Глава 7. Половцы у себя дома
Глава 7. Половцы у себя дома
В течение нескольких тысячелетий восточноевропейские степи были колыбелью кочевничества. Одна за другой набегали кочевнические волны из Азии на берега Черного и Азовского морей и многочисленных могучих рек, прорезавших с севера на юг богатейшие пастбищные угодья — необозримые степные просторы. Н. В. Гоголь создал великолепное стихотворение в прозе, посвященное девственной степи:
«Степь, чем далее, тем становилась прекраснее... Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их, Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов...»
(«Тарас Бульба»).
Попадая в это царство мпоготравного изобилия после зауральско-заволжских скудноватых сухих пространств и азиатских полупустынь, кочевники всеми силами старались закрепиться на этих землях, предоставляющих им возможность максимально полного развития кочевого ско-товодчества. По словам Ал-Джузджани, писавшего свой труд в середине XIII в., «Туши (Джучи.— С. П.), старший сын Чингисхана, увидел воздух и воду Кипчакской земли, то он нашел, что во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих» (Тизенгаузен, II, с. 14). И он решил, что нужно остаться в этих степях. И так, как мы говорили, делали все и до монголов приходившие сюда орды.
Обычно каждая климатическая зона ограничивает видовой состав стад. Особенно ярко это можно видеть на севере — в тундре, где разводят только оленей, или в африканских пустынях, в которых может выжить только верблюд. Восточноевропейское степное разнотравье позволяло держать стада, в которые входили все виды домашних животных, способных к постоянному передвижению на довольно больших пространствах, т. е. практически всех, кроме свиней.
О составе половецкого стада мы можем судить по неоднократным упоминаниям о нем в летописях. Летописцы с удовольствием перечисляли захваченную во время удачного степного похода добычу, в том числе и скот — основное богатство кочевника. Впервые такое перечисление помещено под 1103 г., когда после победы над половцами у Молочной «взяша бо тогда скоты, и овце, и кони, и вельблуды». Это наиболее полная характеристика половецкого стада. Как мы видим, в него входили даже верблюды, а наличие в стаде «скотов», т. е. крупного рогатого скота, свидетельствует о развитости кочевнического хозяйства. К сожалению, обычно летописцы, рассказывая о добыче, просто указывают на взятие стада. Однако после особенно удачных походов они говорят о захваченных конях и овцах (1111 г.), о «скотах» и конях (1170, 1193 гг.). Естественно, самой ценной добычей всегда были кони — основная военная и рабочая сила в эпоху средневековья не только у кочевого, но и у оседлого земледельческого населения, поэтому о них пишут чаще, чем об остальных взятых в вежах животных.
Кипчаки и кимаки, захватив степи и разделив зоны кочевания между собой, довольно долго кочевали по степям круглогодично, ведя так называемое таборное кочевание. Степь была настолько обширна и богата травами, что в первое время можно было кочевать, не деля ее на более мелкие участки между ордами, куренями и аилами.
Аммиан Марцеллин, писавший в конце IV в. о гуннах, находившихся на этой же стадии экономического развития, что и половцы в середине XI в., так характеризует кочевническое экстенсивное «хозяйствование» гуннских орд:
«Придя на изобильное травою место, они располагают в виде круга свои кибитки... истребив весь корм для скота, они снова везут, так сказать, свои города, расположенные на повозках... Гоня перед собою упряжных животных и стада, они пасут их...»
(Плетнева, 1982, с. 20).
Русский летописец был отлично осведомлен об этом способе кочевания. Рассказывая под 898 г. об уграх, проходивших мимо Киева, он говорит: «...пришедше к Днепру, сташа вежами, беша бо ходянде, яко и половци»
(ПСРЛ, II, с. 18). Мы знаем, что экономике, находящейся на стадии таборного кочевания, свойствен в общественных отношениях военно-демократический строй. А для последнего уже характерны социально-политические объединения типа союзов племен.
Именно такими союзами, во всяком случае первоначально, были известные нам объединения XI в., возглавленные в конце этого века Боняком, Шаруканом, Тугор-каном, Урусобой и пр. Основной целью их был захват все новых и новых земель, максимальное овладение степью, а где это было возможно, и лесостепными районами.
Однако довольно быстро этот процесс захвата прекратился — многотравные богатые пастбища вполне, видимо, обеспечивали кормами громадные стада. В то же время содержание скота на подножном корме круглогодично приводило к необходимости более рациональной организации освоения степи, в частности более строгого разделения кочевок на летние и зимние. Экономическая необходимость стимулировала установление для каждого степного подразделения определенных маршрутов переко-чевок и более или менее постоянных мест для зимних и летних становищ.
В одном из предыдущих разделов книги говорилось, что половцы уже в последние десятилетия XI в. перешли ко второй стадии кочевания. От первой она отличается прежде всего разделением пастбищ на определенные участки, принадлежавшие конкретным ордам, куреням и аилам, т. е. значительно большей стабильностью кочевых группировок, ограниченных в своем движении четкими пределами. Усиливавшаяся с каждым годом стабилизация сделала кочевников доступными для русских полков. Первые походы русских в степь — косвенное, но надежное свидетельство возникновения у половцев определенных мест становищ. Другим доказательством является, как говорилось выше, установка вблизи становищ и на кочевых маршрутах многочисленных святилищ предков с одной, двумя, десятью и более каменными статуями. Кроме того, в районах, наиболее населенных, начали сооружать над погребенными большие или малые курганы, а иногда и целые могильники (до этого половцы предпочитали захоранивать своих умерших родичей в древних курганных насыпях). Распространение каменных статуй и курганных захоронений, датирующихся по сопровождающим вещам XII в., дает представление о рас-
селении половцев по степи. В предыдущей главе мы проследили, как расселялись половцы в первой половине XII в. (по распространению статуй «промежуточных» типов). Статуи следующей, «эволюционной» группы встречаются в значительно большем количестве сравнительно с ранними и «промежуточными». Это говорит, очевидно, не только о широком развитии камнерезного ремесла у половцев во второй половине XII в., но, по-видимому, и о количественном росте половецкого населения в ордах.
К сожалению, в письменных источниках почти не сохранилось сведений о размерах кочевнических, в частности половецких, орд. Тем не менее по отрывочным упоминаниям мы можем все-таки составить какое-то представление об этом. Так, Анна Комнина писала о пленении 30 тыс. печенегов. Даже если допустить, что в битве погибли все печенежские воины, т. е. примерно 6—7 тыс. человек (напомним, что соотношение количества воинов от всего количества населения 1 : 5), то величина орды не превышала 40 тыс. Так, с 40-тысячной ордой откочевал в Венгрию из восточноевропейских степей хан Котян в 1237 г. Видимо, можно считать, что это был обычный, самый распространенный размер одной орды. В 1109 г., 2 декабря, боярин Владимира Мономаха Дмитр Иворович с полком взял у Дона (Донца) 1000 половецких веж. В одну вежу, или, как их называли русские, чадь (большую семью), в среднем входило не более 35—40 человек, а значит, боярину удалось захватить в плен целую орду. Удался этот отчаянный набег потому, что зимой кочевники были, как правило, ослаблены, заняты поисками наиболее удобных пастбищ, а если зима была суровой, то просто спасением скота от голодной смерти. И сами они, и их кони зимой нередко голодали и, во всяком случае, не были способны к решительным действиям. Надо сказать, что это обстоятельство отлично было известно на Руси: обычно русские отправлялись в степь за полоном и в последующие годы зимой (иногда подчеркивается, что зима была «лютой») или ранней весной, когда половцы еще не оправились от тяжелой зимы и, главное, не могли быстро маневрировать по степи из-за весеннего отела скота. Характерно, что и половцы при нападениях на русские земли всегда учитывали время наибольшей занятости населения княжеств полевыми работами и приходили на Русь летом (иногда по три раза за сезон!) или же, пользуясь бедственной засухой, почти беспрепятственно грабили русские пограничные села и городки.
Возвращаясь к вопросу о численности половецкой орды, следует вспомнить 7 тыс. воинов хана Селука, пришедших на Нерниговщину в 1128 г. С учетом того, что часть воинов все же оставалась в вежах, можно думать, что и орда Селука достигала того же «среднего» размера — 40 тыс. человек. Правда, были в степях и менее крупные группировки, например орда Башкорда, в которую входили всего 20 тыс, человек. Еще меньше была орда (возможно, курень) хана Тоглия, о которой летопись упоминает в связи с событиями 1172 г. Размеры всей группы равнялись 7 тыс., а воинов они выставили 1200, т. е. и здесь примерно соблюдалась пропорция 1: 5.
Несмотря на несомненное существование в степях самых различных по величине и политической значимости подразделений, представляется весьма вероятным, что размеры орд колебались от 20 до 40 тыс., причем преобладали 40-тысячные орды. Вместе с окружающими вежи стадами это были весьма представительные объединения, и недаром Аммиан Марцеллин писал о том, что гуннские становища напоминают ему города на колесах. Всего в восточноевропейских степях кочевало, как мы видели в предыдущей главе, в первой половине XII в. не менее 12—15 орд, а это значит, что общее количество населения равнялось примерно 500—600 тыс. человек. Если учесть, что в среднем малая семья в пять человек, чтобы вести кочевое хозяйство, должна была иметь стадо, соответствующее по поголовью 25 лошадям (1 лошадь—5 голов рогатого скота+6 овец), то можно представить себе размеры передвигавшихся по степям соединенных кочевий-веж. Следует помнить также о существовании степных богачей, имевших во владении стада, состоявшие из 10 тыс. коней и 100 тыс. голов овец (Ибн Фадлан, с. 126; Тизенгаузен, 1884, с. 286). Поэтому, несмотря на природные богатства, южнорусские степи фактически могли обеспечить в целом небольшое количество скотоводов-кочевников. Требовались новые земли и постоянная забота о добыче новых средств к существованию. Тем более что вновь, как два столетия назад, в Приуралье у шары-кипчаков (половцев) наметилась к середине XII в. тенденция к демографическому подъему. Донецкая орда начала активно расселяться на запад, и этот процесс продолжался и во второй половине XII в. «Донцы», судя по распространению каменных статуй, заняли уже правый берег Днепра вплоть до Ингульца и крымские степи. Интересно, что на Ингульце (Ивле, как называет его летописец) стояли «сторожи по-
ловецкие» — в 1193 г. в походе русские полки прежде всего столкнулись с ними, а потом уже пошли к Днепру — вежам и стадам. Ивля, видимо, была тогда как бы пограничной западной рекой половецких (шары-кипчак-ских) кочевий. Очень увеличилась численно нижнедонская группировка половцев, продвинувшаяся на восток по степям до среднего течения Дона. То же случилось и с предкавказской ордой, распространившейся не только в прикаспийских степях современной Калмыкии, но и в Дагестане (в грузинской летописи упоминаются «дербентские кипчаки»). Отдельная группа половцев занимала берега Нижней Волги. Там уже в первой половине XII в. восточные авторы помещали город Саксин. Ал-Гарнати побывал там дважды — в 1131 и 1153 it. Он писал, что основное население Саксина — гузы, а кроме них там живут хазары, болгары и сувары (Федоров-Давыдов, 1969). При этом гузы и болгары управляются разными эмирами. Этнический состав города позволяет нам предполагать, что Саксин возник на руинах хазарской столицы Итиль. Как городки на Донце, как Белая Вежа, Саксин превратился в ремесленный степной городок, вокруг которого раскидывали свои кочевья кипчаки-половцы. Сохранились сведения, что в конце XII в. город часто грабили отдельные кипчакские отряды. Тем не менее он продолжал существовать вплоть до монгольского нашествия и даже дал области вокруг него свое имя. Его получили также и кочующие там половцы. Русский летописец именует их отдельно от половцев: «саксины» и «половцы» фигурируют в летописи в рассказе о нашествии монголов. Очевидно, это вполне оправданное деление, поскольку на Нижней Волге население было всегда очень смешанным. Недаром Рашид-ад-Дин уже в XIV в. называет кипчакские степи Поволжья «Дешт-и-Хазар», т. е. хазарские степи. Население Хазарского каганата продолжало жить вместе с новыми завоевателями. Вероятно, именно из-за смешанности населения здесь, на Нижней Волге, кипчаки не ставили святилищ с каменными статуями: обычай «заглох» в чуждой этнической среде.
Как бы там ни было, но следует констатировать, что во второй половине XII в. половцы и куманы освоили все восточноевропейские степи. Подунайская орда кочевала на крайних западных придунайских степях, саксины — на поволжских. Друг от друга они были отделены почти 2000 км. Весьма значительны были их владения и в меридиональном измерении. В Приднепровье и Подонье расстояние между северным краем их кочевий до Предкавказья и Крыма равнялось 500—750 км. Очень выразительно и в то же время точно характеризует границы Половецкой степи автор «Слова о полку Игореве». Он перечисляет «земли незнаемые», недоступные русским: Волга, Поморие, Посулие, Сурож, Корсуиь, Тмутаракань (Слово, с. 12). Здесь перечислены, как мы видим, и Поволжье, и Приазовье—Причерноморье, и крымские города Сурож и Херсонес, и прикубанские (таманские) степи. Не говорится совсем только о западных рубежах, поскольку князь Игорь направлял свои полки не на куманские, а на собственно половецкие кочевья — на средний Донец.
Следует сказать, что монголы, захватившие степи после половцев, кочевали обычно вдоль рек — в меридиональном направлении (Егоров, 1985, с. 38). Зимой они располагали свои кочевья на юге, а на лето отходили к северу — нередко в лесостепные угодья, дававшие не только корм скоту, но и великолепную возможность организации облавных охот, всегда игравших большую роль в жизни кочевых народов.
Очевидно, несмотря на наличие больших и богатых городов, у золотоордыицев по существу сохранился первый способ кочевания — круглогодичный. Вести его позволяли необъятность степей и тот факт, что их было сравнительно немного и они были в степях абсолютными хозяевами.
Совсем иное положение было у половцев. Разделив степи между ордами, они тем самым ограничили территорию передвижения по степи каждой отдельной группировки. Сезонные перекочевки велись внутри ордовой территории, что и отличает второй способ кочевания от первого. Размеры кочевий каждой орды не превышают 70— 100 тыс. кв. км, т. е. в среднем каждое степное владение равнялось примерно одному из русских княжеств. Летние стойбища у половцев, по словам грузинских летописей, назывались айлаг, а зимние — кышлаг. Рашид-ад-Дии писал, что также называли свои сезонные ставки монголы (Анчабадзе, 1960, с. 122; Тизенеаузен, II, с. 78).
Меридиональные маршруты существовали, возможно, только у донских половцев, откочевывавших весной на берег Азовского моря. При этом длина маршрута была в целом очень небольшой — 150—200 км. Зимние становища располагались у них в северной части маршрута — на берегах правых притоков Северского Донца — Тора с малыми притоками. Об этом мы знаем из летописи, подробно разбирающей поход Игоря на половцев в 1185 г., и из «Слова о полку Игореве». Оба источника указывают, что кочевья Кончака стояли на Торе, недалеко от Донца. Мы уже писали, что вежа — это скорее всего поставленные в круг (как у гуннов) юрты. При передвижениях юрты ставились на большие повозки. Монах-франциска-нец Плано Карпини и монах-минорит Вильгельм Рубрук проехали по евразийским степям в XIII в. после завоевания их монголами. Оба очень подробно описали в своих записках-отчетах быт монголов. Он мало отличался от быта других кочевых народов как более позднего, так и более раннего времени, поэтому вполне правомерно использовать их данные, в частности при характеристике половецких жилищ. Плано Карпини более лаконичен, поэтому приведем его сообщение: «Ставки у них круглые, изготовленные наподооие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. Наверху же в середине ставки имеется круглое окно, откуда попадает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком, двери сделаны также из войлока. Некоторые ставки велики, а некоторые небольшие, сообразно достоинству и скудости людей. Некоторые быстро разбираются и чинятся и переносятся на вьючных животных, другие не могут разбираться, но перевозятся на повозках. Для меньших при перевезении на повозке достаточно одного быка, для больших — три, четыре и даже больше, сообразно с величиной повозки...» (Плано Карпини, с. 27). Таким образом, кочевники пользовались двумя типами юрт — одни ставились на телеги, другие — стационарные — на землю.
Юртами пользовались также горожане. Так, ал-Гарна-ти говорит о том, что в Саксиие жилищами служили громадные «палатки». Естественно, чем стационарнее становились зимние становища, тем больше появлялось в степи веж с наземными юртами. Именно такие юрты стояли в становище хана Кончака, привезшего туда пленного Игоря в 1185 г. Игоря поселили в одной из них. Собираясь бежать, он, выходя из жилища, «подоима стену и лезе вон», т. е. явно он жил в юрте с войлочными стенами, которые легко можно было откинуть и поднять (ПСРЛ, II, с. 651). Как известно, Игорь был в плену весной и летом, однако становище было полно стационарных веж: летописец писал о бегстве князя «сквозе вежа» — через все обширное становище, тянувшееся по обоим берегам Тора до берега Донца,— «и потече къ лугу Донца»,— писал автор «Слова» (Слово, с. 28). Были известны половцам и жилища с глинобитными стенами. Пока мы знаем только одно зимовище с такими постройками — Белую Вежу. Обычно неразборные дома сооружались кочевниками, переходящими уже к третьей (полу оседл ой) стадии кочевания. Думается, появление у половцев глинобитных домиков объясняется тем, что Белая Вежа после ухода оттуда русских осталась городком со сложившимися уже «градостроительными» традициями: следует помнить, что хазарское население города продолжало жить и даже заниматься некоторыми ремеслами в этом поселении, со всех сторон окруженном кочевьями до последних десятилетий XII в. Такие ремесленные поселки появлялись в степях и заселялись сначала этнически иным населением (остатками побежденных и завоеванных народов). Однако именно их влияние нередко вызывало первые шаги кочевников к оседлости, поскольку именно там оставались на лето не имевшие возможности кочевать беднейшие члены кочевых группировок. Экономическое и социальное расслоение приводило к тому, что их с каждым годом становилось все больше.
Впрочем, этот процесс у половцев был сильно замедлен, поскольку восстановление экономического потенциала каждого аила у них шло за счет грабежа соседних русских княжеств, на которые с поражающей последовательностью наводили их ссорившиеся друг с другом русские князья на протяжении нескольких десятилетий первой половины XII в. Не прекратили они этой практики и в последующие десятилетия.
Не говоря уже о движимом имуществе и скоте, тысячи русских людей отправлялись половцами на крымские рынки для продажи. Половцы быстро поняли всю выгоду тесного общения с торговыми крымскими городами. Под-кочевывая к их стенам, подгоняя к ним скот и пленных, они отнюдь не стремились взять, разграбить и сжечь их, как делали они обычно на русском пограничье. Из крымских городов шли в степи роскошные вещи и драгоценные ткани, предметы местного ремесленного производства, вина в амфорах и пр.
Наиболее активно в XII в. шла торговля с Корсунью (Херсонесом), где царили византийские купцы, Сурожем (Судаком), который был освоен итальянскими купцами (в основном генуэзцами), и Тмутараканью, в которой, помимо византийцев, большую роль играли собственно тмутараканские купцы и ремесленники (как и в Белой Веже, преимущественно остатки хазарского населения).
В середине XIII в. араб Ибн-ал-Асир писал о Суро-же: «Этот город (Судак) кипчаков, из которого они получают свои товары, потому что он (лежит) на берегу Хазарского моря и к нему пристают корабли с одеждами: последние продаются, а на них покупаются девушки и невольники, буртасские меха, бобры, белки и другие предметы, находящиеся в земле их» (Тизенгаузен, I, с. 25-26).
Замечательным памятником — свидетельством вполне налаженных отношений крымских городов с половецкой степью — является знаменитый Половецкий словарь (Codex Cumanicus), который был создан в одном из этих городов. Словарь составлен из двух тетрадей. В первой из них, наиболее существенной, помещены два списка слов. Один список состоит из 1560 слов, размещенных в порядке латинского алфавита в трех колонках: латинской, персидской и половецкой. Во втором списке (1120 слов) слова объединены в смысловые группы. В каждой от 4 до 90 слов. Безусловно, в основном они отражают потребности и интересы купцов и ремесленников, живших и работавших в приморском городе. Там мы находим такие слова, как базар, торговля, продавец, уплата, долг, цена, монета, меняла, чернила, бумага, перечисления предметов торговли, в основном названия тканей разных сортов, перечисления названий восточных товаров (пряностей, духов и пр.), драгоценных камней и, наконец, рабов. Группы слов отражают занятия ремеслами: строительным, портняжным, а также называют такие профессии, как врач, хирург, художник, трактирщик, мясник и т. д.
Кроме того, некоторые группы слов дают нам общие понятия, необходимые при характеристике человека (умный, красивый, знатный, щедрый), города (ров, мост, улица, дом и пр.), природы (гора, море, долина, трава и т. д.). Помещена там и специальная группа, рассказывающая нам о номенклатуре половецкого общества (на этом мы остановимся ниже).
Вторая тетрадь Словаря начинается половецко-немец-ким словариком и представляет собой бессистемный набор слов и фраз самого разнообразного значения. Там же помещены грамматические заметки по половецкому языку, список половецких загадок и христианские тексты на половецком языке или латино-половецкие билингвы.
Рукопись Словаря хранится в библиотеке св. Марка в Венеции. Датируется она 1303 г. Мы не знаем, указан в рукописи год составления Словаря или год его переписки или даже сшивки двух очень отличающихся друг от друга тетрадей. Очевидно, вторая тетрадь составлена была немецкими монахами-францисканцами, проникавшими в Крым и Причерноморье с целью проповеди христианства в середине XIV в. Они, видимо, и сшили обе «половецкие» тетради и после этого Словарь попал на хранение в библиотеку.
Представляется, что процесс составления обширного словаря первой тетради, охватывающей многие вопросы жизни и быта крымского города и половецкого общества, проходил постепенно (поэтапно), а это значит, что нельзя считать Словарь «срезом» с узкого отрезка времени. Видимо, мы имеем все же возможность и право проецировать сведения, сохранившиеся в Словаре, не только на весь XIII, но даже и на XII в. (во всяком случае, на его вторую половину).
Данные Словаря о ремеслах относятся к городским крымским ремеслам. О собственно половецких производственных навыках нам дают представление некоторые виды и типы вещей (оружие и украшения), находимые в погребениях, а также уже неоднократно упоминавшиеся нами каменные статуи.
В большинстве мужских захоронений вместе с покойниками помещали коня со сбруей и оружие. Обычно до нас доходят только металлические части этих категорий предметов: железные удила и стремена, подпружные пряжки, железные наконечники стрел, сабельные клинки. Кроме того, почти в каждом погребении мы находим железные небольшие ножики и огнива. Все перечисленные предметы отличаются необычайным единообразием размеров и форм. Эта стандартизация характерна для кочевников всей европейской степи вплоть до Урала. Изменения типов этих вещей происходили всюду почти единовременно. Все это позволяет заключить, что в зимних становищах у половцев (как и у других степняков) было неплохо налажено кузнечное производство со своими традиционно степными приемами и критериями. Из кузни в кузню быстро распространялись по степи нововведения: большая искривленность сабель, арочные простые стремена, удила с большими плоскими кольцами и т. д. Очевидно, разбросанные по степи мастера-кузнецы были довольно тесно связаны друг с другом.
Помимо железных вещей, в погребениях степняков постоянно находят остатки берестяных и кожаных колчанов (последние с железными «скобками»), костяные наклад-ки-петли для берестяных колчанов, костяные накладки на лук п костяные «петли» для конских пут. Для всех этих вещей и отдельных деталей характерно также единообразие. Этот факт и к тому же тщательность отделки предметов (в частности, шлифовка поверхности кости) заставляют думать, что и они изготовлялись специалистами. В долгие голодноватые зимы какая-то часть половцев занималась, очевидно, дополнительно к пастьбе различными промыслами. Одни клеили луки, другие — колчаны, третьи были косторезами. Были среди них и седельники, поскольку изготовление седла требовало специальных навыков и знаний, шорники. Конечно, сбрую для своего коня мог сшить любой кочевник, приобретя у кузнеца удила и соединительные кольца, однако слож-
ные, украшенные дорогими бляхами сбруйные наборы, несомненно, делали специалисты-шорники.
В степных женских захоронениях попадаются самые разнообразные украшения. Возможно, что часть их привозилась из соседних стран, однако половчанки носили своеобразный головной убор, характерные серьги и нагрудные украшения. Они неизвестны ни на Руси, ни в Грузии, ни в Византии, ни в крымских городах. Очевидно, следует признать, что их изготовляли степные мастера-ювелиры.
Основной частью головного убора были «рога», сделанные из серебряных выпуклых штампованных полуколец, нашитых на войлочные валики. Подавляющее большинство каменных женских изваяний изображалось именно с такими «рогами». Правда, иногда эти роговидные «сооружения» использовались и в качестве нагрудных украшений — своеобразных «гривен». Кроме них, половецкие женщины носили и более сложные нагрудные подвески, игравшие, возможно, роль амулетов. О них мы можем судить только по изображениям на женских каменных статуях.
Особенной оригинальностью отличаются, по-видимому, весьма модные в степях серебряные серьги с дутыми биконическими или «рогатыми» (с шипами) подвесками. Их носили не только половчанки, но и черноклобуцкие женщины.
Иногда, очевидно вместе с женщинами они проникали из степи и на Русь — отказаться от любимого украшения жена-половчапка не хотела.
Еще более типичным украшением для кочевников (половцев и черных клобуков) было употребление ими металлических зеркал, отлитых из светлой бронзы, прекрасно отшлифованных с одной стороны дисков с петлей на обратной стороне. Носили их женщины обычно в кожаных или матерчатых сумочках на поясе. На Руси зеркалами вообще не пользовались. Эта чисто восточная вещь была распространена в степях повсеместно с древности. Множество зеркал в средние века поступало к кочевникам из Китая и Ирана. Обычно обратная поверхность у них украшена сложнейшими узорами — изображениями растений, животных, драконов и пр. В Хазарском каганате нередко делали отливки с этих роскошных экземпляров, половецкое производство зеркал, видимо, явилось прямым продолжением хазарского. Не исключено, что и продолжали его потомки хазарских литейщиков, оставши-
еся жить, как мы видели, в Саксине, Белой Веже, городках на Донце и т. д. Правда, они уже не рисковали делать копии с восточных образцов. Зеркала были простые — на обратной стороне, кроме массивной петли в центре, выделялся бортик и иногда два перекрещивающихся у петли валика, образующих крестовидный знак.
Таким образом, есть все данные говорить о существовании в половецком обществе какой-то ремесленной прослойки. Одни из ремесленников предпочитали сидеть в становищах и городках, другие могли быть бродячими, переходящими из становища в становище в поисках заказов. Такими бродячими мастерами были, видимо, многочисленные скульпторы, изготовлявшие по заказам половцев каменные изваяния. Это было налаженное сложное дело, включавшее знания, навыки и таланты архитекторов, камнерезов и скульпторов. Мы уже неоднократно указывали на то, что каменные статуи устанавливались в квадратных в плане святилищах. Стены святилищ складывались обычно из плитняка настолько прочно, что нижние «венцы» многих из них достояли до наших дней. Иногда по периметру святилища ставились небольшие фигуры животных, которые должны были сопровождать предка в быту и на охоте: коня, верблюда, барана, кабана, медведя. Видимо, изготовлению их не придавалось особенно важного значения (не исключено, что многие из них были сделаны из дерева и не дошли до нас), поскольку «ваялись» они довольно небрежно: считалось достаточным, чтобы в фигурке угадывался хотя бы вид животного.
Значительно больше времени и сил, а также способностей тратил мастер на изготовление человеческой скульптуры. Во-первых, он должен был найти для этого заранее рассчитанных величины и пропорций камень — видимо, заказать его в одной из окрестных каменоломен (камни выламывались, вероятно, рабами). Во-вторых, получив камень, мастер размечал его, учитывая будущие пропорции статуи. В настоящее время эти пропорции (сильная укороченность нижней части) кажутся нам результатом недостаточной квалификации скульпторов. Такое явное, повторяющееся на всех, даже на самых совершенных, изваяниях нарушение, очевидно, возникло не случайно. Дело в том, что статуи ставились на постаментах и к тому же на высоких местах. Подойдя к изваянию вплотную для принесения жертвы, человек должен был взглядом охватить всю скульптуру, а не только ее ноги, которые в случае изображения их естественной длины, казались бы чудовищно длинными. Половецкие камнерезы решили эту проблему, нарушив пропорции фигур. Однако в изображении остальных деталей некоторые из них достигали высокого мастерства, особенно в изображении лиц, в которых иногда видно стремление не только к формальному портретному сходству, но и к отражению характера умершего предка.
Скульпторы отлично знали и свойство камня выветриваться на открытом воздухе. Для сохранения своих произведений они тщательно шлифовали поверхность, на что также уходила масса времени и умения. Затем они раскрашивали их какими-то органическими красками. Таким образом, статуи выглядели весьма живописно и, безусловно, производили очень сильное впечатление на всех проезжавших мимо и на собственных родичей. Полного расцвета изготовление статуй достигло во второй половине XII в. В конце этого столетия и в начале следующего появились в степях «стеловидные» статуи. Они верно изображали фигуру — с грудью, выпуклым животом, вогнутой спиной, тщательно проработанными чертами головных уборов и лиц, но ваялись без рук и ног. Такой переход к некоторой условности изображения, как правило, в любой отрасли искусства появляется на ее закате, поэтому возможно, что мода на установку каменных статуй понемногу начала затухать в степях.
Следует сказать, что одновременно с ваянием каменных скульптур изготовлялись и аналогичные им деревянные статуи, что свидетельствует прежде всего о процветании у половцев и деревообделочного ремесла. Ясно, что они дошли до нас в единичных экземплярах и, как правило, в очень плохом состоянии. Тем не менее сейчас уже можно сказать, что их было так же много, как и каменных, и они так же ярко раскрашивались. Вероятно, стены части святилищ сооружались не из камня, и в виде частокола. Позднее появились и иные святилища, но на них мы остановимся ниже.
Помимо явственно выделяемых ремесел, половцы постоянно занимались обработкой тех продуктов, которые они получали от скотоводства и отчасти охоты.
Судя по сведениям Рубрука и Карпини, домашними делами, в которые входили и весьма трудоемкие и требующие серьезных производственных навыков, занимались обычно женщины. «Обязанность женщин,— писал Рубрук,— состоит в том, чтобы править повозками, ставить на них жилища и снимать их, доить коров, делать масло и грут, приготовлять шкуры и сшивать их, а сшивают они ниткой из жил... Они шьют также сандалии, башмаки и другое платье. Они делают также войлок и покрывают дома. Овец и коз они караулят сообща и доят иногда мужчины, иногда женщины» (Рубрук, с. 100— 101). Карпини добавляет к этому: «Девушки и женщины ездят верхом и ловко скачут на конях, как мужчины. Мы также видели, что они носили колчаны и луки... Жены их все делают: полушубки, платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи...» О мужчинах Карпини написал так: «Мужчины ничего вовсе не делают, за исключением стрел, а также имеют отчасти попечение о стадах; но они охотятся и упражняются в стрельбе...» {Плано Карпини, с. 37). Более наблюдательный и писавший более подробно Рубрук сообщил о мужчинах несколько больше: «Мужчины делают луки и стрелы, приготовляют стремена и уздечки и делают седла, строят дома и повозки, караулят лошадей и доят кобылиц, трясут самый кумыс, то есть кобылье молоко, делают мешки, в которых его сохраняют, охраняют также верблюдов и вьючат их». Выше мы уже говорили о том, что железные предметы, седла и луки не мог изготовить своими силами и средствами сам кочевник (воин или пастух). Это делали муж-чины-ремесленники (кузнецы и пр.). Цитированные сообщения о делах и обязанностях мужчин и женщин интересны подчеркиванием строгой регламентации домашних работ.
Так, между полами был разделен скот. Женщины ведали козами, овцами, коровами и получаемыми от них продуктами, мужчины — конями и верблюдами. Женщины делали войлок и ставили жилища, мужчины занимались изготовлением для «домов» деревянного остова и деревянных повозок. В целом же, как мы видим, женщины по дому и в быту были заняты значительно больше, чем мужчины. Оба автора рассказывали об обычаях татар и монголов, но жизнь кочевых обществ всех эпох, как мы уже говорили, мало разнится, особенно при условии близости стадии кочевания.
Рассмотрим общественные отношения половцев, характерные для второй стадии кочевания. Многочисленные набеги на соседей и далекие походы, несомненно, приносили в степь громадные богатства, но обычно они попадали в руки руководителей похода — аристократов, а рядовые воины получали немного. При неудачном походе, смерти главы семьи, падеже скота, наконец, весьма разорительных набегах русских воинов в степь, а также и грабительских набегах кочевников друг на друга рядовое население степи разорялось полностью и попадало в зависимость от богачей. Резкое экономическое разделение общества неизбежно приводило к превращению родовой аристократии в феодальную знать. Кочевание родовыми куренями было заменено аильным, т. е. семейным. Правда, аилы богачей иногда были столь же крупными,
как ранее были курени, но состоял аил не из более или менее равных экономически семей, а из одной семьи (двух-трех поколений) и ее многочисленной «обслуги», в которую входили и бедные родственники, и разорившиеся соплеменники, и военнопленные — домашние рабы.
В русской летописи такие большие семьи именовались чадями, а сами кочевники, вероятно, определяли ее словом «кош» — «коч» (кочевье). Вполне вероятно, что именно от этого термина попало в русские летописи и фольклор «сказочное» название «кощей» (в сказках это всегда ярый враг русского богатыря).
В XII в. аил-«кош» стал основной ячейкой половецкого общества. Аилы не были равновелики, а главы их не были равноправны. В зависимости от экономических и внеэкономических причин (в частности, принадлежности семей к родовой аристократии) все они стояли на разных ступенях иерархической лестницы. Одним из заметных внешних атрибутов власти кошевого в семье был котел (казан). Интересен в этой связи факт нахождения в погребениях богатых воинов XII — начала XIII в. кованых или клепаных из медных полос небольших котелков (многие из них имели явно символ ическое значение, поскольку практически использовать их было нельзя). Русский летописец в один из редких периодов мира с половцами (в 1201 г.) писал о самом крупном тогда половецком хане Кончаке, что этот могущественный властитель может котел на плечах перенести через Сулу (ПСРЛ, II, с. 716). Сказано это было в виде комплимента силе Кончака. Однако же перенести обычный котелок не только через Сулу, но и через Днепр мог любой человек. В чем же дело? Очевидно, Коичак был кошевым такого большого подразделения, что его котел для прокормления всех его людей должен был быть огромным. И тем не менее могучий Кончак мог его перенести! Хан и действительно не раз переходил Сулу в набегах на Переяславское княжество. Характерно, что летописец неоднократно называет его «поганым кощеем», т. е. кошевым. Таким образом, самый сильный хан был прежде всего кошевым. Следует учитывать также, что, несмотря на феодальную иерархию, понятие рода (куреня) не исчезло ни из общественных институтов, ни из хозяйственных градаций. В кочевнических обществах всех времен очень сильна была так называемая вуаль патриархальности, поэтому курени — родовые организации — сохранились в виде анахронизма в половецком обществе. Кошевой самой богатой, а значит, я влиятельной семьи и был главой рода, т. е. нескольких больших семей. Так, например, в летописи говорится, что Кончак в 1172 г. пришел на помощь князю Глебу «с родом своим», видимо целым куренем. В другом источнике — «Сказании о пленном половчанине» — сообщается, что основной герой повести, отпущенный из русского плена, «иде в дом свой и созва весь род свой и племя...» (Сказание..., с. 73), а в «Житии черноризца Никона» даны сведения еще об одном половце, который «крестися и быс мних и с родом своим» (Житие..., с. 96).
Однако род-курень был единицей «промежуточной»; объединяющей аилы организацией была орда. Дело в том, что даже большой курень или аил не мог кочевать в степях в полной безопасности. Нередко аилы сталкивались из-за пастбищ, еще чаще происходил угон скота (барамта), а то и захват веж и пленных жаяждущими скорого и легкого обогащения удальцами. Необходима была какая-то регулирующая власть. Она вручалась выборным путем на съезде кошевых главе наиболее богатой, сильной и влиятельной семьи (вместе с тем и куреня, к которому она принадлежала). Так аилы объединялись в орды.
Очевидно, глава орды получал высший титул — хан. В русской летописи этому соответствовал титул князя. Мы знаем, что летописцы называли князьями и правителей больших княжеств, и владетелей небольших уделов. Только киевский князь именовался великим князем. У половцев же великим назван только Боняк (правда, в речи Кончака, призывавшего своих воинов к мести и к походу на Русь), О сыне же самого Кончака Юрии было сказано «больший всех половцев». Поэтому по данным русской летописи мы не можем разобраться в высшей титулатуре половцев.
В первой половине XII в. через степи проезжал еврейский купец Петахья, оставивший «путевые записки», в которых он, естественно, писал и о половцах, в частности об их социальном устройстве:
«Куманы не имеют общих владетелей, а только князей и благородные фамилии» (Петахья).
По существу, он написал то же, что и русский летописец, разделив всех степных аристократов на две социальные группы. Возможно, что в первой половине XII в., когда половецкие объединения были сильно «потрепаны» русскими походами в степь, социальные градации у половцев действительно несколько стерлись и не бросались в глаза «сторонним наблюдателям». Однако нам представляется возможным использовать для анализа половецкой иерархии позднейшего времени еще один источник, а именно Codex Ciimanicus (Половецкий словарь). В нем титулу хана соответствует в латинской колонке слов «imperator», а в персидской «шах». Следующий за ханом, согласно Словарю, титул «солтан» («гех» — по-латыни). Этот титул большинству исследователей представляется поздним, возникшим в золотоордынское время, тем более что и сам Словарь многие датировали началом XIV в. Однако в конце XII в. в «Слове о полку Игореве» этот титул упоминается в обращении киевского князя к Ярославу Осмомыслу: «...стрелявши с отня злата стола салътани за землями...» Считалось, что в данном случае имелись в виду турецкие султаны, против которых, возможно, могли ходить галичане в числе участников одного из крестовых походов. Мне кажется, что факт упоминания этого титула в двух источниках, имеющих прямое отношение к половцам, позволяет нам все же говорить о существовании его у половцев. Вероятно, они и были главами отдельных орд. Иногда в летописи указывается, что в плен попало несколько «лепших князей» половецких. Может быть, этим определением отделял летописец солтанов от следующего указанного в Словаре титула «бег» (princep — по-латыпи). Беги (беки)— главы крупных кошей. Русские называли их князьями, иногда «уньшими князьями». Наконец, «бей» — самый низший половецкий аристократический титул (благородные фамилии, по Петахье) переводился на латынь словом «baron». Русский летописец именовал их, по-видимому, «добрыми мужами», а позже (в конце XII в.) появилось еще одно определение — «господчичи», также относящееся к этому титулу. Следует еще упомянуть «княжичей», о которых неоднократно писали летописцы, перечисляя половецких аристократов. Так же именовали они и юных сыновей своих (русских) князей, не получивших еще «уделов». Вероятно, и у половцев это были дети ханов, солтанов и беков, не ставшие еще главами собственных аилов.
Такова была иерархия аристократической части половецкого общества. Именно в память о них возводили родичи богатые святилища с каменными статуями. Статуи изготовлялись преимущественно в двух канонических позах: стоящими и сидящими. Характерно, что мужские стоящие статуи обычно изображались с оружием (саблями, луками, колчанами), на сидящих его не было никогда. На поясе у них помещались только ножи и кошельки. Объяснить это различие можно, видимо, разницей в общественном положении предка при жизни. Умершие, изображенные стоя с оружием, были воинами, которые, возможно, погибли в битве; сидящими же изготовлялись статуи аристократов, не участвовавших по той или иной причине в военных действиях, умерших «естественной» смертью.
Мы уже говорили, какую огромную роль играли женщины в общественной жизни половцев. Об этом прежде всего свидетельствует большое количество сооруженных в их память статуй. Их было даже больше мужских — во всяком случае, сохранилось их больше. Женщины, как и мужчины, изображались стоящими и сидящими. Следует отметить, что стоящие, как правило, были одеты в более роскошные платья и сопровождались большим количеством вещей на поясе, что, безусловно, подчеркивает их более высокое положение в обществе. Не исключено, что в результате гибели мужа в походе его жена становилась на какое-то время главой коша. Вот ее после смерти и изображали в виде стоящей фигуры, а обычных жен богатых и знатных кошевых — сидящими. Характерно, что единственная дошедшая до нас статуя жепщи-ны-амазонки (с саблей, колчаном, луком) изображена стоящей (как и стоящие мужские статуи).
О высоком положении женщины у половцев можно судить также по уникальной статуе с ребенком. Женщина изображена с подчеркнутыми признаками пола. К груди у нее приник младенец, вероятно долженствующий означать «продолжателя рода». Однако ребенок не мальчик, как следовало бы ожидать, исходя из данных о патриархальности половецкого общества, а девочка. Статуя, очевидно, символизирует образ женщины, дающей силы женщине же— непосредственной продолжательнице рода. Очевидно, счет родства в некоторых половецких родах долгое время оставался матрилинейным (от матери к дочери). Это подтверждается также и сохранившимся у половцев и упомянутым летописцем пережиточным обычаем «левирата» — обычаем жениться «на ятрови», т. е. на женах своего отца: жены как бы принимали нового «хозяина» в свой род.