3. Федерация: теория и практика

3. Федерация: теория и практика

В те дни, когда польские армии победно продвигались по Украине, в Москве начали готовиться ко Второму конгрессу Коминтерна. Должному не просто подвести итоги прошлого года, который так и не принёс ни одной европейской стране торжества пролетарской революции, но и навести порядок в собственных рядах, обескураженных чредой поражений.

Ленин в мае написал свою, тут же ставшую знаменитой, книгу «Детская болезнь левизны в коммунизме». Обобщил в ней опыт русской революции и сделал вывод – её главные черты непременно повторятся в мировом масштабе. Зиновьев разработал «21 условие» приёма партий и организаций в Коминтерн. Предусмотрел ими обязательность строжайшей централизации и военной дисциплины.

Необходимо было извлечь и ещё один урок из постигших Коминтерн провалов. Постараться понять, разумеется, на основе незыблимого марксизма: если революцию так и не удалось начать на Западе, то нельзя ли то же попытаться сделать на Востоке? Да, полуфеодальном, промышленно вопиюще отсталом, не имеющим потому пролетариата, но всё же политически бурлящим, готовым к антиимпериалистической борьбе. Прежде всего, в колониях – Британской Индии, Корее, Нидерландской Индии. В полуколониальных Персии, Китае, раздираемых Гражданской войной между Севером и Югом, между Нанкином и Кантоном.

Так обозначился второй по значимости вопрос повестки дня предстоящего конгресса – «национальный и колониальный». Действительно оказавшийся донельзя актуальным, вызвавшим острейшие выступления – итальянцев Серрати и Грациадеи, голландцев Маринга и Вайнкопа, американца Фрайна, ирландцев Конноли и МакАльпина, евреев Фрумкина, Мережина, Кона, англичан Мёрфи и МакЛейна. Всех их, высказывавших различные суждения по поводу предложенных их вниманию мало чем отличавшихся друг от друга тезисов Ленина и Роя.

Свои тезисы по национальному и колониальному вопросам Ленин подготовил ещё 5 июня и сразу же направил Крестинскому, Сталину, Чичерину, Преображенскому, а также польскому коммунисту Лапинскому и болгарскому – Неделкову. Ожидал от них отзывов, поправок или дополнений, чтобы не вызывать разногласий в ходе прений.

Формулировал собственную позицию Ленин следующим образом. Необходимо, писал он, «отчётливое разделение наций угнетённых, зависимых, неравноправных от наций угнетающих, эксплуатирующих, полноправных. Столь же требуется «усиливать повсюду революционную борьбу как пролетариата передовых стран, так и всех трудящихся масс колониальных и зависимых стран». Поэтому следует непременно оказывать помощь «освободительному движению» в государствах «отсталых, с преобладанием феодальных или патриархальных и патриархально-крестьянских отношений».

Развивая столь необычное для марксизма положение, Ленин не мог не затронуть проблемы собственной страны, весьма близкой к данной характеристике. «Необходимо, – призывал Ленин, – вести политику осуществления самого тесного союза всех национально– и колониально-освободительных движений с Советской Россией, определяя формы этого союза своеобразно степени развития коммунистического движения». И делал вывод: «Федерация является переходной формой к полному единству трудящихся разных наций».

«Федерация, – уточнил Ленин, – уже на практике обнаружила свою целесообразность как в отношениях РСФСР к другим советским республикам (Венгерской, Финской, Латвийской в прошлом, Азербайджанской, Украинской в настоящем), так и внутри РСФСР по отношению к национальностям, не имевшим ранее государственного существования, ни автономии (например, Башкирская и Татарская республики в РСФСР, созданные в 1919 и 1920 годах)…»

«Признавая федерацию, – продолжал Ленин, – переходной формой к полному единству, необходимо стремиться к более и более тесному федеративному союзу, имея в виду:

во-первых, невозможность отстоять существование советских республик, окружённых несравненно более могущественными в военном отношении империалистическими державами всего мира;

во-вторых, необходимость тесного экономического союза советских республик, без чего неосуществимо восстановление разрушенных империализмом производительных сил и обеспечение благосостояния трудящихся;

в-третьих, тенденцию к создании единого, по общему плану регулируемого пролетариатом всех наций, всемирного хозяйства как целого, каковая тенденция вполне явственно обнаружена уже при капитализме…»⁵²

Своими «Набросками тезисов» Ленин не сумел привнести в решение национального вопроса чего-либо нового, существенного. Особенно – применительно для судьбы народов, населяющих пространство бывшей Российской Империи. Просто подытожил и не раз предлагавшееся Сталиным и то, что годом ранее зафиксировала программа РКП.

Единственно необычным стало только предложение о некоторых (весьма неясных) различиях при образовании федерации. С одной стороны – вхождение в РСФСР на неких особых правах Азербайджана и Украины, хотя они в прошлом никогда не обладали ни самостоятельностью, ни даже автономией. С другой – Башкирии и Татарстана. Ведь при таком разделении республик – членов федерации Ленин так и не раскрыл, юридически обосновав, различия в статусах между ними. Напрочь обошёл столь принципиальный аспект, призванный сыграть важную роль в самом ближайшем будущем.

Почти все, кто получил на отзыв «наброски тезисов», предложили лишь переформулировать весьма уязвимые с точки зрения марксизма отдельные теоретические положения, дабы не порождать неизбежной острой критики уже в ходе заседаний конгресса. И Ленину пришлось согласиться, внести коррективы и сделать уточнения уже в ходе доклада:

«– Не подлежит ни малейшему сомнению, что всякое национальное движение может быть лишь буржуазно-демократическим, ибо главная масса населения в отсталых странах состоит из крестьян, являющихся представителями буржуазно-капиталистических отношений…

– Мы, как коммунисты, лишь в тех случаях должны и будем поддерживать буржуазно-освободительные движения в колониальных странах, когда эти движения действительно революционны…»⁵³

В отличие от остальных, кто получил «Тезисы» загодя, Сталин находился с 29 мая вне Москвы – в Кременчуге, в штабе Юго-Западного фронта. Более всего был озабочен тогда сначала подготовкой обороны Одессы на случай прорыва польских войск, а затем организацией контрнаступления, приведшего к освобождению Киева. Тем не менее, он всё же сумел выкроить время и сообщил Ленину свои «короткие» замечания. Правда, сконцентрировал внимание не на теоретических, а на чисто практических недоработках. На том, что посчитал наиболее важным – не столько для РСФСР, сколько для участников конгресса. В том числе и для Ленина, почему-то соединившего на 1919 год в так и неосуществлённой федерации Венгрию, Финляндию и… Латвию.

«Для наций, – высказывал 12 июня своё мнение Сталин, – входивших в состав старой России, наш (советский) тип федерации можно и нужно считать целесообразным, как путь к интернациональному единству. Мотивы известны: эти национальности либо не имели в прошлом своей государственности, либо потеряли её давно, ввиду чего советский (централизованный) тип федерации прививается к ним без особых трений.

Нельзя сказать то же самое о тех национальностях, которые не входили в состав старой России, существовали как самостоятельные образования, развили свою собственную государственность и которые, если они станут советскими, вынуждены будут силой вещей стать в те или иные государственные отношения (связи) с Советской Россией. Например, будущие советские Германия, Польша, Венгрия, Финляндия.

Едва ли эти народности, имеющие свою государственность, своё войско, свои финансы, едва ли они, став советскими, согласятся пойти сразу на федеративную связь с Советской Россией типа башкирской или украинской (в своих тезисах Вы делаете разницу между башкирским и украинским типом федеративной связи, но на самом деле этой разницы нет, или она так мала, что равняется нулю), ибо федерацию советского типа они рассматривали бы как форму умаления их государственной самостоятельности, как покушение на последнюю».⁵⁴

Ленин не захотел прислушаться к замечаниям Сталина. Сохранил свой прежний текст, не поменяв в нём ни слова. Добился, что тот и стал 8-м пунктом резолюции по национальному и колониальному вопросам, утверждённым Вторым конгрессом Коминтерна.⁵⁵

Между тем, предложенный Сталиным принцип деления советских республик на те, что возникли в границах бывшей Российской Империи (разумеется, за исключением Финляндии, автономного княжества, всегда обладавшего своей конституцией, армией, финансами), и на те, которые только, может быть, возникнут в будущем вне пределов старой России, и заключал в себе наиболее обоснованный подход при дальнейшем развитии и совершенствовании Российской Федерации. Подход, отвергнутый – судя по последовавшим вскоре событиям – мыслящими глобально Лениным и Троцким, Каменевым и Крестинским. Без размышлений, без обсуждений – отвергнутый на корню.

Никто из них почему-то не вспомнил о самом важном для данной проблемы – о необходимости как можно скорее подготовить и заключить федеративный договор Советской России с Украиной и Азербайджаном. Зато с неоправданной поспешностью продолжили необоснованное дробление страны на мелкие национально-территориальные административные единицы, усложнявшие структуру РСФСР. Благо, любые их предложения Владимирский тут же с готовностью проводил через ВЦИК.

Скорее всего, по инициативе Каменева, 8 июня Политбюро (в отсутствии, разумеется, наркома по делам национальностей) сочло крайне важным, неотложным предоставление автономии третьему осколку так и не состоявшейся Татаро-Башкирии. Наделение трёх уездов Казанской губернии и небольших частей ещё двух – Симбирской (населённых преимущественно чувашами) статусом республики. Затем две недели подыскивали для Чувашии иной ранг Сначала сочли более верным наименовать её трудовой коммуной, а 22 июня – областью.⁵⁶

Непродуманность, поспешность принятия такого решения выявилась очень скоро. Всего месяц спустя, 20 июля, своим новым постановлением ВЦИК и СНК переименовали Чувашию из области в республику.

Лишь потом Политбюро обратилось к старому плану Сталина по построению федерации. К тому, о котором он говорил ещё в апреле 1918 года, перечислив выделившиеся давным-давно области, представлявшие «вполне определённые единицы в смысле быта и национального состава».⁵⁷ Перечислил тогда Украину, Крым, Польшу, Закавказье (оговорив, что скорее всего оно разделится), Туркестан, Среднее Поволжье и Киргизский край. Теперь судьба всех этих областей была предельно ясна. Всех, кроме Киргизского края.

Обратились члены Политбюро и к двум документам ВЦИК за 1919 год. К декрету от 4 апреля о созыве Всекиргизского съезда, к постановлению от 10 июля, «Временному положению о Революционном Комитете по управлению Киргизским краем». Последнее было принято буквально накануне начала Актюбинской операции Туркестанского фронта (командующий М.В. Фрунзе), которая привела к полному разгрому колчаковской Южной армии генерала Г.А. Белова, освобождению территории от Оренбурга до Аральского моря и соединению с силами Туркестанской Республики, более года отрезанной от РСФСР.

Только лишь создаваемому Киргизскому ревкому вменялось в обязанность управление краем «впредь до созыва Всеобщего киргизского съезда, который созывается в возможно непродолжительном времени, и объявления автономии Киргизского края». Тем же постановлением определялась и территория, подконтрольная ревкому по мере установления там Советской власти: восточная часть Астраханской губернии (Букеевская Орда), области Уральская, Тургайская, Акмолинская и Семипалатинская⁵⁸ (северные и центральные районы современного Казахстана), населённые примерно равным числом русских и киргизов (казахов).

Осенью 1919 года, по мере продвижения частей Туркестанского фронта от Уральска к Гурьеву, им пришлось вести упорные бои не только с колчаковской Уральской армией генерала С.В. Толстого, но и с полками (всего девять тысяч штыков и полторы тысячи сабель) Алаш-Орды. Так именовались и Краевая националистическая партия, и провозглашённая ею в конце декабря 1917 года автономия, не успевшая сформулировать свои требования, и правительство, возглавляемые одним человеком – А. Букейхановым.

Долгое время все попытки Москвы хотя бы нейтрализовать это движение наталкивались на упорное нежелание отказаться от сотрудничества с Колчаком. И только после занятия Красной Армией всей западной части Киргизской степи вынудил Букейханова объявить 19 декабря 1919 года о полной и безоговорочной капитуляции.

Однако потребовался далеко не один месяц упорной агитационной и разъяснительной работы Киргизского ревкома, возглавляемого первым сотрудником Сталина в Наркомнаце С.С. Пестковским, чтобы нормализовать отношения и с бывшими вождями уже не существовавшей Алаш-Орды, и с местным неграмотным населением, остававшимся кочевым.

Прежде всего, необходимо было пресечь все попытки лидеров башкирских националистов Валидова и Юмагулова добиться от Москвы согласия на полное слияние Башкирии и Киргизии в одну республику. Автономную, но не столько советскую, социалистическую, сколько пантюркистскую, исламскую. Чтобы отвлечь киргизов от таких опасных для РСФСР планов, пришлось 27 января пообещать им рассмотреть вопрос об ином объединении – Киргизской степи (края) с населёнными киргизами (казахами и родственными им киргизами) Сыр-Дарьинской и Семиреченской областями Туркестана.⁵⁹

После категорического отказа Фрунзе, отвечавшего за военно-политическое положение в оперативной зоне вверенного ему Туркестанского фронта, на такое слияние, 28 февраля Политбюро решило пойти на несколько иную уступку, также территориального характера. Оставить в составе Киргизской автономии Кустанайский уезд Актюбинекой области, населённый исключительно русскими.⁶⁰

А в начале июня ВЦИКу пришлось по требованию Сталина, изложенному телеграммой из штаба Юго-Западного фронта в Кременчуге, до предоставления автономии Киргизскому краю предварительно разрешить вопросы об управлении будущей автономии (о структуре и полномочиях её ЦИКа и СНК, об отношении к РСФСР), и самый болезненный, наиболее сложный – о границах. Вернее, окончательно ответить на вопрос: объединять или не объединять Киргизскую степь с двумя, по меньшей мере, областями Туркестана.⁶¹

В конце концов, выход из непростой ситуации нашли в самом простом компромиссе. Декрет ВЦИК об образовании Автономной Киргизской Советской Социалистической Республики, утверждённый 26 августа 1920 года, определил: территорию её составляют, помимо Уральской, Тургайской, Акмолинской (без Кустанайского уезда!), Семипалатинской областей и Букеевской Орды, выделенной из Астраханской губернии, ещё и Мангышлакский уезд Закаспийской области, перед тем являвшийся составной частью Туркестанской АССР. А месяцем позже новой автономии передали город Оренбург с окрестностями.

Несмотря на столь значительные уступки, пункт 2-й декрета всё же оговорил: «Включение в состав Киргизской Республики киргизской территории, входящей ныне в состав Туркестанской Республики, происходит по волеизъявлению населения этих областей».⁶²

Не менее (а более!) сложные проблемы тем же летом возникли и на западе страны. Порождённые быстрыми успехами Красной Армии, к концу июля вплотную приблизившейся к Линии Керзона, а на северном участке фронта далеко ушедшей за нее. Проблемы застарелые, решить которые своевременно помешало только одно – польская агрессия. Первой же из них стала судьба Белоруссии.

Тогда же выявились две точки зрения на её государственность. Одна – Чичерина, пытавшегося навязать руководству Советской России то же решение, которое он использовал по отношению к республикам Прибалтики. Нарком настойчиво рекомендовал признать буржуазную, националистическую Белорусскую Народную Республику (БНР), возникшую ещё 9 марта 1918 года и пытающуюся всё это время утвердиться только признанием Варшавы, хотя её руководство находилось в изгнании в… Каунасе.

В середине апреля, незадолго до начала войны с Польшей, Чичерин запросил полпредство в Ревеле, где также находилась Военно-политическая миссия БНР, о мнении её главы Маркевича о возможности установить дипломатические контакты. 28 апреля нарком получил ответ. В нём его заверили, что «переговоры с РСФСР возможны при условии принципиального признания Советским правительством независимости Белорусской Народной Республики в её этнографических и исторических границах».⁶³ Иными словами, включающих Минскую. Гродненскую, Витебскую, Могилёвскую и даже Виленскую губернии. Такое требование противоречило не только интересам России, но и исключало возможность заключить мирный договор с Литвой.

Пытаясь втянуть Политбюро в свои сложные дипломатические интриги, Чичерин направил в высший партийный орган записку. Но сделал это лишь после того, как Красная Армия перешла в контрнаступление и уже освободила Киев, – 24 мая. Нарком не только уведомил о своей переписке, но сразу же оговорил:

«Наши отношения к Белорусскому правительству выясняются по мере того как с развитием борьбы в Белоруссии станет ясною действительная сила тех или других элементов, и теперь нам заранее невозможно сказать, в какой степени мы будем иметь возможность рассматривать Белорусское правительство как выразителя белорусских масс…

Нам надо быть крайне осторожными к Белорусскому, так называемому, правительству, так как оно имеет возможность в европейском масштабе создать нам дипломатические неприятности…

Необходимо было бы с целью привлечения белорусов на нашу сторону и с целью воспрепятствовать польскому правительству перетянуть их на свою сторону путём подачек, разрешить белорусскому представителю в Ревеле приехать к нам для переговоров, причём можно установить краткий срок и поставить его в условия, делающие его приезд безопасным».⁶⁴

В записке, направленной в Политбюро, Чичерин почему-то не счёл нужным напомнить самое существенное, и объясняющее его странные контакты. Не обмолвился о глубоком расколе националистической Белорусской Рады на две непримиримых фракции: пропольскую (социал-демократа А. Луцевича), спокойно пребывающую в Минске, и антипольскую (эсера Б. Ластовского), вынужденную бежать от преследований в Каунас. О существовании соответствующих двух «правительств» ВНР, о том, что слова его о «развитии борьбы в Белоруссии» подразумевали соперничество этих самых фракций. И ещё о том, что переписку он вёл с людьми Ластовского.

Чичерин, видимо, очень надеялся на понимание и поддержку Крестинского. Ведь тот вместе со Сталиным 8 апреля принимал посланцев белорусских эсеров, искавших в Москве поддержку. Однако жизнь сыграла с наркомом злую шутку.

25 мая члены Политбюро записку рассмотрели, но согласились предельно осторожно с выраженным в ней предложением – «вызвать из Ревеля официального представителя белорусского буржуазного правительства», и только. Вместе с тем, сформулировали и иную, собственную точку зрения на вроде бы легко предсказуемые события ближайшего будущего: «По занятию Минска/что произошло, но лишь 11 июля – Ю.Ж./учредить Губернский ревком», а вместе с тем и утвердили состав Бюро ЦК Компартии Литвы и Белоруссии.

В новый орган, призванный существовать на правах областного комитета РКП, включили председателем И.Т. Смилгу, начальника политуправления РВСР; членами – З.И. Алексу (Ангаретиса), секретаря Заграничного бюро ЦК Компартии ЛитБел, в недавнем прошлом – наркома внутренних дел ЛитБел; Я.Г. Долецкого, члена ЦК компартии ЛитБел; В.Г. Кнорина, военкома Смоленского военного округа, бывшего члена Совета обороны ЛитБел; В. Мицкявичюса, бывшего председателя СНК и наркома иностранных дел ЛитБел:

А.Ф. Мясникова, начальника политуправления Западного фронта, бывшего председателя ВРК, ЦИК Белорусской Советской Республики; И.С. Уншлихта, члена РВС Западного фронта, недавнего заместителя председателя ЦИК и наркома по военным делам ЛитБел.⁶⁵

Такой, далеко не случайный, состав Бюро не оставлял сомнения в том, что Политбюро решило в случае благоприятного развития событий прервать переговоры с литовским буржуазным правительством и воссоздать Литовско-Белорусскую Республику. Скорее всего, только значительное замедление темпов продвижения Красной Армии на запад заставило отказаться от такого плана.

12 июля был подписан мирный договор между РСФСР и Литвой. 15 июля части 3-го конного корпуса Красной Армии и 1-й Литовской дивизии вошли в Вильнюс. 31 июля в Минске объединенное заседание губернского ВРК и Бюро ЦК Компартии ЛитБел образовало ревком (теперь уже Белоруссии) – при председателе А.Г. Червякове и заместителе В.Г. Кнорине. Он-то и принял 1 августа декларацию, провозгласившую независимость воссозданной Социалистической Советской Республики Белоруссии.

Декларация прежде всего объявила об отмене всех законов и постановлений «польских оккупационных властей», восстановивших частную собственность, в том числе на землю. Вместе с тем было сказано касавшееся, в основном, Варшавы, Каунаса и Москвы.

ССР Белоруссии «определяет свою западную границу по этнографической границе между Белоруссией и примыкающими к ней буржуазными государствами. Граница Социалистической Советской Республики Белоруссии с Советской Россией и Украиной определяется свободным выражением воли белорусского народа на уездных и губернских съездах Советов в полном согласии с правительствами РСФСР и ССР Украины.

…Находясь во взаимоотношениях с Советской Россией как равная с равной, передаёт на всё время революционных войн все свои вооружённые силы в распоряжение единого командования… все дипломатические выступления ССРБ будут согласованы с выступлениями РСФСР и будут иметь в виду интересы всех советских республик, построенных на принципах диктатуры пролетариата.

Социалистическая Советская Республика Белоруссия, находившаяся в течение долгого времени в тесной связи с Россией, должна немедленно приступить к установлению единого хозяйственного плана с РСФСР и другими, уже возникшими и могущими возникнуть, советскими республиками».

Словом, декларация повторяла чуть ли не буквально все основные положения постановления ВЦИК, принятого 1 июня 1919 года о военно-политическом союзе, почему и завершалось более чем чётким лозунгом – «Да здравствует Федерация советских республик».⁶⁶

Опыт попытки переговоров с одной из белорусских националистических группировок сделал Чичерина более осмотрительным. Когда части Красной Армии подошли к рубежам Восточной Галиции, он, давая Политбюро свои очередные рекомендации, уже не был столь оптимистичным. К величайшей осторожности наркома подталкивало и иное. При всей внешней схожести проблемы – выработка взаимоотношений с национальными окраинами – теперь речь шла о территории, прежде никогда не входившей в состав Российской Империи.

«Возможно ли нам взять под свою защиту, – задавался риторическим вопросом Чичерин в конце июня, – и включить в пределы распространения нашей власти Восточную Галицию? После взятия Баку, это – важнейший источник нефти в Европе. Там борются друг с другом английский, американский и французский капитал из-за обладания нефтью. Если мы достаточно сильны, чтобы раскинуть так далеко наше могущество, мы будем диктовать условия Англии. Если, наоборот, мы перехватываем через край, мы достигнем лишь того, что Англия взбесится, вышлет Красина /нарком внешней торговли, ведший в то время важные переговоры в Лондоне – Ю.Ж./ и т. д. Это – чистый вопрос могущества…

Восточная Галиция изжила иллюзии национализма и созрела для советизации. Восстание в тылу поляков было бы громадным плюсом. Но мы можем идти на содействие такому восстанию и на содействие советизации Галиции лишь в том случае, если мы решим в той или иной форме распространить там сферу нашего могущества… Пожалуй, немедленное выступление в духе аннексии Галиции было бы неосторожно. Нельзя гарантировать, что некоторые элементы мы этим не оттолкнём. Лучше идти медленными темпами. Вполне целесообразно создание Галицийского ревкома для проведения советской политики в Галиции, организации там восстания, сосредоточения галицийских частей на Галицийском фронте и подготовки будущего слияния с Украиной.

Члены ревкома намечены галицийскими коммунистами. Детали этого плана они ещё обсудят с тов. Таковским. Одно должно быть сделано сейчас – принятие решения о том, можем ли мы вообще расширить так далеко сферу наших действий».⁶⁷

Политбюро согласилось не форсировать события. Его постановление от 22 июня гласило: «Утвердить предложение т. Чичерина об осторожной политике, сохраняющей независимость Восточной Галиции».⁶⁸ Но после выхода частей Юго-Западного фронта ко Львову, забыло об «осторожности».

8 июля был сформирован ревком Восточной Галиции во главе с В.П. Затонским, уроженцем Украины. А уже 15 июля в Тарнополе провозглашена Галицийская Социалистическая Советская Республика, что на следующий день одобрил пленум ЦК РКП.⁶⁹ Просуществовавшая, да и то, чисто номинально, шесть недель.

Гораздо сложнее протекало обсуждение условий мирного договора с правительством Ульманиса. И не потому, что кто-либо в Политбюро противился умиротворению на одном из самых небольших и незначительных участков огромного фронта, протянувшегося от Печенги до Крыма, отнюдь. Проблема крылась в будущем Латгалии, одной из трёх земель, и составивших Латвийскую Республику. Той самой Латгалии, в которой всё ещё находились части Красной Армии, где продолжала действовать Советская власть.

Потому-то ещё 27 декабря 1919 года, после первых же встреч наркоминделовцев с рижской делегацией, Чичерину пришлось испрашивать у Политбюро разрешение: можно ли отдать эти три уезда Витебской губернии, населённые не только латгальцами (всегда считавшими себя иным, нежели латыши, народом), но и белорусами, русскими, правительству Ульманиса. Получил же весьма неопределённое указание – вопрос отложить, «поставив вновь в зависимости отхода переговоров».⁷⁰

Две недели спустя, 10 января 1920 года Политбюро по настоянию Чичерина вернулось к обсуждению непростой, как оказалось, проблемы. Решило «вести политику к миру с буржуазным правительством Латвии», но при соблюдении непременных условий – «эвакуации Латгалии нами без занятия белыми латышами, нейтрализации Латгалии до самоопределения».⁷¹ Но даже такое, по сути, половинчатое предложение не устроило делегацию Риги. О реакции на него ведший переговоры от имени РСФСР Л.М. Карахан информировал на следующий день наркома: «Латвийская делегация… заявляет, что Латгалия есть часть Латвии и, по очищению первой советскими войсками, должна быть занята латвийской армией».⁷²

Столкнувшись со столь твёрдой позицией, Политбюро (в лице Ленина, Троцкого, Каменева и Крестинского) 13 января практически капитулировало. Уже безоговорочно признало требования представителей Ульманиса, о чём в тот же день Карахан уведомил латышскую сторону. Правда, чтобы хоть как-то отыграться за поражение, попытался выторговать хотя бы «мелочь». Важный железнодорожный узел Пыталово, где пересекались линии Петроград-Двинск(Даугавпилс, административный центр Латгалии) – Вильна – Варшава и Москва – Рига, предложил он, должен остаться на советской территории. Но юрист по профессии, получивший навыки дипломатии на Брестских переговорах, не сумел добиться даже этого.⁷³

В конце концов, Карахану пришлось уступить во всём ради всего лишь перемирия со слабой латвийской армией, что и было достигнуто 30 января. Части Красной Армии стали спокойно (даже равнодушно) отходить на восток, чего бы не сделали Латышские стрелки, оставь их Троцкий на этом участке фронта.

С явным предательством интересов пролетариата, мировой революции смириться ЦК Компартии Латвии не смогло. 28 февраля заявило, что больше не считает себя руководящим органом областной организации РКП и направляет в Коминтерн собственного представителя. Демарш последовал и со стороны латышских стрелков, составлявших наиболее дисциплинированную основу 13 армии Юго-Западного фронта. Собравшись не конференцию, названную «беспартийной», вместе с рабочими-латышами, проживавшими в России, потребовали от руководства РКП сделать всё возможное, чтобы сохранить в Латгалии, пусть и в несколько урезанном виде, завоёванное революцией – Советскую власть.

И вновь членам Политбюро пришлось срочно искать хотя бы видимость компромисса, на этот раз – с коммунистами-латышами. Понимая всю бессмысленность своего поручения, рекомендовали А.А. Иоффе, заменившему Карахана на посту руководителя российской делегации, «не проявлять особой уступчивости». ⁷⁴ Рекомендовали 15 мая, когда «уступать» уже было нечего. На завершавшихся переговорах уточняли и согласовывали лишь отдельные незначительные детали мирного договора, который был подписан 11 августа таким, каким его хотел видеть только Ульманис.

Как и предыдущие договоры (с Эстонией, Грузией, Литвой), он безоговорочно признал независимость ещё одной отколовшейся окраины. Установил российско-латвийскую границу от Эстонии до города Дрисса на Западной Двине – она практически без изменений (Пыталово в 1940 году всё же вернули РСФСР) сохранилась до наших дней. Потребовал завершить отвод частей Красной Армии из Латгалии «к четырнадцатому дню по ратификации», что сделал ВЦИК уже 11 сентября того же года. Предусмотрел запрет «пребывания на своей территории /РСФСР и Латвии – Ю.Ж./ каких-либо войск, за исключением правительственных или войск дружественных государств, с которыми одной из договаривающихся сторон заключена военная конвенция». Определил и значительные финансовые и экономические уступки Москвы.⁷⁵

Словом, договор продемонстрировал явное поражение Советской России в той Гражданской войне, которая шла в Латвии почти два года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.