V

V

В ночь на 20 мая 1726 года в Петербурге загорелись галерные верфи. Сгорело 12 галер, готовых к спуску на воду, яхта и несколько шлюпок.

Государыня тотчас же приехала с генералами и, благодаря разумным распоряжениям, огонь был потушен.

Русских галер всего более опасались англичане и датчане.

(Еще 15 апреля князь Куракин извещал из Лондона, что английская эскадра из 20 кораблей назначена в Балтийское море по требованию двора датского.

В мае английская эскадра появилась под Ревелем. Командующий, адмирал Уоджерс, передал Екатерине I грамоту короля Георга I, в которой говорилось, что сильные вооружения России в мирное время возбудили подозрения в правительстве Англии и в союзниках, и потому неудивительно, что он, король, отправил в Балтийское море сильную эскадру).

По прошествии трех недель со времен пожара галер датский посол прислал в канцелярию двора мемуар следующего содержания:

«Не смотря на ходящие всюду слухи, будто целию огромных вооружений России служит мнимое удовлетворение герцога Голштинского, король датский не может не поверить, чтобы Царица желала разорвать добрые отношения с державой, изстари дружественной и союзной ей, из-за такой цели, ради принца, предназначенного занять со временем шведский престол и интересы коего сделаются тогда, по необходимости, прямо противуположные интересам России».

Посол извещал, ему приказано королем просить Ее Царское Величества объяснить, в ответ на этот мемуар, каковы истинные намерения ее относительно датской короны.

Датскому послу не давали ответа.

Задержка с ответом происходила еще и потому, что князь Меншиков, как пишут, «физически не мог успевать на разнообразных поприщах, где ожидались его непосредственные распоряжения». Немудрено, что многое в государственном механизме медлило, запаздывало, даже приостанавливалось.

Кроме того, честолюбивый князь усиленно искал возможности осуществления давно преследовавшей его мысли — самому сделаться герцогом курляндским.

Будучи в последние годы домоседом, он вдруг засобирался в Ригу, торопя с отъездом. Спешить было с чего. В июне 1726 года на сейме в Митаве дворяне, с тайного согласия польского короля Августа II, избрали внебрачного сына короля — графа Морица Саксонского своим герцогом. Анне Иоанновне Мориц нравился, и она не прочь была выйти за него замуж, о чем и сообщала Меншикову, прося у светлейшего князя ходатайства перед императрицею.

А. Д. Меншиков отправлялся в Ригу с единственной целью — расстроить возможный брак.

Официально цель поездки объявлялась, как инспектирование войск, расположенных в прибалтийских крепостях.

27 июня князь приехал в Ригу. Наутро из Митавы прибыла вдовствующая герцогиня Анна Иоанновна и пригласила князя для беседы.

Разговор был жестким.

Князь объявил, что брак невозможен, ибо государыня не согласится на него по причине «вредительства интересов российских». К тому же Мориц — внебрачный сын, и герцогине «в супружество с ним вступать неприлично, понеже оной рожден от метресы».

В конце беседы светлейший сделал примирительный ход.

— Ежели герцогом в Митаве изберут меня, — сказал он, — то я гарантирую вам, герцогиня, сохранение ваших прав на курляндские владения. Ежели же другой кто избран будет, то трудно сказать, ласково ль с вами в Петербурге поступать будут, кабы не лишили вдовствующего пропитания.

Герцогиня, уезжая, утирала слезы и обещала содействовать светлейшему князю.

Корона была почти в руках, но ночью из Митавы примчали князь Василий Лукич Долгорукий и Петр Михайлович Бестужев с неприятным известием: в Митаве отклонили кандидатуру Меншикова «для веры», то есть из-за его исповедания православия.

Скрывать истинные причины приезда было незачем, и Меншиков тотчас отправился в Митаву.

Он встретился с графом Морицем, дважды разговаривал с ним и заявил сопернику, чтобы тот убирался из Курляндии.

— Императрица вашего избрания не потерпит, — сказал Меншиков.

— Никогда не думал, чтобы мое избрание было противно ее величеству, — отвечал тот и предложил «знатную сумму» отступного.

— Готов уплатить такую же сумму, если станете помогать мне в избрании, — произнес светлейший.

Мориц упорствовал недолго.

— Этою суммою буду доволен, — сказал он.

Меншикову было обещано, что граф покинет Курляндию и обеспечит поддержку Августа II.

Оставалось ждать съезда депутатов ландтага.

Меншиков позволил себе возвратиться в Ригу. Но едва он покинул Митаву, как оберратыотказались созывать ландтаг.

Князь пришел в бешенство. Он срочно направил в Петербург гонцов с просьбою разрешить «навести в Курляндию полков три или четыре».

Запахло войной с Польшей.

В Верховном Тайном Совете, на очередном заседании, на котором присутствовала и Екатерина I, решено было военных действий не предпринимать. Меншикову предлагалось вернуться в Санкт-Петербург. («Хотя вы пишете, чтоб вам там еще побыть, пока сейм кончится, и хотя это было бы недурно, однако ж, и здесь вы надобны для совета; поэтому вам долго медлить там нельзя, но возвращайтесь сюда»).

По прибытии в Санкт-Петербург князь, не заезжая домой, направился во дворец, к императрице.

Они беседовали четыре часа.

Императрица какое-то время была явно недовольна князем и даже несколько холодна с ним. («…В отсутствие властолюбца, — писал историк Дм. Бантыш-Каменский, — несколько царедворцев убедили Государыню подписать указ об арестовании его по дороге; но Министр Голштинского двора граф Бассевич вступился за любимца счастия и данное повеление было отменено. Тщетно Меншиков старался отомстить тайным врагам своим. Они остались невредимы, к досаде оскорбленного вельможи»).

«Что… происходит при дворе, доверяю как величайшую тайну, — сообщал в «Записке» Иоанн Лефорт 9 августа 1726 года, — не бодрствует и не управляет Царица, ибо Она предалась к другой страсти, а князь то и дело от имени Царицы рассылает указ за указом, о которых она и не знает».

Про великого князя Петра Алексеевича теперь рассказывали, что так как он каждое утро должен отправляться к князю Меншикову с поклоном, то он поговаривал: «Я-де должен идти к князю, чтобы отдать ему мой поклон, ведь и мне нужно выйти в люди, сын его уже лейтенант, а я пока ничто; Бог даст и я когда-нибудь доберусь до прапорщичьего чина».

Помнить бы светлейшему князю старое житейское правило — осторожно пользоваться своим счастьем. Да не тот характер князь имел. Достиг Александр Данилович того, что в народе полагали, будь это только возможно, царица выйдет за него замуж и возведет его на царский престол.

— Возносится он на высоту, чтобы тем с большею силою обрушится, — говорили петербуржцы.

Светлейший стал совсем игнорировать Верховный Тайный Совет, непосредственно рассылая указы Сенату и другим учреждениям. «Господа Сенат, — писал он, — Ея Императорское Величество указала…». Но 4 августа императрица именным указом предписала не верить словесным и письменным именным указам, объявляемым «сильными персонами без подписания нашея собственныя руки или всего нашего Верховного Тайного Совета».

Понимал ли Меншиков, что большие полномочия, которые имел, баснословные богатства, собранные им, свободу и даже жизнь, — все это он мог потерять в одно мгновение. Его гордость, жестокость делали его предметом зависти и ненависти малых и великих.

Императрица выказывала все большую привязанность к своим детям, особенно же благоволила Анне Петровне и ее супругу — Карлу-Фридриху. Дело доходило до того, что даже в правительственных делах спрашивала у них совета и делала с ними различные распоряжения, ничего не говоря Меншикову.

Было ясно, Меншиков должен опасаться возрастающего влияния голштинской фамилии, которое, наконец, могло привести его к падению.

Здоровье Екатерины I слабело. У нее начиналась водянка. При осторожном образе жизни болезнь могла быть излечима, однако императрица, хотя и принимала лекарства, но делала это беспорядочно. Она все так же любила есть крендели или бублики, намоченные в крепком венгерском вине.

В дела вникала все менее и все предоставляла любимцам.

Секретарь саксонского посланника Френсдорф сообщал в те дни своему королю:

«Она вечно пьяна, вечно покачивается…»

Меншиков, входя утром в спальню своей повелительницы, всякий раз спрашивал:

— Ну, Ваше Величество, что пьем мы сегодня?

Наконец, 27 августа из Вены прибыл курьер, привезший известие о подписании союзного договора.

Герцог Голштинский мог быть доволен: в договоре была секретная статья, касающаяся его лично. Император обещал помогать герцогу в возвращении Шлезвига.

Европейские державы окончательно разделились на враждующие группы договорами ганноверским и венским.

Осенью 1726 года в Санкт-Петербург прибыл двоюродный брат герцога Голштинского. По городу поползли слухи о его возможной женитьбе на цесаревне Елизавете Петровне. Того, как говорили люди осведомленные, захотела Екатерина I.

В ее желании выдать свою дочь за сына епископа Любского усматривала одно: она при жизни хочет иметь внуков.

Вопрос о престолонаследии, похоже, не оставлял ее.

20 декабря 1726 года Маньян сообщал в Версаль:

«Царица была не совсем здорова дней около десяти, но… давала бал по случаю рождения принцессы Елизаветы, хотя сама и не присутствовала на нем… Говорят, будто, желая успокоить венский двор, герцог настоятельно убеждает царицу теперь же объявить великого князя наследником».

Мысль, что преемником Екатерины I должен быть великий князь, не ослабевала в народе: ходили слухи, что императрица после своих именин поедет короновать внука. Аранского (Нижегородского) монастыря архимандрит Исайя поминал на ектениях «благочестивейшего великого государя нашего Петра Алексеевича» вместо «благоверного великого князя» и, когда ему возражали, отвечал:

— Хотя мне голову отсеките, буду так поминать, а против присланной формы поминать не буду, потому что он наш государь и наследник.

Правительство решило, что кстати будет приказать всем в провинциях не слушаться ни архиепископов, ни епископов. Узнав о том, священнослужители оставили свой сан. По целым губерниям несколько месяцев не совершались богослужения, что подавало повод к страшным беспорядкам внутри государства.

…Все предвещало близкую кончину Екатерины I.

Герцог Голштинский искал дружбы с Меншиковым, ибо понимал, случись несчастье, умри государыня, он, без поддержки князя, быстро потеряет свое влияние при русском дворе.

Другие мысли бродили в голове у светлейшего. Князь должен был понимать, как трудно будет вдругорядь отстранить от престола законного наследника. А приди великий князь к власти, на кого изольется вся ненависть членов старорусской партии? На него — на князя Меншикова. Помнил Александр Данилович строки подметного письма:

«Известие детям российским о приближающейся погибели Российскому государству, как при Годунове над царевичем Димитрием, учинено: понеже князь Меншиков истинного наследника, внука Петра Великого, престола уже лишил, а поставляет на царство Российского князя голштинского. О горе, Россия! Смотри на поступки их, что мы давно преданы».

Стоило ли выставлять себя в таком ненавистном свете, подвергаться опасностям и чего ради? Дабы возвести на престол герцогиню Анну Петровну и уступить свое влияние тому же Бассевичу?

Да и у Елизаветы был жених.

Меншикову не было теперь особенного интереса поддерживать дочерей Екатерины.

Надобно было искать иной выход.

О тайных намерениях светлейшего стали догадываться с ноября 1726 года, когда, приготовляя фейерверк ко дню тезоименитства императрицы, он велел возле столпа с короною и привязанным к нему якорем представлять юношу, держащего одною рукою канат якоря, а другою глобус и циркуль. Увидев то, генерал-майор Скорняков-Писарев и некоторые другие, участвовавшие в суде над царевичем Алексеем и царицею Евдокиею, сказали:

— Этот юноша, без сомнения, великий князь Петр Алексеевич; его представляют быть нашим государем; что же будет с нами?

Тогда Меншиков был принужден переменить рисунок фейерверка, а месяца через полтора по Санкт-Петербургу пополз слух, что князь Меншиков тайно старается женить великого князя на своей дочери.

Едва ли не главную роль в перемене отношения князя Меншикова к великому князю сыграл датский посол Вестфален.

Для Дании вопрос о престолонаследии в России был очень важен. Приди к власти герцогиня Голштинская Анна Петровна, и тотчас же страшная опасность нависла бы над датским королевством. Вступление же на престол великого князя Петра уменьшало или даже уничтожало опасность. Вестфален более всех должен был «трудить» свою голову над придумыванием средств, которые могли бы способствовать возведению на престол сына царевича Алексея Петровича. И ему пришла мысль отнять у партии, враждебной великому князю, ее главу Меншикова и заставить его действовать в пользу юного наследника престола. В данном случае интересы Дании и Австрии совпадали, и Вестфален поспешил к графу Рабутину.

Между министрами произошел следующий разговор.

— Вы не станете отрицать, — говорил Вестфален, — что серьезное стремление герцога голштинского стать преемником царицы или по крайней мере захватить ее престол для своей супруги — важная политическая истина.

Граф Рабутин кивнул в знак согласия и поинтересовался:

— Каким образом, по вашему мнению, еще возможно спасти челн сиротских интересов?

— Для них все потеряно, если вы, граф, не сумеете поставить князя Меншикова на свою сторону, — ответил Вестфален, — овладеть князем возможно, так как герцог недавно имел неосторожность ни с того ни с сего поссориться с ним. Следует только подойти к Меншикову с слабой стороны — то есть воспользоваться его чрезмерным честолюбием. Дайте ему понять, граф, что в его руках прекрасный случай возвести свою дочь в сан царицы всероссийской, выдав ее замуж за царевича, добудьте какое-нибудь письмо от императора, способное убедить его в согласии императора на тайный брак, обнадежьте его в то же время, что ему отдан будет первый вакантный в империи фьеф^{2}, а я найду случай внушить князю все эти мечты, дабы они охватили его сердце прежде, чем вы заговорите формально о возможности их осуществления.

Графу совет датского посла пришелся по вкусу, и в Вену было отправлено секретное письмо. Австрийский двор не замедлил с ответом. Граф Рабутин получил все, что требовал, и притом — добрую сумму для успешного начала работы. «Цесарский двор прислал 70 тысяч рублев, в подарок Госпоже Крамер, дабы она ее (Екатерину I. — Л.А.) склонила именовать по себе наследником Князя Петра Алексеевича» — писал историк М. М. Щербаков.

Император пообещал Меншикову первый фьеф, какой только сделается вакантным в империи.

Светлейший князь принял предложение, выводившее его из затруднительного положения. Оставалось получить согласие Екатерины I на брак великого князя с дочерью Меншикова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.