ГЛАВА ПЕРВАЯ. СВОИ И ЧУЖИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЕРВАЯ. СВОИ И ЧУЖИЕ

Истинно русской натуре чужды не люди чужие, ей чужд эгоизм.

Н. Н. Миклухо-Маклай.

ПЛЕМЕНА И КОЛЕНА

В древнерусских рукописях слова с?мякол?нородъ употребляются обычно в библейских текстах; «с?мя Авраамово», «с?мя от кол?на Соломонова», «и силу ихъ [звезд] положю с?мени твоему в языкъ людий»; эти тексты дают представление о потомстве по нисходящей линии.

Переносные значения слов возникают на основе основных, которые обычно преобладают, закрепляются в традиционных текстах. В церковных песнопениях, житиях, поучениях, летописях часто воспроизводится текст о Богородице и Христе, «иже бес с?мене зачатъ». В крестьянском представлении соответствующий образ естественно рождался из обычных житейских сопоставлений с животным миром и в своем развитии опирался на них; «Изыде с?яй с?яти с?мена своего» (Патерик, с. 112); «Да не приметь за трудъ поновления своего, ниже от плода с?мени, ниже самое то с?мя» (Кн. закон., с. 42). На основе этого библейского образа возникают новые переносные значения старого славянского слова, и в средние века понятие о семени связано с развитием представлений о духовной жизни «новых людей» — христиан, призванных обновить землю: «Мы же с?мя хрестьяньско есмы» (Посл. Ио., с. 179), «духовное с?мя» (Пандекты, л. 282б). Крестьянский образ становится христианским символом по мере того, как и религиозный термин христианинъ, изменяя произношение и значение, превращался в социальный: крестьянинъ.

Греческое sp?ros "семя" или "плод" переводилось славянами как с?мя, однако sp?rma ("семя, плод"; "род"; "потомок") у славян со временем изменило свой смысл. В древнейших переводах этому греческому слову соответствует с?мя, но уже восточноболгарские переводы симеоновой эпохи (X в.), а вслед за ними очень последовательно и древнерусские книжники передают его славянским племя. Нет ни одного источника, который представил бы исключения из этого соответствия: в списках и переработках пророческих книг, в Евангелии, Псалтыри и Апостоле, в сочинениях отцов церкви, охотно цитируемых летописцем, — везде после XI в. слово с?мя заменяется словом племя (так что говорится не от с?мене царьска, а от племене царьска, не съ с?менемъ человечьскымъ, но въ племенехъ челов?чьскыхъ, не с?мя Авраамле, но племя Авраамле и т. д.), и особенно в русских редакциях с начала XIII в. Слово с?мя в этом значении становится высоким архаизмом, заимствованным из древнего книжного языка; будучи связанным со значением греческого эквивалента, оно вошло в противоречие с употреблением синонимичных с ним слов у славян и после недолгого использования в специальных текстах угасло, не закрепилось в древнерусском языке. Думается, оно никогда и не было русским в значении "племя, род". Слову с?мя, обозначающему божественное, т. е. целиком духовное, уже на заре славянского христианства книжная традиция противопоставила земное по значению племя; последнее довольно часто пересекалось со значениями слова плодъ (оно также служило для перевода греческого sp?rma и латинского semen; ср.: Михайлов, 1912, с. 131, 239—240, 383). В каких-то местах славянского мира сохранялось представление о том, что племя — это плод семени; слово племя и в самом деле тождественно слову плодъ, потому что оба они общего корня, хотя и на разных ступенях чередования гласных и в различных грамматических формах (*plod- и *pled-m-); они одинаково значат "рожденное", т. е. то, что возникло из семени, прозябло, проросло, дало плоды. По-видимому, и значение славянского термина племя есть результат переносного употребления этого древнего слова со значением "рожденные (от общего предка)". Славянам важнее казался не источник, не причина формирования рода, а результат и следствие рождения: не «семя», а «племя». Потому в двузначном греческом соответствии ("семя" и "плод") славянин сознательно избирает второе, как бы перенося внимание с прошлого на настоящее, с того, что явилось источником, на то, что есть, что существует и действует: «с?мя Авраамле» превратилось в «Авраамле племя».

Произведя эту операцию и согласовав обозначения церковных книг с практикой своей хозяйственной жизни, славянские книжные ЛЮДИ должны были столкнуться с другими греческими словами, смысл которых был близок к славянским названиям племени. Знаменитые греческие филы (ph?l?) славяне обозначали словом племена, а еще раньше и словом кол?на. У греков филы из родовых давно превратились в территориальные общины, и потому несоответствие значений греческого слова общественным отношениям славян вынуждало славянских переводчиков искать ему более точные эквиваленты. У южных славян греческому ph?l? последовательно соответствует слово кол?на, но восточные упорно употребляли привычное им слово племена (Михайлов, 1912, с. 89, 319; Ягич, 1884, с. 50). Для болгарских писателей это вообще не синонимы, Иоанн Экзарх неоднократно замечает: «Законъ же бяаше не възимати племену отъ иного кол?на» (Ио. Экзарх, с. 182); «племя» в этом тексте — всего лишь «колено», но — чего? Для самого Экзарха — другого колена того же рода, нечто, одновременно существующее в настоящее время. Для восточных славян подобное толкование еще неприемлемо. Для них кол?но — сгиб ноги, поворот в движении; слово кол?но получило у них смысл не пространственного, а временного размещения рода, т. е. "по-колен-ие в границах общего племени". Книжное слово поколение возникло из древнего корня не раньше, чем выработалось представление о последовательной смене подобных поколений.

Уже на первых листах «Повести временных лет» летописец сообщает: «Афетово бо и то кол?но: варязи, свей, урмане (готе), русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, н?мци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии»; все это потомство Иафета.

В пространственном значении социальный термин племя сохранялся на Руси устойчиво. Иларион в середине XI в. говорит: «Вси людие, племена и языци тому поработають» (Иларион, л. 183б), но это прямая цитата из пророческих книг Даниила, переведенных еще Мефодием, а в его переводе словам la?s, ph?l?, gl?ssa соответствуют людие, кол?на, языци (Евсеев, 1905, с. 66; ср. варианты и в других местах этого перевода).

В употреблении слова племя существовало различие между книжным и разговорным языком. Различие легко обнаружить, сравнивая переводные тексты и созданные на их основе торжественные поучения, с одной стороны, и русские законодательные или летописные записи — с другой. Племя в высоком смысле — "потомство": «Братъ его мении болии его будеть, и племя его будет въ множъство языкъ» (Иларион, л. 173б).

В «Откровении» Мефодия Патарского (в летописном варианте) сохраняется слово племя («отъ племени Афетова»), а в других списках того же текста упоминаются и «Афетовы внуци», и «сынове же сыновъ», т. е. самые отдаленные потомки. Вспомним, что и в «Слове о полку Игореве» русичи — «Даждь-божи внуци», «сыны сынов» — те же самые внуки. Книжное значение слова племя требовало разъяснений; кроме того, социальный термин нуждается в однозначности. И каждый раз, встречаясь с употреблением этого слова в тексте высокого стиля, русский книжник устранял противоречие, возникавшее при столкновении данного значения с тем, которое было обычным для древнерусского человека, — "родичи, живущие одновременно".

В разговорном языке племя — "родня", "родственники", "свои люди": в «Уставе Владимира» осуждаются супруги, которые «в племени или во сватовств? поимутся», т. е. брачуются, будучи родственниками по крови или сватами. Особенно нежелательным было смешение по женской линии; именно сестричищь объясняется словом племянникъ еще в XVI в. (Ковтун, 1963, с. 312, 437).

Под 862 годом летописец, упоминая Рюрика, говорит, что «бяста у него 2 мужа не племени его» (Лавр. лет., л. 7) — Аскольд и Дир, которые не были родственниками новгородских князей; читателя исподволь готовили к мысли о том, что с этими мужами можно расправиться, как с чужаками, присвоив их владения.

Поскольку на Руси кол?но — "поколение, потомство", в разговорной речи слово племя утратило такое значение, оно всегда обозначало родичей. Это — родня, близкие, свои, их защищает сила рода, родовая месть — «Род». Все остальные обозначались словом иноплеменники; слово это новое и книжное, потому что, во-первых, буквально передает значение греческого allogen?s и, во-вторых, связано лишь с одним значением корня -ин- — "другой" (в глубокой древности корень этот означал одновременно и "один", и "другой"). Значит, в праславянское время иноплеменник был бы и соплеменником, и чужаком одновременно. В новом значении иноплеменникъ отмечается, например, в записи под 1068 г. (Лавр, лет., л. 56б), но только в период Батыева нашествия оно вошло в активный обиход: «Придоша иноплеменници, глаголемии татарове, на землю рязаньскую» (Новг. лет., с. 74, 1238 г.); «Не порабощени быхомъ оставше горкою си работою отъ иноплеменнихъ» (Серапион, с. 5). Характерно использование при именовании врагов слова, когда-то обозначавшего этническое родство: не «поганые», не «инов?рнин» или как-то еще (по религиозной или культурной характеристике, отличавшей врагов от славян), а «иные роды», «иное племя», т. е. чужие. Это все еще высшая степень языческого неприятия врага: противник по крови, а не по вере. И притом не «другое», а «иное», т. е. в корне, начисто враждебное, исключающее всякие дружеские отношения. Между тем возможности для выражения идеологических противоположностей уже были; оценочное отталкивание от чужой веры представлено, например, в древнерусском переводе «Пчелы», в котором слово b?rbaros "варвар, чужеземец" переведено как иноплвменьникъ (Пчела, с. 31), да и поганый (из латинского paganus "деревенщина", а позднее "язычник") было уже известно. Степных врагов с востока стали называть варварами и погаными позднее, когда возникла необходимость в символическом обозначении единения Руси против общих врагов, а физической силы рода для подобного выражения стало уже недостаточно.

Греческое gene? "род, происхождение", "родина", "рождение", "возраст", а также g?nos переводятся словами племя, кол?но, но чаще — родъ; parembol? "боевой порядок, размещение в бою. лагерь" — родъ, племя, но также и пълкъ (Патарск.), что точнее выражает суть греческого языка, в котором «племя» понимали как боевой лагерь рода. Соотнесение рода с походным полком весьма характерно, потому что в самом греческом слове нет никаких указаний на род или племя; этот образ целиком принадлежит переводчику, воззрения которого восходят к представлениям эпохи военной демократии у древних славян: род в движении, род — полк.

Но сначала определим, что такое родъ.

РОД

В начале своего повествования, говоря о расселении библейских племен, летописец упоминает языци, земли и страны: «языци рассеяни по странамъ земли», и древние славянские племена «нарекошася по землям их, кождо своимъ именемъ», хотя путники, посещавшие эти давние племена, видят «слов?ньскую землю». Но вот излагается история самой Руси, различная на Севере и на Юге. На Юге, в Киеве, «полемъ же живше особ? и волод?ющемъ роды своими... и живяху кождо съ своимъ родомъ и на своихъ м?ст?хъ, владеюще кождо родомъ своимъ» (Лавр. лет., л. 36); также и Кий «княжаше в род? своемъ», но на Дунае «хотяше с?сти с родомъ своимъ» (л. 4), да не позволили ему это сделать «ту живущии», и родъ Кия начал «держать княжение» у полян, на Днепре; у других восточных славян в то время были свои князья. Соседи славян, иные племена, называются словом языци, ибо говорят они иначе, не по-славянски. Угров и болгар, также обров, пришедших на Дунай с востока, называют тоже языци, а не роды, и когда погибли обры за жестокость свою, «ихъ же н?сть племени ни насл?дка» (л. 4б), т. е. не осталось никакого потомства. Однако все они чужды славянам — не роды, а только языци, потому что роды всегда — свои, близкие, «наши». «Поляне же суще от рода славеньска», как и остальные восточнославянские племена, скрупулезно перечисленные летописцем и хорошо изученные современными историками: древляне, поляне, словене, дреговичи, вятичи, северяне и прочие.

На Севере же, в Новгороде, в 862 г., как рассказывает легенда, после изгнания пришельцев-варягов за море «въста родъ на родъ», только после того, как «избраша 3 братья с роды своими... все отъ рода варяжьска» (Лавр. лет., л. 7), настало здесь спокойствие. И часто еще повествует летописец о том, что каждый князь «приходитъ» обязательно с «родомъ своимъ» (германский корень *kuning-, к которому восходит русское слово кънязь, и значит "родовой вождь", "предводитель племени"). Но вот что любопытно: слово родъ употребляется только по отношению к своим. Стоило появиться легенде о «призвании варягов» на Русь, как и варяги стали «своими», и у них появились «роды». Всех прочих называли: языци, иноземци, тъземци (той земли жители).

«Род» — это корень, из которого выходят ветви-«племена»; но «род» — также и воинское единство племени, что обозначается словом пълкъ (германский корень этого слова *folk- значит "род", "народ"). Отметим и разницу словоупотребления: славяне живут с «родомъ своимъ», или, как предпочитали говорить некоторые древнерусские книжники, «со своимъ роженьемъ», а вот варяги приходят «съ роды своими». Форма множественного числа возникает неожиданно, потому что свой род — всегда один, и притом один и тот же. Роды в последнем выражении — это родичи, которые связаны кровными узами с общим предком, родоначальником; в начале летописи есть указание на то, что кроме «рода» были также и «роды».

Уже в старославянских текстах слово родъ многозначно, что соответствует многозначности его греческих эквивалентов. Это и "рождение", и "происхождение", и "плоды урожая", и "родня", и "поколения", и "племя", и "народ", и "порода (вид)", и "характер", и "родство"; также родъ огньнъ — "ад", даже "пекло", "геенна" (это выражение лопало к нам из болгарских переводов и было в книжном языке до XIII в.). Первые переводчики смешали два греческих слова (g?enna "ад" и gene? "род"), и появилось у славян неведомо как сочетание родъ огньнъ, а позже также и порода в значении "рай" (соответствует греческому par?deisos; ср. парадиз). Патриархальные родовые отношения с их тяготением к языческому быту в глазах христианского писателя как нельзя лучше соответствовали этой игре слов (родъродьство). и, быть может, такое употребление поддерживалось искусственно в символических описаниях. Во всяком случае, у Кирилла Туровского порода встречается часто, но в XII в. сочетания родъ огненъ уже не знают, говорят лишь о родьстве или съродьстве, это тоже "ад". Понятия о рае и аде незаметно вплетались в представление о роде, хотя самим славянам такая символика была неизвестна; она осталась чуждой народу, никогда не вышла за пределы книжной культуры: «родство» не могло быть адом, это не укладывалось в сознании, привыкшем к другим представлениям о роде.

Множество значений слова родъ не должно удивлять. Тем более, что и в самом греческом языке, откуда, по-видимому, пришла к нам подобная многозначность, она была представлена разными словами и формами общего корня *gen-. Новые условия, возникавшие в русской культуре XI—XII вв., способствовали перенесению некоторых значений слова родъ из греческого в древнерусский. Каково же представление о роде у самих славян?

Греческому gene? свойственны значения "род" и "рождение (порождение)", они указывают на общность происхождения, принадлежность к одному племени. Племя существует реально, а род возобновляет его колена, которые растут «из рода въ родъ». Библейская последовательность родов такова: Иродовъ родъ, родъ Давыдовъ, затем шире — родъ евр?искъ и еще шире — родъ члов?ческъ. Последнее выражение дошло до нашего времени, когда-то оно означало "множество", "неисчислимость людских сил" (см.: Иларион, л. 171а, также Чтен. Борис. Глеб., Флавий). У Серапиона Владимирского в конце XIII в. сочетание родъ члов?ческъ заменяется сочетанием родъ христианский, позже и у других писателей широко используется сочетание, противопоставляющее славян язычникам-варварам, тем самым сужаются границы рода пределами «своих», родственных душ (т. е. это книжное выражение соотносится со славянским значением слова), что позволяло опираться на известные славянам образы; род — всегда только свои: родичи, единомышленники, друзья. Род — та граница сцепления людей в общество, за которую не допускаются супостаты. То, что находится вне, — отродъ, породъ, т. е. исчадие, отродие, "бастард, ублюдок, мразь" (Ковтун, 1963, с. 222, 247, 425); и в переводных текстах русские писатели XII в. еще больше сужают смысл слова родъ.

В разговорной речи Древней Руси родъ — рождение, порождение. В псковском «Житии Ольги» (созданном предположительно в XIV в.): «отца им?аше... от языка варяжьска и от рода не от княжеска» (л. 381) — по рождению не княжеской крови. «Благословити бо тя имуть сынове русьстии и в посл?дний родъ внукъ твоихъ» (Жит. Ольги (прол.), л. 353б) — при рождении последних твоих потомков. В «Сказании о Варяге»: «бяше н?кто челов?къ божий варягъ родомъ» (Жит. Варяг., л. 355), а в «Житии Андрея Юродивого» говорится о «словенине родомъ» (Жит. Андр., с. 159). «Возлюби ближнего своего, яко и самъ ся... не иже есть по роду ближний, нъ всякого живущего в в?р? христов?» (Прол. поуч., с. 24). Шире становится круг явлений, охватываемых понятием «род» — рождение: родство может быть не только по крови, но и по духу; всё новые люди входят в круг родичей.

Ближайшим результатом такого расширения понятия родства стало совпадение значений слов родъ и племя; в поздних древнерусских переводах они воспринимаются как синонимы. Ср. в «Снах Шахаиши» пророчества о «конечных» временах: «чада отца и матере не почтят, ни рода, ни ближикъ» (Сл. Шахаиш., с. 5) — или такие суждения: «тогда и роди, и племена от божия службы укланяться... и любовь древнюю своих сродникъ с чюжими людми держати начнут, а убогого рода забудут; никто же рода своего ни племени, ни убога суща взыщет, мужь жену приимъ отца и матер уничижит, и прочий родъ свой, а жены родъ возлюбить» (с. 6, 7); «Своихъ племянъ отлучаться и своихъ друговъ» (с. 6). В древнерусской редакции текста отдано предпочтение все же слову племя, а не родъ (Рыстенко, 1904, с. 26).

Прошло время, и в XIV в. уже не осознается разница между родом и племенем, ср. общее именование родъ-племя — то самое, которое дошло до нас в литой формуле былинного текста («Ты чьего рода-племени?»). Тогда заметным становится, что и древний род — не только племя близких родственников, что в нем со временем накопилось много «чужих» (не кровных), а потому и воспринимается древний род во всей совокупности «сродников», «ближников» и «другов своих», которые все вместе противопоставлены «чужим людям». Пророчества описывают время, когда чужие люди станут роднее отца-матери, а род жены ближе кровного рода. В Древней Руси такое стечение обстоятельств рассматривалось как крушение всех самых прочных связей, которые могут быть в родовом обществе, — связей по крови. Род распался, поскольку сборность его племен уже не соответствовала представлению о родстве по крови.

Так и былинный герой, называя при встрече свой род-племя и уточняя, «чьих есте», обозначает тем самым свое место в социальной структуре привычного ему мира. И родъ, и племя пришли из родового быта, но служат новому социальному строю, а потому неизбежно должны изменить свой смысл. Каждое из этих слов в отдельности уже не годится для характеристики человека, но сложение их порождает то новое качество обозначения, которое вполне приемлемо, пока нет нужного в новых социальных отношениях термина. Что же это за качество и в чем его новизна?

Родъ еще до XIV в. получает также значение "родина": «и ту есть рожество святого Николы, то его есть и отчина и родъ — Петера» (Хож. игум. Даниил., с. 10). Рождаются не только люди, но и скот, жито: «Се ныне по 3 л?та жита роду н?т не токмо в Руси, но в Латын?: се вълхвове ли створиша?» (волхвы ли наколдовали?) (Серапион, с. 11).

За всем этим стоит нечто такое, что в представлении славянина объединяло слова рождение, родина и родъ. Происходит неуклонное дробление смысла древней синкреты-корня в новых социальных условиях. Родъ постепенно приобретает значение "родина" — конкретность родного гнезда и "рождение" — непрекращающееся воспроизведение потомства. Кроме того, в древнем отглагольном имени существительном заключено и сакральное значение божества, которое отвечает за неукоснительную смену поколений в границах племени: Родъ в отличие от множественности родовъ. «На роды и роды» — на многие поколения (Иларион, л. 186а). Еще в XII в. священник выступает против языческих представлений о том, что следует «требы творити по рожению... Роду и рожаницамъ» (Сл. идол., с. 382). Об этой стороне дела очень хорошо высказался Б. А. Рыбаков, противопоставлявший слово родъ в единственном числе слову рожаница (последнее обозначает божество женского рода), которое всегда употребляется в форме двойственного числа (Рыбаков, 1981, с. 20—21). Роду поклонялись, Родом пугали детей; «родимец застанет», «родимец схватит». «Д?ти б?гаютъ рода, а господь пьяного челов?ка», — говорит Даниил Заточник в XII в. (Дан. Заточник, с. 55). До наших дней сохранилось присловье «на роду написано»: древние славяне видели в Роде знак судьбы, предопределенного ею случая; латинское слово fatum в древних славянских книгах переводили словом родъ, скорее всего, это Родъ. «От нужа рода» [от необходимости судьбы] предостерегают старшие младших (Срезневский, III, стб. 138). «Новгородская кормчая» 1280 г. содержит старинные тексты, в которых осуждаются те, «иже въ получаи в?рують и въ родъсловие, рекъше в рожаница» — в судьбу (Срезневский, III, стб. 141).

Обожествление Рода вряд ли случайно. Священный смысл божества заключен в его имени, и каким бы ни было это имя, до нас не дошедшее, символично, что табуировавшее его слово было словом Родъ.

Еще в прошлом веке К. Н. Бестужев-Рюмин писал: «Что касается Рода, то нечего искать в нем предка, а надо остановиться на свидетельстве одной рукописи XVI века, приводимой Н. В. Калачевым; "То ти не Род седя на воздусе мечет на землю груды, и в том рождаются дети". Таким образом, Род не есть олицетворение рода (gens), а сам создатель» (1872, с. 24). Б. А. Рыбаков считает это указание важным и согласен с Бестужевым-Рюминым, а между тем в его работе ясно говорится; «не Род» все это делает, а кто-то другой, и ниже становится ясным, кто именно: «Всем бо есть творец бог, а не Род» (Рыбаков, 1981, с. 449). Согласиться с тем, что язычники противопоставляют Род христианскому богу, значит утверждать единобожие древних славян, что, конечно же, странно. Славяне — язычники, они поклонялись многим богам, которых христиане назвали впоследствии бесами. Родъ, скорее всего, — выражение обобщенного представления культа предков и плодородия, на что указывает и этимология корня (*ard- "успех, урожай, прибыль", но и "забота"; см.: Трубачев, 1959; на с. 152 говорится о том, что корень имеет также значение "происхождение"). Лишь в позднейшей традиции Родъ упоминается наряду с наименованиями атрибутов «воинского бога», обычно свойственных Перуну: гром и молния (Рыбаков, 1981, с. 452).

Давно замечено (и историки постоянно пишут об этом), что термин родъ летописец употреблял в самых разных значениях: и "княжеская династия", и "совокупность родственников", и "каждый из них в отдельности", и даже "соотечественники" (скорее это — "племя"?), а часто и просто "народ вообще" (Греков, 1953, с. 80): это верный знак того, «что ко второй половине XI — началу XII в., ко времени первых летописных сводов и «Повести временных лет», родовой строй на Руси ушел в прошлое» (Мавродин, 1971, с. 29). Отсюда и споры относительно слов Родъ и родъ. Между тем многозначности слова на самом деле нет. Многозначность древнего синкретического термина представляется нам сегодня на фоне многих других слов, отчасти происходящих от того же корня, но чаще заменивших со временем слово родъ в одном из его вторичных значений. Дело обстоит просто: если известно уже слово семья, значит «род означал обыкновенную семью как семейную общину» (Леонтович, 1874, с. 202), и т. д. Для древнерусского человека «род» — всё вместе, в единстве смысла и символа; но в каждом своем повороте, в особых обстоятельствах на первое место выходит что-то одно, самое важное именно в данный момент: рождение, род, родичи, Род.

Итак, вполне ясно, что племя древнее рода, тем не менее особое внимание к роду знаменательно. Если в древности основное внимание обращено на результат, на плод — т. е. на племя, позже более важной становится идея рождения и возобновления племени, важен процесс, действие, а не его результат. Племя — плод, результат, оно и существует только благодаря роду, обожествленному до степени Рода. Последовательная смена их, родов-племен, дает поколения, все новые колена людей, которые растут, охватывают все более широкие группы прежде вовсе не общего рода, может быть, и не одного племени, но — одного поколения и общей судьбы. Это очень важное изменение в сознании произошло в историческое время. Понятие рода как движения во времени — важная точка отсчета в новой славянской культуре. Замкнутость древнего племени была открыта навстречу более динамичному роду.

В этом смысле Род — предки и потомки вместе, данные нисходящим образом, но в единстве, потому что предки порождают потомков. В летописи XV в. приведены слова Ивана III о предке своем Всеволоде Большое Гнездо (жившем в конце XII в.): «А от того великого князя да иже до мене род их: мы влад?ем вами» (Пов. моск., с. 380); род здесь — потомки. Епифаний Премудрый в XIV в. сокрушался: «Аще ли не написана будут [жития святых] памяти ради, то изыдет ис памяти и въ пр?ходящаа л?та и преминующимъ родом удобь сиа забвена будут» (Жит. Стеф. Перм., с. 1); здесь роды — поколения, сменяющиеся во времени.

Последовательность изменения можно установить и на основе грамматических форм слова. С?мя и племя древнее слова родъ, поскольку класс имен, к которым относятся первые два, является древнейшим. Эти слова выражают исконный круг представлений о человеческом роде, полностью соответствующий идее продолжения рода в живом мире. Семя, с одной стороны, и племя, плод — с другой, — вот причинно-следственная связь, как ее, весьма конкретно, понимали скотоводы.

Родъ и плодъ также известны с незапамятных времен, ибо относятся к архаическому типу склонения с основой на *u. Имен этого типа сохранилось в славянских языках не так много, но все же они отражают уже совершенно иное представление о продолжении рода; плод рождается, и в этом заключается смысл действия. Как порожденное, плод — уже и не племя. Соответствующее модели животного мира представление «семя ? племя-плод» не удовлетворяло людей новой общественной формации. Для земледельца рождение зерна становится важным хозяйственным актом, и потому-то на первый план выходят два новых — отглагольных — имени: родъ и плодъ. Глагольность этих образований ощущается постоянно, указание на действие, на процесс всегда присутствует в любом сообщении о роде. В этом, пожалуй, самое важное отличие слова родъ от слова с?мя: «семя» — предметно, «род» — движение.

Нет слов, образованных от с?мя, племя с помощью приставок; от существительного же родъ таких слов много, и это лучше всего доказывает, что в глубинном значении корня сохранялась (глагольная по существу) идея действия, продолжения, развития. Самыми древними из приставочных слов были народъ, неродъ, уродъ, сродье, они встречаются уже в старославянских текстах и доныне известны многим славянам.

На-родъ — то, что народилось, собралось в роде и представляет собой совокупность ныне живущего рода, т. е. "толпа, сборище, стадо". В русских народных говорах до недавнего времени известно было такое выражение об общем деревенском стаде: «народ пошел».

Не-родъ обозначает того, кто не радеет об общем благе рода, — беспечного или небрежного человека: живет в роду, но относится к нему свысока. «Н?сть ему спасения — еще ли кого изгубишь л?ностью и неродьствомъ» (Поуч. свящ., с. 108); это бесчувственность, беспечность, бесчиние, которые выбивают человека из размеренного течения родовой жизни. Порицая одного своего современника, Кирилл Туровский сказал (это XII в.): другие порокам бывают подвержены, как псы и скоты, «ты же неродьствомъ себе приносъ съд?», т. е. в бесчинстве себя загубил.

У-родъ — лишенный «рода» в прямом смысле, т. е. "физически поврежденный человек". Это и каженик (скопец), и безумный, и эпилептик — всякий, кто по каким-либо причинам не может продолжить свой род. Христианство по-новому отнеслось к этой группе людей, всячески опекало их, прикармливало при церквях, поскольку «блаженны нищие духом», и особую цену имеют те, на ком завершается род. По неведомым законам логики, сопряженной, возможно, с народной психологией, постепенно сложилось мнение, что именно такие уроды (в церковном обиходе их называют юродивыми) и выражают глас божий: «Хотяй быти мудръ въ в?ц? семъ — уродъ буди!» (Пандекты, л. 15). Физические недостатки как бы гарантировали святость духа —- мнение, совершенно невозможное в родовом обществе. Блаженные становились благими и блажили на Руси довольно долго (Лихачев, Панченко, 1976, с. 196).

Съ-родие — урожденные совместно, в общем роду. Судя по вариантам приставки (не только съ-, но и су- из с?-), это очень древнее образование, выражающее степень родства. Все, кто вместе и общего корня, — сродники; съродие — родство, различное по степеням. Приставка съ- (или су-) показывает, что речь теперь идет не о кровном родстве, что круг родичей расширяется.

Как великое нарушение норм воспринималось убийство внутри рода; брат на брата идти не мог! Но вот начинается трагическая история киевского княжеского дома, и старые родовые традиции оказываются нарушенными. Святополк, прозванный Окаянным (проклятым), послал убийц на своих младших братьев, которые «не от врагъ, но отъ сродника убиена быста» (Сл. Борис. Глеб., с. 170); не родъ, а съродникъ — это примечательное уточнение словом. Сыновья одного отца, князя Владимира, но от разных матерей — всего лишь сродники, жизнью обязанные разным «рожаницам». Рождение связано с Родом, это верно, но в начале XI в. правят все еще «рожаницы». Такова исходная, идущая из родовых отношений, точка развития княжеских междоусобий. Сродники бросили меч вражды, но не род. В русской средневековой истории Святополк навсегда стал символом братоубийственной розни, понимаемой таким образом. Описывая вероломных князей-убийц (а их было много в русской истории), использовали неизменную формулу: «ваш сродникъ оканьный Святопълкъ, избив[ыи] братью свою» (Ряз. княз., с. 128), а ведь и сами страдальцы тоже были потомками или родичами того же Святополка. Эта формула о другом — о родстве по духу и нраву. Во всех сказаниях о Куликовской битве Дмитрий Донской — сродник Бориса и Глеба, тогда как его политический противник Олег Рязанский именуется сродником Святополка (Жит. Дм. Донск., с. 208, 212 и др.). Литературное происхождение формулы поддерживает и отвлеченно нравственное или политическое значение слова: сродники не по родству, а по некому типичному деянию. Сродниками Тамерлана, например, называют в начале XV в. татаро-монголов времен Батыя (Пов. Темир., с. 238), также пришедших на русскую землю, но гораздо раньше Тамерлана.

Последующая история показала, как разрушался старый род. Кто нарушает принципы рода — не родъ, а отродъ (ородъ) и породие, т. е. собственно: исчадие, отродье и мразь. Эти слова известны с XIII в. и используются, например, при характеристике змеи: «змея — ородъ [или: породие] ехидново».

Постепенно появляются и другие слова. По-родъ — только что порожденное дитя, отсюда впоследствии порода — общее для всех представителей рода свойство или качество (ср. выражение нашей породы): «жить было в род? въ своей пород?!» (Симони, с. 100). Закрепленный за родом участок, где производят и хранят жизненные припасы, называют словом за-родъ. При роде всегда есть всякая живность, его окружает растительность, все это также обеспечивает существование рода, это называют при-рода. В XV в. известно слово до-род-ные — сильные, крепкие, толстые — о самых благополучных представителях рода.

Древнеславянские книжники использовали корень род- иногда особенно часто. Потребовалось создать философскую терминологию — перевели с греческого или образовали слова по типу греческих. Греческое ph?sis (ср. современное физика) в древнейших славянских переводах передается словом родъ, потому что им можно обозначить и род, и природу, и порождение, и существо; позже, чтобы не смешивать новые значения с прежним "род", заменили слово родъ производным родьство, а затем, приближаясь к смыслу отвлеченного книжного термина, остановили свой выбор на словах естьство или вещь (Ягич, 1902, с. 393). В греческом соотносятся друг с другом g?nos и eid?s; славяне соответственно дали в своих переводах; родъ и видъ, которые обозначают часть и целое — то, что «порождает», и то, что «имеет вид». Потребовалось отразить высшую степень свойства в какой-нибудь классификации, и в Восточной Болгарии в X в. возникает сложное сочетание пр?родьный родъ, т. е. буквально: всех родов род. Значение слова родъ во всех таких случаях вторично, оно — результат переноса от значений греческих слов и обязано влиянию совершенно другого типа мышления — отвлеченно-рассудочного, аналитического. Славяне в ту эпоху еще не имели своих научных терминов, но потребность в них уже ощущалась. Потому славянский язык не препятствовал подобным поискам. Накладываясь на исконные значения соответствующих славянских слов, переносные значения слов развитого греческого языка (с использованием в ряде случаев словообразовательных средств) создавали цельные понятия о новых для славян явлениях, и притом настолько удачно, что до наших дней сохранились образованные в то время такие новые термины (слова тысячелетней давности), как роды и виды, естество. В процессе постепенного постижения мира род порождает виды, а в видах проявляется род. Заимствованный у греков принцип классификации сохранился потому, что он не противоречил исходной семантике славянских слов.

Заглянем в Словарь В. И. Даля. Десятки слов с корнем род- созданы в русской речи на протяжении последних веков, донося до нас из внутренней его сути все завещанные предками идеи: сродство — кровная связь людей (в отличие от слова свойство), родители, ро?дник и роди?на — родственники, родичи, но родни?к и ро?дина — место рождения, родинка — примета рождения, родной или родимый — милый, сердечный, желанный. Каждое из этих слов прошло длительный путь уточнения смысла и отделки формы. Ведь первоначально все эти слова, вычленившись из глагольного корня, несли с собой недифференцированное и потому неопределенное значение, близкое к таким, как "рождение", "порождение", "некая глубинная связь по происхождению". Даже ударение было разным: ро?дина и роди?на, а ведь встречается еще и родина? — собирательное по смыслу и самое древнее по ударению. В 1607 г. иностранец записывает иронический ответ псковича на отказ иноземца выпить с ним: «Ну, пей вода: то твоея родина» (т. е. раз уж это твоя национальная привычка [не пить вино]; Фенне, с. 191).

И в наши дни продолжается этот процесс дробления «рода»: слово род (всегда в форме единственного числа) противоположно по значению тому, что обозначает слово вид, ро?ды (во множественном числе) — "рождение", а роды? (с другим ударением) — просто "сорта" или "типы чего-либо". Исходное значение корня породило у новых однокоренных слов ряд конкретных значений. В то же самое время более древнее слово племя не дробило свое общее и важное значение, которое свойственно было ему искони. Оно выражает предметность, а не действие, и потому не может множить свое значение до бесконечности. Так идея результата (плод) в ее противоположности идее развития (рождение) сказалась на истории слова, связавшего с этой идеей свою судьбу.

Почему же так случилось? Самым отдаленным во времени смыслом корня плем- было выражение заполненности пространства: *ple- "быть наполненным, полным" (Бенвенист, 1969, I, с. 210). Современное научное понятие о роде и племени (племя как совокупность родов) не выражает древнего представления о них. Порождение новых «колен» заполняет «пространство» племени, род возобновляет племя. Еще в прошлом веке, вчитываясь в тексты древнерусских летописей, историк мог ощутить эту связь: «Слово племя, которым внутри рода означалась совокупность нескольких лиц, теснее связанных между собою происхождением от одного из членов этого рода» (Тюрин, 1849, с. 75). Племя и было «внутри рода». Княжеский род Владимира Святого составляли племена (потомки его) Ольгово, Мономахово и другие (в Ипатьевской летописи упоминаются часто). С. М. Соловьев ошибался, полагая, что племя — это только потомство, а племена — расходившиеся линии потомства (Соловьев, 1959, с. 99). В новгородских текстах точнее всего отражается древняя разговорная речь, а в этих текстах слово племя обозначало близких и дальних родственников (Черепнин, 1969, с. 211). В переводе XII в. там, где говорится об отношении родителей к детям, братьев к сестрам, добавлено: «аще ли по иному племени другъ с другомъ» (Кн. закон., с. 75), это равнозначно греческому sygg?neian "родичи", "родственники" (по другой линии). Перед началом Липицкой битвы 1216 г. Мстислав Удалой и Владимир просили своих противников поладить миром: «Управимся, мы бо есмы племенницы соб?, а дадимъ стар?йшинство Констянтину» (Пов. Лип., с. 118). Утверждение важное, если учесть, что Мстислав и Владимир — родные братья, а Владимир Смоленский — племянник Мстислава (как и Константин, родной брат Ярослава); при этом же сам Ярослав Всеволодович был зятем Мстислава, женат на дочери последнего. Все они были «Ростиславля племени», «а Мстислава Мстиславичя и сами в?даете в том племени» (Пов. Лип., с. 118). Племенници — люди одного племени по роду.

Тамерлан «не цесарь б? родомъ, ни сынъ цесаревъ, ни пл?мяни цесарьска...» (Пов. Темир, с. 230), т. е. ни по рождению, ни по родству не имел права на власть. После взятия Царьграда турками в 1453 г. царица бежала «в Аммарию къ племяномъ» (Пов. взят. Царьград., с. 260), т. е. к своим родичам. Позже во всех судебниках племя — живущие одновременно родичи: «а будеть у зорника братъ или иное племя» (Пск. Судн. гр., с. 19), «ження мать или сестра или иное племя» (там же, с. 20), но: «что дасть своею рукою племяннику своему» (с. 22), хотя даже племянник еще предстает как родич в виде одного из членов племени; так же и в «Судебнике 1497 года» неоднократно. Только в «Уложении 1649 года» впервые находим разграничение племени и племянников: племя — родные, племянник — сын брата: «Къ суду присылати сына или племянника» (с. 38).

Иначе и быть не могло, поскольку в продолжение всего средневековья «род» воспринимался как родственная связь во времени, и выражения типа «при прочих великих князех рода нашего» (Пов. моск., с. 380), «и т? вотчины отдавати в родъ» (Улож. 1649 г., с. 110) или «чтобы такие вотчины из роду не выходили» (там же, с. 105) указывали на преемственность наследования. Первые слова с корнем род-, обозначавшие родичей, были, очевидно, словами народными, разговорными. Некоторые из них попали в документы и известны нам: «к недорослю или ко вдов? или к д?вке... а родимцовъ у них на Москв? н?т; а скажут они, что есть у них родимцы, кому за них отв?чати» (Улож. 1649 г., с. 59) — у вдовы, малолетнего сына и дочери, бесправных перед лицом закона, нет юридически ответственных лиц — «родимых», потому что «родимець» их умер или погиб в бою. Это стало возможно только в XVII в., когда происходили многие отмены прежних родовых отношений. Боярское местничество по родам было той социальной силой, которая сохраняла противоположность племени роду, настоящего прошлому. «Почтение к родам умножило еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделывало их безопасность что твердое предпринять, а тогда же и налагало узду кому что недостойное имени своего сделать, ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало», — писал в XVIII в. наследник таких родов князь М. М. Щербатов (1906, с. 16).

Еще тверже различие между родом и племенем осознавалось в Древней Руси. Историк говорит, будто в «Повести временных лет» не используется термин племя, а употребляется лишь слово родъ (Мавродин, 1978, с. 65—66). Лингвист же замечает, что в этом важном источнике слово племя упомянуто восемь раз, шесть из них — в цитатах и дважды в самостоятельном тексте: «ни племене ни насл?дка» (Лавр, лет., л. 46) и «два мужа не племене его» (л. 76), оно обозначает здесь родичей. Но и термин родъ обычно встречается в цитатах так же часто — десять раз, в таком же значении, какое свойственно слову кол?но, т. е. ph?l?. Однажды (Лавр. лет., л. 75) родъ — "родина" (Львов, 1975, с. 237). Дело, оказывается, не в пренебрежении словом, а в той реальной жизни, которую год за годом описывает летописец: родственные связи людей еще настолько конкретны и у всех в памяти, что лишь в исключительных случаях требуют уточнения особым словом.

Многозначность современного слова род приводит к путанице в толкованиях тех отношений, которые свойственны были людям Древней Руси. Для К. С. Аксакова, например, племя — приплод, а род — семья, потому что в современном ему языке возможно такое значение слова. Отношение между родом и племенем перевернуто прямо противоположным образом на основе предвзятой идеи, согласно которой «у славян родового быта не было, а выступают определенно семья и община» (Аксаков, 1861, с. 67). Но история слов показывает, что представления родового быта очень долго сохранялись и в социальной жизни, и в языке.

Э. Бенвенист (1969, I, с. 293; ср. с. 366) выявил в древнейших отношениях индоевропейцев четыре круга социальной принадлежности: g?nos — семья, фратрия — братство («клан»), еще шире филы — трибы и, наконец, страна. Было бы интересно проследить соответствия этой обобщающей схеме в социальной терминологии славян, но к такой работе лингвисты пока не готовы. Ясны последние звенья цепи — страна и филы, т. е. племена и сородичи (Ягич, 1913, с. 353, 355, 446). С фратрией явно соотносится дом, а с g?nos — род и семья, но может быть и род как семья. Чем дальше углубимся в древний социальный быт, те.м больше загадок. В восходящие к глубокой старине таинственные для нас связи и отношения трудно проникнуть извне, да еще столетия спустя.

РОД И СЕМЬЯ

Если расположить слова-понятия в исторической перспективе, окажется, что родственные группы таких слов создавались почти в одно время, получали одинаковые грамматические приметы (либо одна основа, либо один суффикс и т.п.). Представим себе последовательность развития этих слов, взяв за основу прекрасную книгу О. Н. Трубачева о славянских терминах родства (Трубачев, 1959).

Самые древние слова-понятия о членах семьи входили в архаический тип склонения с основой на -er; вот этот ряд: мать, отец, сын, дочь, брат, сестра; все слова — названия кровных степеней родства. В современном литературном русском языке не все они сохранились в исконной форме, поэтому приведем реконструированные формы их (на основании других индоевропейских языков): *m?ter, *f?ter, *p?er, *duhiter, *br?ter, *suesor. У большинства этих слов корень долгий, кроме тех наименований, которые обозначают лиц младшей женской линии.

По-видимому, были и другие обозначения родственников по крови, теперь уже неизвестные или изменившие свое значение. Например, понятие «сын» в различных языках получило разные именования, потому что каждый из них сохранил в качестве основного один какой-либо термин из числа других, первоначально возможных: *s?nus "рожденный (матерью)" из эпохи матриархата (ср. русское сын), *p?er "зачатый (отцом)" из эпохи патриархата (ср. древнеиндийское putra). В нашем ряду было и еще одно слово — *daiu?r "дитя, мальчик"; впоследствии оно, изменяясь фонетически, дало известное многим деверь "брат мужа" (обычно это — младший брат, который в роду обладал правами сына), последнее отражает родство в семье, в которую входила невеста.

До того, как все приведенные слова стали обозначать термины родства, они могли употребляться и в иных значениях. Некоторые ученые полагают, что названия отца и матери — это древнейшие названия мужчины и женщины (в их отличии друг от друга). Они образовались с помощью древнейшего суффикса -t?r; впоследствии, также отчасти изменившись в форме, этот суффикс стал обозначать любое действующее лицо (у славян это суффикс -тель, ср. деятель). Другие же слова этого ряда развили совершенно иной суффикс, у славян он известен как -арь (токарь). Последний тоже обозначает действующее лицо, только рангом пониже, — не "творец", а "исполнитель", ср. пекарь, пахарь и т. д.