VI

VI

Княжна Мария Меншикова была помолвлена с сыном польского графа Сапеги Петром 13 марта 1726 года. Более пяти лет пред тем молодой поляк жил в доме светлейшего князя в качестве жениха его дочери.

Отец его, граф Ян Сапега, староста Бобруйский, принадлежал к числу богатейших и влиятельнейших магнатов. Александр Данилович, мечтая о герцогстве курляндском, в 1720 году договорился с ним о браке своей дочери с единственным сыном Сапеги, надеясь посредством этого союза составить себе сильную партию в Польше.

Помолвка состоялась во дворце Меншикова. Съехалась вся столичная знать. Екатерина I приняла участие в церемонии обмена перстнями между будущими супругами и, как извещают «Повседневные записки», «изволила дать позволение на забаву танцам».

Это были первые праздничные торжества, совершаемые после смерти Петра I.

Екатерина I отметила красоту Петра Сапеги, и вскоре он сделался ее фаворитом. Императрица прямо-таки отняла Сапегу у княжны Марии Меншиковой.

В январе 1727 года она подарила ему дом и изредка ездила ужинать к молодому графу.

Для себя Екатерина I решила, что как только красавец ей прискучит, она женит его на своей племяннице Софье Карловне.

В марте 1727 года решение о свадьбе племянницы было принято.

Светлейший князь знал о намерениях государыни и именно это дало ему право заговорить с ней о другой приличной партии для своей дочери. Он предложил брак княжны Марии с великим князем Петром Алексеевичем.

Екатерина была во многом обязана Меншикову: старый друг ее сердца немало содействовал решению Петра I признать ее супругой; он же, наконец, возвел ее на престол. А кроме того, она видела невозможность отстранить от престола великого князя в пользу одной из своих дочерей и думала, что упрочит их положение, соединив с будущим императором человека, на признательность которого имела право рассчитывать. Екатерина согласилась с предложением светлейшего князя и клятвенно обещала никогда не отступаться от данного ею слова.

Весть о согласии государыни на этот брак как громом поразила русских политиков. Сильно встревоженный герцог Голштинский, его супруга Анна Петровна и ее сестра цесаревна Елизавета тщетно уговаривали матушку взять это согласие назад.

Екатерина не боялась опасных последствий своего поступка для укрепления спокойствия своего правления. Ибо этим она, с одной стороны, успокаивала сторонников великого князя, юность которого дозволяла обвенчать его лишь весьма не скоро, с другой же, она навсегда привязывала к себе светлейшего князя.

Граф Рабутин поспешил отправить в Вену курьера с известием о столь благоприятном для великого князя событии.

В первых числах марта вице-канцлер барон Остерман был объявлен воспитателем великого князя.

Меншиков дал великому князю почетный караул из гренадер. Петр Алексеевич и сестра его Наталья Алексеевна теперь два-три раза в неделю виделись с детьми светлейшего князя.

Торжество А. Д. Меншикова слишком очевидно огорчало герцога Голштинского.

В один из мартовских дней светлейший князь давал бал по случаю дня рождения княгини, своей супруги, и пригласил герцога. Тот извинился под предлогом нездоровья, равно как и герцогиня Анна Петровна; причем, однако, оба объявили, что если им не удастся присутствовать на обеде, то они постараются приехать к ужину.

Вечером, видя, что ни тот ни другая не едут, А. Д. Меншиков сказал, рассмеявшись, при Бассевиче:

— Всячески стараюсь заслужить расположение герцога, но, видимо, не успеваю в этом и больше уж ничего поделать не могу.

Государыня на празднике не присутствовала по причине недомогания, но цесаревна Елизавета была и епископ Любский тоже.

«Всего более здешний двор занимался теперь великим князем, — сообщал Маньян 1 апреля 1727 года. — С тех пор, как Царица дала согласие на его брак с дочерью Меншикова, положение его так упрочилось, что теперь никто не сомневается здесь, что, в случае смерти Царицы, весь русский народ тотчас же признает юного принца ее преемником, несмотря ни на какое распоряжение Царицы».

Старые союзники Меншикова отшатнулись от него. Но светлейшего князя то не смутило. Он с обычным своим тщеславием начал «в своем доме придворные чины употреблять, как имперским князьям принадлежит». (Так писал его злейший враг, петербургский генерал-полицмейстер Антон Мануилович Девиер).

Девиер был женат на сестре Меншикова, но оба люто ненавидели друг друга. Вражда возникла еще при жизни Петра I.

Девиер — португальский еврей, прибыл юнгой на купеческом корабле в Голландию, где случайно его увидел Петр I. Император отдал его в услужение Меншикову, который принял его как скорохода. Петр I имел случай говорить с Девиером и, открыв в нем способности, взял его к себе денщиком. Вскоре иноверец стал столь силен, что просил у своего прежнего господина руки его сестры. Едва лишь он заикнулся об Анне Даниловне, как Меншиков пришел в страшный гнев. Вне себя, он бросился на Девиера, собственноручно дал ему несколько пощечин и, не довольствуясь этим, кликнул челядь и велел им бить насмерть непрошеного жениха. Девиер, избитый в кровь, вырвался из рук усердных слуг Меншикова и кинулся к Петру I. Ему он сообщил, что Анна Даниловна брюхата от него. Суд государя был короток. Он вызвал Меншикова и приказал в течение трех дней обвенчать сестру с Девиером.

С тех пор Меншиков и Девиер скрывали непримиримую ненависть друг к другу, но в душе только ждали удобного момента погубить друг друга.

Девиер пользовался расположением Екатерины I, сумел войти в тесный кружок ее приближенных. Еще при жизни Петра I Екатерина всякий раз, когда уезжала из Санкт-Петербурга, поручала наблюдению Девиера свою малолетнюю дочь Наталью Петровну и пасынков: великого князя Петра и его сестру Наталью.

Немудрено, что Девиер, ставший в 1726 году сенатором и метивший в Верховный Тайный Совет, был против брака княжны Меншиковой с великим князем. К тому же, отношения с самим светлейшим у него вконец испортились после поездки в Курляндию, когда Девиер неодобрительно отозвался о действиях Меншикова в Митаве.

Узнав о возвращении Девиера в Санкт-Петербург из Митавы, граф П. А. Толстой поспешил приехать к нему.

— Знаешь ли ты о сватовстве великого князя на дочери Меншикова? — спросил он.

— Слышал об этом, — отвечал Девиер, — и удивляюсь, что вы молчите? Меншиков овладел всем Верховным Тайным Советом. Лучше было бы, если бы меня в верховный совет определили.

— Надо, — продолжал граф Толстой, — обстоятельно представить государыне о всех последствиях, которые могут произойти. Меншиков и так велик, в милости, и ежели сделается по воле ее величества, не будет ли после того государыне какая противность? Он захочет больше добра великому князю, сделает его наследником, и бабушку велит сюда привезти, а она нрава особливого, жестокосердна, захочет выместить злобу и дела, которые были при блаженной памяти государе, опровергнуть. Необходимо все это объяснить государыне. По моему мнению, лучше всего, чтоб ее величество, ради собственного интереса, короновала при себе цесаревну Елизавету или Анну Петровну (Толстой знал, что Девиер стоит за герцогиню Голштинскую), или обеих вместе. Тогда государыне будет благонадежнее, потому что они родные ее дети. Что касается великого князя Петра, то можно его послать за море погулять, как посылаются прочие европейские принцы, а тем временем коронация утвердится.

Девиер согласился с Толстым. Искали случая доложить обо всем императрице. Толстой, поставивший целью во что бы то ни стало помешать возведению царевича на престол (он опасался мести его за гибель отца), сошелся с герцогом Голштинским, с генералом Бутурлиным, со многими сенаторами и сановниками, дабы в минуту кончины государыни провозгласить императрицею герцогиню Голштинскую и арестовать каждого, кто бы осмелился сопротивляться. Он принялся с каждым обсуждать план действий, но решительная минута наступила ранее, чем все ожидали…

Государыня до того ослабела и так изменилась, что ее было трудно узнать. В первый день Пасхи она впервые не присутствовала на обедне во дворцовой церкви. В день ее рождения не было ни пиршества, ни раздачи орденов. В одну из апрельских суббот она вздумала прокатиться по улицам Петербурга, но, вернувшись, слегла в постель и ночью сделалась с ней лихорадка.

— Что же не доносите? — говорил Девиер Бутурлину.

— Не допускают до императрицы, — отвечал Бутурлин. — Двери затворены, — и принялся расспрашивать о болезни государыни.

Выслушав Девиера, произнес:

— Я чаю, царевна Анна Петровна плачет?

— Как ей не плакать, — говорил Антон Эммануилович, — матушка родная.

— На отца она походит, великая княгиня, и умна, — заметил Бутурлин.

— Правда, — согласился Девиер, — она и умильна собою и приемна и умна; да и государыня Елизавета Петровна изрядная, только сердитее. Ежели б в моей воле было, я желал бы, чтоб царевну Анну Петровну государыня изволила сделать наследницею.

Бутурлин подхватил:

— То бы не худо было; и я бы желал.

В числе недовольных светлейшим были также князь Иван Долгорукий, Александр Львович Нарышкин и Ушаков; первые, желая помешать свадьбе великого князя, говорили о том герцогу Голштинскому и его супруге; Долгорукий хотел говорить и фельдмаршалу графу Сапеге, чтобы он доложил императрице.

10 апреля у государыни отрылась горячка, осложнившаяся воспалением легких. Она уже не вставала. Меншиков не оставлял ее, подносил указы к ее подписанию и, как слышно было, сочинял, вместе с канцлером Головкиным, проект завещания государыни.

В тот же день, 10 апреля, герцог Голштинский привел графа П. А. Толстого к себе в дом. Приехал и Ушаков.

— Велика опасность, что императрица скончается без завета, — сказал герцог.

— Теперь поздно делать завещание, — ответил Толстой.

Разговоры и желания недовольных были, отчасти, известны Меншикову. Он был настороже и искал возможности отомстить врагам.

16 апреля, когда «весь двор предавался чрезвычайному унынию по причине отчаянного положения императрицы», Девиер явился во дворец в нетрезвом виде. Подхватив плачущую графиню Софью Карловну Скавронскую, закружил ее «вместо танцев» и говорил:

— Не надобно плакать!

Затем подошел к великому князю, сидевшему на кровати, и сказал ему: Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше и воля, а матери твоей не быть уже живой.

Присел к нему на кровать и принялся поддразнивать, говоря, что будет ухаживать за его будущей женой.

Плачущей же цесаревне Елизавете Петровне посоветовал выпить вина.

— Об чем печалишься, — сказал он ей.

Меншиков увел из комнаты великую княжну Наталью Алексеевну, говоря, чтобы она «была всегда при матушке (Екатерине. — Л.А.) с ним, князем, вместе».

26 апреля Екатерине I стало немного лучше и Меншиков поведал ей о поступке Девиера. В этот же день князь отправился в свой дом, на Васильевский остров. Императрицею был подписан указ «О высылке жидов из России, с запрещением им въезда в государство и о наблюдении, чтобы они не вывозили с собою золотых и серебряных российских денег».

26 апреля светлейший князь имел тайный разговор с канцлером графом Головкиным и действительным тайным советником князем Дмитрием Голицыным. А 27 апреля именным указом велено было назначить особую следственную комиссию, под председательством канцлера, для суда над Девиером за великие его предерзости, злые советы и намерения.

Велено было посредством пытки допросить о его сообщниках.

Девиер пробовал было запираться, но его вздернули на дыбу и он повинился во всем, крича, однако, что никаких сообщников не имеет, а только говорил с Бутурлиным, Толстым, Нарышкиным, Долгоруким и Писаревым о намерении женить великого князя на дочери Меншикова. Потребовали к ответу Писарева и Толстого. Те указали на Ушакова. Из речей их стало ясно, что они опасались Меншикова и советовались между собою и с герцогом Голштинским о средствах препятствовать супружеству дочери его с великим князем.

2 мая императрица почувствовала лихорадку и Меншиков вновь перебрался во дворец Екатерины I. 5 мая князь торопил канцлера, чтоб он скорее решил следственное дело, чтоб экстракт был составлен без допроса всех сообщников. Графу Головкину надлежало, учиня сентенции, доложить непременно в следующее утро, а буде что еще из оных же, которые уже приличились следованием, не окончено, и то за краткостью времени оставить.

Доклад поднесен, как было назначено, в следующее утро, 6 мая 1727 года. Екатерина подписала слабою рукой указ о наказании преступников, дерзнувших распоряжаться наследием Престола и противиться сватанию великого князя, происходившему по Высочайшей воле. Вечером того же дня императрица почила в Бозе.

Девиер и Толстой, лишенные чинов, были сосланы один в Сибирь, другой — в Соловецкий монастырь. Бутурлин отправлен в далекую деревню. Князь Иван Долгорукий — в один из армейских полков, с понижением в чине.

«Князь Меншиков одержал, как, вероятно, ему казалось, решительную победу над своими противниками, за четыре месяца до своего падения», — писал граф А. Блудов.

Екатерина недолго пережила Петра I. Перед смертью она видела сон, которому, по-своему, дала толкование. Ей снилось, что она сидит за столом, окруженная придворными. Вдруг появляется тень Петра. Император одет, как одевались древние римляне. Он манит ее к себе. Екатерина идет к нему, и он уносится с ней под облака. С большой высоты она бросает взор на землю и видит своих дочерей, окруженных толпою, составленной из представителей всех наций, шумно споривших между собой.

— Я должна скоро умереть, — сказал императрица. — По смерти моей, чаю, в государстве настанут смуты.

Скоротечность болезни, сопровождавшая ее последние дни, породила слухи, что она была отравлена и что к этому причастен Девиер.

7 мая года, утром, в большой зале императорского дворца собралось все высшее духовенство и русская знать. Караул во дворце был удвоен. Полки Преображенский и Семеновский поставлены пред дворцом под ружье.

Великий князь Петр Алексеевич явился в залу, сопровождаемый членами императорского семейства и светлейшим князем. Он сел в кресло, поставленное для него на возвышенном месте.

Меншиков представил духовное завещание покойной императрицы, распечатал его и вручил действительному тайному советнику Степанову для прочтения.

Глубокая тишина воцарилась в общей зале, где находилось человек триста.

«Хотя по Материнской Нашей любви, — читал текст духовного завещания Степанов, — дочери наши, герцогиня Голштинская Анна Петровна и Елизавета Петровна, которые могли бы быть преимущественно назначены Нашими преемницами, но принимая в уважение, что лицу мужеска пола удобнее перенесть тягость управления столь обширным государством, Мы назначаем Себе преемником Великого Князя Петра Алексеевича».

…Всех поразила двенадцатая статья духовной:

«За отличные услуги, оказанные покойному Супругу Нашему и Нам самим Князем Меншиковым, Мы не можем явить большого доказательства Нашей к нему милости, как возведя на Престол Российский одну из его дочерей и потому приказываем, как дочерям Нашим, так и главнейшим Нашим Вельможам, содействовать к обручению великого князя с одною из дочерей Меншикова и коль скоро достигнут они совершеннолетия, к сочетанию их браком».

Все молчали, не смея изъявлять своих чувств, хотя догадывались, что не государыня, а светлейший составил эту духовную. Лишь старый граф Ян Сапега заметил, что он не отходил от постели умирающей государыни и никакого завещания не видел и ничего о таком завещании не слыхал. Но его замечание пропустили мимо ушей. О нем тут же забыли.

Петр II был провозглашен императором в девятом часу утра при пушечной пальбе из крепости, адмиралтейства и яхт, стоявших на Неве. Приняв поздравления от первых чинов государства, он вышел к гвардейским полкам, которые немедленно присягнули ему.

Все плакали от счастья.

Россия торжествовала. Русские вновь видели своего царя на троне.

В тот же день князь Меншиков пожалован был адмиралом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.