Ричард Уиттингтон

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ричард Уиттингтон

Не только первый в мире великий банкир, но и человек, который установил высокие стандарты в филантропии

Послушайте, когда я был мальчишкой, мы изучали нашу военную историю не по компьютерной игре «Средневековая Total War». Мы не сидели неподвижно перед экраном, как ящерицы с немигающими глазами, за игрой про войну вроде «Call of Duty: Black Ops» («Зов долга: секретные операции»).

У нас был совершенно великолепный и полностью иллюстрированный журнал для немного поведенных «ботаников», не достигших возраста половозрелое™, который назывался Look and Learn («Смотри и учись»), и я был его преданным подписчиком. Где-то в конце 1960-х Look and Learn впервые опубликовал картинку решающего момента в жизни сэра Ричарда Уиттингтона.

Это был банкет, который он как мэр Лондона закатил в честь короля Англии, — и, черт побери, наверняка это была классная вечеринка. Надо честно признаться — в последние годы не каждый банкет в Гилдхолле — магистрате Сити — превращался в шумную пирушку общенационального масштаба.

Как-то раз я брал напрокат фрак, чтобы пойти туда послушать речь Гордона Брауна. По какому-то другому невеселому поводу пришлось идти туда и внимать президенту Путину — в надежде, что он позволит British Petroleum участвовать в каких-то нефтяных контрактах. Из последних праздников в этом историческом месте национальных тусовок можно отметить конференции Ofsted — Службы контроля образования, вручение наград Королевского общества спасения жизни и выставку «Лучшие отели мира». Но в 1415 году Гилдхолл еще только строился.

С впечатляющим фасадом и высокими сводами из известняка, он имел вид фламандского городского особняка — maison de ville, что и неудивительно, ведь его построили на доходы от торговли тканями с Фландрией. Здание отражало процветание и растущие амбиции лондонцев, а в тот вечер они имели основания для эйфории.

Причина радоваться называлась «Азенкур» — возможно, самая яркая победа над французами во всей английской истории. Уступая в количестве войск по крайней мере четыре к одному, молодой король Генрих V стал во главе английских лучников и учинил настоящую бойню элиты противника. Цвет французского рыцарства лежал в пикардийской грязи, как подушечки для булавок. Они потеряли трех герцогов, восемь графов, виконта и архиепископа. Для Англии открывалась возможность возобновить свои претензии на французский трон, а для мэра Уиттингтона это был момент, когда он возглавил торжества от имени лондонского Сити.

Кроме того, этот хитрый и умный купец получил шикарную возможность продемонстрировать самому монарху ту центральную роль, которую он — Уиттингтон — сыграл в этом триумфе. Мэр устроил фантастическую попойку. Шлюхи были смазливые и благовонные — лучшие шлюхи Лондона позднего Средневековья. На галерее гнусавили менестрели. Конечно же были жонглеры, силачи и кувыркающиеся карлики, мастерски изображавшие поражение французов (и бессознательно возрождавшие древние традиции: под топающими ногами пирующих, где-то глубоко под фундаментом здания, покоились руины римского амфитеатра).

Блюда были дорогие и изысканные. Вино лилось рекой. Камины топили сандаловым деревом и другими ароматическими дровами. Двадцативосьмилетний король был поражен.

«Даже огонь напоен ароматом духов!» — воскликнул он.

«Если позволит ваше величество, — будто бы ответил сэр Ричард Уиттингтон, — я сделаю огонь еще более ароматным».

Король промолчал в знак согласия, мэр вытащил пачку ценных бумаг — долговых расписок короля — и бросил их в огонь. «Этим я избавляю ваше величество от долга в 60 000 фунтов».

Трудно перевести 60 000 фунтов в сегодняшние деньги, но это должна быть сумма в десятки миллионов фунтов стерлингов. Освобождать короля от долгов в таком масштабе было делом не просто потрясающей щедрости, это было делом государственной важности. Представьте себе, что цюрихские гномы пришли к Гарольду Вильсону и сказали ему, что долги его страны прощены. Вообразите, что биржа устроила бы роскошный ужин для Джорджа Осборна и один из банкиров, пьяненький, поднялся бы в конце и объявил, что дефицит больше не должен ложиться на плечи налогоплательщиков Великобритании, а банки погасят его сами.

Вы решили бы, что мир сошел с ума — и, кстати, не так много имеется свидетельств, что эта сцена вообще имела место, не говоря уже о том, что все происходило именно так, как изображено на страницах «Смотри и учись». Похоже, в ночь, о которой идет речь, король был во Франции, а не в Гилдхолле. Но бесспорно главное: то, что Дик Уиттингтон помог финансировать военную машину Англии в критический момент Столетней войны, и то, что он одалживал крупные критически необходимые суммы денег трем следующим монархам, и то, что он простил долги Генриху V, как и многим другим.

Думаете, теперь вы знаете историю Дика Уиттингтона? Не надо торопиться.

Та сказка, что вы видите на Рождество в зале Армии спасения района Хоршам, где в роли Дика телезвезда Джейсон Донован, а в роли его пушистого друга-кошечки — Анна Виддекомб, эта пантомима — это, с одной стороны, вопиющий пример искажения информации таблоидами. Но это также мощный урок того, как топ-финансист может очистить свою репутацию и завоевать вечную любовь общественности.

Реальный Дик Уиттингтон родился не в бедности. Нет никаких свидетельств того, что он увязывал все свое имущество в носовой платок и носил в узелке на палке. Он не «поворачивал» на Хайгейтском холме, услышав удар колокола церкви Боу. Он был мэром Лондона не три, а четыре раза. У него не было кошки.

Между 1400 и 1423 годами было всего лишь два года, когда он не давал кредитов короне. В этом смысле он сыграл серьезную роль в экономической истории. Только полных шестьдесят лет спустя Монте ди Пьета в Перудже впервые выдал кредиты для бедных в обмен на ножи или шапки или другие предметы залога. До Фуггеров из Аугсбурга, до Медичи из Флоренции был Дик Уиттингтон, купец и банкир по своей сути. Как Чосер, которого он наверняка знал, Дик Уиттингтон был настолько политически гибким, что смог существовать в двух мирах Лондона — в Сити и при дворе в Вестминстере, — и он сделал так много денег на близости одного к другому, что сегодня, как и прежде, нуждающимся выплачиваются его личные сбережения.

Уиттингтон родился между 1354 и 1358 годами в графстве Глостершир, и его родители были не крестьяне, но лорд и леди, их имение называлось Паунтли и имело собственный герб. Это правда, что сэр Уильям Уиттингтон был «объявлен вне закона» за то, что женился на дочери сэра Томаса Беркли без королевского согласия (требовалось согласие короля, чтобы жениться на дочери придворного, из тех соображений, что король имел преимущественное право). Но Уиттингтонов не лишили поместья, они продолжали владеть Паунтли еще двести лет, а их потомков и по сей день можно найти в деревне Хемсвилл.

У Ричарда Уиттингтона была только одна проблема — он был младшим из трех братьев и у него не было никаких шансов на наследство. У него были такие варианты: а) околачиваться в Глостершире, надеясь встретить хорошую богатую девушку; б) изучать право в школе барристеров; в) стать священником; г) поступить на военную службу к барону или д) стать учеником-подмастерьем и заняться каким-нибудь ремеслом. Мы не знаем точно, почему он решил выбрать последнее, но в юношеские годы он действительно совершил четырех— или пятидневный пеший поход в Лондон и вошел в город через Ньюгейт где-то в 1371-м. Как мы только что видели, Лондон кишел деньгами и грехами.

Последняя большая паника из-за чумы возникла за пару лет до того, в 1369 году, — тогда людскую массу охватила лихорадочная жажда земных удовольствий. У нас есть письмо от архиепископа Кентерберийского (дядьки со скорбным лицом, который пытался преследовать Чосера), где он жалуется, что лондонцы больше не соблюдают воскресенье как день отдыха. Когда Уиттингтон бродил в поисках жилья, он, возможно, видел травлю медведей, видел воров или карточных шулеров у позорных столбов, нищих, демонстрировавших свои редкостные кожные заболевания и размахивавших своими изувеченными обрубками с энтузиазмом клоунов из «Монти Пайтон».

Он мог оказаться участником одного из бесчисленных парадов и шествий в праздник Святого дня со всем сопутствующим пьянством, блевотой и грехом. Юный Дик, хоть и был наивен, избежал этих искушений. У его матери был знакомый, галантерейщик по имени сэр Хью, или, возможно, сэр Джон, или даже сэр Иво Фитцуоррен, семья которого пришла с Завоевателем, и Дик устремился прямо к его дому и к перспективе получить работу.

Быть учеником-подмастерьем — дело серьезное. Надо было присутствовать на мессах и внимать проповедям, являться на занятия по стрельбе из лука в Смитфилде. Ученик мог происходить из хорошей семьи, но жить приходилось по-спартански. Младший подмастерье мог спать и на чердаке, а старшие ученики — хоть и в доме, но на тюке сена. У него была очень короткая стрижка, и он носил плоскую круглую шапку и грубое длинное пальто и шел впереди хозяина или хозяйки ночью с фонарем или с длинной палкой на плече. Во времена Тюдоров ученики стали крупной политической силой, прославившейся беспорядками и бандитизмом. Но, будучи учеником галантерейщика, молодой Дик был уже выше этого и относился к своим обязанностям очень добросовестно.

Галантерейщик — это торговец тканями и всевозможной одеждой. А ведь это было время, когда люди не только становились богаче, но и хотели отличаться роскошью своих одежд, поэтому торговля тряпками была денежным делом. Дик учился расчесывать ворс, паковать рулоны, различать знаки гильдий, складывать и сворачивать деликатные ткани, растирать их между большим и указательным пальцами и рассказывать, что ничего лучше он в жизни не видел, а потому и цена соответствующая.

Король и двор теперь проводили все больше и больше времени в Вестминстере, и торговцы делали кучу денег на вечном тщеславии знати. Скорняки поставляли кроличий мех на воротники, драпировщики поставляли тяжелые ткани, галантерейщики, как Уиттингтон, поставляли почти все: белье, бархат, тафту, штоф, шелка, ленты.

Одежда из золота? Вам очень идет, сэр! Королевское агентство закупок называлось «Великий гардероб», и если «Великий гардероб» заходил в ваш магазин, значит, вам ниспослано благоволение Господне и вашим покупателем будет весь королевский двор.

Уиттингтон работал в квартале галантерейщиков, что за церковью Боу в Чипсайде, и работал тяжело, с раннего утра до 8 вечера, когда церковные колокола отбивали конец рабочего дня. Его имя впервые попадается в записях в 1379 году, когда он, наверное, только завершил семь лет ученичества и выдал свой первый кредит государству — пять марок городским властям.

Мы мельком увидим его снова девять лет спустя, когда он вскарабкался по скользкому карьерному столбу и стал одним из восьми муниципальных советников палаты улицы Коулмен. В 1390 году он дает 10 фунтов — большие деньги, столько мог давать мэр — на оборону города. В 1393-м, когда ему, наверное, было хорошо за тридцать, Уиттингтон получает ранг олдермена — старшего советника. А шерифом становится в 1394-м.

Его продвижение по службе ничем не примечательно — не особенно быстрое и не медленное, — но теперь у него достаточно деньжат, чтобы стоять в одном ряду с большими богачами того времени — такими как Брембр или Уильям Уолворт. Решающий момент наступает в 1397 году, когда правление Ричарда II судорожно приближается к концу.

Вы помните, что король недолюбливал Сити за участие в попытке переворота против него лордов-апеллянтов, и вы помните, что Ричард преследовал демократические институты Сити, назначив своего собственного управляющего. После смерти мэра, Адама Бамме, он единолично решил сделать мэром Лондона Ричарда Уиттингтона. «Это человек, — сказал король, — чья преданность и осмотрительность не вызывает у нас никаких сомнений». Но Дик Уиттингтон знал, что нехорошо выглядеть королевской марионеткой. Ему нужна была поддержка его коллег. Должны состояться выборы. И так уж получилось, что за 10 000 фунтов, выплаченных его величеству, он умудрился выкупить и вернуть городу древние привилегии и свободы самоуправления, дарованные еще Завоевателем, и 13 октября 1397 года он был, как полагается, по всем правилам, избран мэром, с одобрения не только короля, но также и купцов Сити.

Два года спустя случился переворот. Генрих Болингброк взял власть, Ричард умер от голода в неволе, и родилась новая династия. И все же Уиттингтон продолжал идти вперед на всех парусах независимо ни от чего; новый король Генрих IV даже согласился, чтобы ему выплатили долг в размере 1000 фунтов, которые задолжал ему Ричард II. Отличный комплимент хамелеоновским качествам Уиттингтона: королю пришлось платить ему долги, сделанные другим королем. Дику Уиттингтону хватало хитрости и такта, чтобы ладить с кем угодно.

Он продал товаров на 2000 фунтов Роберту де Веру, пресловутому фавориту, а может, и любовнику Ричарда II. Помните, как трещала в огне дорогая драпировка в лондонском доме Джона Гонта во время восстания крестьян? Уиттингтон поставил замену той обивки. Когда Бланш и Филиппа, дочери Генриха IV, искали к свадьбе шелка, не кто-нибудь, а именно люди Уиттингтона явились к ним с портновской рулеткой. Очень соблазнительно было бы считать, что его уверенность и опыт обеспечили ему влияние на женщин королевского дома, без которых наверняка не обошлось, когда решались вопросы цвета, стиля и хорошего вкуса. Надо, однако, сказать, что лучший галантерейщик Лондона имел кое-что и помощнее, чтобы привязать к себе своих королевских клиентов. Между 1392 и 1394 годами он продал товаров на сумму 3500 фунтов родственникам Ричарда II и был слишком умен, чтобы просто положить в карман доходы от этих сделок. Он одолжил их обратно жадным до денег монархам Англии.

Начиная с 1388 года он выдал короне не менее шестидесяти займов, самые большие — Генриху IV и Генриху V, и это притом что ростовщичество было запрещено.

Англия того времени была правильной католической страной, послушной учению Библии. «Ростовщичество любой одолженной вещи является нечистым», — гласит Второзаконие, а Амвросий Медиоланский в V веке яростно выступал против самой концепции кредитования деньгами под проценты. «Ты собираешь богатства от страданий всех и называешь это трудолюбием и осмотрительностью, когда это не что иное, но хитроумие и ловкий трюк торговли!» — сказал Амвросий, и он, несомненно, говорил и от имени многих, кто годами вынужден был платить сборы, налагаемые британскими банками. В 1139 году Второй Латеранский собор пришел к выводу, что ростовщичество есть воровство, и оно было запрещено для всех, кроме евреев. А евреи могли продолжать давать деньги в рост — при внимательном прочтении Второзакония обнаружили, что взимать проценты запрещается «с брата твоего», а под «братом» решили понимать других евреев. А кредитовать гоев — это пожалуйста.

Надо сказать, что евреи ужасно страдали из-за этой функции, которую в настоящее время повсеместно (за исключением, возможно, Тегерана) признают жизненно важной для развития капиталистической экономики. История средневекового преследования евреев в Англии настолько отвратительна, что мы порой готовы впасть в грех и «отретушировать» историю в учебных программах: массовые убийства в Лондоне и Йорке в 1189–1190 годах; поведение Симона де Монфора при изгнании евреев из Лестера. Были и сотни других позорных эпизодов. В 1290 году Эдуард I изгнал евреев из королевства вообще, и главные ростовщики английской экономики вернулись только при Оливере Кромвеле.

На этом рынке возникла ниша, и Уиттингтон занял ее с еврейской хуцпой — наглой изворотливостью. Он не брал процентов со своих займов — о нет, упаси бог, никаких гнусных процентов. Он просто сделал так, что его освободили от различных сборов и налогов, которые полагались королевскому дому. А поскольку в экономике доминировала торговля шерстью, неудивительно, что наиболее прибыльным постоянным источником королевских доходов была «субсидия на шерсть» — налог, уплачиваемый королю на экспорт шерсти и тканей на континент. В обмен на свои кредиты Уиттингтон получил патентную грамоту короля, она освобождала его от субсидии на шерсть, а если он не платил субсидий на шерсть, он мог экспортировать этот товар дешевле, чем кто-либо еще, и тогда он зарабатывал еще больше денег, и занимал королю еще больше, и выгадывал для себя все больше освобождений от налогов и все большую долю рынка.

К 1404 году он экспортировал шерсть из Лондона и Чичестера, а в 1407-м получил монопольное право на экспорт шерсти из Чичестера, отправляя в Кале шесть кораблей общим количеством 250 мешков. Умело манипулируя своим положением крупного кредитора короны, он умудрялся успешно блюсти свой коммерческий интерес. На каком-то этапе он последовал по стопам Чосера, став «коллектором таможенных сборов и субсидий на шерсть в Лондоне». Это очевидный конфликт интересов. Это все равно что попросить исполнительного директора банка Goldman Sachs выступать одновременно в качестве руководителя Службы финансовых услуг. Теперь он мог сам себе предоставлять лицензию на экспорт шерсти без уплаты таможенных пошлин.

Уиттингтон разбогател за счет ухода от уплаты налогов в грандиозных масштабах. Он скрывал или маскировал проценты, которые получал по своим кредитам. И все же он был так почитаем обоими столпами лондонской власти — двором и Сити, — что его не только произвели в рыцари при Генрихе V, но и позвали заседать в суде по делам ростовщичества в 1421 году — как будто сам он не занимался ростовщичеством под другим названием.

Мир королевских финансов был усеян сверхчувствительными минами. Только гений мог избежать их все и выжить, и надо признать, что Дик Уиттингтон был гениальным финансистом, потому что на протяжении всей своей жизни пользовался доверием, а это самое главное. Уже в 1382 году он был тем человеком, которому легко доверяли жемчуг и драгоценные камни и другие товары, на общую сумму 600 фунтов стерлингов, и, судя по всему, не требовали гарантий.

Он пользовался таким авторитетом, что в 1406 году его снова избрали мэром и еще раз в 1419-м (в четвертый раз, если считать его первоначальное назначение Ричардом II), и умер он в 1423 году, имея рыцарский титул и чуть ли не самую безупречную репутацию из всех деловых людей, живших до него и после. Он был банкир, по сути, ростовщик, а все равно его жизнь постоянно преподносят как героическую сагу про «победу над обстоятельствами» и «успех вопреки всему», короче — «из грязи в князи».

Тому, что сегодня образ Дика Уиттингтона окружен ореолом, есть простое объяснение: он делился, и делился он щедро, что совершенно чуждо культуре сегодняшней Британии, хотя в современной Америке это, пожалуй, присутствует.

Ко времени его смерти едва ли была хоть одна сфера жизни Лондона, не ощутившая его благодеяний. Он украшал и улучшал Гилдхолл. Он контролировал расходы на завершение строительства Вестминстерского аббатства. Он был настолько потрясен условиями в Ньюгетской тюрьме, где заключенные мерли как мухи от тюремной лихорадки, что открыл отдельную тюрьму для должников в Ладгейте. Он создал палату для матерей-одиночек в больнице Сент-Томас и дренажные системы для районов Биллингсгейт и Криплгейт.

Он перестроил свою собственную приходскую церковь Св. Михаила Патерностер Ройял и был настолько сердобольным, что обеспечил жилье своим ученикам в своем собственном доме и как мэр провел закон, запрещающий стирать шкуры животных в Темзе в холодную, влажную погоду, потому что многих учеников принуждали делать это и они умирали от переохлаждения. Он инициировал строительство одного из первых общественных питьевых фонтанов в Лондоне — возможно, самого первого; и он создал общественный туалет, возможно, первый с римских времен, в приходе святого Мартина в Винтри. Нельзя сказать, что этот туалет отличался высоким уровнем технического совершенства или санитарии — смывался он водами Темзы во время приливов, — но все-таки представлял собой скромный шаг вперед в деле улучшения средневековой гигиены, и о нем — о туалете — долго помнили как о «длинном доме Уиттингтона». Поток денег не прекратился и после его смерти, ручейки денег текут и сегодня. Уиттингтон женился на Алисе, дочери сэра Хью или сэра Джона (или даже сэра Иво) Фитцуоррена, но, похоже, у них не было детей, и в своем завещании он оставил 7000 фунтов на финансирование такого проекта, который обычно финансирует государство. На деньги Уиттингтона отремонтировали больницу Святого Варфоломея. В соответствии с его завещанием был создан траст, по-прежнему находящийся в ведении компании Mercers, которая ежегодно раздает деньги 300 беднякам, и по сей день — шесть сотен лет спустя — Дик Уиттингтон продолжает предоставлять места в богадельнях тем, кто оказался в затруднительном положении.

В селе Фелбридж вблизи Ист-Гринстед есть пятьдесят шесть квартир для одиноких женщин или семейных пар с низкими доходами. Зайдите на веб-сайт, и вы увидите, что это прекрасные квартиры, расположенные посреди розового сада. Среди них есть студии, квартиры с одной и двумя спальнями для тех, кому за шестьдесят и кто оказался в стесненных обстоятельствах. Там, правда, запрещено держать домашних животных — кстати, а почему в художественных книгах Уиттингтон имеет кота, но в исторических хрониках ни словом не упоминается о его четвероногом друге?

Некоторые говорят, что это связано с одним из изображений Уиттингтона, на котором его рука покоилась на черепе, пока изображение не сочли слишком мрачным и череп заменили кошкой. Некоторые говорят, что это отголосок сказки X века из Аравии, где рассказывается о бедном мальчике, все имущество которого состояло из кошки, которая ловила мышей, и который стал одним из великих людей королевства. Но ответ, конечно, очевиден.

То, что последующие поколения снабдили Дика Уиттингтона кошкой, объясняется тем, что это делало его образ еще добрее и мягче и человечнее. Это соответствовало его характеру, как его стала понимать лондонская публика. Он мог быть беден, но, как и многие бедные люди, не настолько беден, чтобы отказать себе в кошке; и, так как англичане необычайно любят животных, кот стал символом необычайной щедрости души Уиттингтона.

В этом смысле миф поэтизирует действительность. Лондону нужна была энергия и капиталистическая предприимчивость Уиттингтона. Сменяющим друг друга королям необходима была помощь в финансировании их затей. Азенкур, эта знаковая победа над французами, воспетая Шекспиром как критический момент в становлении английского духа, частично финансировалась Уиттингтоном. Он был крупным игроком в экономике и политике, но именно благотворительность позолотила его репутацию.

Он заслужил свою репутацию, и чем больше мы углубляемся в правду, стоящую за легендой, тем больше мы его уважаем. В 1569 году «Хроника» Ричарда Графтона заключает перечень его наследства и актов благотворительности таким увещеванием: «Зри сие, старейшины, ибо сие есть славное зерцало». В том же духе мы можем сказать сегодня: «Воззритесь на Дика Уиттингтона, банкиры и плутократы Лондона, ибо сие есть славный пример».

Для сравнения, стандартная басня про Дика Уиттингтона.

Давным-давно жил бедный мальчик, которого звали Дик Уиттингтон. Ни матери у него не было, ни отца, а часто и есть было нечего. Однажды он услышал про великий город Лондон, где, как все говорили, даже улицы были вымощены золотом. Дик решил поехать в Лондон, чтобы искать счастья.

Лондон был большой и шумный город, полный людей, богатых и бедных. Но Дик не нашел ни одной улицы, которая была бы вымощена золотом. Усталый, замерзший и голодный, он заснул на крыльце большого дома. Этот дом принадлежал мистеру Фитцуоррену, богатому купцу, который к тому же был хорошим и щедрым человеком. Он взял Дика в свой дом и дал ему работу судомойки.

У Дика была отдельная маленькая комната, где он мог бы быть очень счастлив, если бы не крысы. Они бегали по нему, когда он лежал ночью на постели, и не давали ему спать. Однажды Дик заработал один пенни, начистив туфли для джентльмена, и на него он купил кошку. После этого жизнь Дика стала легче, кот распугал всех крыс, и Дик мог спать спокойно по ночам.

Однажды мистер Фитцуоррен собрал вместе всех слуг дома. Один из его кораблей отправлялся в далекую землю с товарами для продажи. Мистер Фитцуоррен предложил слугам отправить что-нибудь из их вещей на этом корабле, если они того пожелают, — что-то такое, что можно обменять на золото или деньги. У Дика был только его кот, которого он мог отправить, что он и сделал с печальным сердцем.

Дик продолжал работать судомойкой у мистера Фитцуоррена, который был очень добр к нему. И все остальные были к нему добры, кроме повара, который так издевался над Диком, что однажды Дик решил бежать. Он уже почти вышел из города, когда услышал звон колоколов церкви Боу. «Вернись, Уиттингтон, трижды лорд-мэр Лондона», — прогудели колокола. Дик был поражен, но сделал так, как сказали колокола, и вернулся к мистеру Фитцуоррену.

Когда он вернулся, он обнаружил, что корабль мистера Фитцуоррена вернулся и что его кота продали за огромные деньги королю Берберии, дворец которого был полон мышей. Дик стал богатым человеком.

Он вскоре выучился ремеслу у мистера Фитцуоррена, женился на его дочери Алисе и со временем стал лорд-мэром Лондона три раза, как и сказали колокола.

Есть и еще одно, последнее, достижение Дика Уиттингтона, о котором следует упомянуть. Именно благодаря одному из его посмертных даров в 1423 году была открыта первая лондонская публичная библиотека.

Она была расположена рядом с Гилдхоллом, и идея заключалась в том, чтобы дать горожанам доступ к книгам, которые были доступны только духовенству или аристократии. До 1476 года библиотека пополнялась книгами, напечатанными Уильямом Кэкстоном на его замечательном новом станке, а затем произведениями, сошедшими с книгопечатных прессов Винкина де Ворде.

К последнему году своей жизни, 1535-му, Винкин опубликовал 800 книг, и этот прорыв в доступности печатного слова — как для чтения, так и для продажи — имел бесчисленные последствия для интеллектуальной и религиозной жизни Лондона. Это было началом массового рынка литературы всех видов.

В следующем году король Генрих VIII распустил монастыри — в истории правительств всех стран и народов это величайший ход в пользу развития деловой активности. Внезапно церковные земли и собственность стали доступны претендентам из торговых классов. Ценнейшее имущество стало доступным: налетай — подешевело!

За дело взялись гильдии. Кожевенники, например, захватили женский монастырь, а мясники забрали дом священника. Вскоре стали создаваться крупные торговые компании елизаветинской поры начиная с компании «Московия» в 1555-м. Это были акционерные предприятия, финансируемые опытными лондонскими банкирами.

Несмотря на неоднократные вспышки чумы, население выросло, Лондон обогнал Венецию и к 1580 году уже ненамного уступал Парижу. Город вырвался из древних границ, расползаясь радиальной тюдоровской застройкой.

В Ист-Энде была смесь жилых построек и малых промышленных концернов: по литью колоколов, изготовлению стекла, резьбе по слоновой кости и рогу, а затем по шелкоткачеству и изготовлению бумаги. В Вест-Энде богатые люди начали строить шикарные дома. Из бедных районов страны прибывали тысячи мигрантов, и Лондон начал аккумулировать все большую долю английской торговли и английского населения.

С появлением грамотной и процветающей буржуазии возник рынок развлечений, который дал работу тем, кто мог не только придумать хороший рассказ, но тонко, или не так уж и тонко, прославлять культуру и достижения елизаветинской Англии. Уиттингтон не только заплатил за Азенкур — он субсидировал литературную культуру Лондона, которая в конечном итоге прославит эту битву на высшем художественном уровне.

СЛИВНОЙ ТУАЛЕТ

Вы думаете, что сливной туалет изобрел Томас Крэппер, не так ли? Ошибаетесь, друзья.

Если вы пойдете в Гладстонский музей керамики в Сток-он-Тренте, вы увидите модель очень занимательного и изобретательного устройства, которое первоначально предназначалось для размещения на нем ягодиц королевы-девственницы. Всего было изготовлено лишь два таких замечательных устройства — и одно из них находилось в Лондоне.

Оно было установлено в теперь разрушенном дворце королевы в Ричмонде около 1596 года и было изобретением сэра Джона Харингтона — ее крестника и одного из самых своенравных придворных.

«Большой Джек» Харингтон был немного темной личностью и тщеславным придворным, который однажды нарвался на неприятность, когда перевел с итальянского непристойные стишки и стал распространять их среди придворных дам.

Его несколько раз ссылали. Однажды вечером он томился в Уилтшире, в компании графа Саутгемптона, покровителя Шекспира, и разговор принял копрологический поворот.

Технические проблемы, которые они обсуждали, навеяли ему туалетный трактат под названием «Метаморфозы Аякса». Аякс — это был каламбур на «а jakes», как тогда называли туалет. Он послал результат своих трудов, дополненный чертежами, королеве.

Он ясно дал понять, что цели разработки нового сортира были социальные и политические — вернуть расположение королевы и «дать повод думать и говорить обо мне». Это ему удалось.

Королева, как ему сообщили, была довольна его усилиями, и новое изделие было установлено.

Модель в Стоке построена под его личным руководством и состоит из прямоугольной деревянной скамейки с круглым отверстием — концепция знакомая, по крайней мере, со времен Римской империи. Революция заключается в большом квадратном бачке сзади и овальной свинцовой емкости под скамейкой, заполненной водой на высоту около пятнадцати сантиметров. Овальная емкость имеет наклон к пробке, к которой прикреплен длинный стержень с ручкой на конце. Когда хочешь опустошить емкость, тянешь за ручку — и содержимое емкости сливается вниз через скрытый канал.

Затем пробку на конце емкости снова закрываешь и наполняешь ее водой, потянув за другой рычаг в бачке с пробкой на конце.

Гениально!

Если не считать, что ручек две, сливной туалет Харингтона в общем и целом похож на современный туалет и далеко ушел от «длинного дома Уиттингтона».

Увы, почему-то не прижился.

Хотя изобретение Харингтона было благожелательно встречено королевой (которая была чрезвычайно требовательна к своей личной гигиене и «всегда брала ванну раз в месяц, даже когда она в ней не нуждалась»), потребовалось еще двести лет, прежде чем что-нибудь подобное появилось для общего потребления.

Этот преждевременный прорыв, возможно, свидетельствует о растущем интересе к чистоте в период после Реформации, а также о том, на что готовы лондонские придворные, чтобы угодить своей королеве.

Некоторые писали ей эпические поэмы, некоторые — сонеты. Некоторые привозили ей культуры новых растений с новых континентов. Некоторые выступали перед ней целыми компаниями, а некоторые проектировали для нее новые туалеты, в надежде восстановить себя в ее глазах.

Это в честь Джона Харингтона (так, по крайней мере, иногда говорят) американцы называют современный сливной туалет «Джон».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.