Боудикка

Боудикка

Та, которая подвигла римлян на инвестиции

Наверное, это где-то здесь, думаю я. Стоит ясный осенний день, и я только что нашел место, которое, судя по всему, было центром самого раннего римского поселения. Оно расположено вверх по течению сразу за Лондонским мостом, на пересечении Грейсчёрч-стрит и Ломбард-стрит, где направо отходит Фенчёрч-стрит.

Впереди расположены магазин Marks & Spencer и ресторан Itsu, но, по моим источникам, место, которое меня интересует, сейчас находится под большим желтым квадратом дорожной разметки на перекрестке.

Рискуя накликать на себя гнев и бешеные гудки автомобилистов, я выезжаю на велосипеде на середину, мое сознание отключается, словно в трансе, — и вот я уже не вижу сияющих новых банков и аудиторских компаний, а вижу недостроенные деревянные хибары, дым из тысячи новых очагов, плывущий над грунтовыми дорогами и далеким лесом, — и, прежде чем удрать с этого места, я представляю себе, каково было ему, несчастному, измученному Светонию Паулину, губернатору этой новой провинции, стоять здесь в подбитых гвоздями сандалиях, после того как он и его легионы только что пробежали весь путь из Северного Уэльса по той самой дороге, что теперь называется «шоссе А5», — и вот он стоит на засыпанном гравием клочке земли, который служит рыночной площадью самому первому Лондону А перед ним — толпа лондонских торговцев в состоянии ужаса.

Они уже знают, что произошло с жителями Колчестера в Эссексе — тысячи этих жителей искромсаны острыми кельтскими мечами, или пронзены пиками, или сожжены заживо в своих мазаных хижинах, даже храм божественного Клавдия разграблен и сожжен дотла, а те, кто в нем был, превратились в угольки. Всем этим торговцам в мельчайших подробностях рассказали о лютости племени иценов и их королевы Боудикки. Теперь лондонцы знают, какая это страшная женщина — огромная, сильная, с гривой рыжих волос и твердой решимостью отомстить римлянам за надругательство над ее дочерями.

«Помоги нам, Светоний!» — умоляют они римского генерала, но бедняга только качает головой. Глядя на зарождающийся Лондиниум, он везде замечал признаки амбициозности его обитателей. Официально столицей был Колчестер (Камулодунум), но Лондон уже был самым многолюдным городом, деловым городом, как назвал его Тацит, он просто кишел разными деловыми людьми и путешественниками.

Если бы Светоний посмотрел направо, он увидел бы корабли, привязанные у пристани, где разгружали мрамор из Турции для украшения новых домов, которые росли как грибы, или оливковое масло из Прованса, или рыбный соус из Испании. Он бы увидел, как на корабли грузят первые экспортные товары этой страны — охотничьих собак, олово и золото или грустных рабов из сырых лесов Эссекса, татуированных синей вайдой.

Куда ни бросишь взгляд, везде Светоний видел следы спекулятивных денег, вливаемых в город. Перед ним, насколько нам сегодня известно, стоял новый торговый центр с портиком длиной 58 метров — он видел женщин с покрытыми головами, торгующихся у весов, видел свиней, роющихся в отбросах. Там были штабеля свежих бревен, чтобы заменить примитивные круглые хижины на римские строения правильной квадратной формы. Там были свежие ореховые прутья для плетеных стен и глина для обмазки. Он видел плотников, которых наняли на работу, но не платили. Он видел лондонские дороги — уже приведенные к римскому профессиональному стандарту — девять метров в ширину, из хорошо утрамбованного гравия, с уклоном на краях для стока дождевой воды в канавы.

Около тридцати тысяч этих лондонцев проживали на площади размером примерно с Гайд-парк, и, когда я говорю — лондонцы, я не имею в виду кокни, разумеется. Это были не бритты — более того, они глубоко презирали «британчиков» — britunculi, — как их позже назвал один римский легионер.

Это были римляне — говорящие по-латыни торговцы в тогах или туниках, из областей, которые сегодня называются Франция, Испания, Германия, Турция, Балканы, — со всей империи. Они, как римляне, любили дорогие вина и красную, из особо обработанной глины, посуду, украшенную литыми рельефами. Даже в этом туманном пограничном пункте они любили возлежать на ложе с изысканными стеклянными бокалами из Сирии и провозглашать друг другу тосты.

Все это стоило денег, и они глубоко залезли в долги, что и привело к катастрофе, которая их вскоре постигла.

Мне очень жаль, сказал Светоний заламывающей руки делегации, но мы не можем остаться, мы не можем так рисковать. У него просто не хватало людей. Войско римского генерала было измотано, кожа на ногах воинов содрана после перехода из Уэльса. Он мог собрать войско числом около десяти тысяч солдат максимум со всего острова. Боудикка и ицены уже имели около ста двадцати тысяч, и под знамя восстания стекались все новые силы.

И учтите, эти легионеры — не тряпки какие-то: это германцы, сербы, датчане, они могли неделю держаться на сухарях и воде, а потом еще и навести понтонный мост через реку. Но они знали, что войско Боудикки вырезало IX легион Петилия Цереалиса, — и понятно, что такая перспектива им не улыбалась. И потому Светоний совершил самый болезненный для римлянина поступок.

Он отдал приказ на стратегическое отступление — уходить по той дороге, которая сейчас называется Эджвер-роуд, уводя с собой всех, кто мог идти и хотел уйти. Остались старые и немощные, женщины, побоявшиеся идти через лес, и торговцы, которые не могли себя заставить бросить нажитое.

Несколько часов Лондон испытывал жуткое чувство городка на американском Диком Западе, ожидающего неминуемого нападения: пустынные улицы, тревожно болтаются навесы, люди в ужасе выглядывают из окон. Есть археологические свидетельства паники. В Истчипе кто-то, вероятно, схватил горшок, сделанный в Лионе, заложил в него четыре украшенные резьбой геммы от перстней и зарыл его в землю. В одном из домов по улице, которая сейчас называется Кинг-Уильям-стрит, кто-то заложил семнадцать монет, в основном с изображением головы Клавдия, в маленький горшок, покрытый красной глазурью, и засунул его в угол. Кто-то, без сомнения, молился и приносил в жертву животных (найдены кости козла) и гладил маленькие закопченные глиняные фигурки богов своего домашнего очага.

Через какое-то время там, где теперь район Бишопсгейт, послышался грохот. По устланной ветками дороге с воплями неслись воины иценов в своих плетеных боевых колесницах и их королева. Она, как записал Дион Кассий, представляла собой великолепное зрелище: очень высокая, с грубым голосом, одетая, как всегда, в яркий плащ, с огромным, весом в килограмм, ожерельем-торком, сделанным из перевитых золотых нитей. У нее была такая огромная грудь, что она без труда прятала там своего зайца-вещуна, которого выхватывала оттуда в конце своих воинственных речей, чтобы он предсказал исход битвы — побежав направо или налево. Сердце же, сокрытое в глубине этой груди, жаждало кровавой мести.

Глубоко под улицами современного Лондона мы все еще откапываем свидетельства холокоста, учиненного Боудиккой: красный слой обгоревших обломков шириной сорок пять сантиметров. Первые пожары они зажгли близ Чёрч-стрит, где Светоний встречался с лондонцами, а когда беззащитные горожане побежали из своих домов, кельты рубили им головы и топили их в Волбруке — зловонной речушке, текущей меж двух невысоких холмов, сейчас это Корнхил и Лудгейт, на которых и стоял ранний Лондон.

В слепой ярости они жгли, вешали и распинали, говорит Тацит, а Дион Кассий свидетельствует: они хватали самых знатных и красивых женщин, раздевали их и отрезали им груди, а потом пришивали эти груди к их ртам — так, что они будто ели их. Они даже осквернили кладбища, и находки в раскопках лондонского Сити указывают, что они выкопали из могилы труп старика и воткнули голову молодой женщины ему между ног.

Они перешли мост и сожгли все строения там, где теперь Саутворк, а в центре города дома рухнули, и возник один огромный пожар, и столб огня поднялся до небес. Не прошло и семнадцати лет после основания Лондона — и он был полностью уничтожен.

Потом Боудикка учинила то же самое в Сент-Олбансе и, как пишет Тацит, уничтожила семьдесят тысяч человек. Может быть, это и преувеличение, но в относительных цифрах она нанесла Лондону и лондонцам больший урон, чем Черная смерть, Большой пожар или Герман Геринг. Этим немыслимым актом разрушения она уничтожила всю коммерческую инфраструктуру древней Британии — торговые связи, в которых нуждались сами ицены.

Ведь они продавали захватчикам коней, они зависели от римских покупателей. Покойный муж Боудикки, Прасутаг, почти наверняка был римским гражданином, а значит, гражданство распространялось и на нее саму. Остается удивляться — ну что могло ее так обозлить, почему она действовала столь саморазрушительно? Ответ в том, что римляне вели себя дьявольски глупо.

Пока Прасутаг был жив, он надеялся удержать восточное королевство англов в своей семье, оставив половину его своим дочерям, а половину — императору Нерону. Действительно ли по приказу Нерона— деспота и убийцы своей матери — или нет, но римская администрация решила экспроприировать все владения иценов. Главным сборщиком налогов, или прокуратором, был некий Кат Дециан — наглец и хам, который направил свои центурии в Тетфорд, где Прасутаг и Боудикка жили в своем поселении, укрепленном рядами рвов и валов.

Они надругались над королевой иценов, они били палками ее белоснежное кельтское тело и насиловали ее дочерей, а затем, что еще глупее, они унизили элиту иценов — отобрали их собственность и захватили в рабство родственников умершего короля. Именно это — унижение и жадность римлян — привело иценов в страшную ярость, и потому следующий вопрос: почему римляне вели себя так плохо? Ответ найдем, конечно, в текстах Тацита. Причиной было прежде всего экономическое фиаско.

Когда Британию в 43 году захватил Клавдий — заика и педант, жаждущий воинской славы, — он пошел против исторического опыта римлян. Британия, утверждало большинство римских экспертов, — это дыра, и притом дыра опасная. Когда Юлий Цезарь столетием ранее возглавил первое, незаконченное, вторжение, он посчитал, что эта страна настолько бедна и никудышна, что там и взять-то нечего. Не стоит выходить за уже существующие северные границы, говорил император Август, это все равно что ловить рыбу на золотой крючок — улов не стоит снасти.

Считалось, что бритты барахтаются в грязи, что у них странные, как у маори, татуировки разных фигур и животных, которые они любили выставлять на своих полуголых телах всем на обозрение, как сегодняшние футбольные фанаты. Овидий говорил, что они зеленые. Марциал говорил, что они синие. Некоторые утверждали, что они полулюди и полуживотные. Другими словами, поход в Британию был как полет на Луну — много чести, мало денег.

Поэтому, когда Клавдий прибыл на слонах и вдруг обнаружил, что принимает капитуляцию британских королей — не понеся почти никаких потерь, — это был, очевидно, чудесный момент римской славы. Его генерал Авл Плавт со знанием дела решил задачу, с которой до него не справился ни один обитатель этой страны, — он построил мост.

Этот мост открыл путь в остальную Британию тем, кто высаживался на южном побережье, и вскоре Лондон начал расцветать. Население резко увеличилось, выросли цены, людям нужны были деньги, чтобы строить такие дома, как им хочется, и открывать торговые лавки, которые хотелось открыть. Поэтому они обратились к финансистам — и тогда сюда в великом множестве прибыли банкиры.

Учитель Нерона Сенека сделал заем в сорок миллионов сестерциев для развития коммерческих проектов в Британии, а если принять во внимание, что легионер получал лишь девять сотен сестерциев в год, то становится понятно, что это огромная сумма. Беда в том, что инвестиции в Британию не давали прибыли или давали не так быстро, как того хотелось банкирам. Строительство белого храма Клавдия в Колчестере и финансирование порта и торговых рядов Лондона стоило очень дорого.

Поступающих денег не хватало, долги становились невозвратными, и Кат Дециан, прокуратор, начал вести себя как настоящая свинья: облагал налогами местное население, вышвыривал жителей из их домов и в конце концов попытался лишить иценов их земли и собственности. Положение бриттов хорошо отражено в первом имеющемся изображении Британии — барельефе из Афродисиаса в Турции. Он изображает женщину с обнаженной грудью, поверженную стоящим сзади Клавдием, в шлеме и латах. Она слегка косит глазами, и, по словам профессора Миранды Алдхаус-Грин из Университета Кардиффа, «вы прямо чувствуете, что он сейчас возьмет ее сзади».

Говоря сегодняшним языком, простые британцы расплачивались за целый ряд непродуманных спекуляций недвижимостью, в которых виновны были и заемщики, и банкиры. Такое уже не в первый раз случалось в Римской империи и не в последний раз случилось тогда в Лондоне.

Образно говоря, Боудикка стала в каком-то смысле первым критиком банкиров, появившимся на Квадратной Миле лондонского Сити. Она также стояла у истоков великой лондонской традиции выдвигать женщин в лидеры. Ряд фактов подтверждает, что древние бритты были привычны к сильным женским личностям: Картимандуя, королева бригантов, устраивала мужчинам веселые денечки.

А взять знаменитую речь Елизаветы в Тилбери перед нападением Армады, где она говорит о том, что у нее тело несчастной слабой женщины, но сердце и дух — мужчины. Боудикка в чистом виде. Или взгляните на Викторию в плаще из шотландки с брошью. В этом образе — прямой намек на королеву иценов.

Или взять, позволю себе наглость, Маргарет Тэтчер с ее светлыми волосами, пристальным взглядом, хриплым голосом и несгибаемой твердостью в защите национального суверенитета. В наши дни мы так тесно связываем Боудикку с другими национальными героинями, появившимися в Лондоне, что начинаем немного путаться.

Если взойти на Вестминстерский мост, можно увидеть четко выделяющуюся на фоне неба знаменитую скульптуру 1884 года — разъяренная женщина с голой грудью и ее несчастные поруганные дочери в боевой колеснице с остриями и косами на колесах. На постаменте этой скульптуры — строки из «Оды Боудикке» Уильяма Купера, популярной поэмы XVIII столетия:

«В места, что Цезарь и не знал,

Придут твои сыны,

Где римский орел не летал,

Там будут победителем они».

Купер намекал, что в столкновении с Римом Боудикка смеялась последней. Это ее «сыны» — ее британские потомки основали империю, превышавшую размерами империю Цезаря. Что, конечно, очень патриотично и утешительно, но совсем не правда.

После того как Боудикка разграбила Сент-Олбанс, она направилась в Мидлендс, где на какой-то, пока точно неизвестно какой, равнине ее наголову разбил Светоний Паулин, чьи войска, дисциплинированные и отдохнувшие, одолели в 20 раз превосходящего их противника.

Боудикка то ли умерла от дизентерии, то ли отравилась, и — нет, она вовсе не похоронена под железнодорожной платформой у вокзала Кингс-Кросс. Вопреки тому, о чем говорит Купер, ее поражение было таким сокрушительным, что язык, на котором она говорила, почти полностью исчез, ее кельтские потомки были в массе своей вытеснены на окраины Британии, а Британской империей в конечном итоге стали управлять на языке, который более обязан языку Светония Паулина, чем Боудикки.

Главная заслуга Боудикки перед Лондоном заключается в том, что она напугала и разозлила римлян — до такой степени, что для них стало делом чести вновь отвоевать эту провинцию и утвердить статус Лондиниума как важного центра и славного города.

Благодаря рейду Боудикки с побиванием банкиров римляне так отстроили Лондон — археологам лишь недавно удалось оценить размах строительства, — что он стал одним из крупнейших и самых многолюдных городов в северной части империи. Стремление Клавдия к славе привело к появлению Лондона, а наиболее впечатляющий рывок в его строительстве начался, когда было объявлено о скором прибытии императора Адриана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.