21 Возвращение — борьба с голодом и морозами за жизнь

21 Возвращение — борьба с голодом и морозами за жизнь

Мы повернулись спиной к полюсу. Почуяв дорогу к дому, собаки разразились радостным лаем. Страдания от сильной усталости. Страх перед подвижкой льда, штормами и неминуемым голодом. Отчаяние из-за предстоящего пятисотдвадцатимильного пути до берегов земли

Оглянувшись всего несколько раз, мы заторопились домой вдоль 100-го меридиана, пересекая по пути множество недавно образовавшихся трещин.[146]

Страстное желание разрешить проблему полюса сделало свое дело. Какое-то время мы еще вспоминали перипетии похода к полюсу, но по мере нашего продвижения на юг все осознаннее становились предстоящие трудности. Хотя ртуть все еще замерзала и вечно сияющее солнце терялось в голубоватой морозной дымке, не за горами было то время, когда в более низких широтах взламывается лед и начинает дрейфовать на юг.

По вполне понятным причинам наши предшественники планировали возвращение на сушу к первым числам мая. Мы, если нам все-таки удастся ступить на землю, могли рассчитывать только на начало июня. Вполне вероятно, что лед на окраинах полярного моря будет сильно изломан и открытая вода, мелкобитый лед и сильный дрейф скорректируют наши планы возвращения на твердь земную у берегов пролива Нансен. И хотя мы предвидели это, как и многое другое, но риск был, а без него невозможно покорение полюса.

Мы стартовали раньше всех прочих арктических экспедиций и в пути не теряли времени даром. Если и случались неприятности, то они происходили не из-за неоправданной траты наших сил, а из-за непредвиденных обстоятельств. В последние дни нашего броска к цели у нас не было ни времени, ни возможности подумать о всех трудностях предстоящего возвращения. Однако теперь, когда над нами раскрывалась южная часть небосклона, под которым лежали наш родной дом и все то, ради чего мы жили на свете, обратный путь казался нам неимоверно долгим. Теперь, когда пьянящий энтузиазм иссяк, наше воображение рисовало трудности все в более мрачных красках. Мы ясно понимали, что критическая стадия кампании не совпадает с достижением полюса. Проверкой нашей состоятельности как полярных исследователей будет исход финальной битвы с холодом и голодом за жизнь.

Осмысливая все трудности и опасности нашего — положения, я пришел к выводу, что возвращение тем же маршрутом, каким мы шли к полюсу, не сулит нам больших преимуществ, потому что поиск наших собственных следов займет много времени. Непрекращающийся слабый снегопад наверняка засыпал следы так называемого наезженного пути. Не привлекала нас и возможность использования на обратном пути уже выстроенных иглу. Возвращение в брошенный лагерь, когда мы на пути к полюсу привыкли проводить каждую ночь под новым, чистым и прозрачным куполом, навеяло бы мрачное настроение. Почти всякий раз мы оставляли лагерь в таком состоянии, что исходя даже только из соображений гигиены, им не следовало бы пользоваться вторично. Нельзя было рассчитывать и на сохранность иглу — в двух случаях из трех солнце и шторма полностью разрушат их за двое-трое суток. К тому же теперь мы отдыхали в шелковой палатке и не нуждались в убежище. В то время года, когда мы путешествовали, активность пака южнее и бессистемность дрейфа отдельных его полей на запад или на восток делали возвращение по прежним следам невозможным. Наиболее важной причиной изменения маршрута было мое страстное желание сделать какие-либо новые открытия к западу от нашего предыдущего маршрута. Именно это обстоятельство привело к тому, что нас унесло дрейфом и задержало в ледовом плену еще на год.

Однако первые дни прошли быстро. Ледяные поля сгладились. 24 апреля мы преодолели пять трещин. При хорошей погоде и благоприятном состоянии льда нам удавались длинные переходы. 24-го мы продвинулись на 16 миль, 25-го — на 15, 26, 27 и 28-го — на 14 миль. Затеплившийся в наших сердцах огонек надежды на скорую встречу с близкими и домом разогнал ощущение невыносимой усталости. Собаки нюхали воздух. Эскимосы распевали охотничьи песни. У меня в голове бродили радостные мысли о предстоящей встрече с друзьями и родными. Я мечтал о роскошных обедах, о волнующей душу музыке. Высокая скорость передвижения наводила на размышления об удовольствиях другого мира. Какое-то время мы оставались слепы ко всем признакам надвигающейся опасности (то же самое происходило с нами при броске на север).

Возвращаясь вдоль 100-го меридиана, мы преследовали три цели: скомпенсировать усиливающийся восточный дрейф; как можно ближе подойти к новым землям для того, чтобы исследовать часть их побережья; вычеркнуть из списка не исхоженных человеком пространств значительный пояс арктической зоны.

30 апреля шагомер зарегистрировал 121 милю, и по нашей системе счисления, которая обычно не подводила нас, мы получили широту 87°59 , долготу 100°. Астрономические наблюдения показали широту 88°0Г, долготу 97°42 . Нас относило на восток со всевозрастающей скоростью.[147] Для того чтобы скомпенсировать этот дрейф, мы двинулись на юг, отвернув немного западнее.

На нас снова давило бремя каждодневной рутины. Ощущение новизны от успеха, вся сила страсти, которую мы направляли на его достижение, словно куда-то провалились. Колеблющаяся синева утомляла глаза, подвижка льда не воодушевляла, не радовала сердца. Температура колебалась между 30 и 40° ниже нуля при постоянном ветре. 1 мая было не за горами; эта дата наводила на воспоминания о цветах и улыбках в ином, добром мире. Но здесь вокруг нас вся природа была ограничена рамками горизонта.

Вот наступило 1 мая. Оно ознаменовалось более яркими обильными вспышками на солнце, что, однако, не доставило нам никакой радости. Великолепие этого полярного пламени было обманом. Над горизонтом словно в истерике плясали миражи. Солнце описывало полные круги в небе, однако излучаемое им тепло было тоже притворством, а его свет причинял страдания. Лед был тяжелый, но гладкий.

2 мая облака закрыли небо, густой туман пал на лед. Мы с трудом прокладывали себе путь, но все же преодолели 19 миль. 3 мая пошел снег, однако к концу перехода небо прояснилось, и меня одолела тоска по родине, где уже цвели яблони и вишни.

С измотанными нервами, вооружившись компасом, я изо дня в день шагал впереди нарт. Скорость продвижения была удовлетворительной. Мы миновали 89-ю и 88-ю параллели. И 87-я, и 86-я будут скоро у нас под ногами. Кроме того, новые земли ободрят нас. Эти тяжелые дни надолго сохранятся в нашей памяти. Недостаток стимулов и нехватка питания лишали нас энергии для запоминания всех событий того драматического, холодного времени.

Напряжение длительного перехода связало наше трио узами мученичества. Собаки, эти домашние животные, которые так и не расстались за века с волчьими инстинктами, приняли нас в свое братство. Мы не слышали от них ни звука неудовольствия или несогласия, а их глаза участливо смотрели на нас, покуда мы устраивались поудобнее на отдых, зарываясь в снег. Если им случалось располагаться поблизости от нас, они окружали нас, прижимались к нам, словно пытались согреть своим звериным теплом. Порой, напоминая нам о своем присутствии, они совали свои холодные, покрытые инеем носы в спальные мешки и, тыча ими в нашу теплую кожу, будили нас.

Мы любили этих тварей и восхищались их великолепной звериной выносливостью. Их превышающая всякие человеческие возможности способность приноравливаться к любым условиям часто служила нам темой для разговоров. Собаки, одетые в шкуры, защищавшие их от любой непогоды, кидались навстречу порывам ветра, бросали вызов смертоносному шторму. Съедая только фунт пеммикана в день и не требуя от нас ни питья, ни укрытий, они охотно выполняли колоссальную работу, а затем на отдыхе предлагали нам — своим двуногим собратьям — свой мех для защиты от холода, а свои тела — в качестве изголовий. Мы научились уважать их. Узы их звериной дружбы связывали нас все крепче и крепче. Теперь, больше чем когда-либо, у нас появились основания уважать их, потому что мы совместными усилиями искали выход из этого мира, не предназначенного для обитания существ из трепетной плоти.

В районе 88-й параллели мы преодолели большие массивы тяжелого льда. Ровные поля, которые встречались нам на пути к северу, куда-то исчезли.[148] Погода заметно изменилась. Пронизывающие ветры с запада усилились, и шквалы налетали все чаще. Чистый пурпур и синева небес постепенно уступили место безобразно серому тону. Поток смерзшихся иголок по нескольку часов подряд ежедневно проносился над паком. Искушение укрыться от непогоды в сцементировавшихся снежных стенах иглу было очень велико. Однако такая задержка могла ускорить пришествие голода. У нас было достаточно пищи для того, чтобы достичь земли при хорошей погоде, но даже короткие задержки угрожали самой возможности возвращения. Поэтому нам приходилось принуждать себя бороться с дрейфом и как можно скорее продвигаться против ветра, не обращая внимания на неизбежные при этом физические страдания. У нас не было другой альтернативы, и мы старались убедить самих себя в том, что обстоятельства могли сложиться еще хуже.

Ушла в прошлое тяжелая работа по возведению иглу. С тех пор как мы покинули полюс, мы соорудили только одно и при этом потеряли драгоценные сутки, за которые неузнаваемо изменился лик безграничного пространства льда.

Небольшая шелковая палатка надежно прикрывала нас от потоков ледяного воздуха. Было по-прежнему около 50° мороза, однако наша задубевшая кожа и ставшие нечувствительными нервные волокна помогали нам не слишком остро ощущать эту пытку. Наша неизменная диета из пеммикана, чая и галет не удовлетворяла нас. Мы постоянно ощущали недоедание, однако дневной рацион пришлось не увеличить, а слегка сократить. Переход от зимы к лету мы отметили сменой иглу на палатку и мягкого снежного ложа на твердое ледяное, подметаемое ветрами.

Пытаясь поймать для обсервации солнце, я был вынужден бодрствовать в часы, отведенные для отдыха. Чтобы скоротать время, я то и дело переводил глаза с храпящих собак на храпящих людей. Однажды во время бдения меня осенило, и я разрешил загадку собачьего хвоста, загадку, над разрешением которой я бился вот уже несколько суток. Я пишу об этом здесь, рискуя подвергнуться нападкам цензуры, потому что такие моменты были характерны для нашей жизни, которую иначе не проиллюстрируешь. Подобные тривиальности давали пищу нашим мозгам. Для чего — спрашивал я себя — собаке хвост? Медведь, мускусный бык, карибу и заяц обходятся, каждый по-своему и довольно хорошо, крошечным обрубком. Зачем же, создавая собаку, природа приложила такие большие усилия для того, чтобы снабдить отличным мехом, по-видимому, совершенно бесполезный костяной отросток? У собаки хвост настолько приметен, что едва ли можно представить ее себе без этого атрибута, тем не менее арктическая природа не часто тратит силы на создание каких-либо украшений или удовлетворение капризов. Пушистый хвост имел важное назначение, в противном случае он отпал бы, отрезанный ножами морозов и времени. Да, хвост был занесен в Арктику предком собаки — волком из более теплых краев, где он предназначался для отпугивания докучливой мошкары. А здесь… Нос, уж так он создан, что может дышать только теплым воздухом. На Крайнем Севере он требует определенной защиты, и собака обеспечивает ее своим хвостом. Когда я сделал это открытие, холодный ветер, заряженный острыми снежными кристаллами, подметал пак. Все собаки лежали на льду, подставив ветру согнутую аркой спину и эффектно, словно веером, закрывая морду хвостом. Так с помощью этого придатка животное комфортабельно защищало нос от ледяной пытки.

Во время долгих переходов по снежной пустыне я заинтересовался доселе неизвестными мне явлениями в человеческом организме. Поначалу стремление отыскать приемлемую дорогу через торосы требовало и от тела и от мозга предельной сосредоточенности. Однако постепенно все изменилось. С помощью чего-то вроде подсознания или интуиции глаза теперь сами находили удобный путь, а ноги лишь механически отмеряли ярды, мили, градусы, почти не испрашивая советов у мозга, тогда как туловище, стараясь сохранить энергию, необходимую ногам, словно чемодан, оставалось в состоянии покоя на протяжении многих миль пути.

Мышцы, настроенные на чисто механическую работу, оставляли мозг в покое, чтобы тот мог развлекаться и работать. Сводящая с ума монотонность нашего бытия вместе с затратами энергии вызывала тошноту от ощущения пустоты в голове. Надо было что-то предпринять, чтобы вывести душу из арктического оцепенения.

Превосходство мозга, его власть над лошадиными силами тела продемонстрировали себя во всей красе. Плоть проявляла лояльность к серому веществу только тогда, когда нам приходилось прилагать умственное усилие. Так изнывающие от усталости мускулы выполняли двойную работу, не жалуясь на усталость. Занятость мозга своими собственными развлечения ми — большое преимущество в жизни, которого стоит добиваться всегда. Наш мозг словно приумножал жизненные силы, помогая нам увеличивать расстояния дневных переходов. Наука, искусство и поэзия были теми вершинами, над которыми парили крылья моих мыслей. Начав свои развлечения с любопытных размышлений о назначении собачьего хвоста и расцветки животных в Арктике, мой мозг завершил первую стадию упражнений постановкой на воображаемой сцене драм, комедий и трагедий из жизни эскимосов.

Пытаясь сбалансировать свое мышление, я составил для себя довольно странный список тем, которыми и занимал свое воображение. Когда я находился в более приятном расположении духа, я всегда воссоздавал картину полярного восхода солнца — времени, когда природа пробуждается от зимней спячки. Совсем не трудно было заставить Этукишука и Авела пускаться в подобные экскурсы воображения. Самый простой повод мог породить поток приятных мыслей и питать его несколько дней. Таким искусственным стимулированием мозга отключались центры утомления мышц. Мы пересекли 87-ю параллель и приближались к 86-й. Но вот настало время, когда наши тела тоже отказались прикладывать усилия.

6 мая в 6 часов утра нас остановило приближение необычного урагана. Всю ночь дул сильный ветер, однако мы не проявляли страха перед его крепчавшими порывами до тех пор, пока не стало слишком поздно. Шторм надвигался с запада, как обычно, взвихривая грубый игольчатый лед. Лед вокруг нас был старый и заторошенный, труднопроходимый, но зато он предоставлял нам хоть какое-то укрытие. Когда налетали самые сильные порывы, мы бросались ничком на нарты в ветровой тени торосов и переводили дыхание, чтобы набраться сил и преодолеть еще несколько миль.

Наконец, когда мы уже не могли заставить собак пробиваться вперед сквозь слепящую метель, мы отыскали вздыбленную ледяную глыбу. Здесь с подветренной стороны мы нашли снег, подходящий для строительства иглу, нарезали и установили несколько блоков, однако ветер разметал их словно щепки. Мы попытались воспользоваться палаткой, но заставить ее стоять в этом бешеном смятении вихрей было невозможно. Тогда, оставив все попытки поставить палаточный шест, вконец отчаявшись, мы заползли в спальные мешки, позволив снегу медленно погребать хлопающий на ветру шелк. Вскоре вой ветра и все связанное со штормом нас уже перестало касаться — мы наслаждались комфортом ледяной могилы./Мы заботились лишь о том, чтобы отверстие для вентиляции было открытым, а сметать с палатки чрезмерный груз снега мы предоставили достаточно сильному ветру. Этот шторм преподал нам полезный урок борьбы за жизнь, который впоследствии весьма пригодился.

Дни ледового отчаяния теперь пролетали быстро. Шторм кончился, но ветер был все же слишком сильным и холодным для того, чтобы мы могли продолжить путешествие. Запас продовольствия заметно уменьшился. Наши дневные переходы сократились. При такой погоде голод казался неизбежным. Мы разбивали лагерь на новом месте почти каждый день, однако наши надежды, которые можно сравнить разве что с приливами, теперь находились в стадии самой малой воды. К плохой погоде прибавились подвижки льда. Действовала на нервы и неизвестность нашего местоположения. В течение нескольких суток были невозможны астрономические наблюдения, и мы могли лишь гадать, где находимся.

Сквозь штормовые шквалы, под стоны ветра, который с силой давил на наши барабанные перепонки, оглушая нас, под ужасный вой голодных собак мы с нечеловеческими усилиями пробивались вперед. Перед нами лежал неизведанный путь, а дрейфующий лед крепко держал нас в своих объятиях. Я мог только гадать, куда мы направляемся. Временами надежда добраться до земли покидала меня. Мы устали. Наши ноги онемели. Мы оставались глухи к сумасшедшему зову наших желудков. Мы тянули на полурационе и с каждым днем слабели.

У нас понизилась температура тела! Я часто измерял температуру наших тел, однако результаты ее измерения во рту из-за вдыхания очень холодного воздуха были не достоверны, весьма точными оказались результаты ее измерения под мышкой, когда мы лежали в спальных мешках. Примечательно, что чрезмерный холод не слишком влияет на температуру тела, куда больше ее постепенному понижению способствует продолжительное переутомление в сочетании с плохим питанием. На пути к полюсу температура наших тел колебалась в пределах 97,5° —98,4°. При возвращении температура, которая держалась ниже нормальной, упала еще ниже. Наше беспокойство, вызванное ускорением дрейфа, опасение оказаться унесенными дрейфом и попасть в положение, из которого не найти уже выхода, умственное и физическое переутомление, недоедание и постоянная жажда — все это с поразительной точностью фиксировалось моим клиническим термометром. В течение последних недель пути, прежде чем мы достигли Гренландии в 1909 г., и без того низкая температура тела упала до 96,2°, весьма примечательного уровня. Температура эскимосов, как правило, оставалась на полградуса выше моей. При этом наблюдался частый пульс и прерывистое дыхание.

Когда мы голодали летом в проливе Джонс, у нас температура была нормальной. Правда, тогда нас не мучила жажда и мы были увлечены поиском добычи, однако мы часто ощущали холод и гораздо чаще страдали от него, чем в самое холодное время года.

Иногда я останавливался, одолеваемый почти ошеломляющим, импульсивным желанием лечь и дать дрейфу отнести себя в Лету. К счастью, в такие моменты мысли о доме, как весенние птицы, распевающие в середине зимы, начинали пульсировать у меня в голове, наполняя ее нежными воспоминаниями. И хотя страстное желание достичь полюса, стимулировавшее нас при движении на север, теперь угасло, мы всегда помнили о том, что никто никогда не узнает о наших сверхчеловеческих усилиях, о нашей окончательной победе, если мы не вернемся домой.

Каким бы тщетным ни казалось мне все это, я, как и надеялся, сумел перебороть себя. Я оправдал три столетия человеческих усилий; я доказал, что человек, его мозг, его ограниченные в своих возможностях, наполненные пульсирующей кровью мышцы могут победить жестокость и смертоносность природы. Это я должен был донести людям и с гордостью в сердце надеялся передать моим маленьким детям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.