Глава 7. Гитлер берет дело в свои руки

Глава 7. Гитлер берет дело в свои руки

Снова и снова во время совещаний он настаивал на том, что следует приложить все усилия к тому, чтобы найти пропавшего дуче. Он заявил, что судьба Муссолини — это кошмар, который давит на него денно и нощно.

Альберт Шпеер о навязчивой идее Гитлера найти Муссолини

В начале августа, пока в Риме уже полным ходом шли засекреченные поиски Муссолини, партнеры по «оси» продолжали посматривать друг на друга с опаской и подозрением. Такой взгляд исходил и из итальянской столицы, и из Восточной Пруссии. Трудность для каждой из сторон заключалась в том, как провернуть свои тайные дела, не спровоцировав при этом вторую сторону на открытые враждебные действия. Ни немцы, ни итальянцы не были готовы сбросить маски добросердечных партнеров и обнажить свои истинные намерения. Нравилось им это или нет, но бывшие друзья, несмотря на охлаждение отношений, не решались разорвать последние нити, которые все еще связывали их между собой.

Впрочем, отношения были уже не те. Пресловутая «ось» Берлин — Рим, некогда заставлявшая неприятеля трепетать от страха, похоже, доживала свои последние дни, превратившись в игру, в серию хитроумных взаимных интриг и обманов в духе Макиавелли — игру, которую ни одна из сторон не хотела бы проиграть.

Режим Бадольо уже начинал побаиваться неминуемого эндшпиля. В Риме гитлеровские ищейки вынюхивали едва ли не каждый камень итальянской столицы, каждый ее закоулок в надежде выйти на след пропавшего дуче. На севере страны через Бреннерский перевал в Италию входили все новые и новые немецкие части, причем делали это, даже не спросив формального разрешения у нового правительства, которому ничего другого не оставалось, как закрывать на это глаза, делая хорошую мину при плохой игре. А ведь уже в первую неделю августа на территорию Италии прибыли около 30 тысяч немецких солдат.

Официально они прибывали сюда как товарищи по оружию и в большинстве своем не проявляли враждебности по отношению к итальянцам. Тем не менее каски некоторых из них украшал провокационный лозунг «Да здравствует дуче!», намалеванный яркой краской. Новое правительство, которое делало все для того, чтобы как можно скорее уничтожить идейное наследие фашизма, вряд ли видело в этой солидарности с бывшим диктатором обнадеживающий знак.

Не сумев в конце июля установить контакт с союзниками при посредстве Ватикана, Рафаэле Гварилья, новый министр иностранных дел Италии, предпринял еще один шаг к миру. 2 августа он отправил эмиссара по имени Ланца д’Аджета, члена итальянской миссии при Святом престоле, в Лиссабон, в нейтральную Португалию, чтобы там войти в контакт с союзниками через их представительство в этом городе. Несмотря на двусмысленное положение Италии, Бадольо, как, впрочем, и король, пребывал в уверенности, что либо он сам, либо его эмиссары рано или поздно сумеют убедить союзников, чтобы те пересмотрели свое жесткое требование «безоговорочной капитуляции». (В начале августа итальянцы послали еще двух эмиссаров. Один из них, Альберто Берио, отправился в Северную Африку, в Танжер, чтобы установить связи с англичанами. Другой, промышленник-миллионер Альберто Пирелли, поехал в Швейцарию, чтобы выяснить, согласятся ли нейтральные страны способствовать переговорам между Италией и союзниками.)

Увы, его оптимизм был неоправдан. Отказ выполнить это требование плюс вечные метания нового режима грозили затянуть мирный процесс гораздо дольше, нежели он первоначально рассчитывал. С одной стороны, покидая Рим, д’Аджета так и не получил полномочий вести переговоры от лица итальянского правительства, все, что он мог сделать, это известить союзников о намерении Италии снять с себя союзнические обязательства перед Германией. «Д’Ажета (sic!) с начала и до самого конца ни словом не обмолвился об условиях мира, — писал Черчилль Рузвельту после лиссабонской встречи. — Вся его история — это не больше чем мольба спасти Италию от немцев и от себя самой, причем сделать это как можно быстрее».

Ну а поскольку в затылок Италии дышали гитлеровские части, король и Бадольо, похоже, не торопились переходить на другую сторону. И хотя истина нам до конца не известна, есть все основания предполагать, что оба пытались тянуть время в тщетной надежде на то, что Гитлер изменит свою позицию и позволит Италии в одностороннем порядке выйти из «оси».

Со своей стороны, Черчилль был готов сделать итальянцам поблажку. «Бадольо признает, что ведет двойную игру, — писал Черчилль 7 августа в записке Энтони Идену, министру иностранных дел. — Однако его собственные интересы и настроение итальянцев склоняют меня к тому, что обманутым в конце концов окажется Гитлер. Полагаю, учитывая трудность его положения, мы должны пойти на небольшие уступки».

* * *

Тем временем на другом конце Европы, в Восточной Пруссии, Гитлер продолжал нервно расхаживать по коридорам «Волчьего логова». Ожидание того, чем все закончится, для фюрера было столь же невыносимо, как и для итальянцев. К этому времени Гитлер уже расстался с мечтой похитить Бадольо и королевскую семью, после чего захватить Рим. Фюрер считал, что именно силовое решение раз и навсегда решит проблему верности европейского союзника Германии. Эта идея лила ему на душу бальзам — частично по личным причинам, частично потому, что Гитлер не сомневался, что она сработает. Не удивительно, что он постоянно грозился воплотить ее в жизнь.

Но, как говорится, нет худа без добра. Ситуацией в Италии можно воспользоваться с тем, чтобы взбодрить поникший боевой дух немцев, потому что, если верить Геббельсу, «кое-кто пребывает в состоянии, близком к панике». Увы, несмотря на все мольбы министра пропаганды, Гитлер не нашел, чем их утешить. Итальянский кризис поставил его перед неразрешимой загадкой.

«Сейчас не лучшее время выступать с обращением к немецкому народу, — признался фюрер в разговоре с одним из своих приближенных. — Я не в состоянии высказывать сейчас мои взгляды относительно положения в Италии. Если я сейчас отзовусь о нем положительно, то тем самым окажу поддержку кругам, которые даже сейчас замышляют предательство. С другой стороны, я не могу выступить против нынешнего итальянского правительства по всем хорошо известным причинам военного характера. Вместе с тем я не могу закрывать глаза на эту проблему, поскольку в противном случае это было бы расценено как знак внутренней и внешней слабости. Как только итальянский вопрос прояснится — все равно, в какую сторону, — я тотчас же смогу выступить перед немецким народом».

Увы «прояснение итальянского вопроса» оказалось не столь легким делом. В течение всего августа этот самый вопрос и спасение Муссолини не давали Гитлеру ни минуты покоя во время его бесконечных совещаний в «Волчьем логове». «После того, как глава Италии был низложен и бесследно исчез, — вспоминал Альберт Шпеер, — Гитлер, казалось, проникся к нему поистине мифической верностью. Вновь и вновь во время совещаний он заводил речь о том, что дуче необходимо спасать. Нужно срочно обнаружить его местонахождение. Как-то раз он заявил, что судьба Муссолини — это кошмар, который давит на него денно и нощно».

* * *

К счастью для Муссолини, поисковая группа, работавшая в Риме, постепенно начала выходить на его след. Обратившись за помощью к одному из своих итальянских контактов, Герберт Капплер, представитель гестапо при посольстве Германии, выяснил, что вечером 25 июля дуче был доставлен в казарму карабинеров на Виа Леньяно.

«Среди итальянских чиновников, с которыми общался наш полицейский атташе, — вспоминал Скорцени, — был один капитан карабинеров, как здесь называют военизированную полицию, который, похоже, в глубине души до сих пор поддерживает фашистский режим. В ходе разговора этот человек сделал одну важную оговорку: скорее всего, дуче привезли в казарму карабинеров в карете „скорой помощи“. Мы проверили эту информацию и в конечном итоге выяснили, в какой части здания и на каком этаже держали пленника». Увы, плохие вести заключались в том, что к тому моменту, когда они это узнали, Муссолини уже перевели в другое место.

Но даже до того, как это стало известно, им помог случай. В течение нескольких дней после исчезновения дуче немцам удалось отыскать двух очевидцев, причем соотечественников, чьи рассказы подтверждали друг друга. Один из них, инженер люфтваффе по фамилии Дессауэр, судя по всему, обратил внимание на конвой машин, проезжавший по улицам Гаэты в тот вечер, когда Муссолини передали адмиралу Мауджери и поместили на борт корвета «Персефона». Эта история совпадала с рассказом офицера германского флота, который сказал, что видел, как дуче входил на борт судна в Гаэте.

По словам адмирала Дёница, который был частым гостем в «Волчьем логове» в период исчезновения Муссолини, получив эти многообещающие известия, Гитлер начал активно участвовать в расследовании. (Он уже потребовал, чтобы его держали в курсе всех новостей.) Когда Дёниц в начале августа прибыл в Ставку фюрера для участия в совещаниях, он отметил для себя, что Гитлер временно отложил другие, не менее настоятельные дела с тем, чтобы допросить потенциальных свидетелей. Первым в их списке был Дессауэр, которого генерал Штудент самолетом переправил в Растенбург, чтобы Гитлер мог допросить его лично.

«Во второй половине дня летчик-инженер Дессауэр имел беседу с фюрером, — писал Дёниц в дневнике 2 августа. — Он доложил, что видел кавалькаду машин, охраняемую карабинерами, хотя самого дуче не видел». (Для удобства многие записи флотских чинов приписывались Дёницу. Впрочем, отдельные записи действительно принадлежали Дёницу.)

Судя по всему, это был тот самый конвой, который доставил Муссолини из кадетской казармы в Риме на пристань имени Констанцо Чиано в Гаэте в ночь с 27-го на 28 июля. В конце дня Гитлер приказал привести к нему свидетеля-моряка. «В ходе вечернего совещания был отдан приказ немедленно и без лишнего шума доставить морского офицера Лауриха из Гаэты через Берлин в Ставку фюрера. Этого офицера упомянул в своем рассказе Дессауэр как еще одного свидетеля». Гитлер, ухватившись за их показания, моментально сузил географию поисков. «Вскоре поступило распоряжение, что операция „Дуб“ будет ограничена островом Вентотене».

Вентотене. Именно в этой точке поиски дуче начали отклоняться от верного курса. В те минуты, когда Гитлер допрашивал Дессауэра, Муссолини маялся от безделья, сидя в Дома Раса на острове Понца (примерно в сорока километрах от Вентотене). Главным источником версии Вентотене — как наверняка было сказано Гитлеру — был морской офицер Лаурих, служивший на немецкой базе в Гаэте. Судя по всему, эту информацию он получил от одного знакомого итальянца, тоже морского офицера, с которым успел подружиться за время пребывания в Гаэте. Встреча Лауриха с Гитлером состоялась лишь через несколько дней.

Вскоре к версии Вентотене присоединился и шеф СС Генрих Гиммлер. Пятого августа Дёниц получил из «Волчьего логова» сообщение о том, что «согласно дополнительной информации, полученной от рейхсфюрера СС, в качестве цели операции „Дуб“ следует рассматривать только остров В». Правда, оставалось непонятно, что подтолкнуло Гиммлера к такому выводу.

Что, однако, странно, оба острова — и Вентотене, и Понца — в целом подходили под описание места содержания дуче, на которое указывали гиммлеровские ясновидящие. Немецкий астролог Вильгельм Вульф в конце июля заявил, что дуче находится к юго-востоку от Рима, на расстоянии не более ста километров от столицы. Ваннзейская группа — если верить Вальтеру Шелленбергу — оказалась еще более точна в своих выводах: некий Магистр Звездного Маятника заявил, что Муссолини держат на острове к западу от Неаполя, хотя, разумеется, и не сказал, на каком именно.

Хотя Вентотене был заведомо ложной версией, которую вполне могла нарочно подбросить Гитлеру итальянская разведка, этот остров завладел воображением немцев на несколько недель.

* * *

Даже гоняясь за тенью дуче, Гитлер продолжал спорить со своим окружением относительно надежности режима Бадольо, чьи истинные намерения вызывали у нацистской верхушки серьезные разногласия. Так, например, Йодль и Дёниц время от времени были склонны проявлять благодушие в том, что касалось нового правительства в Риме. Впрочем, в одном проницательности фюрера следует воздать должное: внутренне чутье подсказывало ему, что Бадольо наверняка попытается вести двойную игру.

«Во время дневного совещания у фюрера генерал Йодль доложил, что итальянцы полностью прекратили сопротивление нашим мерам, — писал Дёниц 3 августа. По всей видимости, Йодль хотел сказать, что итальянцы не предпринимали никаких действий к тому, чтобы воспрепятствовать вводу немецких войск в северную Италию. На Гитлера этот аргумент не подействовал. — Во время обсуждения причин такого бездействия фюрер высказал точку зрения, что итальянцы нарочно тянут время, чтобы договориться союзниками прежде, чем пойти на открытый разрыв с Германией. Йодль и [Дёниц] предположили, что, возможно, итальянцы находятся в бедственном положении и потому склонны полагаться на нас. Думается, нужно подождать, пока ситуация окончательно не прояснится».

Впрочем, Гитлер, у которого на тот момент не имелось веских доказательств ни местонахождения Муссолини, ни вероломства Бадольо, не был готов нанести удар. «Операции „Ось“, „Дуб“ и „Шварц“ решено отложить», — писал Дёниц. Это, в свою очередь, означало, что со спасением дуче решили не спешить, равно как и с планами Гитлера подчинить Италию силой, хотя приготовления ко всем операциям по-прежнему шли полным ходом.

Эту нерешительность очень хорошо выразил генерал-фельдмаршал Кейтель в письме жене. «Помимо разрушительной бомбардировки Гамбурга, — сообщал он в своем письме от 3 августа, — мне почти нечего рассказать, потому что все находится в подвешенном состоянии и нам остается лишь ждать дальнейшего развития событий в Италии. Бадольо заверяет нас, что продолжит войну и что якобы только на этом условии он согласился принять пост. Где Муссолини, никто не знает».

* * *

Последнее предложение Кейтеля не совсем соответствовало действительности. К тому моменту немцы прониклись уверенностью, что имеют неплохое представление о том, где находится дуче, а именно — на острове Вентотене. Более того, 6 августа Гитлер вызвал небольшую панику у себя в «Волчьем логове» тем, что заявил, будто итальянцы готовы вывезти Муссолини с острова на борту эсминца. Это известие не только привело самого фюрера в бешенство, но и стало причиной долгого спора между ним и Дёницем по поводу того, как предотвратить этот шаг, избежав одновременно открытой конфронтации с военным партнером, чтобы не повредить целостности «оси».

Дёниц, который весь август провел, мечась между Берлином и «Волчьим логовом», находился в своем берлинском кабинете, когда 6 августа в 1.45 пополудни получил это известие. «Адмирал в штабе фюрера, — писал он, — докладывает, что рейхсфюрер СС [Гиммлер] прислал информацию о том, что итальянцы держат наготове эсминец, чтобы в случае чрезвычайной ситуации „вывезти ценный предмет“». «Ценным предметом» был Муссолини. Так его называли во всех донесениях.

«Эсминец якобы стоит на рейде в Гаэте. Фюрер требует, чтобы Дёница поставили в известность и чтобы адмирал провел проверку местоположения итальянских эсминцев. Превентивные меры следует принять незамедлительно. Фюрер предлагает задействовать субмарины». Через четверть часа Гитлер направил Дёницу уже более конкретное распоряжение: «Адмирал в штабе фюрера докладывает по телефону, что фюрер не имеет возражений против блокады гавани В немецкими подлодками».

Этот приказ поставил Дёница перед дилеммой. Безусловно, немецкий флот мог попытаться блокировать гавань Вентотене, как того требовал Гитлер, в 4 часа пополудни. «Незаметно блокировать гавань, даже подводной лодкой, невозможно, потому что это означало бы, что она стоит прямо у входа в гавань. Кроме того, ему известно, что нет таких средств, которые бы могли обезвредить стоящий на рейде эсминец, не привлекая к себе внимания. Исходя из этих соображений, Дёниц возражает против блокады — не потому, что она невозможна в принципе, а с тем, чтобы заранее не раскрывать наши намерения. Если итальянцам станет известно о наших планах, они наверняка тайком вывезут с острова „ценный предмет“, например, на моторной лодке куда-нибудь в другое место».

Дёниц также указал Гитлеру на очевидную вещь: любые попытки воспрепятствовать итальянцам вывезти Муссолини будут автоматически означать разрыв союзнических отношений. «Единственное военное решение проблемы заключается в попытке силой помешать итальянцам в осуществлении их планов, однако этот шаг имел бы серьезные последствия, и принимать такое решение не входит в круг полномочий Дёница». На самом же деле решение было не военным, а политическим, и принимать его или нет — было прерогативой Гитлера.

Дёниц ждал, что на это ответит фюрер. Ответ пришел лишь в 6.30 вечера. «Ответ от адмирала в штабе фюрера: фюрер подумает над этим вопросом».

Как выяснилось, Гиммлер был близок к истине.

Во второй половине дня 6 августа, в тот самый день, когда Гитлер и Дёниц спорили по поводу осуществимости блокады гавани Вентотене, адмирал Мауджери получил приказ о том, что он должен сопроводить дуче в новое место. «Мы должны перевезти Муссолини в более безопасное место, нежели Понца, — сообщил ему адмирал Рафаэле де Куртен, новый министр по делам флота, — туда, где немцам его ни за что не достать». Выбор пал на остров Маддалена, расположенный к северо-востоку от северной оконечности Сардинии. Тем же утром на Маддалену вылетел офицер карабинеров, чтобы провести рекогносцировку местности.

Позднее Бадольо утверждал, что остров Понца стал ненадежным местом для содержания дуче по причине слухов, которыми полнился Рим. «Его перевели на остров Понца, — вспоминал позднее Бадольо, восстанавливая цепочку событий, — но через несколько дней мы были вынуждены перевезти его на Ла Маддалену, потому что весь Рим знал, где он находится, и открыто говорил на эту тему, поэтому существовало опасение, что немцы попробуют его освободить, нанеся coup de main».

Вечером 7 августа Мауджери вернулся в Гаэту, где взошел на борт FR22. Это был эсминец, спущенный на воду двадцать лет назад, который в своей предыдущей жизни носил более экзотичное название — «Пантера» и принадлежал французам. («Пантера» имела интересную историю. В ноябре 1942 года в Тулоне французы затопили ее, чтобы она не досталась немцам. В марте 1943 года ее подняли итальянцы и переправили в Италию, где она получила название FR22. Ее судьба закончилась плачевно — 9 сентября 1943 года итальянцы затопили ее на рейде Специи по тем же причинам, что и французы.) Судно бросило якорь у берегов острова Понца в 11.30 вечера. Вскоре на его борт доставили Муссолини, разумеется, под вооруженной охраной, численность которой возросла до восьмидесяти карабинеров и полицейских. «Пантера» отправилась в путь по лазурным водам Тирренского моря к острову Маддалена, расположенному менее чем в двухстах пятидесяти километрах к северо-западу от Понцы. Что касается Мауджери, то он в очередной раз оказался лицом к лицу с дуче.

На сей раз ему показалось, что тот выглядит чуть лучше. Более того, в глазах пленника он заметил «прежний блеск». Увы, откровенно хуже смотрелся помятый синий костюм, который Муссолини был вынужден носить все это время. Было видно, что бывший диктатор рад возможности поговорить и на протяжении нескольких часов не закрывал рта, радуясь тому, что заполучил внимательного собеседника.

Когда же Мауджери поведал, что итальянцы опасаются спасательной операции со стороны немцев, дуче ответил, что эта идея ему крайне неприятна. «Это самое унизительное, что они могут сделать со мной, — заявил Муссолини, убежденный в том, что следующим шагом станет фашистское правительство в изгнании. — Подумать только! Полагать, что я перееду жить в Германию и при поддержке немцев создам правительство в изгнании! Нет, нет и еще раз нет! Этого никогда не будет!»

В какой-то момент Мауджери выразил свое удивление по поводу того, что фашистский режим рухнул в одночасье, что его «оказалось возможным свергнуть всего за пару часов, причем для этого даже не потребовалось усилий. Никто даже не попытался встать на его защиту, никто не пошел на баррикады с именем Муссолини на устах, никто не стал размахивать фашистским флагом». У дуче, а он понимал, что его собеседник говорит правду, моментально нашелся с готовый ответ.

«Это лишь очередной пример того, что у итальянцев напрочь отсутствует характер, — заявил Муссолини. — И тем не менее то, чего сумел достичь фашизм, не осталось втуне. Есть многое такое, что невозможно уничтожить, что нельзя отрицать или отвергать… Пройдет время, и о фашизме вспомнят и начнут по нему тосковать. По-настоящему он никогда не умрет». Дуче с пафосом продолжал вещать о несгибаемой силе фашизма, и Мауджери отметил про себя, как изменилось его лицо. Оно сделалось похоже на «знаменитую римскую маску — выдвинутый вперед подбородок, горящие глаза, — которую мы лицезрели, когда он выступал с балкона перед толпами людей».

Вина за упущения и недостатки фашистского режима, пояснил его основоположник, лежит на самих итальянцах. Они просто до него не доросли. «Итальянцы слишком себялюбивы, — жаловался он Мауджери, — слишком циничны. Им не хватает серьезности… Вот у немцев все по-другому: те с готовностью подчинились нацизму и строгой дисциплине. Для них это в порядке вещей. Они еще даже не осознали, что такое индивидуализм. Вот почему Гитлеру было гораздо легче, чем мне. Немцы — прирожденные нацисты, из итальянцев же фашистов еще надо было сделать».

* * *

Новой тюрьмой Муссолини стала симпатичная вилла в мавританском стиле с видом на море, расположенная на окраине городка Маддалена, на южном берегу одноименного острова. Построенный в середине девятнадцатого века неким англичанином по имени Джеймс Вебер, этот небольшой двухэтажный особняк уютно примостился между невысоких холмов в окружении соснового леса. Охрану места заключения дуче, как только тот прибыл на остров, круглосуточно обеспечивали около ста человек, карабинеров и полицейских.

«Этот дом был словно построен специально для меня, — вспоминал дуче. — Он был расположен за чертой города, на холме, в окружении сосен. В свое время его построил англичанин по имени Вебер, который только по ему одному ведомой причине выбрал в качестве своего обиталища самый голый и пустынный остров к северу от Сардинии. Был ли он шпионом? Очень даже может быть». (Жители острова, очевидно, придерживались иных взглядов на первого владельца виллы. В конце XIX — начале XX века городской совет решил назвать в честь Вебера (он умер в 1877 году) одну из улиц. В муниципальных архивах Вебер описывался как человек «с чувством чести, сын прославленного генерала Вебера, который подобно байроновскому Чайльд Гарольду любил одиночество, любил остров, а в своем доме устроил библиотеку, которой мог бы гордиться любой город».)

К тому моменту, когда туда прибыл Муссолини, остров был еще более голым и пустынным, нежели век назад. Большинство его жителей — а на острове располагалась итальянская военная база — были эвакуированы после того, как войска союзников подвергли его массированной бомбардировке. Так что все население острова составляли лишь моряки и рыбаки.

«Знойные дни тянулись медленно и однообразно. Никаких новостей из внешнего мира не поступало», — вспоминал Муссолини, который большую часть времени проводил на террасе, глядя поверх гавани на горы Сардинии, либо прогуливался по сосновому лесу в сопровождении одного из охранников. Он также продолжал записывать мысли в некоем подобии дневника, который вел с момента своего падения, в основном, разрозненные заметки и псевдофилософские размышления. Приведем несколько отрывков.

«Что касается благодарности, то в этом отношении животные выше людей, наверно, потому, что наделены не разумом, а инстинктами».

«Этим утром солнце тщетно пытается пронзить серую толщу туч, что движутся с востока. Море напоминает свинец».

«Массы всегда готовы низвергнуть вчерашних богов, даже если пожалеют об этом завтра. Что касается меня, то о возращении не может быть и речи. Моя кровь, мой безошибочный голос подсказывают мне, что моя звезда закатилась навсегда».

«В течение всей моей жизни у меня не было так называемых „друзей“ и я всегда спрашивал себя, что это, благо или недостаток? И вот теперь я уверен, что это хорошо, что нет никого, кто был бы вынужден страдать вместе со мной».

Дуче также получил специальной почтой посылку. «Единственным сюрпризом для меня стал подарок фюрера, — вспоминал Муссолини, — прекрасно изданное полное собрание сочинений Ницше в двадцати четырех томах с дарственной надписью. Истинное чудо немецкого книгоиздательства». Ницше, который, помимо всего прочего, был автором таких фашистских лозунгов, как «Живи опасно!», был любимым философом обоих диктаторов. Этот запоздавший подарок ко дню рождения прибыл в огромных размеров ящике и сопровождался письмом от Кессельринга, в котором, в частности, говорилось: «Фюрер будет искренне рад, если великие труды немецкой литературы доставят вам, дуче, удовольствие и вы сочтете их выражением тех теплых чувств, которые питает к вам вождь Германии».

Это был тот самый подарок, который Макензен, посол Германии в Риме, пытался лично вручить Муссолини 29 июля, в день его шестидесятилетнего юбилея, когда встречался с королем Италии. Не желая обострять отношения с немцами, итальянские власти согласились передать Муссолини подарок фюрера. «Он постоянно спрашивал об этом подарке, — вспоминал Бадольо, — пока не получил личное подтверждение от самого Муссолини».

Во время своего пребывания на Маддалене, дуче поинтересовался у генерала Саверио Полито, исполнявшего на тот момент обязанности главного охранника, почему его просьба доставить его в Рокка делла Камминате была оставлена без внимания. На что Полито ответил, что загородная резиденция дуче в Романье не соответствует требованиям безопасности. Префект Форли, один из чиновников, на которых была бы возложена ответственность за охрану дуче, если бы того поместили в загородную резиденцию, якобы недавно поставил Бадольо в известность о том, что он не уверен, что смог бы оградить бывшего диктатора от разъяренной толпы. (Это объяснение было не так уж далеко от истины. Тем не менее тот факт, что немцы вели активные поиски бывшего диктатора, был еще одной веской причиной отказать Муссолини в его просьбе.)

Когда же Муссолини только презрительно фыркнул в ответ на такое объяснение, Полито попробовал нарисовать ему яркую картину антифашистских настроений, царивших среди итальянцев. «По всей стране проходят демонстрации ненависти в ваш адрес, — сказал Полито. — В Анконе я видел, как ваш бюст валялся на полу в общественном туалете».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.