ГОМЕРОВСКАЯ ГРЕЦИЯ
ГОМЕРОВСКАЯ ГРЕЦИЯ
В XII–VIII вв. до н. э. совершился переход от родового строя к государственной организации полисного типа. Некоторые проявления этого процесса можно найти в поэмах Гомера, возникших в основном в VIII в. до н. э… Пришедшие с Балкан греческие племена расселялись, по всей видимости, небольшими родовыми группами во главе с выборным предводителем — басилевсом. Для решения каких-то общих задач роды иногда объединяли свои силы, образуя более крупные общности, называемые фратриями. Еще большим объединением было племя — фила, которая, как и фратрия и род, выводила свое происхождение от одного общего предка. Наряду с главами родов существовали также предводители фратрий и фил — упоминаемые у Гомера филобасилевсы, которым главы родов уступали часть своей огромной власти. Когда древний певец-аэд говорит о некоторых царях, что они были более «царственны», чем другие, или «самые царственные» из всех, он выражает тем самым различия в статусе между предводителями племен и главами отдельных родов.
При родовом строе издавна уже были распространены элементы частной собственности. Хотя земля считалась общим достоянием рода, охотничья добыча, например, или предметы повседневного пользования принадлежали тому, кто их себе присвоил. Индивидуальную собственность составлял и скот. С развитием сельского хозяйства, ремесла, торговли и пиратства, с возникновением городов, где также начали селиться племена, жившие прежде только в деревнях, индивидуальное богатство стало быстро расти, а права людей на свое имущество укрепляться. Все больше предприимчивых людей высвобождались из-под власти рода и его главы, покидали свои деревни и начинали хозяйствовать совершенно самостоятельно. Одновременно углублялась имущественная, а с ней и социальная дифференциация.
Как мы знаем из поэм Гомера, в VIII в. до н. э. богатая аристократия имела обширные земельные владения, переходившие по наследству и отделенные от коллективной родовой собственности. Представители этой аристократии стремились ограничить власть филобасилевсов, управлять вместе с ними. Это хорошо видно в «Одиссее», где феакийский царь Алкиной вершит все дела совместно с 12 избранными народом пожизненными басилевсами, занимая, скорее, положение первого среди равных. Наследственные прерогативы верховного правителя выступают лишь как пережиток родового строя и вызывают сопротивление у аристократии. Так, в Коринфе аристократический род Бакхиадов выдвинул вместо пожизненного царя избиравшегося на год правителя, очевидно, из той же богатой и знатной среды. В Фессалии наследственная монархия сменилась выборной. В Афинах басилевсу были приданы в помощь сначала верховный военачальник — полемарх, затем регент — архонт и, наконец, шестеро судей — фесмофеты. Со временем власть наследственного царя была заменена властью выборного должностного лица, носившего двойной титул — архонт-басилевс.
Главной формой политической организации греков стали города-государства, или полисы, управляемые аристократией. Центром государства был город, образовавшийся чаще всего в результате слияния нескольких деревень. Так, Мантинея, согласно греческому географу Страбону, возникла из соединения девяти, Тегея — также девяти, Патры — семи поселков. Таким искусственно созданным комплексом поселений (мера эта, имевшая целью укрепление обороноспособности, называлась синойкизмом) была и Спарта, включавшая в себя пять деревень. Наиболее известным был афинский синойкизм, который легенда приписывала царю Тесею: двенадцать сельских общин были слиты в единый полис и таким образом лишены политической самостоятельности. При возникновении нового организма старые филы не переставали существовать, но становились теперь его составными частями. Три дорические филы мы находим затем в Спарте, Коринфе, Сикионе и на Крите, четыре ионийские — в Афинах, Эфесе, Милете и других ионийских городах эгейского мира.
Несмотря на то что письменность в VIII в. до н. э. не была еще повсеместно распространена, именно к этому времени относятся, по всей вероятности, два шедевра древнегреческой литературы — «Илиада» и «Одиссея» Гомера. То, что у порога многовековой греческой литературной традиции стоят два уже столь совершенных произведения, заставляет предполагать предшествующее длительное развитие эпоса, блестяще увенчавшееся в поэмах Гомера. Древние обороты эпического языка, сам образ мира, в котором герои на колесницах сражаются бронзовыми копьями, ведут нас в эпоху микенскую, эпоху ахейских царей. Поэмы словно игнорируют те великие перемены в жизни греков, которые были связаны с приходом дорических племен, разрушением Аргоса, Спарты, Микен, складыванием новых форм политической организации и культуры. С восхищением всматривается певец в далекое время ахейских героев, стремясь передать слушателям чарующее видение давно исчезнувшего мира. Всеми своими корнями уходила эпическая традиция в период микенской культуры. Песни эти, которых должно было быть много, певали тогда сами цари и воины под звуки форминги — разновидности кифары, как это делает Ахилл в «Илиаде». Пели они о славных победах, о событиях, поражавших воображение. Одним из таких событий была, несомненно, осада Трои.
Позднее на смену пению пришла рецитация, появились профессионалы — аэды, или рапсоды. Эпическая песнь была сокровищницей традиционной мудрости и традиционного языка, включала в себя множество готовых формул. Из этого традиционного материала выстроены и оба шедевра античной культуры — «Илиада» и «Одиссея». Однако они не погружены целиком в прошлое, а обращены и к современной им эпохе. Хотя герои Гомера сражаются еще бронзовыми копьями, в поэмах упомянуты финикийцы, с которыми греки до начала первого тысячелетия до н. э. не имели никаких контактов. Великолепные финикийские сосуды, описанные Гомером, соответствуют тем, которые были найдены археологами, и которые относятся к VIII в. до н. э. Знаменитое описание щита Ахилла больше применимо к бронзовым щитам в ориентализирующем стиле VIII в. до н. э., обнаруженным на Крите. Для этого же времени характерно, видимо, и использование обоих типов щитов, встречающихся в «Илиаде»: один — длинный, микенский, прикрывающий воина целиком; другой — более поздний, меньшего размера, круглый, с металлическим навершием посередине. Оба типа щитов представлены одновременно на сосудах геометрического стиля VIII в. до н. э. Даже само бронзовое оружие гомеровских героев, которое всегда рассматривалось в науке как свидетельство сознательной «архаизации» повествования, необязательно является таковым: в 1953 г. в Аргосе были найдены в целости и сохранности бронзовые доспехи середины того же VIII в. до н. э. Как видно из этих и других примеров, Гомер черпает материал и в далеком микенском прошлом, и в современном ему мире. Доминирующее положение, которое занимает в его поэмах аристократия, также является отражением отношений, господствовавших не в ахейских государствах, а в ионийских полисах гомеровской эпохи.
Читая «Илиаду» и «Одиссею», мы наблюдаем усиление имущественного и социального неравенства, ослабление власти рода и его главы, складывание относительно многочисленного привилегированного слоя, претендующего на власть наряду с басилевсами. Между царями и аристократией, сражающимися на колесницах, и массой легковооруженных простых пеших воинов пролегла уже глубокая пропасть. Мы видим безымянный демос, владельцев мелких земельных наделов, лиц, вносящих поземельную ренту, наконец наемных тружеников, поденщиков, занятых в сельском хозяйстве. Жизнь этого низшего слоя свободных греков лишь немногим лучше смерти и загробных мучений, как говорит Одиссею Ахилл, предпочитавший, по его словам, трудиться поденщиком на чужой земле, у беднейшего из крестьян, чем властвовать в царстве мертвых.
Как и микенские таблички, поэмы Гомера рассказывают о специализации ремесла: о кузнецах, каменщиках, столярах, корабелах. Рядом со свободными людьми тяжко трудятся рабы, причем рабство у Гомера еще сохраняет характер домашний, патриархальный. Рабы и рабыни выполняют различные работы По дому, но занимаются также и земледелием, пасут скот. Хозяйство натуральное, служит удовлетворению потребностей одной семьи; этим и объясняется то, что рабство не играло тогда значительной роли в экономике. Царям и аристократии нет необходимости занимать больше рабов в своем хозяйстве: потребности их ограниченны, да они и сами не стыдятся и не чуждаются физического труда. Отец Одиссея, Лаэрт, возделывает землю, Пенелопа прядет, Навсикая стирает белье. Одиссей строит плот, а Парис — целый дворец. И все же чем богаче царь или крупный землевладелец, тем больше у него рабов; у Одиссея в его домашнем хозяйстве занято 50 рабынь. Воспевая героев прошлого, великий реалист Гомер дает ясную картину социального размежевания в ту эпоху, когда он жил. В образе же дерзкого Терсита, сеющего среди осаждавших Трою недовольство верховным вождем Агамемноном, нашел отражение назревавший конфликт между царями, ведущими свое происхождение от олимпийских богов, и массами простых воинов.
Идеалы Гомера — идеалы аристократические, и обращается он к носителям аристократической культуры и самосознания. Именно этому слою слушателей особенно были по душе звучные строки о славных и воинственных царях, рожденных Зевсом, или о наказании Одиссеем бунтовщика Терсита. Эпические поэмы Гомера — своего рода кодекс аристократической морали. Высшей ценностью для знатного воина — эпического героя — считаются посмертная слава, вечная память об имени доблестного бойца и о его подвигах. Сохраняет эту память певец-аэд, который передаст ее потомкам. В «Одиссее» такими хранителями предания о героических деяниях предков выступают певцы Демодок при дворе царя Алкиноя и Фемий в доме Одиссея. Их песни, как и поэмы самого Гомера, не только рассказывали о прошлом, но и воспитывали аристократическую молодежь на примерах прославленных мужей минувших столетий: если хочешь сам быть воспетым аэдами, подражай в мудрости и доблести героям, сражавшимся под Троей, или странствующему Одиссею, выбери, как Ахилл, короткую, но славную жизнь вместо длинной, но лишенной подвигов.
Перед нами — психологические и нравственные типы аристократической среды тогдашнего греческого общества. В фигуре Ахилла, мучительно переживающего обиду, яо безучастно / взирающего на гибель своих соплеменников от мора, угадывается тип себялюбивого и гордого ионийского аристократа. Равным образом в фигуре скитающегося по морям Одиссея нетрудно распознать черты неустрашимого грека-колониста VIII в. до н. э., человека опытного и предприимчивого. Гомер не только художественно воссоздает оба этих типа, но и облекает их в мифологическое одеяние. Со временем поэмы Гомера стали для греков чем-то вроде священных книг, каноном поведения и одновременно источником знаний о прошлом, как воспринимал «Илиаду» и «Одиссею», например, историк Фукидид. Это отношение к эпосу как сокровищнице всей вообще мудрости сохранялось на протяжении многих столетий, до самого конца античной эпохи было популярно аллегорическое истолкование обеих поэм.
Справедливо до некоторой степени и замечание Геродота, что богов грекам сотворили Гомер и Гесиод. Гомер действительно столь глубоко внушил грекам свое представление о богах, что они уже никогда не могли освободиться от этого представления, а величайший греческий скульптор V в. до н. э. Фидий, создавая своего Зевса Олимпийского, безусловно находился под впечатлением стихов слепого аэда. Но на самом деле мир олимпийских богов и богинь во главе с Зевсом не был лишь плодом воображения Гомера или поэта Гесиода. Образ олимпийского пантеона сложился намного раньше, когда греческие племена, поселившиеся вблизи горы Олимп, стали представлять себе, что на вечно окутанной облаками вершине царствует могучий бог света и дня; культ этот греки принесли с собой с севера. Разумеется, трудно определенно судить о том, что происходило в головах людей в столь отдаленные времена, однако образ великолепных олимпийцев, собирающихся при дворе громовержца Зевса на общий совет, весело пирующих целыми днями от восхода до заката, вступающих между собой в браки и ссорящихся, слишком напоминает придворный быт древних правителей, обитавших у подножия Олимпа в Фессалии, чтобы не увидеть в представлениях греков об олимпийских богах отражение повседневной жизни и идеалов фессалийской аристократии. Тогда-то и начал складываться древнегреческий пантеон, включивший в себя и некоторых догреческих богов и богинь, как, например, Афину, ставшую в мифологии эллинов воинственной и мудрой дочерью Зевса. Однако многие догреческие божества и целый мир демонов и духов не вошли в новую религиозную систему. Впрочем, новая религия не сразу одержала победу: отголоски борьбы со старыми догреческими верованиями слышны в легенде о титаномахии — войне титанов, сыновей богини земли, с богами-олимпийцами. Предания, отразившие длительный процесс утверждения новой религии, религии Зевса, религии порядка и гармонии, в борьбе со старой верой в гигантов и титанов, олицетворявших первобытные, необузданные, дикие и слепые силы, можно найти в поэмах Гомера и Гесиода.
У Гомера мы встречаем и другие следы древнейших религиозных воззрений. Эпитеты, которые он применяет к Афине («совоокая») и к Гере («волоокая»), восходят ко временам догреческим, когда в животных видели проявления божественной силы. Подобные же представления о богах видны в «Илиаде» и в рассказе о том, как Аполлон и Афина, словно птицы, сидели на ветвях священного дуба близ ворот Трои. Сам Зевс хотя и выступает в «Илиаде» отцом богов, людей и абсолютным властителем, однако не всем он может повелевать: предел его власти ставит темное и таинственное могущество Мойр, богинь судьбы. Олимпийские боги царствуют безраздельно, но они не всевластны и не всеведущи. Зато они прекрасны, озарены светом, воображение наделяет их удивительной пластикой, они внушают восхищение. Не со страхом, а с изумлением и восторгом относится к своим богам герой Гомера. Эти боги близки людям, ибо они сами — как бы только облагороженные, «улучшенные» люди, существа, которые отличаются от людей лишь бессмертием. Боги, живущие на Олимпе, непрестанно общаются с простыми смертными, участвуют в их жизни: так, все они явились на свадьбу Пелея с Фетидой. Но если боги схожи с людьми, то люди — с богами: любимые герои греков Диомед, Аякс, Агамемнон богоподобны. В глазах древнего эллина величия богов нисколько не умаляло то, что они любят и ненавидят, как люди, что Зевс отбивает смертных женщин у их мужей, а Гера его ревнует. Ибо и в ревности, как и в ненависти, в смехе, равно как и в плаче и стонах, проявлялась, по мнению греков, красота жизни — разве могли быть лишены этой красоты бессмертные олимпийские боги? Лишенные чувств, эмоций, переживаний, свойственных всем живущим, боги казались бы грекам существами более несчастными, чем люди.
Герой Гомера душою связан с богами, они воздействуют на все его помыслы и поступки. Вот Ахилл, разгневавшись на Агамемнона, уже хватается за меч, чтобы обрушиться на ненавистного обидчика, как вдруг в его душе происходит какая-то перемена и он опускает меч в ножны. Гомер объясняет случившееся внезапным явлением богини Афины, которая и призвала героя укротить свой гнев. Так боги могут влиять на любые решения смертных, а в минуты сомнений придавать героям уверенность и храбрость. Впрочем, в действиях богов нет ничего неестественного, ничего, что бы определяло линию поведения людей против их сознательной воли. Афина не принуждает Ахилла слепо выполнить повеление богов, она взывает к его разуму, убеждает повиноваться. Эта естественность поведения богов и то, что каждый из них обладал в сознании людей ярко выраженной индивидуальностью, также не остались без последствий для мышления древних эллинов.
Греческий эпос повлиял не только на формирование местных религиозных и этических понятий, но и на всю европейскую культуру. Влияние его сказалось прежде всего в создании новых литературных форм поэзии, греческой и римской. В Греции наследием Гомера жила как эпика, так и трагедия, а в некоторой степени и все прочие литературные жанры. Гомеровские традиции сохранялись в языке греческой поэзии до самого конца античной эпохи. Без Гомера были бы немыслимы ни Вергилий, ни какое-либо из многочисленных произведений псевдоклассической эпики. Другое дело, что иные мотивы, которые для Гомера были чем-то естественным и вытекали из его мировоззрения, как, например, вмешательство богов в жизнь людей, стали в позднейшей эпике лишь техническими средствами, призванными облегчить развитие действия, или же оставались как традиционная условность, как пережиток. Гомер явился творцом эпической техники, которой пользовалась затем вся без исключения европейская литература. Но Гомер создал и ряд образов, будивших фантазию многих выдающихся европейских поэтов. Назовем хотя бы таких польских поэтов, как Станислав Выспяньский, написавший под влиянием Гомера «Возвращение Одиссея», Адам Мицкевич, который, создавая польскую национальную эпопею, шедевр литературы — поэму «Пан Тадеуш», часто сознательно ударял по струнам того же слепого аэда.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.