15 Переход через море по дрейфующим льдам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

15 Переход через море по дрейфующим льдам

Форсирование полыньи. Две мили ползком по тонкому льду. Быстрое продвижение по прочному льду. Первый ураган. Замерзшие собаки, погребенные снежными заносами. Лед расступается под иглу. Пробуждение в ледяной воде

Мне явно не по себе, я весь дрожу. 23 марта мы поднялись с наших ледяных постелей и выглянули наружу через пробитый шестом иллюминатор. Отовсюду исходило слабое, чуть ли не мистическое сияние. Из огромных кипящих котлов полыньи к небу поднимались мутные пурпурные колонны парообразного тумана. Стуча зубами, мы снова погрузились в наши безрадостные постели, трепеща перед этой призрачной, почти нереальной неизведанностью.

Задолго до того как сдержанный сумрак ночи, словно освещаемый лампой накаливания, сменился неровным сиянием дня, мы были уже на ногах, выискивая дорогу на ненадежном молодом льду, отделявшем нас от пака центрального бассейна. Осторожно ступая на снегоступах, широко расставив ноги, привязавшись друг к другу длинными страховочными веревками, мы отважились направиться к противоположному берегу. Впереди за молодым льдом, словно ртуть, переливаясь всеми цветами радуги, сверкал паковый лед.

Большая полынья казалась крапчатой и походила на огромного удава. Покуда мы стояли на месте и глядели через ее широкий простор на поля крепкого льда, которые были всего в двух милях от нас, мной овладело предчувствие надвигавшейся опасности. Выдержит ли нас лед? Если не выдержит и не помогут страховочные веревки, нас ожидает неминуемая смерть. Зонтаг, астроном экспедиции доктора Хейса, расстался с жизнью при таких же обстоятельствах. Многие отправились в бездонные глубины точно так же. Дважды я проваливался сам, но веревка спасала меня. Что ждет нас теперь? Однако была ни была — так или иначе придется переправляться. Я знал, что задержка может оказаться роковой: даже при слабом ветре или изменении направления дрейфа молодой лед будет смят, что надолго задержит нас, и тень неудачи ляжет на все наше предприятие.

Мы прибегли ко всем предосторожностям. Надо было так распределить вес, чтобы по мере возможности создать равномерное давление на лед. Мы распрягли собак и двинулись вперед, держась за длинные веревки, которыми каждый из нас обвязался вокруг туловища, а также привязал их к связанным длинной веревкой нартам.

Затаив дыхание, с бьющимся сердцем, я удалился от передовых нарт на длину страховочного линя и стал нащупывать дорогу в битом, труднопроходимом льду, скопившемся вдоль нашего берега полыньи. Обвязавшись веревками, проявляя сверхосмотрительность, мы застраховались от возможной опасности. Страховочный конец тянулся от нарт к нартам, от собаки к собаке, от человека к человеку и давал нам шанс вытянуть провалившегося под лед. Казалось маловероятным, что лед внезапно провалится под всей нашей цепочкой разом, однако вполне мог треснуть, провалиться под каждым из нас. Осторожно ощупывая лед рукояткой ледоруба, широко расставив ноги в снегоступах, я медленно продвигался вперед длинным скользящим шагом.

Сознание опасности, которое сопровождается ощущением трепетного возбуждения, наполняло мое сердце восторгом.

Тревожное потрескивание льда распространялось из-под моих ног во всех направлениях. Эскимосы следовали за мной. С каждым шагом тонкая простыня льда заметно прогибалась под моими ногами, бугрилась волнами, словно была из резины. Так, по-воровски, будто пытаясь украсть у кого-то победу, мы ползли вперед. Мы покачивались на вздымающемся льду, как лодки на волнах. Время от времени нам попадался более толстый лед, и тогда мы торопились вперед уверенным шагом. Во время этой опасной переправы никто не проронил ни слова. Я отчетливо слышал прерывистое дыхание собак, постукивание их когтей о лед. Мы благополучно преодолели две мили, однако ощущение было такое, что этот зигзагообразный путь длился годы, полные тревог и волнений.

Не могу описать охватившую меня радость, когда мы завершили переправу. Я испытывал такое чувство, будто цель моей жизни сама протягивала руки навстречу мне. Ощущая безграничное удовлетворение, я был готов петь от счастья. Словно пьяные, мы бросились вперед — радостные восклицания ускоряли наши шаги. Опасности, с которыми нам еще предстояло встретиться, не казались столь уж страшными, и сознание того, что мы взяли такой барьер, как Большая полынья, придавало нам новые душевные и физические силы для преодоления еще более серьезных преград.

В этом и заключается истинная радость победы, единственная радость и волнение от покорения Северного полюса. Сам по себе факт достижения этой мифической точки на Земле ничего не значит. Я никогда не считал полюс сокровищницей научных тайн.[110] Побывав на полюсе, можно было достичь только одного — триумфа победы, выполнения урока преодолевания трудностей, продемонстрировать, что человек способен подчинить себе самые ужасные силы слепой природы, если он достаточно решителен, мужествен, неустрашим и настойчив перед лицом неудачи.

Во время путешествия на Север я неизменно ощущал присутствие моих предшественников, тех, кто погиб, не дойдя до цели. Это сродни ощущению, которое испытываешь от присутствия людей в соседней комнате. Я ощущал в себе побудительные мотивы их надежд. Куда бы ни ступала моя нога, я ощущал поступь их ног. Всякий раз, когда я, испытывая нечеловеческие муки, готов был поддаться искушению повернуть назад, я чувствовал, как неукротимая решимость моих погибших предшественников давала мне новые силы. Я чувствовал себя в этом ряду покорителей полюса замыкающим, на долю которого выпало достижение цели, обязанным оправдать погибших перед лицом всего человечества. Я должен был увенчать успехом их усилия, которые в общей сложности длились уже три столетия.

Оставив позади все опасности Большой полыньи, мы проложили курс так, чтобы достичь точки пересечения 85-й параллели с 97-м меридианом. Небольшие подвижки льда, которые мы замечали, происходили в восточном направлении.[111] Чтобы учесть дрейф, мы нацелились несколько западнее полюса. Мы быстро продвигались на север. Наши торопливые шаги по льду порождали эхо, похожее на грохот далеких разломов.

Солнце погрузилось в перламутровую дымку. Наш путь сиял пурпурными и оранжевыми красками. Мы остановились только тогда, когда ночь окрасила пак бледной багровой синевой.

Продвигаясь вперед 24 марта, мы пересекли множество небольших полей со следами торошения, разделенных узкими поясами молодого льда. Наша скорость возросла. Порой мы едва поспевали за собаками. Температура поднялась до —41°. Небо на западе слегка прояснилось. Вдоль горизонта стелились туманные образования, напоминающие о земле. Этот низкий туман так и не рассеялся за все время, пока мы преодолевали первые 200 миль по льду Полярного бассейна. Мы то и дело ожидали увидеть новую землю.

Однако очень долго природа не хотела удовлетворить наше любопытство. Авела и Этукишук оба были уверены в том, что земля постоянно находится поблизости. Зная, что эскимосы, оказавшись вне пределов видимости земли, впадают в панику, я вселял в них эту убежденность и поступал так всякий раз, когда наблюдал кажущиеся признаки земли дальше на севере. Я знал, что лишь внушая моим друзьям иллюзии близости земли, я мог заставить их следовать за мной навстречу неизбежным трудностям.

Замер высоты солнца в полдень 24-го показал, что мы находимся на 83°З1 широты. Расчетная долгота оказалась равной 96°27 . Облака над Землей Гранта все еще были видны. Низкая облачность на западе временами рассеивалась, но иногда я начинал верить, что это признаки Земли Крокера.[112]

До полудня я вел астрономические наблюдения и попытался изучать признаки появления земли. Собаки нюхали воздух, будто чувствуя близость диких животных. После старательных поисков мы обнаружили тюленью полынью, а позднее — старые следы медведя. Однако на поверхности воды, в трещинах, мы не увидели ни водорослей, ни других признаков жизни. В Большой полынье мы собрали немного водорослей. Однако здесь море оставалось стерильным. Тем не менее следы тюленя и медведя, казалось, обещали нам в будущем пополнение запасов. Я рассчитывал, что на обратном пути весна будет в самом разгаре и животные, возможно, продвинутся дальше на север, позволив нам растянуть наши продовольственные запасы на более долгое время.

Хотя солнечное тепло едва ощущалось, лучи солнца весьма болезненно начали действовать на наши глаза. Даже эскимосы не могли выносить этот яркий свет, отражающийся от безукоризненно чистой поверхности наметенных штормами снегов. Наступило время испытать простейшее приспособление, которое я придумал в Анноатоке. Испытание защитных очков, закопченных стекол или обычных автомобильных очков принесло неутешительные результаты. Все эти средства не подходили то по одной то по другой причине, в основном из-за того, что сокращали поле зрения; из-за их неудачной конструкции такие очки можно было терпеть не более нескольких минут, после чего их приходилось снимать и протирать скопившуюся на стеклах влагу. В Анноатоке я изготовил очки янтарного цвета из стекла, найденного в моих фотопринадлежностях.

Вправив в очки эти стекла, я обнаружил, что это бесценное открытие. Такие очки надежно спасали нас от одной из самых мучительных арктических пыток. Эффективно защищая глаза от солнечных лучей, они в то же время обладали неоценимым преимуществом — не ограничивали угла зрения.

Избавленные от снежного сияния, глаза оказывались способными видеть отдаленные предметы даже лучше, чем в бинокль. Облачным днем очень трудно заметить неровности на поверхности льда. Янтарные стекла устраняют это неудобство, позволяя тщательно обследовать каждый закоулок, каждую впадину во льду, проникать взглядом сквозь рассеянное сияние, которое слепит даже в туманную погоду. Такие очки не сокращают количества света, как это делают закопченные стекла, но изменяют его качественно. Мы не только избавились от боли в глазах и утомления — холодные синие тона окружающего пространства обрели для глаз радостную, теплую окраску. Обычные «снежные» очки усиливают неприятный серо-голубой цвет замерзшей поверхности моря, который один способен вызвать ледяные импульсы в нервах.

Мы были так довольны этими очками, что позднее не снимали их даже во время сна в иглу, чем достигали двойной цели: защищали глаза от сильного освещения и сохраняли лоб в тепле.

Во время перехода 24 марта погода стояла хорошая. Состояние льда, хотя и покрытого свежими трещинами, улучшилось. Из-за позднего старта наш дневной маршрут затянулся до морозной полуночи. Ветер щадил нас. С легким сердцем, без задержек мы продвигались вперед. Я слышал приглушенное постукивание собачьих когтей по льду и громкий, режущий слух скрип нарт. Поля льда вращались вокруг меня, словно я сам мчался на карусели с головокружительной скоростью. Мы неудержимо продвигались вперед 23 мили, но поскольку старались следовать по гладкому льду, то по прямой я отсчитал только 18 миль.

Ночь была великолепной. Солнце погрузилось в пурпурную дымку. Вскоре на небе появились три солнца, сверкающие всеми цветами радуги. Затем они медленно погрузились в замерзшее море и скрылись за неумолимой дымчатой завесой, вечно висящей над паком при низком солнце. Узкая, похожая на ленту, полоса оранжевого цвета пронеслась по небу на севере. Поверхность пака сверкала всеми возможными оттенками фиолетового, лилового и бледно-пурпурного цвета. В Арктике постоянно наблюдаются подобные великолепные явления. Тогда я упивался этим зрелищем, но вскоре голод и усталость заморозили мою чувствительность, приведя ее в состояние безразличного оцепенения, при котором прекрасное уже не замечалось.

Не успели мы стать лагерем, как на западе обнаружились признаки урагана.[113] Небольшие, черные как сажа облака с рваными краями неожиданно стали заволакивать небо. Огромные дымчатые облака с устрашающей скоростью зачернили его жемчужное сияние. Мы стали искать подходящую площадку для лагеря и в течение часа построили иглу крепче обычного. Возвели двойные ярусы снежных блоков с наветренной стороны и, чтобы сцементировать блоки, слегка полили их сверху водой. Мы закрепили собак с подветренной стороны торосов и крепко привязали ко льду нарты.

Мы приготовились встретить ураган, и нам не пришлось долго ждать, чтобы испытать его свирепость. Не успели мы заползти в спальные мешки, как ветер начал мести снег с неимоверной силой. Воздух потемнел от пурги. В течение нескольких минут собаки и сани оказались похороненными под снежными сугробами, огромные заносы окружили иглу. Сцементировавшиеся блоки купола хорошо выдерживали порывы ветра. Однако время от времени ветру все же удавалось просверлить небольшие отверстия в стене нашего иглу, и тогда врывавшийся снег засыпал нас. Я провел без сна долгие часы, ощущая ужасный гнет этой бешеной, подобно вампиру, высасывающей тепло жизни силы, свирепствовавшей над отчаявшимся миром. Мне казалось, что какие-то бестелесные существа, возможно души погибших в этих местах, неистово взывали ко мне в порывах ветра. Я ощутил под собой волнения мятущегося ужасного моря. Чувство было такое, будто пустота этого штормового мира гнездилась в моей трепещущей душе, и в то же время я преисполнился решимости утвердить превосходство человека над этими слепыми, неодушевленными силами, доказать, что ограниченное в своих возможностях, но думающее существо может противостоять враждебной природе, которая восстала, чтобы убить. Я лелеял мечту оправдать тех, кто погиб здесь, исполнить их надежды, ниспослать мир на их взывающие ко мне души. Шторм пробудил во мне злую, вызывающую решимость.

Рано утром 25 марта шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Воцарилась тревожная тишина. Казалось, будто шторм, уловив мои мысли, лишь приостановился для того, чтобы придумать еще более ужасное злодеяние. Отчаянно завыли собаки, будто на них напал медведь. Схватив ружья, мы выбежали из иглу. Зверя поблизости не оказалось, однако собаки совершенно несчастными голосами подавали сигнал серьезной опасности. Наметенные снегом сугробы засыпали их, приковав к неподатливому льду. Правда, им удалось частично откопать себя. Связанные постромками и упряжью, собаки вмерзли в массу снега. Не многие сумели выбраться и размяться. Они испытывали страшные мучения.

Мы поспешно освободили собак от постромков и выбили палками смерзшийся в их шкурах снег. Освободившись, собаки радостно запрыгали, их лай, загнутые кольцом хвосты и вздернутые кверху носы выражали благодарность. Покуда мы танцевали на льду, разминая мышцы и потирая руки, чтобы восстановить кровообращение, над голубыми северными просторами поднялось солнце, окрасив недавно наметенные сугробы в теплые тона. Во время шторма температура воздуха поднялась только до —26°, но вскоре снова упала ниже —40°. На западе все еще стоял туман, и погода казалась неустойчивой. Трогаться в путь было еще слишком рано; мы снова заползли в наши мешки, ища успокоения во сне.

Ужасная бессонница, которая преследовала меня во время путешествия, на этот раз не пришла, и я уснул с блаженством невинного ребенка. Должно быть, я пребывал в забытьи несколько часов, но когда неожиданно открыл глаза, ужас охватил мое сердце. Громкие взрывы отдавались эхом у меня под головой. Казалось, будто в глубинах моря подо мной разлетались на куски бомбы. Я лежал неподвижно, размышляя, уж не приснилось ли мне это. Звуки, отдаваясь эхом, замерли вдали. Осмотревшись, я не заметил в иглу ничего необычного. Я увидел, что Авела и Этукишук смотрят на меня испуганными, широко открытыми глазами. Я поднялся на ноги и выглянул наружу через глазок в двери. Ледяные поля отражали теплый свет восходящего солнца, который растекался волнами коричневатого цвета. Ничто, казалось, не тревожило лед. Вокруг царило неземное спокойствие. Решив, что лед, как обычно, трескался от внезапной перемены температуры, я вернулся к своим товарищам, ободрил их и быстро заснул.

Неожиданно я пробудился снова. Ошеломленный, я услышал под собой серию отдающих эхом громоподобных звуков, почувствовал, как лед заходил ходуном, и ощутил внезапное головокружение, которое испытываешь на раскачивающемся корабле в море. Через какую-то долю секунды я увидел, как Авела вскочил на ноги. В то же самое мгновение купол снежного дома раскрылся над моей головой, и я успел разглядеть подернутое золотом небо. Инстинкт подсказал мне вскочить на ноги, но я успел лишь приподняться, когда совершенно неожиданно все, что находилось подо мной, куда-то ушло, поехало. Я ощутил захватывающее дух падение, а затем, к моему неописуемому ужасу, мне все тело что-то сдавило, словно я оказался внутри холодной стальной раковины, которая, сжимаясь, перекрыла мое дыхание, чтобы выгнать из меня саму жизнь.

Еще мгновение, и стало ясно, что трещина прошла как раз там, где лежал я, и я, совершенно беспомощное создание, в своем спальном мешке при температуре —48° барахтался в морской воде, а сверху на меня валились снежные блоки иглу, лед и снег.[114]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.