III
III
Австрия с удовольствием приняла поражение шведов от русских, но активность Петра Первого пугала ее.
Россия и после отмены в ней патриаршества все еще оставалась самым мощным славянским центром, оплотом православия, и это понимали иезуиты, наводнившие Вену. Если бы она стала еще более усиливаться и если бы Петр Первый утвердился в Европе, то Австрия ощутила бы для себя серьезные проблемы:
— Россия стала бы самой сильной сухопутной державой в Европе, и влияние ее на германские государства свело бы на нет роль империи;
— Православная Россия была бы центром притяжения для всех славянских народов Европы, а это прямо противоречило германским устремлениямла Восток.
Со времен Петра Первого венский двор прилагал все силы, чтобы помешать усилению России. Германский император поддерживал и «подпитывал» оппозиционные силы в России, чтобы обострить внутреннюю обстановку в ней и тем сдерживать внутреннее развитие русского государства.
К концу жизни Петра Первого отношения между двумя империями осложнились, особенно после того, как русский монарх, узнав, что австрийский резидент Отто Блеер связан с оппозиционными элементами в России, попросил Вену отозвать его и вместе с тем приказал выслать из России всех миссионеров-иезуитов.
Отныне везде, где могли, иезуиты мстили русскому императору.
Кончина Петра I меняла ситуацию как в России, так и в Европе.
Вена вела свою игру. Карл VI, поселив раздор между Францией и Испанией, готовился разжигать страсти между партиями в России, чтобы погубить их все, одну через другую. Он искал возможности вступить в тайный союз с партией великого князя Петра Алексеевича.
Случай помог венскому двору.
Голштинский министр Бассевич, прекрасно осведомленный обо всех интригах русского двора, размышляя о возможном будущем своего государя, пришел к мысли, что герцог Голштинский может серьезно поправить свои дела, если вступит в тесные отношения с Австрией.
Карл-Фридрих, будучи племянником шведского короля Карла XII, после его гибели считался прямым наследником шведского престола. Но его сумели отстранить от власти шведские государственные чины, и, кроме того, Дания отняла у молодого герцога Шлезвиг и вынудила его искать покровительства в России, где он и стал зятем Екатерины I.
Предугадывая скорую кончину русской императрицы и понимая, что русским престолом Карлу-Фридриху не завладеть, Бассевич предложил герцогу Голштинскому следующий план: он, граф Бассевич, предложит венскому двору (родной брат Бассевича был посланником Голштинии в Вене) добиться уступки его государю Ливонии, Эстляндии и Ингрии, взамен чего герцог Голштинский пообещает и возьмет на себя обязательство заставить утвердить престолонаследие в России за великим князем Петром Алексеевичем.
Предложение было заманчивым, и герцог согласился.
Вскоре секретарь австрийского посольства направил тайный проект в Вену.
В Австрии, заметив, что ради частных интересов своего зятя русская императрица пренебрегает, если не сказать более, интересами государственными, игру приняли. Правда, Карл VI поспешил объявить, что ничего не станет предлагать в пользу великого князя Петра Алексеевича, так как это дело домашнее, и он не желает в него вмешиваться, но предложил Екатерине I заключить оборонительный и наступательный союз против турок, а также дать согласие на проведение свободных выборов в польской республике, с тем, чтобы в дальнейшем овладеть, совместно с русскою императрицею, делами этого государства и завлечь его в свой союз. К этому союзу венский двор надеялся заставить примкнуть Швецию, что, по мнению Карла VI, заставило бы прочие державы держаться в границах почтения.
Под прочими подразумевались, конечно же, Англия и Франция — основные противники России в то время.
Екатерина I, хотя и чувствовала, что надобно опасаться подводных камней, но возможность высказать презрение Англии и Франции, смотревшим на нее свысока, возобладало и она с пониманием отнеслась к словам императора.
Вена поспешила направить в Россию посла — графа Рабутина. Выбор пал на последнего не случайно: отец графа был женат на одной из голштинских принцесс и тем австрийский император как бы делал тайный знак герцогу Голштинскому.
Тот понял это и не мог скрыть своей радости.
Люди проницательные, размышляя о происходящем, приходили к мысли, что австрийский посол поостережется затрагивать тему уступки земель герцогу Голштинскому и будет стараться, главным образом, устроить дела великого князя Петра Алексеевича и оберегать целостность российской монархии, дабы воспользоваться ею теперь же, если возможно, а. еще более в будущем для исполнения широких замыслов.
Многие русские вельможи предвидели большие неприятности, надвигающиеся на Россию. Не потому ли и происходили при дворе сцены, подобные той, о которой сообщал Кампредон в декабре 1725 года:
«(В день св. Екатерины. — Л.А.) царица, по обыкновению, угощала именитейших лиц двора и города, не появляясь, однако, сама среди гостей, под предлогом траура, хотя он не мешает ей развлекаться тайком со своими приближенными. По окончании обеда Толстой и Апраксин уселись поговорить в уголку. Герцог Голштинский подошел к ним с бокалом в руках и, обращаясь к адмиралу, сказал, что Царица провозглашает тост за их здоровье и за успех их дел. Адмирал отвечал, что дела идут так плохо, что должны бы вызывать скорее слезы, чем радость, и с этими словами принялся плакать. Несмотря на знаки Толстого, он не мог сдержаться. Довольно громко, так что многие слышали его, сказал: «Петра Великого нет более», и не захотел выпить предложенного герцогом Голштинским стакана, чем очень смутил последнего».
Заканчивался 1725 год.
Неожиданно заволновались англичане. Лондон даже намеревался даже направить в Петербург своего консула.
Забеспокоился и датский посол в России Вестфален. Он, как и англичане, насторожен был тем, что ярому противнику английского короля — вице-адмиралу Гордону, лучшему моряку Екатерины I, неожиданно была пожалована лента св. Александра Невского и его принялись осыпать ласками, из чего можно было вывести заключение, что ему собираются поручить какое-нибудь командование, или же что пользуются его связями, преимущественно в Шотландии, для заведения там интриг.
Складывалось впечатление, Екатерина I серьезно подумывает предпринять что-либо летом следующего года против датского короля в пользу герцога Голштинского.
Не могло не бросаться в глаза и то, что великий князь Петр Алексеевич, которым в былое время нарочно пренебрегали и который никогда не показывался в обществе, отныне бывал на всех празднествах. Герцог Голштинский устраивал их даже нарочно для него.
Венская интрига обретала конкретные очертания.
11 декабря 1725 года Кампредон сообщал в Версаль:
«Царица сильно прихворнула, вследствие пира в день Андрея Первозванного. У нее сделались конвульсии, сопровождавшиеся биением сердца и лихорадкой. Кровопускание помогло ей, и вчера она уже обедала в присутствии двора. Но она чрезвычайно полная, ведет неправильную жизнь… Поэтому считают возможным какие-либо последствия, которые сократят ее дни. Это одна из причин, почему герцог Голштинский и его сторонники так торопят решением дела этого принца».
Иностранные министры внимательно следили за действиями двора.
12 декабря Кампредон получил письмо от Вестфалена: «…спешу уведомить вас, что объявление войны моему государю, из-за дела герцога Голштинского, решено окончательно со стороны Царицы, кн. Меншиковым и их единомышленниками… Швеция открывает свои порты царицыному флоту…»
При первом же свидании Вестфален сказал Кампредону:
— Если б можно мне было всего четыре часа провести у короля, государя моего, я доставил бы ему средство уничтожить весь русский флот в его портах.
Шведский посол был пожалован кавалером ордена св. Андрея Первозванного. А вскоре были получены известия, что совершено подписание нескольких дополнительных статей к русско-шведскому договору от февраля 1724 года, по которым отныне обе стороны обязались предложить датскому королю принять их условия разрешения конфликта, возникшего между королем датским и герцогом Голштинским.
В случае, если король откажется от соглашения на предложенных условиях, Швеция обязывалась присоединить свои войска к русской армии.
Серьезные дела назревали в Европе.
Англия и Дания беспокоились не напрасно.
Пожалуй, лишь смерть русской императрицы могла сломить ход событий. В европейских дворах со вниманием следили за здоровьем Екатерины I.
«Ваше сиятельство, — сообщал Кампредон своему министру 4 января 1726 года, — хотя недовольство многих русских вельмож не проявилось еще в действии, но оно тем не менее существует, а Царица продолжает вести тот образ жизни, которому предалась несколько месяцев тому назад. Очень и очень вероятно, что царствование ее продлится недолго.
Я уже имел честь докладывать вам, что большинство именитейших русских людей думают о том, как бы ограничить деспотическую власть своей Государыни, а это, у народов свирепых и привыкших к рабству, самый ясный признак грядущего падения. Если они будут ждать, пока царевич возмужает и, взойдя на престол, сам в состоянии будет управлять страною, то пытаться им достичь успеха станет уже поздно. Поэтому есть основание опасаться, что те, которые рассчитывают забрать впоследствии в руки значительную долю власти, постараются учредить правление на подобие английского… Я даже слышал из верного источника, что уже составлен проект новой формы правления и послан к главнокомандующему князю Голицыну на Украину, откуда, вероятно, и последует первый удар; князь же этот имеет сношения с Веною, через генерала Вейсбаха, немца, преданного императору. Оба они ревностные сторонники Царевича, и весьма возможно, что если венский двор одобрит виды друзей императорского племянника, то Царевич вступит на престол при первом же движении, к которому подадут повод…»
Речь шла о русских вельможах — противниках герцога Голштинского.
В Санкт-Петербурге меж тем поговаривали уже, будто австрийский император потребует отречения государыни от престола в день совершеннолетия великого князя.
Слухи эти, начавшие усиленно распространяться едва ли не креатурами английского двора, доходила до Екатерины I и в один из дней, за обедом, она сказала:
— Мне угрожают. Но если понадобится, я встану во главе армии. Я ничего не боюсь.
И тут же приказала двум гвардейским офицерам пойти поторопить с постройкой галер.
Это было в первых числах февраля 1726 года, а 5 марта весь Санкт-Петербург терялся в догадках по поводу странного происшествия.
В тот день государыня присутствовала на учениях гвардейских полков, которое производилось на льду Невы, перед дворцом, а она смотрела на него из окна нижнего этажа, в рост человека от земли. При втором залпе одного гвардейского взвода некий новгородский купец, стоявший в четырех шагах от помянутого окна, упал, сраженный насмерть пулей, которая ударилась затем в стену дворца.
Государыня заметила довольно спокойно:
— Не несчастному купцу предназначалась эта пуля.
Она сорвала шпагу с производившего ученье офицера, и он был посажен под арест, как и все 24 солдата сделавшего выстрел взвода.
В ту же ночь арестовали и посадили в тюрьму полковника ингермландского полка Маврина, брат которого служил гувернером у великого князя Петра Алексеевича.
7 марта граф де Морвиль сообщал Кампредону, что граф Рабутин в дороге, направляясь в Петербург.
Все сильно опасались как бы не произошло возмущения внутри государства. Не потому ли в последних числах апреля 1726 года Екатерина I назначила герцога Голштинского подполковником Преображенского полка.
26 апреля государыня, в амазонке и с командирским жезлом в руках, появилась, сидя в великолепном фаэтоне, во главе полка, выстроенного в одну линию, на площади, перед дворцом герцога, со всеми офицерами на местах, с 16 старинными знаменами полка, нарочно доставленными из Москвы.
Герцог Голштинский прибыл за несколько минут до Царицы и помог ей выйти из фаэтона.
Она заняла почетное место между ним и князем Меншиковым, и герцога провозгласили полковником.
Весь полк сделал залп, повернувшись спиною к Царице. Екатерина I вновь села в фаэтон и пока герцог удалялся, чтоб приготовиться встретить ее у себя во дворце, она дважды проехала вдоль линии.
Все офицеры были приглашены к герцогскому столу, за которым не было женщин, кроме императрицы, как командира полка. Прислуживали ей сам герцог Голштинский и его жена.
За разговором герцог высказал пожелание понемногу наполнить гвардейские полки ливонцами и шведами.
Екатерина Алексеевна молча, как бы в знак согласия кивнула ему.
— А что граф Рабутин, есть ли какие известия об нем? — поинтересовалась вдруг государыня.
— Ваше Величество, граф завтра прибывает в Санкт-Петербург, — последовал ответ.
Посол австрийского императора приехал в северную российскую столицу 27 апреля, в субботу, в 6 часов вечера.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.