Глава XII В Германской Восточной Африке

Глава XII

В Германской Восточной Африке

В Каронге мы задержались на неделю. отдыхая перед вылазкой в глубь Германской Восточной Африки. Заказанное в Лондоне снаряжение еще не прибыло, но нас выручил Росс, вызвавшийся быть нашим уполномоченным агентом. С благодарностью переложив на него все заботы, связанные с перепиской и получением грузов, восемнадцатого января мы простились с друзьями и выступили из Каронги.

Пальмеру хотелось развлечь нас зрелищем туземной охоты на бегемотов, но это не удалось по очень своеобразной причине. Дело в том, что люди племени ванконде, живущие на берегах озера Ньяса, отличаются – даже от всех других племен – совершенно несравненной, непобедимой ленью. Ни уговоры, ни плата не в состоянии заставить ванконде заняться чем-либо, кроме того, чего им хочется в данную минуту. Носильщики из этого племени, нанятые неопытным путешественником, очень быстро доводят его до исступления и умопомешательства – выедь помимо феноменальной лени, они просто не умеют ходить. Это следует понимать буквально: подобно многим приморским жителям, люди ванконде передвигаются в основном по воде, на каноэ, и пешая ходьба для них – дело непривычное и утомительно. Впрочем, лень и сибаритские наклонности ванконде легко объяснимы. Они живут в благодатном краю с очень плодородной землей и сравнительно мягким климатом. Не требующие ухода банановые рощи окружают каждую деревню; на прибрежных холмах пасутся стада коров. Здесь не нужно ни сеять, ни жать, чтобы добыть пропитание – все само валится в рот. К тому же основная (и любимая) пище ванконде – бананы и молоко. Будучи вынужденными изменить рацион, они быстро слабеют и даже заболевают.

Как и масхукулумбве, ванконде предпочитают не пользоваться никакой одеждой. Обнаженными ходят дети и взрослые, мужчины и женщины. Но надо сказать, что селения их выглядят опрятными и ухоженными.

Страна вокруг богата дичью, но ванконде охотятся только на бегемотов – это позволяет добыть много мяса при сравнительно небольшой затрате сил и времени. Охота происходит следующим образом.

Несколько лодок, в каждой из которых по пять-шесть человек, осторожно подплывают к стаду. Бегемоты чаще всего собираются на отмелях или в теплой воде маленьких бухт. Приблизившись, охотники поднимают шум – кричат, бьют в барабаны, хлопают по воде. Испуганные животные ныряют в озеро и кидаются в рассыпную. Этого и добиваются люди – ведь атаковать бегемотов, пока они вместе, очень опасно. Наметив одного, лодки бросаются в погоню. Теперь на носу каждого каноэ стоит кто-нибудь из охотников, вооруженный гарпуном, вроде тех, что применяются на китобойных судах, с привязанной к древку прочной веревкой. когда бегемот оказывается в трех-четырех метрах, в него летят гарпуны. Несчастный зверь мечется, волоча за собой лодки, но скоро ослабевает от потери крови, и его добивают длинными тяжелыми копьями. Затем добычу буксируют к берегу и разделывают. теперь все селение – несколько сотен человек – пару дней будет объедаться мясом.

Сами бегемоты почти никогда не нападают на людей, но, будучи ранеными, способны к яростной обороне. Я видел лодки, выглядевшие так, словно часть их трехсантиметрового борта грубо вырублена большим топором. Нередко такие же провалы зияли в днищах, толщина которых вдвое больше. Это следы огромных передних зубов и могучих челюстей бегемота. Но на руку охотникам играет то обстоятельство, что зверь, потопив каноэ, обычно не обращает внимания на барахтающихся в воде людей. Видимо, в его мозгу не укладывается мысль, что столь мелкие существа сумели причинить ему вред, и он рассматривает в качестве достойного противника только лодку. Бесспорно, такая охота была бы интересным и волнующим зрелищем, но увы! Как раз во время нашего пребывания в Каронге ванконде не имели желания охотиться на бегемотов, и все старания резидента остались безрезультатными.

Впадающая в озера река Зонгве образует естественную границу между Германской Восточной Африкой и британским Ньясалендом. Здесь еще сохранилось здание поста Зонгве, необитаемое уже несколько лет. Мы остановились на ночлег рядом с ним. Ночевать внутри было бы слишком рискованно, и мы предпочли, несмотря на дождливый сезон, провести ночь под открытым небом. дело в том, что в тростниковых крышах покинутых домов, как правило, обитают целые полчища знаменитых "папази" – клещей, чей укус вызывает перемежающуюся лихорадку. симптомы этой болезни похожи на малярию, но хинин и другие лекарства бессильны против нее. Однажды попав в кровь, возбудитель болезни живет годами, и человек, подхвативший перемежающуюся лихорадку, время от времени валится в очередном приступе, причем каждый последующий тяжелее предыдущего. Хуже всего, что болезнь дает осложнения, поражающие различные органы: такова, например, "танганьикская слепота" – потеря зрения, вызванная перемежающейся лихорадкой.

Наша предосторожность была вполне оправданна. Вечером, зайдя осмотреть станцию, при свете карманного фонаря я сам увидел множество клещей. Эти мерзкие безглазые твари, похожие на клопов, активизируются с наступлением темноты и выползают в поисках добычи.

Мы провели трудную ночь – весь день шел дождь, и негде было набрать сухой травы для постелей. Поднявшись с восходом, мы простились с "постом клещей" и к десяти часам уже подходили к Муэйя, не встретив по дороге никого, кроме нескольких бегемотов.

Муэйя – типичная восточноафриканская деревушка, населенная неграми и арабами. Течение жизни определяют базар и мечеть. Не успев толком осмотреться, мы угодили в лапы местной администрации, и хотя приняли нас довольно любезно, здесь в полной мере проявился немецкий бюрократизм. Все было обставлено серьезно и внушительно. По песчаной улице перед зданием инспекции расхаживал чернокожий полицейский: красный шарф свидетельствовал о его высоком звании. Наши ружья и боеприпасы торжественно опечатали и отправили в Нойлангенбург, административный центр округа – там, после уплаты въездной пошлины, выдавались разрешения на охоту.

Решив дать отдых ногам, мы купили у одного сомалийца пару мулов. Эти белые мулы выглядели весьма почтенными животными, и с их морд не сходило выражение грустной покорности. Но сколько внутреннего жара скрывалось под их флегматичной внешностью! Они отстаивали свои убеждения с упорством средневековых еретиков. Мул Хэмминга отличался особенным злонравием. Временами, без всяких видимых причин, он неожиданно останавливался как вкопанный; седло съезжало ему на шею, и мой друг летел на землю. И все время, пока он сидел в траве, потирая ушибы и изрыгая проклятия, мул смотрел на него с тем же смиренно-скорбным выражением. Моя скотина была немногим лучше, но все же я был рад, что приобрел ее – сказывалась привитая с юности любовь к седлу. Как всякий кавалерист, я считаю, что лучше плохо ездить, чем хорошо ходить.

От Муэйя до Нойлангенбурга проложено отличное шоссе. Единственную трудность представляла переправа всего каравана через Мпаку – строительство моста, уже поглотившее огромные средства, еще не завершилось, а ежегодные наводнения успешно сводили на нет усилия рабочих и инженеров.

На следующее утро мы были в Нойлангенбурге, где нас радушно принял начальник округа.

Город расположен довольно высоко, и по ночам мы с непривычки мерзли. В остальном он не представляет ничего примечательного. Неприятной чертой, бросавшейся в глаза, являлся принцип расовой обособленности – деление на черных и белых пронизывало все сферы жизни. Мне, проведшему пять лет в африканском буше, было трудновато привыкнуть к этому, а также к духу наживы, сильно заметному в речах и поведении белых жителей города.

Накануне нашего прибытия на площади состоялась публичная казнь. Осужденного повесили за убийство. Я не любитель подобных зрелищ, но надо признать, что они производят, в общем, благотворное действие на туземцев и способствует установлению более мирной и спокойной жизни в сельских районах. Все смертные приговоры вступают в силу лишь после утверждения губернатором в Дар-эс-Саламе.

Мы покинули Нойлангенбург восьмого января и, пройдя всего несколько километров, становились переночевать в немецкой католической миссии у подножия горы Рунгве – до меня доходили слухи о замеченных в этих местах стадах слонов. Сведения не подтвердились, но мы повели очень приятный вечер. Обстановка в миссии так живо напоминала Германию, что я как бы перенесся на четыре тысячи миль на северо-запад. Впечатление усиливалось еще и тем, что из-за высокогорного климата погода последних дней очень походила на европейскую весну.

Наутро, подгоняемые холодом, мы двинулись дальше, и через два дня перед нами открылась долина Уссангу. После осторожного спуска, занявшего несколько часов, наш караван снова очутился в тропиках.

В тот вечер мы разбили лагерь на берегу ручья, неподалеку от деревни Мерере-младшего, племянника главы племени вассангу, старого "султана" Мерере, умершего в 1906 г. Говорили, что он был отравлен.

Ночью не обошлось без переполоха. Я забыл упомянуть, что еще до прихода в Каронгу Бобзи одарила нас пятью щенятами. Кроме того, один знакомый в форте был настолько любезен, что подарил мне свою собаку. Эта несчастная беспородная тварь, угловатая, как дверной косяк, видела в жизни, судя по всему, мало радости. Ее ожидала горькая участь. Став счастливой матерью, Бобзи вместе со щенками переселилась под мою раскладную кровать, и на привалах все семейство отдыхало именно там. Подозрительная Бобзи всегда выгоняла новую собаку из палатки, и та спала снаружи, у входа. И вот среди ночи лагерь огласился душераздирающим воплем. Схватив ружья, мы с Хэммингом выскочили из палаток и услышали удаляющийся жалобный визг, который вскоре затих. Утром, после осмотра следов, выяснилось, что бедная собака стала жертвой голодной гиены, пробравшейся в лагерь. Этот случай показывает, что гиена не столь трусливое животное, какой ее рисует молва, и далеко не безобидна.

В этот день Мерере удостоил нас своим посещением и с большим энтузиазмом принял предложение распить бутылку виски. Любопытная деталь: в английских колониях одинаково наказуемым деянием является как продажа спиртного туземцам, так и преподнесение его в подарок; в немецких же запрещено продавать, но дарить можно. Это очень существенная разница, и ее с выгодой используют и европейцы, и негры.

Следующим пунктом нашего маршрута был Новый Утенгуле – резиденция "султана" Мерере. Это крупнейший город чисто туземной постройки, виденный мною. Он производит очень занятное впечатление. Здесь мы познакомились с особым типом строительства, называемым "тембе". Тембе – это как бы один большой одноэтажный дом с внутренним двориком, сооруженный по периметру четырехугольника; отдельные хижины имеют, таким образом, по две общих стены. Внутренний двор используется в качестве загона для скота. Впрочем, многие жители предпочитают держать своих коров и коз в хижинах – так надежнее, ведь для леопарда не составляет большого труда пробраться в загон. крыша плоская, ее делают из земли, навоза и глины. Эту смесь укладывают на переплетенные тростником деревянные стропила и плотно утрамбовывают. Иногда на крышах рассыпают зерно, чтобы оно посушилось на солнце. Отдельные зерна и занесенные ветром семена диких растений забираются в щели и со временем порастают. Постепенно крыша превращается в пышный газон. Издали кажется, будто целый сан – правда, сильно заросший сорняками – парит в воздухе.

Новый Утенгуле состоит из нескольких десятков таких тембе, и в сухой сезон, вероятно, довольно удобен для жизни. Но во время дождей истоптанная стадами земля на улицах и в окрестностях превращается в жидкую грязь, и всякое передвижение становится очень затруднительным. Если добавить сюда еще гиен и грифов, по-братски разделивших заботы по очистке улиц от съестных отбросов, то станет ясно, почему этот городок в целом не произвел на нас особенно приятного впечатления.

Прежний, Старый Утенгуле, был расположен в Руахе, в глубине страны. После восстания 1904 года он был срыт по распоряжению правительства.

Сам глава племени, сын старого Мерере, отсутствовал, и нам не удалось с ним познакомиться.

Вассангу живут в долине Руахи на обоих берегах. Это очень богатое племя. Здесь – впервые после Зулуленда в дни моей юности – я увидел бесчисленные стада широкорогих коров. Мужчины племени, как правило, хорошо сложены и довольно красивы, чего нельзя сказать о женщинах. Должен признаться, что сам я недолюбливаю вассангу. Меня всегда раздражала их непоколебимая спесь по отношению ко всем смертным, не имеющим чести принадлежать к этому племени. Вообще, жизнь в буше сделала меня убежденным сторонником простоты и демократизма в общении с людьми. Когда я встречаюсь с каким-нибудь "мчензи"[4], важно шествующим в сопровождении боя, несущего над ним зонтик, у меня является неодолимое желание дать ему хорошего пинка под зад. Бывало, что некоторые из подобных господ окидывали презрительным взглядом мою запыленную одежду – и тогда я уступал своему желанию.

Примерно такой же комплекс чувств вызывали у меня вассангу. Поистине, они держались нагло, даже слишком нагло. Это способствовало еще и то, что мы не принадлежали к числу "бвана мкубо" (чиновников), а были обычными "вазунгу" (европейцами). Впрочем, мне удалось довольно быстро переломить такое отношение, не прибегая к столь радикальному средству, как пинки – хватило слов. Я добился не только уважения, но и, в определенной степени, дружелюбия. со стороны вассангу, и за все время нашего пребывания в Утенгуле на меня не было ни одной жалобы.

Для Хэмминга оставалось загадкой, как я ухитряюсь находить общий язык с этими "чернокожими снобами". его британские представления о чести и честности подверглись тяжелым испытаниям и несколько раз приводили к неприятным конфликтам, которые мне приходилось улаживать.

Два арабских купца, приходившие в наш лагерь покурить и обменяться новостями, усиленно рекомендовали охоту в горной местности Дзям-Дзям, находившейся в двух переходах от Утенгуле. Совет был разумен, и мы решили последовать ему, тем более что значительная часть долины все равно оказывается под водой в период дождей.

Четвертого февраля мы подошли к предгорьям. Дорога становилась все круче, и травяные заросли постепенно сменялись светлыми редколесьями. Здесь вполне можно было встретить слонов, и скоро стали попадаться следы, правда, довольно старые.

Дойдя до селения Мангоро, караван остановился. Тут жил мой старый знакомый Ассани, из племени суахели. В молодости его похитили арабские работорговцы и увезли на Западное побережье, но через несколько лет ему удалось бежать. Подробности его жизни в рабстве и счастливого освобождения мне неизвестны – Ассани всегда обижался, когда речь заходила о тех временах, и старался перевести разговор на другую тему. Но годы, проведенные у арабов, сделали его правоверным мусульманином: он ходил в чалме и арабской галабии, ежедневно творил намаз, не употреблял свинины и даже читал Коран. Но при всей своей религиозности Ассани оставался отличным парнем, и нас с ним связывала искренняя дружба.

Разместив багаж в двух наспех сооруженных хижинах и передохнув, мы собрались на поиски слонов. Хэмминг решил пойти на восток, по направлению к Руахе, а я – на север. Вместе со мной отправился вождь деревни – или, как он себя называл, султан – Манкунья; сей высокородный охотник сам вызвался сопровождать меня.

Помимо охотничьего азарта, нас подгоняла необходимость пополнить запасы продовольствия. Рис, купленный в Нойлангенбурге, подходил к концу, а новый урожай еще не был собран. караван включал больше сотни носильщиков, и только на еду приходилось тратить по шиллингу на человека в день. Добыть необходимые средства мы могли только охотой и последующей продажей бивней. Кроме того, не мешало создать в лагере запас сушеного или вяленого мяса – я хотел провести возле Мангоро весь период дождей.

Во время ливней, спасаясь от наводнений, большинство животных уходит в горные районы, и, казалось бы, охота должна быть удачной. Но увы – неделя, проведенная с Манкуньей, стала одной из наиболее тяжких и бесплодных экспедиций. Все началось с очередного приступа лихорадки. Через день, когда я немного оправился, мы обнаружили следы слонов, и после напряженного марша под поливным дождем настигли стадо. К моей радости, здесь было по крайней мере двое взрослых самцов. В отличие от людей, дождь доставляет толстокожим лишь удовольствие, и слоны, придя в хорошее настроение, занимались чем-то средним между борьбой и фехтованием. Сцепившись хоботами, огромные животные покачивались взад-вперед; временами то один, то другой самец делал резкий выпад головой, словно наносил удар, но "противник" успевал парировать его своими бивнями. Движения бойцов поражали сочетанием силы и своеобразной тяжеловесной грации. Длинные бивни, блестящие от дождя, мелькали, как рапира в руке умелого фехтовальщика – а ведь каждый их удар мог бы расщепить ствол дерева! Зрелище оказалось таким захватывающим, что я, забыв об охоте, несколько минуть наблюдал за слонами, укрывшись в кустарнике. Это задержка сыграла роковую – для меня – роль: неожиданный порыв ветра известил животных о присутствии человека. Стадо, трубя, ринулось вниз по склону горы и исчезло за пеленой дождя, прежде чем я успел разрядить винтовку.

Попытка догнать слонов осталась безрезультатной. В тот вечер мы ночевали под большой скалой, нависшей над открытой поляной – это была хоть какая-то защита от воды. Но усталость и огорчение взяли свое, и меня снова настигла лихорадка. Утром стало ясно, что до лагеря в таком состоянии я не доберусь. К счастью, неподалеку находилась миссия Кипембабве, и мы, собрав остатки сил, поплелись туда.

Преподобный Бюттнер и его супруга встретили меня как родного. Виски, тепло, сухая постель и хорошая порция хинина оказали живительное действие, и через два дня, напутствуемые бесчисленными добрыми пожеланиями, мы тронулись в Мангоро. В лагере уже был Хэмминг – он вернулся днем раньше после очередной безуспешной охоты. Почти одновременно с нами явился посыльный, принесший долгожданную весточку от Росса; наши грузы начали прибывать, и кому-нибудь следовало отправиться в Каронгу. Передохнув, мы решили, что Хэмминг с частью людей пойдет в форт, а я попытаю счастья на охотничьих тропах.

Между тем Манкунья пришел к выводу, что сыт по горло такой охотой. Я не удивился. Преследование слонов – очень выматывающее занятие. мы дружески простились, и он вернулся в свой "султанат" – попросту говоря, в селение, которым правил.

На этот раз мой караван пересекли следы крупного одинокого самца, и мы пошли за ним. Дорога была трудной – глинистая красная почва размокла от дождей, люди скользили и оступались. Это внушало мне некоторую тревогу: шум, создаваемый караваном, мог донестись до огромных чутких ушей слона, и все труды опять пойдут насмарку. Поэтому, когда заросли стали гуще, я остановил носильщиков и осторожно проследовал дальше в сопровождении Булиа.

Небо затянули тучи, но ветра не чувствовалось. до наступления темноты оставалось не более двух часов, и я уже хотел возвращаться, когда заметил, как в просвете между деревьями затряслись ветки. Через несколько минут мы увидели слона. Он стоял возле высокой акации, методично обдирая с нее кору. Это было очень странно – вокруг имелся богатый выбор свежего зеленого корма, но слон, не обращая на него внимания, с меланхолическим видом пережевывал длинную полоску коры. Вот очередная порция исчезла в глотке; следует ленивое, словно бы небрежное движение бивней, треск – и слон опять жует свою жесткую трапезу, а голый ствол акации, белый, как скелет, резко выделяется на фоне влажной темной зелени. Во время сухого сезона мне не раз доводилось видеть целые рощи, засохшие на корю – слоны сняли с деревьев всю кору, обрекая их ни гибель. Но я не знал, что толстокожие склонны устраивать себе "древесную диету" и при наличии другой пищи.

Воспоминание о неудаче неделю назад было еще слишком свежим. Я решил не увлекаться наблюдениями и не ждать, пока порыв ветра известит слона о моем присутствии. Кусты позволяли приблизиться к животному достаточно близко, и мне удалось сделать два точных выстрела с расстояния не больше двадцати шагов. Гигант грузно повалился головой вперед, упершись лбом в ободранную акацию. дерево, не выдержав напора, переломилось, как щепка, и тоже рухнуло наземь.

Довольный первой удачей после долгой полосы невезения, я отправил Булиа с носильщиками, а сам стал раскладывать костры вокруг убитого слона. В это время где-то невдалеке послышались человеческие крики; они доносились совсем не с той стороны, где оставались мои люди. Крикнув в ответ, я поспешил на голос и вскоре столкнулся с маленькой сморщенной старушонкой. Она сперва испугалась, увидев меня, а потом обрадовалась. Пока мы выбирались из джунглей, Булиа уже привел караван к туше слона, и все были удивлены моим появлением в обществе невесть откуда взявшейся "мамми".

Поговорив со старухой, Лонгома сообщил, что она заблудилась. Оказывается, слоны, которых я спугнул неделю назад, буквально стерли с лица земли старую лесную тропу, давно известную жителям этих мест, проложив взамен нее широкую просеку. Старая дама, возвращаясь в родную деревню, сбилась с пути и пошла по слоновьей тропе, уводившей ее все дальше в джунгли. Больше двух суток блуждала она под дожем, в полном одиночестве среди густого леса, питаясь какими-то корешками. Услышав выстрелы, старуха собралась с силами и стала кричать и звать на помощь. таким образом, смерть слона привела на этот раз к спасению человеческой жизни.

Ночью я проснулся и несколько секунд лежал в темноте, еще не понимая, что происходит, но чувствуя какое-то напряжение. Тишина вокруг стала слишком глубокой. Вдруг до меня дошло, что лагерь погружен во мрак – отсветы огня уже не плясали на брезентовых стенках палатки. Схватив ружье, я осторожно вылез наружу и тут же наткнулся на темную фигуру, стоявшую у входа. Это оказался Лонгома. Тихий, еле слышный шепот: "Тембо, бвана" и раздавшееся со всех сторон "урчание" прояснили ситуацию – мы удостоились ночного визита целого стада слонов.

Надо сказать, что со мной такой было впервые; Хэмминг, напротив, уже не раз переживал подобные посещения и как-то притерпелся к ним. Мне же так и не удалось полностью избавиться от неприятного чувства полной беспомощности, охватывающего в такие минуты даже хорошо вооруженного человека. Не знаю, видят ли слоны в темноте, но ориентируются они прекрасно и передвигаются так же бесшумно, как днем. Стрельба в ночном лесу, особенно когда небо затянуто тучами, практически невозможна. Лишь урчание да изредка треск сухой ветки показывает, что в двух-трех десятках шагов стоит серый колосс, способный в считанные минуты истребить все живое вокруг, если что-нибудь приведет его в ярость. Сознание собственного бессилия усугубляется темнотой. дело в том, что слоны не боятся огня и к тому же очень любопытны, так что костры не отпугивают, а скорее приманивают толстокожих. Поэтому, услышав ночью шепот: "Тембо!", люди быстро забрасывает огонь землей, и лагерь погружается во мрак и молчание. Все сидят, затаив дыхание, боясь случайным звуком привлечь внимание слонов.

Я опасался, что животные придут в нежелательное возбуждение, обнаружив поблизости своего мертвого сородича, но этого не произошло. стадо последовало дальше, то ли почуяв убитого слона, то ли не заинтересовавшись им. Утром выяснилось, что в стаде были только самки и детеныши. Забрав бивни и часть мяса, мы повернули назад. Но ночной визит не остался без последствий – исчезла моя верная Бобзи. Осмотрев следы вокруг лагеря, я понял, что произошло. Испуганная темнотой и близостью огромных животных, Бобзи кинулась в сторону и угодила в когти леопарда – видимо, пятнистый хищник подобрался к лагерю, когда мы потушили костры, и притаился, увидев слонов. Потеря Бобзи была для меня очень тяжким ударом.

Когда до Мангоро остался один переход, мы увидели свежие следы нового стада. Несмотря на усталость, я захотел догнать животных. Эти планы не вызвали особого восторга у моих носильщиков – людям надоели долгие марши под проливным дождем. Начался ропот. Твердо решив не возвращаться в лагерь без двух пар бивней, я приказал всем замолчать и следовать за мной. В другой ситуации такой шаг был бы безусловно ошибочным, но здесь, в незнакомой местности, страх заблудиться служил гарантией против бегства носильщиков.

Я не предусмотрел лишь маршрут, выбранный слонами – он пересекал дорогу к нашему лагерю возле Мангоро. Все тропы в джунглях, в общем, похожи одна на другую, и заблудиться, особенно при желании, очень легко. так и поступили мои молодцы. Вечером, устраиваясь на ночлег, я обнаружил, что пятеро носильщиков скрылись. Досаднее всего, что их груз состоял из провизии, палатки, кухонной утвари и моих постельных принадлежностей. Это был невеселый вечер: ни кружки, ни ложки, ни крыши над головой. Да и каша из лежалой кукурузу с сушеным слоновьим мясом вряд ли может считаться таким уж деликатесом. Ночью пошел сильный дождь.

Утром мы двинулись дальше. лес становился гуще. Нам попадалось очень много следов жирафов, но самих животных не было видно. Мой оруженосец Булиа уверенно заявил, что жирафы страны Дзям-Дзям – духи; они оставляют на земле отпечатки своих копыт, но недоступны человеческому взору. Мне осталось только надеяться, что здешние слоны не обладают таким неприятным для охотника свойством, как невидимость.

После полудня мы вышли на открытое плато; вдали, закрывая горизонт, поднимались горы Кипембабве. Местность была не самая подходящая для слонов, но, оглядев в бинокль доступную глазу часть ландшафта, я увидел стадо – животные паслись в кустарнике в двух-трех километрах от нас.

Остановив караван, я велел людям сесть на землю и хранить молчание, а сам в сопровождении Булиа и Лонгомы поспешил вперед, стараясь двигаться как можно тише и избегать открытых участков.

Приблизившись к стаду, мы укрылись за высоким термитником. Ветер дул от слонов к нам, так что имелись хорошие шансы на удачный выстрел.

К моей великой досаде, здесь также не было взрослых самцов – только слонихи с маленькими слонятами, всего около сорока животных. Они спокойно паслись, медленно уходя в прежнем направлении.

Перебежав поближе, я спрятался за большим камнем, надеясь, что с нового наблюдательного пункта смогу высмотреть хоть одного самца. Вскоре мое внимание, как всегда, привлекли слонята. Малыши были невероятно забавны, и временами мне лишь с трудом удавалось подавить громкий смешок, неуместный в подобной ситуации.

Слонята старались во всем подражать поведению взрослых. когда какая-нибудь слониха принималась посыпать себе спину песком, они тоже вскидывали свои короткие хоботки, но не знали, как действовать дальше, и по несколько секунд наблюдали друг за другом, надеясь, что кто-то случайно догадается, какую пользу можно извлечь из этого движения. Мягкие кончики хоботов, предоставленные самим себе, крутились и болтались во все стороны. Временами, увидев, как взрослое животное встряхивает могучей головой, малыши принимались раскачиваться взад-вперед и в эти моменты напоминали игрушечных слоников на каминной полке.

Один из слонят, нагуляв аппетит, направился к матери. Но час его кормления, видимо, еще не наступил. Огромная толстокожая матрона отодвинула бэби и продолжала трапезу. Решив, что главное – прорваться к материнской груди, а там будь что будет, слоненок атаковал мамашу, словно живую крепость. Заходя с разных сторон, он неожиданно кидался вперед, пытаясь проскользнуть у нее под брюхом. Слониха как будто не обращала на детеныша никакого внимания, но гибкий хобот неизменно успевал остановить малыша, а под конец даже наградил его шлепком.

Обиженно гудя, слоненок отошел, с минуту постоял в задумчивости... и направился к моему камню. Не успел я опомниться, как на меня уже уставились любопытные глазки. Судя по довольному бурчанию, он очень обрадовался новому знакомству и теперь прикидывал, какую бы нам затеять игру.

Я похолодел от ужаса. Вот положение! Стоит мне повести себя хоть сколько-нибудь неучтиво – и слоненок поднимет крик; страшно представить, что тогда начнется. А если ничего не предпринимать, он задержится здесь, в стороне от стада, и вскоре обеспокоенная мать пожалует за ним. В таком случае мне придется стрелять.

Осторожно отпихнув слоненка, я пригнулся и, прячась за кустами, побежал к термитнику. малыш попытался было догнать и боднуть меня, но заплетающиеся ножки помешали ему осуществить это намерение. Надо думать, мы являли довольно забавную картину: человек с винтовкой 600-го калибра – выстрел из нее разорвал бы слоненка на куски – во все лопатки удирает от маленького безобидного звереныша. Я надеюсь, что это слоненок благополучно вырос и рассказал своему потомству, как когда-то, еще в раннем детстве, он обратил в бегство белого охотника.

Из-за термитника выглянули ошеломленные физиономии Булиа и Лонгомы – они видели весь спектакль. Затем Булиа, коротко вздохнув, показал куда-то вбок. Я посмотрел и увидел трех взрослых самцов, неторопливо приближающихся к стаду; до них оставалось около трехсот метров.

Слоны подходили с наветренной стороны и могли почуять нас при самом незначительном изменении ветра. В этот день мне пришлось хорошо побегать! Сделав небольшой крюк, чтобы зайти с фланга, я сумел подобраться к животным примерно на пятьдесят шагов. Две пули, выпущенные одна за другой в ямку за ухом, уложили крайнего слона наповал, но еще прежде, чем прозвучал второй выстрел, уцелевшие самцы обратились в бегство. Перезарядив ружье, я кинулся за ними, но тут сзади послышались трубные крики стада. Оказывается, слонихи помчались в том же направлении, не заметив меня в высокой траве.

Юркнув за дерево, я дал им пробежать мимо и уже хотел возобновить погоню, когда со стороны термитника раздались выстрелы. Убитый слон, казалось бы, не мог воскреснуть, но, быть может, там появился другой и сейчас сводит счеты с моими оруженосцами? Через несколько минут, задыхаясь, я прибыл на поле битвы, и все разъяснилось. Состав действующих лиц оставался прежним, просто оба героя решили поразвлечься и тратили драгоценные патроны, паля в мертвого слона. Они видели, как вслед за мной пронеслось стадо, и были очень удивлены моим возвращением. но несколько увесистых затрещин окончательно убедили их, что я жив и невредим.

Это очень характерный случай, показывающий, насколько бесполезно доверять туземцам современное оружие и боеприпасы. Но выхода нет, если чернокожему не дать ружья – которым он все равно почти не умеет пользоваться – для него исчезает весь интерес охоты, и он будет лишь отбывать ее, как скучную и утомительную повинность.

Догнать слонов уже не представлялось возможным, и я решил вернуть в Мангоро, куда мы и прибыли четвертого марта. Все люди, сопровождающие меня в этой экспедиции с начала и до конца, получили хорошие подарки. Дезертиры, удравшие на полдороге вместе с едой и посудой – они,конечно, преспокойно дожидались нас в лагере 0 также не остались без гостинцев, но несколько иного свойства.

Больше трех недель я оставался в лагере. Все деньги и товары для обмена подошли к концу. Основным источником пропитания стала охота – мне приходилось убивать по несколько антилоп вдень. От Хэмминга не поступало никаких известий, и это уже начинало меня тревожить. Наконец, тридцатого марта я не выдержал и небольшим караваном двинулся в Утенгуле, в надежде узнать что-нибудь определенное и по возможности запастись продовольствием.

Это путешествие походило на кошмарный сон. Грязь на дорогах была по колено, и я убедился, что местные жители поступают разумно, воздерживаясь от любых передвижений в сезон дождей. Единственным живым существом, встреченным в пути, был принадлежавший одному немецкому колонисту бык – он взбесился и, как говорили, уже покалечил несколько человек. Я еле успел увернуться от проклятой скотины, оставив при этом в грязи оба сапога.

Никаких вестей о Хэмминге в Утенгуле не доходило. Продав два бивня арабским купцам и закупив необходимое продовольствие, я вернулся в Мангоро.

Уже на подходе к лагерю мне встретились следы крупного одинокого самца. Они казались совсем свежими. Отправив людей на отдых и велев им дожидаться моего возвращения, я бросился в погоню, взяв с собой одного только Булиа. Нам действительно удалось быстро догнать слона, но птица-медовед предупредила о приближении людей, и он побежал прочь. Преследование продолжалось еще сутки, и в конце концов, убедившись в его бесполезности, я повернул обратно. Интересно другое: в первый день следы слона пересекли следы какой-то слонихи – разница во времени, судя по всему, составляла пять-шесть часов – а к тому моменту, когда мы прекратили погоню, оба следа уже шли рядом. Таким образом, животные нашли друг друга, хотя первоначально их разделяло около полутора десятков километров. Чтобы окончательно прояснить картину происшедшего, я вернулся по следам слонихи – и убедился, что она побежала в тот же самый момент, когда обратился в бегство вспугнутый нами слон, и лишь через тридцать километров они встретились. Этот эпизод подтвердил впечатление, давно уже сложившееся у меня и подкрепленное свидетельствами многих других охотников – впечатление о том, что слоны владеют каким-то особым способом обмена мыслями на значительных расстояниях.

Вернувшись в лагерь и передохнув пару дней, я собрался идти в Нойлангенбург – там непременно должны были быть какие-нибудь сведения о Хэмминге. Но утром прибежал Лонгома – он только что видел большого слона совсем недалеко от нас, в лесу на склоне горы, на восток от лагеря. Искушение оказалось слишком велико, и я, схватив ружье, поспешил за ним.

Слон пасся в зарослях акаций; это был могучий самец с огромными бивнями. Мы без особого труда подобрались на двадцать-тридцать метров, но как раз в тот момент, когда я поднимал винтовку, он почуял людей и рысью двинулся прочь. Зная, что догнать бегущего слона уже не удастся, я выстрелил ему в плечо. Сквозь кусты было видно, как старый гигант остановился и глянул в нашу сторону. Наступил ответственный момент. Слон ранен серьезно, но не смертельно, и к тому же знает, кому обязан постигшей его неприятностью. И тут Лонгома, у которого оставалось запасное ружье, нажал на спуск. не знаю, попал ли он, но в любом случае пуля калибра 8 мм может причинить взрослому слону не больше вреда, чем человеку – укол булавкой. Огромные уши чуть дрогнули, засекая направление звука, колосс мгновенно развернулся, и в следующую секунду серая стена его лба прорвала заросли кустарников. Бросив ружье, с истошным криком "Э-э-мама!" Лонгома пустился наутек, но слон на короткой дистанции легко догоняет даже лошадь, скачущую галопом.

Спрятавшись за деревом, я оставался незамеченным, но не мог стрелять – они находились на одной линии. Вытянув хобот, слон поймал Лонгому за край развязавшейся набедренной повязки. От резкого рывка юноша споткнулся и упал. У меня сжалось сердце. К счастью, слон не растоптал Лонгому, а схватил хоботом и вздернул высоко в воздух, собираясь наколоть на бивень. В этот момент успел разрядить в него оба ствола. Перезаряжая ружье, я от волнения слишком резко закрыл затвор, и слон успел услышать лязгнувший после выстрела металл. Отшвырнув Лонгому, как тряпку, он бросился к моему дереву. Нас разделяло не более пяти шагов, и через секунду огромный белый бивень расщепил ствол в том месте, где только что была моя голова. Стоя на колене, я выстрелил вертикально вверх, в нижнюю челюсть животного, и скользнул за дерево с другой стороны.

Выстрел оказался удачным – выпущенная снизу пуля поразила мозг, и слон рухнул, как подкошенный. Стоя рядом с гигантской тушей, я дрожащими пальцами пытался свернуть сигарету, когда ко мне приблизился посеревший от страха голый Лонгома. Кусты смягчили удар, и парень отделался царапинами и синяками. "Нам повезло, бвана... Все было уже очень близко," – пробормотал он, глядя на слона. В этот момент я почувствовал, что ноги отказывают мне, и поспешил опуститься на землю.

Начался ливень, но мы не чувствовали потоков холодной воды, возвращаясь в лагерь. И вот – вторая великая удача: там уже поджидали вернувшиеся из Каронги люди Хэмминга. Они принесли письмо, провизию, товары для обмена, а также особый подарок для меня – новый "Маннлихер-Шенауэр" калибра 9 мм. Я был счастлив, узнав, что с Хэммингом все в порядке, но радость быстро сменилась скорбью – оказалось, наш друг, резидент Пальмер, три недели назад скончался в Каронге. Он умер после ужасных мучений из-за паралича мышц гортани, вызванного столбняком.