Глава 13 1896–1914 Мои отношения с императором и императорской семьей. – Императрица Александра. – Первая аудиенция у императора в 1896 году. – Его большая личная привлекательность. – Императрица Мария. – Великая княгиня Мария Павловна. – Великая княгиня Виктория и великая княгиня Ксения. – Великий

Глава 13

1896–1914

Мои отношения с императором и императорской семьей. – Императрица Александра. – Первая аудиенция у императора в 1896 году. – Его большая личная привлекательность. – Императрица Мария. – Великая княгиня Мария Павловна. – Великая княгиня Виктория и великая княгиня Ксения. – Великий князь Николай Михайлович

В предыдущих главах я уже писал о некоторых моих беседах с императором Николаем II, и сейчас я должен коротко обрисовать мои личные отношения с его величеством и императорской семьей в целом. Хотя сейчас я пишу лишь о предвоенном периоде, время от времени я буду забегать вперед и упоминать о событиях, случившихся позднее.

Мое знакомство с императорской семьей началось за шестнадцать лет до моего назначения послом в Санкт-Петербург, когда я был поверенным в делах у брата императрицы, великого герцога Гессенского. Принцесса Аликс – под этим именем императрицу знали до ее замужества – была красивой девушкой, хотя немного робкой и замкнутой, но, когда этот барьер сдержанности был преодолен, стало видно, насколько она очаровательна. Ее врожденная доброта проявлялась по-разному, но нам особенно запомнилось живое сочувствие, которое она проявляла всякий раз, когда у нас случались неприятности. У нее было необыкновенное лицо, временами принимавшее печальное и трагическое выражение. Это выражение Коппе воспроизвел на портрете, написанном вскоре после ее замужества. Помню, когда я впервые увидел гравюру с этого портрета, я отметил, что в нем есть нечто такое, что наводит на мысль о неминуемой трагедии.

Впервые я имел честь быть представленным императору в 1896 году, когда их величества гостили в Дармштадте. Это произошло во время антракта на спектакле в Королевском театре, и при обычных обстоятельствах я бы ни о чем не волновался. Но лорд Салисбери поручил мне довольно деликатную миссию, и я боялся, что за время короткого разговора не успею подвести к тому, что я хотел сказать. Во время недавнего визита императора Николая II в Балморал они с лордом Салисбери обсуждали армянский вопрос, стоявший тогда очень остро. Император, который как раз собирался побывать в Париже, обещал передать ему через нашего посла результат своих переговоров на эту тему с французским правительством.

Поскольку в своем разговоре с лордом Дафферином император ничего не сказал об Армении, мне было поручено поинтересоваться, было ли в Париже достигнуто какое-либо решение. Я надеялся косвенным упоминанием о балморалской встрече напомнить императору о его обещании, не заговаривая об этом первым (что было бы нарушением правил придворного этикета), но этим надеждам не суждено было сбыться. Заметив, что общение с королевой, о которой он говорил в самых сердечных выражениях, доставило огромное удовольствие, он перевел разговор на предметы, представлявшие лишь частный интерес, и совершенно смутил меня, сказав, что слышал про мою очаровательную дочь. Признаюсь, что в этот момент я мысленно посылал свою дочь подальше, поскольку упоминание ее имени лишило меня последнего шанса повернуть разговор в желаемом направлении. У меня не оставалось другого выбора, кроме как прямо сказать императору, который уже собирался отпустить меня, что лорд Салисбери хотел бы знать, были ли приняты в Париже какие-либо решения. К моему облегчению, он сразу же успокоил меня, попросив передать лорду Салисбери, что во время короткого пребывания в Париже он был так занят другими делами, что у него не было возможности обсудить армянский вопрос с французскими министрами.

Осенью следующего года император и императрица провели несколько недель с герцогом и герцогиней в Вольфсгартене, и нас время от времени приглашали туда или в дармштадтский теннисный клуб, где император иногда играл, а императрица смотрела. Император также дал мне частную аудиенцию, во время которой говорил со мной о разных предметах. Он начал с тенниса, потом перешел на охоту, рассказав мне о лосях, оленях, буйволах и диких кабанах, на которых он недавно охотился в Польше. Когда разговор коснулся политики, я заметил, что, по словам германской прессы, британское правительство проводит дальновидную макиавеллистскую политику, цель которой – спровоцировать войну в Европе, в то время как на самом деле у него нет определенной политики и оно не привыкло заглядывать так далеко вперед. Император рассмеялся и сказал, что один из недостатков парламентского строя заключается в том, что политика сегодняшнего правительства может быть изменена правительством завтрашним. В такой внешней политике не может быть последовательности. И поэтому иностранные правительства не могут безоговорочно полагаться на нашу дружбу, хотя с учетом нашего изолированного положения нам, безусловно, выгодно сохранить за собой свободу действий и не вступать ни в какие прочные союзы.

По поводу германской прессы его величество заметил, что ему чрезвычайно интересно читать, что люди думают о нем и его политике. Затем он спросил, как обстоят дела на индийской границе и, выслушав мой ответ, что порядок там постепенно восстанавливается, стал говорить о наших отношениях в Азии. Он отметил, что, по его мнению, лишь сильные и независимые государства могут быть надежным буфером. Персия с ее бессильным и коррумпированным правительством слишком слаба, чтобы справиться с этой ролью. России вполне достаточно той территории, которой она владеет, и поэтому она не стремится к новым приобретениям. Но лично он считает, что наши отношения были бы более близкими и дружественными, если бы между нами не стояла Персия. Он боялся, что британское общественное мнение не подготовлено к тому, чтобы видеть Англию и Россию соседями, хотя, как он с радостью отмечает, наше старое недоверие к его стране постепенно исчезает. Оставшееся время император говорил о Клондайке и сибирских рудниках, о своей поездке по Сибири, о ее климате и растительности.

Прощаясь с его величеством, я никак не предполагал, сколько аудиенций я буду иметь с ним в будущем и что мне придется говорить с ним так, как ни один посол до меня не говорил с самодержавным монархом. Однако тот факт, что моя жена и я были лично знакомы с императором и императрицей, давал мне существенное преимущество, когда мы приехали в Санкт-Петербург.

Как уже говорилось в главе 8, я был назначен послом в тот момент, когда англо-российское взаимопонимание осложнилось в связи с заключением Потсдамского соглашения, и я с самого начала взял себе за правило говорить с императором предельно прямо и откровенно. Его величество, который всей душой стремился сохранить это взаимопонимание, оценил мою прямоту и удостоил меня своим доверием. В последующие годы наши отношения становились все более близкими, и я сам горячо к нему привязался. У его величества были такие очаровательные манеры, что на аудиенциях я чувствовал, что говорю скорее с другом, чем с императором. Наши отношения, я могу сказать без всякого хвастовства, переросли во взаимную симпатию. Он никогда не сердился на меня за прямоту, поскольку знал, что моя откровенность в международных вопросах объяснялась желанием укреплять англо-российское сотрудничество, а мои высказывания о положении внутри России были продиктованы в первую очередь заботой об ее истинных интересах.

На официальных церемониях, за исключением новогодних дипломатических приемов, император редко разговаривал с кем-либо из послов. Обычно он здоровался с ними за руку и затем переходил от одной группы русских к другой, иногда вступая в разговор. Однажды, на обеде в честь короля Сербии, проходившем в Петергофе в 1911 году, он поставил меня в довольно неловкое положение. Я был единственным послом среди присутствующих, поскольку получил приглашение встретиться с Артуром, герцогом Коннаутским, который в то время гостил у императора и императрицы. Однако в последний момент император сказал его высочеству, что обед будет ему неинтересен и лучше ему поехать на охоту. Поэтому у меня не было никакого raison d’?tre (основание – фр.) присутствовать на обеде, и я помню, что бедный Столыпин, которого убили несколько недель спустя, поинтересовался у меня, что я делаю «en cette gal?re» («на этих галерах» – фр.). После обеда один из камергеров подошел ко мне и попросил перейти в залы, где должен был пройти император, поскольку его величество, несомненно, захочет со мной поговорить. Я согласился, но его величество прошел, не обратив на меня внимания. Тогда мой друг еще раз поставил меня туда, где его величество непременно должен был меня заметить, – и с тем же результатом. Поскольку он хотел повторить эту процедуру в третий раз, я сказал, что, если его величеству нужно поговорить со мной, он всегда может за мной послать, но я не собираюсь бегать за ним. И только перед самым уходом император, проходя, пожал мне руку и попрощался со мной. Очевидно, отправляя принца Артура на охоту, он забыл, что я приглашен на обед, и поэтому был немного смущен моим присутствием.

Лишь однажды у меня хватило смелости подойти к императору на публичном торжестве и заговорить с ним первым. Это произошло во время войны, на церемонии спуска на воду крейсера. Его величество стоял один, наблюдая за приготовлениями, и, поскольку у меня было для него важное сообщение, я подошел и заговорил с ним. Он принял меня очень милостиво и продолжал говорить со мной до самого начала церемонии.

Любопытно, что, несмотря на старинный церемониал и традиционный этикет императорского двора, с послами иногда обходились довольно бесцеремонно. Дошло до того, что на собрании послов, созванном вскоре после моего прибытия в Россию, дуайену (старейшине дипломатического корпуса) было поручено сделать определенные представления на эту тему. По неписаному закону посла, приглашенного на завтрак или обед во дворец, усаживают за один стол с государем. Поэтому, получив накануне моей первой аудиенции у императора телефонное сообщение из Царского, где говорилось, что я должен остаться на завтрак, я, естественно, ожидал, что буду завтракать с императорской семьей. Однако я ошибся, поскольку по завершении аудиенции меня усадили за один стол с придворными. Тогда я ничего не сказал, поскольку считал, что новоиспеченному послу не следует быть слишком уж придирчивым.

На следующий год, когда меня пригласили в Царское, чтобы представить их величествам членов недавно прибывшей британской делегации, я снова был вынужден завтракать с придворными, несмотря на все мои попытки отказаться. Поскольку мы с моими коллегами договорились не принимать подобных приглашений в будущем, я решил, что пришло время заявить протест. Как только завтрак закончился, я переговорил с церемониймейстером. Я объяснил ему, что он поставил меня в очень неловкое положение: я прибыл во дворец в качестве официального посла короля Великобритании, и он не хуже меня знает, что в подобных обстоятельствах приглашать меня за один стол с придворными противоречит всякому этикету. Поэтому я надеюсь, что в будущем подобные приглашения не повторятся и что он постарается устроить так, чтобы я мог вернуться в Санкт-Петербург сразу же по окончании церемонии. Графу Гендрикову пришлось признать мою правоту, и в дальнейшем меня всегда ждал на станции специальный поезд, которым я возвращался в город.

После революционных событий, последовавших за Русско-японской войной, император и императрица жили относительно уединенно в Царском Селе и приезжали в Санкт-Петербург, только если государственные обязанности или религиозные церемонии требовали их присутствия. Двор перестал играть заметную роль в светской жизни столицы, и великолепные балы, которыми славился Зимний дворец, отошли в прошлое. Время от времени по таким поводам, как трехсотлетие дома Романовых, давались представления в опере, и тогда театр представлял собой великолепное зрелище: партер сливался в одну сплошную массу сверкающих мундиров, а ложи были заполнены изящно одетыми дамами, украшенными драгоценностями.

Но за все то время, что я провел в Санкт-Петербурге, двери Зимнего дворца, помимо новогодних приемов и крещенского водосвятия, открывались только один раз. Это было зимой 1913/14 года, когда главы иностранных миссий и видные члены русского общества были приглашены на представление «Парсифаля» в закрытом театре Эрмитажа, построенном императрицей Екатериной. Это было во всех отношениях великолепное представление, которым могла бы гордиться сама Екатерина Великая. Я не меломан, и впоследствии императрица Мария и молодые великие княжны упрекали меня за то, что я мирно проспал весь спектакль, но я заверил их, что просто закрыл глаза, чтобы лучше слышать музыку. Однако обед, который подавали в Зимнем дворце в одном из антрактов, не оправдал ожиданий, основанных на том, что я слышал о роскоши подобных приемов в прошлом. Ни по пышности, ни с гастрономической точки зрения его нельзя сравнить с государственными банкетами в Букингемском дворце.

В уединении Царского Села императорская семья вела простую домашнюю жизнь, которая исключала мысль о том, чтобы допустить посторонних в их счастливый семейный круг. Они очень редко принимали, и только в самых редких случаях – таких как приезд генерала сэра Артура Пэджета, прибывшего со специальной миссией, или визит адмирала сэра Дэвида Битти во главе первой эскадры военных крейсеров, или конференция союзников в Петрограде накануне революции – я имел честь завтракать или обедать с императорской семьей. Однажды, в 1916 году, меня пригласили в Царское Село на просмотр фильмов о роли британской армии и флота в войне. Хотя во время показа, который длился до половины девятого вечера, я сидел между императором и императрицей, я не получил приглашения остаться на ужин. Не был приглашен на ужин и французский посол, присутствовавший несколькими днями позже на демонстрации французских военных фильмов. Поэтому у меня как у посла было очень мало возможностей серьезно поговорить с императором, и мне приходилось искать какой-либо повод, чтобы просить аудиенции.

С императрицей Марией все было совсем по-другому. Ее величество любила встречаться с людьми, и хотя после смерти императора Александра III она не давала больших приемов, но мне довольно часто выпадала честь быть приглашенным на небольшие неофициальные завтраки, которые она устраивала. Она была таким милым и благожелательным человеком, что ее любили все, кто ее знал, и с ней все чувствовали себя легко и свободно. Ее чувство юмора легко побеждало всякую сдержанность со стороны гостей, поэтому на ее завтраках разговор тек легко и непринужденно. Я не раз имел возможность обсуждать с ее величеством ситуацию в стране, которая, по мере того как развивались события на фронте, внушала ей все большее беспокойство. Она понимала всю опасность избранного императором курса и много раз призывала его к умеренности. Последуй он ее совету, Россия, возможно, избегла бы многих страданий. Но судьба решила иначе.

Среди других членов императорской семьи первое место занимала великая княгиня Мария Павловна,[68] вдова великого князя Владимира.[69] В своих дворцах в Санкт-Петербурге и Царском Селе ее высочество держала свой небольшой двор. Это была, если можно так сказать, миниатюрная копия императорского двора, каким он был, пока не пришел почти в полный упадок из-за уединенной жизни царской семьи. «Grande dame» в лучшем смысле этого слова, но без преувеличенного внимания к строгому соблюдению придворного этикета, великая княгиня с блеском справлялась с ролью хозяйки салона. Прекрасная собеседница, она не только сама была полна живостью и энтузиазмом, но обладала даром заражать ими других. На ее званых вечерах, в какой бы форме они ни проходили, всегда бывало весело, и никто на них не скучал. На ее обедах и приемах можно было встретить молодых членов царской семьи, а также элиту российского общества – «цвет нации» восходящих звезд искусства и государственной жизни. Хотя великая княгиня посвящала много времени светской жизни, у нее были и более серьезные интересы: она была президентом – и весьма активным – Российской академии художеств. Во время войны она полностью посвятила себя работе в Красном Кресте. В то же время она активно интересовалась всеми политическими и военными вопросами и прекрасно в них разбиралась.

Великая княгиня Виктория – жена великого князя Кирилла, – с которой мы подружились в Дармштадте, когда она была великой герцогиней Гессенской, и великая княгиня Ксения, сестра императора, чью доброту мы никогда не забудем, также много принимали. Множество приятных вечеров мы провели на их домашних вечерах и балах. Пожалуй, самой привлекательной чертой русского характера была – ибо я не могу говорить о нынешнем времени – необычайная простота в общении. Все члены императорской семьи держались до крайности просто и непринужденно. Они не боялись уронить свое достоинство и не любили, когда к ним обращались слишком уж церемонно. В посольство они всегда предпочитали приходить на какие-нибудь неофициальные вечеринки. Больше всего им нравились обеды за круглыми столами, во время которых они могли свободно общаться с друзьями, после чего устраивались танцы. А проще и непринужденнее всех вел себя сам император. Я помню, как на дипломатическом приеме по поводу нового, 1912 года после обсуждения каких-то дипломатических вопросов император спросил меня: «Мои сестры сказали, что они сегодня собираются к вам в гости. Вы даете бал?» Когда я объяснил, что это будет не обычный бал, а небольшой обед примерно на сто пятьдесят человек за круглыми столами, а потом планируются танцы, его величество воскликнул: «Как это, наверное, весело!» Я очень хотел пригласить его, но знал, что это бесполезно, поскольку ни он, ни императрица никогда не выходили в свет.

Из великих князей, с которыми я обычно встречался в яхт-клубе, где мне случалось обедать, я лучше всего знал великого князя Николая Михайловича. Свободомыслящий и культурный человек, он обладал даром литератора – его перу принадлежал замечательный исторический обзор эпохи правления Александра I – и коллекционера картин и миниатюр, в которых он великолепно разбирался. Он удостоил меня своей дружбой, и далее в этой книге я еще воспользуюсь возможностью заплатить дань глубокого уважения его памяти. Он всегда ездил на обычных извозчиках и благодаря своим передовым политическим взглядам, а также демократичным манерам заслужил прозвище Филипп Эгалите.