я не верил, что все мы выдержим ее, и оказался прав.

Шестеро ребят убежали. Они перебрались через колючую проволоку, но вскоре их поймали. Один, правда, продержался на свободе несколько дней, скрываясь в горах и таская по ночам с полей овощи. Но и этого беднягу в конце концов задержали дружинники неподалеку от его дома в Хонго. Для того чтобы убедиться, действительно ли парень был тем самым дезертиром, стражи порядка привели его домой. Какой позор!

– Нам очень жаль, – сказали дружинники, – но этот парень предал свою страну, и нам ничего не остается, кроме как вернуть его в Хиро.

И беглеца увели в наручниках.

Стандартная практика в армиях всех стран мира – дезертиров отдавали под трибунал, и их судьба целиком и полностью зависела от милосердия строгого военного суда. Частенько до нас доходили слухи, что арестованных в тюрьме пытали до смерти, невзирая на мольбы о пощаде. Власти в тюрьмах придумывали различные причины смерти людей в таких случаях, и их редко кто проверял.

Многих пойманных дезертиров подвешивали за руки к потолку, к ногам привязывали тяжелые металлические грузы, а затем били по обнаженной спине ремнями.

Для всех нас время ползло медленно, как червяк, но те из нас, кто не сломался окончательно в суровых испытаниях, постепенно крепли духом и телом. Кое-как мы прошли через жернова мельницы второго месяца подготовки. Две трети срока были позади.

«Ты выдержал целых два месяца, – говорил я себе, – значит, ты выдержишь еще один!»

За проведенные в Хиро недели я заметно подрос и испытывал мрачное удовлетворение от того, что мог выносить трудности, как настоящий мужчина. Даже лучше, чем большинство курсантов. В гимнастике и беге я был одним из первых, продолжал превосходить многих в полетах на планере и в других занятиях. Я никогда не рассказывал о своем чемпионском звании, но ребята узнали про него. И это, думаю, повысило мой авторитет.

Мои перспективы становились все радужнее, когда одно потрясение деморализовало меня на несколько дней.

– Однажды вечером я почистил сапоги и отправился в уборную. Когда я подошел к двери, новобранец сказал, что она заперта. – Засор, наверное, – проговорил он и ушел.

Но мне нужно было туда позарез, и я, подождав минуту, дернул за ручку.

– Есть там кто-нибудь?

Я подумал, что Змей нарочно запер уборную снаружи, чтобы лишний раз насолить нам. Он был вполне способен на такое.

Замок в двери был хлипкий, а нужда моя росла с каждой минутой. Оглянувшись по сторонам, я отскочил на одной ноге назад и ударил тяжелым каблуком в дверь. Замок скрипнул, дверь содрогнулась. Я опять огляделся и ударил по замку с большей решительностью. На этот раз он сдался, и дверь распахнулась.

Пока меня никто не увидел, я торопливо вошел, не включив свет, и столкнулся с кем-то… или с чем-то.

– Что?.. Извините, – пробормотал я.

Никакого ответа. Какие-то неясные очертания виднелись в темноте. Попятившись к двери, я выкрикнул:

– В чем дело?

Кто-то был здесь. Я коснулся кого-то. Он не издал ни звука. Темнота, зловоние и тишина – все это смешалось и обрушилось на меня.

Я стал судорожно искать на стене выключатель… Лампа осветила безвольно висевшую на балке фигуру, еще качавшуюся после нашего столкновения.

Таким было мое первое знакомство со смертью. Это был Миягама, парень, с которым я много раз разговаривал… почти всегда бледный и изможденный. Миягама! Именно его в день посещения родственников ударил сержант.

Взад-вперед, взад-вперед. Он продолжал покачиваться. Я в ужасе смотрел на него и простоял так, словно во сне, всего несколько секунд, но мне показалось, будто прошло очень много времени до того, как меня охватила паника. Я вдруг подумал, что в этой серой плоти все еще могла теплиться жизнь, и испугался. Последние капли ее могли вытечь, пока я беспомощно глазел на висевшее тело. Я бросился к нему, затем развернулся и влетел в одну из комнат.

– Быстро! Дай мне штык! – крикнул я испуганному новобранцу.

– Штык? А что это? – Он уставился на меня, глупо моргая.

Схватив с полки штык, я заорал:

– В уборной человек… мертвый! Повесился!

Новобранец медленно встал с таким лицом, словно только что откусил червивое яблоко.

– Пошли! – приказал я. – Помоги мне, Господи!

Парень молча отправился за мной. На мгновение мне показалось, что он решил, будто я спятил.

Но потом парень увидел Миягаму. Я держал безвольное тело и опустил его на пол, когда новобранец перерезал веревку. Я начал лихорадочно делать искусственное дыхание. Не знаю, сколько прошло времени – пять минут или двадцать. Я остановился, только когда услышал голос:

– Ты напрасно тратишь время, Кувахара. Он мертв.

Это был Змей. Еще дюжина людей собралась вокруг нас.

Едва слышно кто-то произнес:

– Во всяком случае, он сейчас уже счастлив.

Новость распространилась очень быстро, а на следующий день нашли предсмертное письмо несчастного. Он просил прощения у своей семьи за то, что обесчестил своих родных, и за то, чтоумер раньше их, раньше своего часа. Его последние слова звучали так: «Жду вас на небесах».

Это был настоящий кризис для большинства ребят из нашего взвода. Сейчас настало время, когда выжить мог только самый подготовленный. Самоубийство Миягамы произвело ужасный психологический эффект. Мой собственный луч надежды и силы покинули меня. Какой смысл в том, чтобы становиться все сильнее? После базовой подготовки будут новые наказания. Все больше и больше. А что потом? Потом я умру за императора, который даже не узнает об этом, который никогда даже не слышал моего имени.

Мои представления о героизме стали рушиться. Вместо этого появилось лицо Миягамы – качающееся… постоянно качающееся. Перед моими глазами стали возникать картины – Миягаму бьют на глазах у его семьи, все родственники вспыхивают от смущения. И всегда после этого я видел уборную и тело. После отбоя я крепко зажмуривал глаза, чтобы отогнать видение, которое обязательно должно было прийти. Но как я ни старался, всегда возникала картина уборной и висящий там Миягама.

Раскачивался! Он всегда раскачивался! Вцепившись в свою подушку, я крепко сжимал веки, только чтобы не выпускать это видение.

Ежедневные наказания постоянно ужесточались, но я больше боялся ночей с Миягамой, чем дней с сержантами. Несколько раз я вскрикивал во сне, вскакивал на кровати, в ужасе вглядываясь в темноту. Каждый раз по моему телу катился пот. Я вытирал его полотенцем.

Наконец фигура Миягамы начала тускнеть, но только потому, что еще несколько человек решили последовать за ним. Следующим ушел Ватанабэ – тоже парень из моей казармы. Затем еще двое из тех, кто приехал в Хиро чуть раньше нас. А потом покончил с собой курсант, появившийся на базе уже после нас. Кто-то воспользовался веревками, кто-то штыками, а один выбросился из окна. За время моей базовой подготовки в Хиро произошло девять случаев самоубийств.

Самоубийство! Это был выход. Что больнее – повеситься или быть избитым прикладами винтовок? Что больнее – повеситься или стоять обнаженным, обняв дерево, вцепившись в его грубую ледяную кору, в то время как тебя изо всех сил бьют по спине? Я обнаружил, что тоже планирую способ ухода из жизни. Вероятно, лучше всего было перерезать себе вены. Да, так проще. Это ничто по сравнению с самым мягким наказанием из тех, к которым мы привыкли.

Но каждый день я ощущал, как крепло мое тело, чувствовал растущую силу в ногах во время бега и слышал спокойный голос отца, который говорил, чтобы я возвратился самураем. Конечно, я не мог обесчестить ни отца, ни свою семью, ни имени Кувахара. Оставалось всего две недели базовой подготовки. Приближалась весна. Солнце бросало на нас яркие брызги, когда мы бежали вдоль взлетно-посадочной полосы. Я мог бежать вечно. Теперь я мог также уверенно идти по жизни. Теперь им меня не остановить!

Прошла еще неделя. Наказания стали практически непрерывными, но самые подготовленные выживали. Конец подготовки был близок, и наша дружба росла. Накамура стал мне почти братом, – честный, иногда слишком прямой, но всегда понимающий и смелый. Я восхищался им. Ямамото и Ока постоянно поднимали мой дух. Эти двое могли смеяться в любых ситуациях. Беззаботные шутники, дружелюбные ребята с железной выдержкой.

Довольно странно, но некоторые наказания стали даже смешными. Иногда, когда сержанты находились в хорошем расположении духа, они заставляли нас выполнять нелепые упражнения. Одним из любимых развлечений Сакигавы было заставить курсанта забраться на шкаф, где тот садился, скрестив ноги и сложив руки в позе медитирующего Будды. Сержант требовал сидеть неподвижно, а сам резко и сильно раскачивал шкаф. В конце концов новобранец падал на пол. Недостаточно проворный, чтобы упасть, не получив ушиб, мало чего стоил в глазах сержанта.

Иногда нас заставляли залезать на деревья, росшие возле казармы. Мы должны были сидеть на ветках по десять – пятнадцать минут, издавая жужжание, как цикады. Это было весело не только для сержантов, но и для нас. Помню, как Ока захохотал почти истерически и хлопнул себя по ноге, когда Ямамото жужжал на нас сквозь ветви.

– Ах так! – прорычал Змей и дал весельчаку подзатыльник. – Хорошо. Тогда, может, ты сам попробуешь?

Ока забрался по стволу, как белка, уселся рядом с Ямамото и стал стараться гудеть громче приятеля. Картина выглядела очень смешной, и всех, кто расхохотался, тоже заставили лезть на деревья. Вскоре ветви были облеплены курсантами. Вместе они стали издавать просто фантастический звук.

По мере того как базовая подготовка приближалась к концу, режим стал ослабевать. Командующий офицер хотел, чтобы мы хорошо выглядели, когда отправимся домой в отпуск. Сержанты стали почти людьми в последние несколько дней.

А Боров, которого многие из нас клялись убить, даже пригласил нескольких ребят из самой лучшей казармы к себе домой в Куре на ужин.

Это была очень странная перемена. Человек, которого мы страшно боялись, человек, на котором полностью лежала ответственность за самоубийства девяти курсантов, удостоил нас чести посетить его дом. Мы были уважаемыми гостями!

Жена Борова оказалась удивительно милой женщиной, прекрасной хозяйкой. А двое его детей – мальчик и девочка пяти и семи лет – вообще были очаровательными. Мы просидели почти два часа. Жена Ногути два раза наполняла наши тарелки едой. Это была очень странная ситуация. Боров все время любезно разговаривал, то и дело отпуская шутки. Напрасно я пытался понять его новую роль. Сегодня он казался совершенно искренним. Ни в одном его слове мне не удалось заметить ни доли сарказма или чего-то недоброго.

Говоря о наказаниях, сержант обращался к нам как к простым наблюдателям, которым никогда не приходилось испытывать ничего подобного. Аккуратно вытерев губы и прихлебывая сакэ, старший сержант доверительно сказал:

– Неприятно, что людей иногда нужно так жестоко наказывать, однако… – Он вздохнул, казалось, с вполне искренним сожалением, – у меня нет иного выхода, кроме как подчиниться командиру, а он, в свою очередь, должен подчиняться своему начальству и так далее. Представьте, что главнокомандующий недоволен командиром базы Хиро. Он его критикует. Тот становится недовольным работой младших офицеров и тоже накладывает на них взыскания. Младшие офицеры наказывают сержантов, а сержанты наказывают курсантов. Курсанты… возвращаются домой и пинают ногой собаку. Мы дружно рассмеялись.

– Конечно, наказание очень важно. Оно абсолютно необходимо. Грустно признавать, но никто из нас не рождается самураем. Не удивляйтесь. Вас учат быть самураями путем выживания в сложнейших ситуациях. Посмотрите на моих воспитанников. Крепкие они? Да, очень крепкие! Это уже не те слабаки, которые три месяца назад считали, будто я их убиваю.

Да, они ненавидят Ногути. Они хотят убить сержанта Ногути. Но они теперь сильнее врагов. Их теперь очень тяжело остановить, испугать или убить. Очень скоро они поймут, что это правда. Может, тогда Ногути уже не будет выглядеть таким ужасным.

Боров принимал нас как друзей, откровенничая с нами, и говорил словно о других людях. Страдания отошли на второй план, хотя было понятно, что впереди нас ждало гораздо больше испытаний.

Боров позвал нас на обед с определенной целью. Он хотел, чтобы мы кое-что услышали и поняли, а потом передали это своим друзьям.

Кроме этой короткой речи, сержант больше не касался вопросов подготовки. Вместо этого он заговорил о философии, поэзии и искусстве. В его доме было много книг, и Боров разглагольствовал на разные темы, поражая нас своей мудростью. Потом его жена грациозно сыграла на лютне и очаровательно спела. Это была очень старая популярная песня «Койо-ноцуки». В слабо освещенной комнате цветы на кимоно женщины, казалось, светились, а тени на ее гладкой коже стали зеленоватыми. Слегка прикрыв веки, я смотрел на линии ее щек, утонченные ноздри, следил за тем, как брови исчезают под черной челкой волос. Прищурившись еще больше, я мог разглядеть под волосами лицо, двигающиеся губы, линию шеи.

Уголком глаза я наблюдал за ребятами, сидевшими вокруг меня. Они были заворожены. Я видел, как тонкие пальцы женщины двигались по струнам инструмента. Я закрыл глаза и стал мечтать. При этом мне удалось забыть обо всех. Боров, мои друзья – все они исчезли. Я остался наедине с женщиной и сидел рядом, глядя в ее блестящие глаза. Когда песня закончилась, она медленно подняла на меня взгляд, и ее губы раскрылись. Женщина подняла руку от инструмента и коснулась моих губ.

Музыка стихла слишком быстро. Мы поклонились Борову, горячо поблагодарив его. В свою очередь, жена Ногути поклонилась нам, звонко рассмеявшись, словно маленькая девочка. Но это был смех зрелой женщины, которая смеялась не от веселья, а из вежливости. Женщина поклонилась каждому из нас, и мы вышли – с одними и теми же чувствами. Нет, она даже не узнала, как близко к ней я сидел и как она прикоснулась ко мне в тот момент, когда все остальные исчезли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.