Уильям Томас Стед
Уильям Томас Стед
Изобретатель таблоидной журналистики
В субботу 4 июля 1885 года в Pall Mall Gazette появился анонс публикаций на следующую неделю. Это была не столько реклама, сколько предупреждение, от которого кровь стыла в жилах.
«Всех брезгливых, слишком щепетильных и всех, кто предпочитает жить в блаженном неведении, в несуществующем мире невинности и чистоты, эгоистично отказываясь замечать ужасы жизни в аду под названием Лондон, — всех их просим не читать выпуск Pall Mall Gazette в понедельник и следующие три дня».
В отличие от прочих газетных завлекалок этот анонс с его сдержанным возбуждением более чем оправдался в следующем номере газеты. 6 июля, в понедельник, на глазах трепещущей публики Pall Mall Gazette бросила громадный булыжник в болото викторианского общества, и по воде пошли круги.
На шести клубнично-сладких страницах газета давала голую правду о проституции викторианского Лондона. Или, по крайней мере, правду — во всей наготе, — как ее представлял себе издатель, северянин, протестант сурового толка с густой бородой по имени Уильям Томас Стед.
Стед потратил кучу сил и времени на подготовку этой статьи, которую он озаглавил «Невинные жертвы современного Вавилона». Современным Вавилоном был Лондон, а невинными жертвами — пятьдесят тысяч лондонских девушек. Их приносили в жертву мужской похоти, писал Стед, как юных афинянок приносили в жертву Минотавру.
Стед и компания прошли по гнусным улицам викторианского Лондона, тыча свои блокноты под нос всем, кто был вовлечен в эту отвратительную торговлю…
«Мне сутками напролет приходилось словно хлебать гнойную жижу, сочащуюся из тел этих проклятых», — стенает автор. Он беседует с сутенерами и бандершами, с несчастными родителями-алкоголиками, которых вынуждают продавать дочерей в сексуальное рабство. Он разговаривает со старым козлом — членом парламента, который безо всякого стыда признается, что часто покупает юных девственниц.
Он находит немолодого офицера полиции из Скотланд-Ярда и спрашивает его, как заполучить малолетнюю девочку. «Правда это или нет, что если я приду в нужное место от нужного человека, то хозяин в обмен на сумму наличными очень скоро пришлет мне девочку — настоящий товар, я имею в виду, не просто проститутку, которая «канает» под девочку, а настоящую девушку, не знавшую мужчины?»
«Конечно!» — отвечает блюститель закона без малейших колебаний.
«И сколько это будет стоить?» — спрашивает он.
Полицейский полагает, что около двадцати фунтов. И тогда Стед задает вопрос, который считает ключевым, чтобы вскрыть постыдность происходящего.
«А эти девушки, — спрашивает он полицейского, — они добровольно идут на это отвратительное совращение или их… насилуют?»
«Ну, вообще-то, — говорит полицейский, — насколько мне известно, они обычно не хотят этого».
«Значит, вы хотите сказать, — говорит Стед, а в голове его зарождается заголовок будущего материала, — что в Лондоне на постоянной основе происходят самые настоящие изнасилования, в правовом смысле этого слова, сексуальная эксплуатация девственниц против их воли, девственниц, которых готовят и поставляют богатым людям, по столько-то за голову, владельцы борделей?»
«Конечно», — отвечает вежливый полицейский, и вот — бац, бац и в дамки! — у Стеда есть готовенький материал. Изнасилование — мерзкое преступление и тогда, и сейчас — дает ему повод потчевать читателя грязными историями про проституток и с упоением смаковать мерзость преступного мира.
Мы видим массовые изнасилования, говорит он своему читателю, как правило представителю среднего и высшего среднего класса, и это необходимо остановить. Это преступное использование простых людей привилегированным классом. Это систематическое поругание дочерей бедняков, и оно приведет к волнениям и даже к революции.
«Это бомба, способная уничтожить трон». Чтобы спасти страну и саму королеву, он должен доказать, что говорит правду.
Сказать, что стиль Стеда непристойный, — значит не сказать ничего. Этим словом не описать фальшиво-театральный пафос, с которым он все внимание читателя фокусирует на проблеме женской девственности — сколько она стоит, как проверяется, как ужасны обстоятельства, при которых ее лишаются.
В этом поразительном выпуске Pall Mall Gazette мы видим рождение той технологии, которую так полюбили самые популярные и могучие таблоиды желтой прессы. Вы даете читателю моральное право с пеной у рта порицать какие-то недостатки или сексуальные наклонности. Но вы обеспечиваете его наивную преданность (а с ней и подписку), щекоча ему (да и ей) нервы детальным описанием порока, на который вы замахнулись.
Короче говоря, Стед понял, что секс продается, а лучший способ поговорить о сексе — замаскировать тему под борьбу за чистоту нравов. Он придумал обходной маневр, чтобы писать о том, о чем писать запрещено.
Он посещает женщин, которые показывают ему справку о девственности, и одна из них говорит ему, что «если работаешь в этом бизнесе, то сразу видишь, свежая девочка или нет». Он рассказывает о старом развратнике, чью пресыщенную похоть возбуждают только четырнадцатилетние девочки — да и то только тогда, когда привязаны к кровати. Стед ходит и качает головой на месте преступления — в звуконепроницаемых комнатах и подвалах, где совершаются изнасилования.
Иногда дом с дурной славой снаружи выглядит вполне невинно — какая-нибудь вилла на западе Лондона, симпатичный оштукатуренный домик, в каких теперь живут международные банкиры. «Чтобы сполна испить чашу утонченного наслаждения криком незрелого ребенка, нет необходимости иметь комнату с мягкой обивкой, комнату с двойными стенами или комнату в подвале».
Соседи и не подумают вмешаться, говорит он и уверяет публику, пускающую слюни, что «наслаждаться криками невинной девочки можно в полной уверенности, что никто их не услышит». Стед уже провел массу бесед и интервью, но ему, видно, мало — он хочет еще и еще, чтобы вполне удовлетворить извращенный вкус читателя.
Теперь он берется раздобыть неоспоримые свидетельства, что и тринадцатилетних девочек покупают и насилуют. Он хочет предоставить читателю наглядные доказательства, детальный отчет очевидцев. Он хочет показать дымящийся пистолет. И Стед это делает, эффектно стреляя себе в ногу.
Его отчет о лондонской проституции достигает пика напряженности в рассказе о Лили — тринадцатилетней девочке из бедного квартала. Он торжественно — и таинственно — уверяет нас, что «может лично ручаться за каждый факт этой истории».
Лили находится в самом низу социальной лестницы. Она — одна из тысяч тех, кто формирует прислугу низших слоев среднего класса, рассказывает Стед. Она «трудолюбивая, добросердечная малышка, выносливый английский ребенок, несколько нескладная, с темно-синими глазами и невысокой, крепкой фигуркой». Она умеет читать и писать и даже сочиняет короткие стишки о своих мечтах. Но ни одному ее таланту, увы, не суждено расцвести.
Ее пьяная мать продает ее бандерше за соверен, ее пьяному отцу наплевать. Ее приводят к акушерке, которая проверяет, что она virgo intacta — нетронутая девушка, и Стед сообщает, что юность и невинность девушки вызывают жалость у старой повитухи.
«Бедняжка! — восклицает она, обращаясь к корреспонденту. — У нее такая маленькая, ей будет очень больно. Надеюсь, вы не будете с ней слишком жестоки». Чтобы смягчить процедуру, она дает склянку хлороформа, за которую берет один фунт и десять шиллингов — намного больше реальной цены — и еще фунт и один шиллинг за свидетельство о целомудрии.
Девочку отводят в притон где-то в районе Риджент-стрит. Все тихо и спокойно, говорит Стед… а потом шокирует мир безобразной развязкой.
«Через несколько минут в спальню входит покупатель. Он закрывает за собой дверь и запирает на ключ. Ненадолго воцаряется тишина. И вдруг раздается дикий и жалобный вопль — не пронзительный визг, а беспомощный и растерянный крик, как блеяние испуганного ягненка. И слышно, как ребенок в страхе кричит: “В комнате мужчина! Отведите меня домой, а-а-а, отведите меня домой!” И потом все опять стихло».
Не знаю, удивит это вас или нет, но этот материал разошелся в Лондоне на ура. W. Н. Smith (розничная сеть магазинов книг и периодики) осудила содержание статьи и отказалась продавать газету, но у здания редакции Pall Mall Gazette выстроилась очередь распространителей в надежде, что тираж увеличат, они лихорадочно растаскивали связки газет, как только их подвозили.
Тираж Gazette взлетел до 13 000 экземпляров, мужчины читали ее украдкой, уединялись, чтобы прочитать, или прикрывали шляпой колени, когда читали в поезде. Это был самый большой триумф в головокружительной карьере 36-летнего Стеда.
Прародитель желтой прессы родился 5 июля 1849 года в деревне Эмблтон графства Нортумберленд в семье священника-конгрегационалиста. В пять лет он уже мог бегло читать на латыни. Выиграв конкурс на лучшее школьное сочинение о Кромвеле, он получил в награду сборник стихов американского поэта Джеймса Рассела Лоуэлла. Эти стихи в сочетании с глубоким религиозным чувством подростка породили в нем мессианскую веру в то, что ему суждено искоренить зло этого мира.
Лоуэлл писал, что миссия редактора — быть Моисеем общества: «найти новые скрижали Завета среди фабрик и городов» и «возглавить наш исход в Землю обетованную более справедливого социального устройства».
Это стало откровением, говорил Стед, и моим личным редакторским девизом. «Я чувствую святость власти, данной мне в руки, которую должен использовать во благо бедных, отверженных и угнетенных».
В возрасте двадцати двух лет он стал редактором Northern Echo и развернул свою первую полемическую кампанию против пассивного соглашательства Британии по отношению к зверствам в Болгарии — к резне 1876 года, когда 12 000 болгарских христиан были убиты турками, — после чего Гладстон возобновил свою карьеру.
В 1880 году неуемная энергия и талант привели его в Лондон, где, по его мнению, ежедневные газеты проявляли полную беспомощность. Они были плохо сверстаны, напечатаны мелким, подслеповатым шрифтом, и им удручающе не хватало жизни и огня. Это было «жалкое чтиво», говорил он, «без веса, влияния и собственного лица».
В 1883 году он повел мощнейшее наступление на трущобы, добиваясь принятия нового закона. На следующий год развернул кампанию под названием «Правда о военно-морском флоте» и так пристыдил правительство, что оно нашло 3,5 миллиона фунтов на модернизацию военных кораблей.
Не всем нравилась эта «новая журналистика», как ее называли. Поэт Алджернон Чарльз Суинберн назвал Pall Mall Gazette «Навозной газетой». Мэтью Арнольд называл Стеда «тронутым».
Опасно было то, что конкуренты завидовали ему. The Times провела независимое расследование трагической истории тринадцатилетней «Лили» и выяснила, что все происходило не совсем так, как описал Стед.
Как только эта история получила огласку, пресса и общественность подвергли парламент сильнейшему давлению, требуя повысить возраст согласия на внебрачный секс с тринадцати до шестнадцати лет — а именно этого Стед и добивался! Некоторые члены парламента сомневались, то ли из-за собственных предпочтений, то ли просто не желали, чтобы ими понукала пресса.
Министр внутренних дел сэр Уильям Харкорт умолял Стеда отступить. «Не отступлю, пока закон не будет принят», — сказал Стед и приказал запустить печатные станки. В среду 8 июля — всего через несколько дней после публикации рассказа о Лили — парламент вернулся к рассмотрению законопроекта, и 7 августа он стал законом.
Да, пресса сегодня сильна, да, она может давить политиков по вопросам секса и морали (на ум приходит таблоид News of the World с его атакой на педофилов). Но даже Ребекка Брукс в зените славы не сравнится со Стедом способностью подчинить правительство своей воле.
Но недолго музыка играла. С картинки про бедную малышку Лили и ее «изнасилование» стала облезать краска — прямо клочьями. Сначала, откуда ни возьмись, явилась ее мама и заявила, что слыхом не слыхала ничего о том, что ее дочку, которую в реальности звали Элиза Армстронг, хотели продать в бордель. А там и папа-выпивоха поведал ликующей прессе, что и его никто ни о чем не просил.
И наконец всплыло, что то исчадье ада — «покупатель» Элизы, тот самый мужлан, который в кульминационной сцене взгромоздился на испуганную девочку, был не кто иной (ну конечно же), как Стед. Убежденный трезвенник, он для храбрости, разумеется, хряпнул бутылочку шампанского, перед тем как идти в эту комнату.
Все это вызвало скандал, негодование и веселье. Дело не только в том, что Стед подтасовал факты, он нарушил тот самый закон, за который так успешно боролся. И хотя он не трогал Элизу (он просто хотел показать, что может случиться), его и остальных мистификаторов, включая акушерку и бандершу, обвинили в похищении малолетней девочки.
Героя кампании по борьбе с проституцией осудили за похищение и сводничество и приговорили к трем месяцам тюрьмы, которые он и отбыл — в основном в Холлоуэйской тюрьме. Позже он заявлял, что за решеткой продолжал редактировать свою газету и вообще прекрасно провел время. Но его карьера журналиста в общем-то пошла под уклон.
Он ушел из Pall Mall Gazette, которая вскоре пришла в упадок и в 1921 году превратилась в Evening Standard. Он основал и редактировал Review of Reviews, где первым стал печатать зарисовки про знаменитостей того времени. Там же появились и такие бессмертные заголовки, как «Убийство детей как капиталовложение» и «Следует ли замучить насмерть миссис Мэйбрук». В 1883 году он открыл собственную газету Daily Paper, но тут его репутация стала страдать из-за неприятия им Англо-бурской войны.
Его все больше и больше занимали спиритизм и борьба за мир во всем мире — за что его несколько раз номинировали на Нобелевскую премию, — и он стал терять свое тонкое чувство читательского пульса.
Если отбросить кое-какие нелепые промахи, а также прокол с «Невинными жертвами», в Стеде было что-то неотразимое. Он не был безразличным, он любил журналистику. Своим вниманием к интервью, краскам, цитате, личности и чувству он революционизировал и, на мой взгляд, усовершенствовал эту профессию.
Какой еще редактор может похвастать, что основал две газеты, как минимум трижды заставил правительство принять законы и привлек к своей работе в качестве обозревателей Оскара Уайльда и Джорджа Бернарда Шоу? Он работал с феноменальным упорством, он каждый день садился на поезд в Уимблдоне и ехал на работу к 8.20 утра. По дороге он успевал прочесть в газетах все, вплоть до результатов судмедэкспертизы трупов, хотя день его начинался задолго до этого на общем городском лугу, где он в домашнем халате катал каждого из своих маленьких детей на ослике.
Конечно же он был сладострастен — в классически викторианском стиле. Миссис Линн Линтон даже говорила, что его кожа источает сперму, — уж и не знаю, что она имела в виду. Не думаю, что проект «Невинные жертвы» был ошибкой.
Даже если его методы небезупречны, все равно в пользу Стеда говорит тот факт, что это была одна из первых в мире попыток журналистского расследования. Даже если историю маленькой Лили подтасовали, Стед использовал ее для того, чтобы разоблачить реальную жестокость и насилие, и в этом его заслуга перед обществом.
Жизнь Стеда закончилась 15 апреля 1912 года в результате события, которому суждено было навсегда остаться одним из главных новостных событий XX века. Не было нужды подделывать цитаты, не было нужды, чтобы кто-то исполнял роль по его заказу, не было нужды ставить мизансцены. События сами разыгрались перед его изумленным взором.
Единственное, о чем можно пожалеть, — Стед уже не мог превратить это в газетный номер. Он отправился в Нью-Йорк бороться за мир во всем мире (позже говорили, что за Нобелевской премией, которая его ждала) и каким-то образом умудрился купить билет на первый рейс «Титаника».
Словно демонстрируя свой прославленный дар предвидения, он уже публиковал статьи о том, что произойдет, если посреди Атлантического океана станет тонуть почтовый пароход, на котором слишком мало спасательных лодок, и о лайнере компании White Star, который спасал пассажиров корабля, налетевшего на айсберг. Филипп Мок, выживший пассажир «Титаника», рассказывал, что последний раз его видели в ледяной воде вместе с Джоном Джекобом Астором IV — они цеплялись за спасательный плот, пока не окоченели и не пошли на дно.
По другим свидетельствам, он сперва героически помогал женщинам и детям садиться в спасательные шлюпки. А потом пошел в курительную комнату первого класса, закурил сигару и стал читать книгу. Я предпочитаю верить, что его уговаривали — по примеру менее принципиальных мужчин — найти себе место в лодке. Но, как подобает величайшим из репортеров, он извинился — и остался.
Все, кто видел превосходный фильм Джеймса Кэмерона об этой катастрофе, помнят, что пассажиры «Титаника» жестко разделены на классы. Миллионеры в белых бабочках скользят со своими партнершами по паркету в танцевальном зале, а влюбленные пассажиры третьего класса, подпоясавшись бечевкой, притопывают в пляске и пиликают на скрипочках в дымном брюхе корабля.
В целом это точная модель того мира, которому осталось жить два года. В 1914 году лондонцев захватил водоворот первой из двух подряд мировых войн, которые — вместе взятые — стали катастрофой для Британии и ее коммерческого и политического господства над всем миром. Из одного только Лондона ушли на смерть 124 000 молодых людей, которые погибли в основном из-за идиотски глупой стратегии на Западном фронте. Был убит каждый десятый лондонский мужчина в возрасте от двадцати до тридцати лет. Едва ли найдется семья, которую не затронула эта катастрофа.
Это был удар, который ускорил — вынужденно — эмансипацию женщин и фатально подорвал старую культуру почитания и уважения. Довоенная классовая система не смогла пережить той кровавой бойни. Мира, знакомого нам по телесериалу «Аббатство Даунтон» (если он когда-то и существовал), больше не было. Уинстону Черчиллю во время Второй мировой войны довелось сделать для себя открытие: он узнал, что британские солдаты, которых генералы призывали умереть за свою страну, больше не считают своих генералов мудрыми и справедливыми.
Ну а в прочих отношениях Первая мировая война вообще-то пошла Лондону на пользу. Занятость населения была почти полная, тысячи женщин работали на заводах по производству боеприпасов. Что касается межвоенного периода, то это был просто золотой век. Вспомните элегические стихотворения Джона Бетжемена о Метроландии 1930-х. Или подумайте о сборнике рассказов «Просто Уильям», где маленький мальчик, растущий в лесном Эдеме, ловит в ручьях форель, гуляет с верным псом по кличке Джамбл и играет в обветшалом сарае. Это происходило в Бромли в период между двумя войнами — это был мир, где молодые девушки могли спокойно бродить по лесу, и, как говорится в старой шутке, бродяге ничего не угрожало.
Лондон все быстрее разрастался, он расползался во все стороны благодаря шикарным новеньким электрическим поездам метро, троллейбусам и большим красным омнибусам, урчащим дизелями по узким зеленым улицам. Жители пригородов обитали в просторных и спокойных городах-садах, в домиках на два хозяина, исполненных в псевдотюдоровском стиле или оштукатуренных каменной крошкой. Утром их быстро доставляли на работу в центр, где мощно кипела разнообразная деловая жизнь, а вечером — назад, домой.
В то время как большая часть Британии серьезно пострадала от депрессии 1930-х, Лондон оказался на удивление живучим: здесь производили все — от чипсов Smiths до пылесосов, винтовок и автомобилей. К 1939 году площадь города увеличилась в шесть раз по сравнению с 1880-м, а население достигло пика всех времен — более 8,7 миллиона человек, а это примерно на миллион больше, чем сегодня.
А потом история нанесла Лондону свой второй ошеломительный удар в XX веке. Первый удар город самортизировал и перенес совсем неплохо. Но второй пришелся ему прямо в лицо.
ЛОНДОНСКОЕ МЕТРО
В 1900 году упитанный американец с серебристыми моржовыми усами стоял на холме Хэмпстед-Хит. Он видел дым над городом, жители которого рвались в пригород, но не знали, как туда добраться — транспорта не было. Он видел приятный, но все еще малонаселенный северный пригород Лондона. И он знал, что надо делать.
Чарльз Тайсон Йеркс — так звали этого человека — был финансистом шестидесяти трех лет, а сам себя называл «прохвост из Филадельфии». Он собирался переделать лондонскую подземку. К тому времени ей было почти сорок лет, и уже стали возникать проблемы.
Все началось с того, что лондонскому адвокату по имени Чарльз Пирсон пришла блестящая идея, пока он стоял в дорожной пробке. (Вообще-то многих светлые мысли посещали именно в лондонских пробках. В 1933 году венгерский физик Лео Силард застрял среди обездвиженных машин на Саутгемптон-роу в Блумсбери — и, пока стоял, сформулировал принцип цепной ядерной реакции.) Дорога была так забита конными экипажами, что этому Пирсону захотелось оказаться в поезде… и тут его осенило. «Поезд в трубе, о господи!» — воскликнул он.
К 1845 году идея создания поезда, идущего по трубе, созрела и вылилась в полномасштабный проект подземной железной дороги, связывающей главные лондонские вокзалы — Паддингтон, Юстон и Кингс-Кросс. Момент для этого был — лучше не придумаешь. Все следили за героическим продвижением под Темзой тоннеля Марка Брюнеля — первого тоннеля под рекой в столичном городе — между Ротерхитом и Уоппингом. Знаменитый инженер, отец еще более знаменитого инженера, только что опробовал свое свеженькое изобретение — новый горнопроходческий щит. По его прикидкам, как только пророют тоннель под Темзой, речь, само собой, должна идти о создании целой сети подземных железных дорог. Строительство тоннеля затянулось, и, когда в 1852 году парламент наконец принял закон о подземной железной дороге, решено было отказаться от глубокого бурения в пользу более простого метода — рыть открытые траншеи и накрывать их. Первую линию подземки — Метрополитен — закончили через восемь лет, и очень скоро она уже перевозила около 26 000 пассажиров в день.
Поезда были специально построены компанией Great Western Railway и состояли из парового локомотива, тянувшего открытый подвижной состав. Вскоре в строй вошли и другие линии: к началу XX века действовало восемь линий и шесть независимых компаний-операторов.
В теории подземка была триумфом. Свободный рынок отреагировал на возникший спрос — и Лондон получил новую общегородскую транспортную сеть. В реальности и операторы, и пассажиры считали, что система неудобна и экономически неэффективна. Людей бесила необходимость делать пересадки и покупать новые билеты на поезда других компаний, а операторов раздражали высокие затраты.
Для компаний выход был один — агрессивное расширение и модернизация. Протянув свои рельсы за город, они могли бросить вызов традиционной железной дороге в борьбе за пассажира, живущего в пригороде и работающего в Лондоне. Они могли положить начало созданию нового Лондона, который будет разрастаться вдоль линий Метроландии, по ее кольцам, петлям, завиткам и террасам. Они могли бы использовать замечательные новые электропоезда. Проблема была в одном: им не хватало капитала.
Лондон вступал в новое столетие, и началась гонка — кто шустрее и расторопнее, тот и будет строить Лондону транспортную систему XX века. Гонку выиграл Йеркс. Рисковый тип, смелый фантазер, очковтиратель, гангстер и бабник, Чарльз Йеркс — это олицетворение Америки в период от ковбоев до небоскребов. К сорока четырем годам он заработал и потерял огромное состояние, шантажировал политиков, сидел в тюрьме за хищение в особо крупных размерах и был помилован президентом. Он снова разбогател, финансируя транспортную систему Чикаго, — это и привело его к мысли, что вкладывать деньги в растущую сеть лондонской подземки выгодно.
Йеркс спустился с Хэмпстед-Хит — и уже к октябрю добился права на строительство линии Чаринг-Кросс — Юстон — Хэмпстед (сегодня сюда входит часть линии Нортерн), а к марту следующего года он фактически завладел линиями Дистрикт и Метрополитен. Потом приобрел линии Грейт-Нортерн и Стрэнд, а за ними вскоре, в марте 1902 года, последовали линии Бромптон и Пиккадилли-сёркус вместе с агонизирующей веткой Бейкер-стрит — Ватерлоо, которые теперь относятся к линии Пиккадилли.
На этом Йеркс не остановился, он продолжил покупать трамвайные и автобусные компании и в результате создал первую объединенную транспортную сеть Лондона. Размышляя о своей жизни, старый магнат сказал: «Мой секрет в том, чтобы купить старье, слегка подлатать — и сбагрить кому-нибудь».
Он умер в 1905 году, но компания его дожила до 1930-х, когда ее наконец «сбагрили» вновь созданной государственной корпорации «Транспорт Лондона».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.