Глава 16. Апогей любовной идиллии

Глава 16. Апогей любовной идиллии

Финкенштейнская идиллия окончательно завершилась, когда Наполеон снова уехал, но до настоящей войны с Россией было еще очень далеко. Сейчас он думал о создании союза с императором Александром I, и это не позволяло ему даже заикаться о полноценном возрождении Польши.

А потом было знаменитое сражение при Фридланде — великая победа, одержанная в годовщину еще более великой победы при Маренго. В этом сражении 14 июня 1807 года Наполеон в буквальном смысле «завоевал русский союз», ибо уже 9 июля в Тильзите был подписан мир между Францией и Россией. После этого Наполеон вернулся в Париж, так и не выполнив обещания, данного графине Валевской. Правда, по условиям Тильзитского мира было создано марионеточное Великое герцогство Варшавское, но оно было образовано только на польских землях, отторгнутых у Пруссии, к тому же под властью саксонского короля. Князь Понятовский был произведен Наполеоном в дивизионные генералы, назначен военным министром герцогства и стал «некоронованным королем Польши», но все равно это было совсем не то, о чем мечтали польские патриоты.

И все же признаем, что Наполеон кое-что сделал для Польши. Из территорий, отнятых у прусского короля, он создал небольшое государство, названное им Великим герцогством Варшавским. Географически оно имело своеобразную форму: нечто вроде треугольника, вклиненного между Пруссией и Австрией, упиравшегося вершиной в Неман и занимавшего площадь в тысячу восемьсот квадратных миль. Делилось оно на шесть департаментов, и в нем было два с половиной миллиона жителей — почти сплошь поляков.

Польская армия первоначально должна была состоять из 30 000 человек; она была организована генералом Яном-Хенриком Домбровским и наполеоновским маршалом Даву. Так как герцогство было недостаточно богато, чтобы содержать эту армию, Наполеон принял на себя часть расходов по ее содержанию и отправил воевать в Испанию, где поляки отличилась при осаде Сарагосы и в сражении при Сомо-Сьерре.

Немаловажно отметить, что польские крестьяне были освобождены от крепостной зависимости, но реформа эта существовала, так сказать, только в теории: наделить крестьян землей никто не решился, а потому они остались в прежнем положении, а те из них, которые захотели воспользоваться своей свободой, становились бродягами или нищими.

По словам историков Эрнеста Лависса и Альфреда Рамбо, «Великое герцогство представляло собою искусственное и, очевидно, временное государственное образование; одна современная эпиграмма так резюмировала его характер: „Герцогство Варшавское, монета прусская, армия польская, король саксонский, кодекс французский“».

* * *

Одним словом, Наполеон уехал, так и не осуществив всего того, ради чего Мария отдалась ему. В отчаянии она отказалась ехать за ним в Париж, заявив, что намерена удалиться в глухую деревню и ждать там, в трауре и молитвах, исполнения обещаний, которых не сдержал ее любимый.

Гертруда Кирхейзен по этому поводу недоумевает:

«Говорят, что она была глубоко оскорблена и опечалена этим и отказалась последовать за возлюбленным в Париж, что было его заветным желанием. Неужели же она действительно так мало знала человека, которому отдала все, с которым столько времени прожила в тесной интимности, чтобы не сообразить, насколько для него было невозможно исполнение подобного обещания? Неужели Наполеон никогда не говорил с ней об этом? Неужели он не говорил ей, что его политика не может зависеть от желания возлюбленной?»

Многие биографы Марии Валевской считают, что в то время она «уже давно была его возлюбленной не из политических соображений, а из личного чувства, и мысль об отечестве уже имела мало общего с любовью к Наполеону». Весьма спорное мнение! Вернее, не совсем правильно сформулированное. Ну, действительно, как поверить в то, что мысль об отечестве стала вдруг малозначительной для молодой женщины, которая совсем недавно «проливала слезы над участью Польши». Скорее всего, правильнее было бы сказать, что она полюбила так сильно, что мысль об отечестве не оттолкнула ее от человека, явно обманувшего надежды поляков.

Как бы то ни было, если графиня Валевская действительно почувствовала себя оскорбленной, то это длилось недолго. Тем более что Наполеон (и это для него совсем не характерно, так как он уже давно ни у кого ничего не просил) начал умолять ее:

— Я знаю, ты можешь жить без меня. Я знаю, что сердце твое не принадлежит мне. Ты не любишь меня, Мария! Я это знаю, потому что ты искренняя и безыскусная. У тебя такое чистое, такое благородное сердце. Именно этим ты меня пленила, как ни одна из женщин. Но ты хорошая, ты добрая; твое сердце так благородно и так непорочно! Неужели ты захочешь лишить меня нескольких мгновений блаженства, которые я испытываю постоянно, когда нахожусь рядом с тобой? Ах, Мария, только ты можешь дать их мне! Для меня существуешь только ты, и меня все считают теперь самым счастливым человеком на свете…

Император говорил это так искренне, с такой горькой и печальной улыбкой, что Марию охватило странное чувство жалости к этому владыке мира, и она пообещала ему приехать в Париж.

* * *

Она прибыла туда в конце января 1808 года в сопровождении своего брата и служанки. Эту дату приводит нам родовой биограф Валевской — ее правнук граф д’Орнано. Кстати сказать, он же утверждает и то, что она пробыла в Париже до 1 апреля 1808 года, то есть до отъезда Наполеона в Испанию. Однако, по словам Мариана Брандыса, «существуют трудноопровержимые польские свидетельства, которые противоречат этому». Валевская не могла приехать во французскую столицу в последних числах января 1808 года, так как еще 29 января ее видели на балу в Варшаве. Точно так же не могла она и быть в Париже до 1 апреля…

Как бы то ни было, в Париже Наполеон устроил Валевскую в доме № 48 на улице Победы. Все заботы о ней он поручил своему самому преданному и самому надежному Дюроку. Тот оплачивал ее счета помимо той суммы, которую император определил ей в качестве ежемесячного пансиона.

Этот период времени Фредерик Массон описывает так:

«Отныне эта таинственная связь, — несомненно, прерываемая время от времени изменами со стороны Наполеона, но остающаяся сердечной привязанностью, — принимает такой странный характер, что если бы не были найдены несомненные доказательства ее существования, если бы сопоставление показаний различных свидетелей не позволяло связно установить весь ход событий, то нельзя было бы утверждать, что связь эта продолжалась, о чем, по-видимому, не знали даже самые осведомленные современники».

В Париже Мария вела скромный и уединенный образ жизни, никогда не пользовалась ложей, оставленной за ней в Опере. Если она и выходила из дому, то обычно поздно вечером, и лишь для того, чтобы отправиться к императору в тайные апартаменты дворца Тюильри.

Гертруда Кирхейзен пишет:

«Мария не злоупотребляла своим положением. Из понятного чувства деликатности по отношению к Жозефине она всячески старалась, чтобы ее отношения с императором не получили огласки, что было очень трудно сделать при дворе, где не было недостатка ни в сплетнях, ни в недоброжелательстве. И тем более заслуживает удивления то, что это ей вполне удалось. Ее образ жизни был слишком прост и непритязателен для того, чтобы возбуждать какой бы то ни было интерес. Все ее желания и помыслы принадлежали возлюбленному, которому она хранила полную верность и преданность и к которому питала самую нежную привязанность. Она не была любительницей удовольствий, и в этом отношении даже легкомысленный Париж не имел на нее никакого влияния».

Добавим к вышесказанному, что Мария влюбилась не в Наполеона-императора, а в Наполеона-мужчину, а посему она вовсе не стремилась увлечь его к новым победам. Победный путь славы пугал ее. Напротив, она хотела бы отвратить от него Наполеона, видеть его менее великолепным, менее царственным, но более близким к предмету своей любви. Короче говоря, в сердце Марии не было места ни для каких устремлений, кроме любви. Она жила в уединении и никогда ничего для себя не требовала.

В первые месяцы 1808 года Наполеон был не похож сам на себя. Его можно было увидеть «в простонародной шляпе и огромном шарфе». Он возил Марию в карете по улицам столицы; как мальчишка, тайно встречался с ней в маленьких кафе, часами гулял в сумерках по тихим аллеям городских парков. Его можно было заметить в ночных поездках в весьма подозрительные, с точки зрения охраны, гостиницы в предместьях, где император со своей любимой вряд ли проводил все время в страстных политических дискуссиях о судьбах Польши и всей Европы.

Но и эта идиллия была недолгой: началась война с Австрией, и Наполеон снова отправился в поход.

* * *

Победоносная битва при Ваграме, имевшая место 5–6 июля 1809 года, решила исход кампании. Лишь только смолк грохот пушек и французы заняли Вену, князь Юзеф Понятовский, командовавший польской армией, получил от Наполеона орден Почетного легиона и почетную саблю. Великое герцогство Варшавское еще немного расширило свои границы за счет «австрийской» части бывшего Польского королевства, но о возможности восстановления полностью независимой Польши в прежних границах французский император даже не упомянул.

В его голове теперь была только одна мысль: Мария. Теперь у него вновь появилось время для любви, и он поспешил призвать свою возлюбленную к себе. Собственно, их переписка не прекращалась даже в дни самых решающих сражений. На этот же раз он написал ей:

«Мария, получил ваше письмо. Я прочитал его с удовольствием, которое всегда испытываю, вспоминая о вас. Те чувства, которые вы сохранили для меня, я целиком разделяю. Приезжайте в Вену, очень хочу вас видеть и предоставить вам новые доказательства той нежной дружбы, которую я питаю к вам. Тысячей нежных поцелуев осыпаю ваши ручки и только один приберегаю для ваших красивых губок».

И она вновь по первому зову примчалась к нему. По всей видимости, она прибыла в австрийскую столицу в последних числах июля, спустя три недели после громкой победы при Ваграме. Во всяком случае, находившийся в то время в Вене участник этого сражения Томаш Лубеньский писал жене 31 июля 1809 года:

«Позавчера в театре зашел в ложу супругов де Витт, застал там жену Анастазия Валевского, которая рассказала мне о Варшаве».

Примечательным в этом свидетельстве является то, что жена господина де Витта Юзефа Любомирская по первому браку была Валевской, то есть, в определенной степени, родственницей (бывшей женой брата) Марии, и она опекала ее во время пребывания в Австрии.

Наполеон поселил Марию в Мейдлинге, в отдельном очень элегантном доме, расположенном недалеко от летней резиденции австрийских императоров, то есть от Шёнбруннского дворца в предместье Вены, который был превращен в штаб-квартиру французской армии. По определению Гертруды Кирхейзен, это было «тайное, очаровательное гнездышко», перед воротами которого со времени ее приезда каждый вечер дежурил закрытый экипаж с кучером для того, чтобы отвезти графиню в Шёнбрунн к императору. И каждый вечер в этом экипаже с опущенными шторками, скрытая вуалью, приезжала она во дворец, где ее любимый ожидал ее…

* * *

По утверждению биографа Валевской Мариана Брандыса, в Шёнбрунне «наступил апогей любовной идиллии». Здесь, в Шёнбрунне, по утверждению камердинера Констана, «мадам В… забеременела» и призналась Наполеону, что скоро станет матерью его ребенка.

По желанию императора это было официально подтверждено первым императорским медиком Корвисаром. По словам Мариана Брандыса, «это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее первым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине».

Долгое время Наполеон, не имея своих детей, не мог успокоить себя иллюзией бессмертия через потомство, теперь же его счастью не было границ. Теперь он окружил Марию еще большими заботами и попечениями, всеми, какие только может изобрести истинная любовь. Теперь он любил ее еще больше, еще горячее, чем прежде.

Андре Моруа по этому поводу совершенно справедливо замечает:

«Прекрасная графиня забеременела, и это доказало, что Наполеон может иметь детей, а значит, породить наследника. В дальнейшем это привело его к разводу».

Ему вторит Мариан Брандыс:

«Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность».

Для Наполеона эта новость действительно стала революционным событием. Значит, он все-таки может дать жизнь другому человеку! Выходит, его неспособность к деторождению, как он искренне полагал, не является платой за его гениальность. Дорогая Мария, его польская супруга, это ему доказала. Прочь все сомнения! Теперь он сделает все, чтобы иметь наследника, правда, для этого потребуется развестись с Жозефиной.

«Всю свою жизнь, — повторял он, — я приносил в жертву своей судьбе свое спокойствие, свои интересы, свое счастье! Теперь с этим покончено!»

* * *

В связи с вышесказанным может возникнуть логичный вопрос: а как же ребенок от Элеоноры Денюэль? Тут важно отметить следующее: случай с простушкой Элеонорой не мог сыграть в жизни Наполеона роль решающего фактора. Дело в том, что сам факт его отцовства здесь не был очевидным, ибо, как говорят, одновременно с императором лектриса Каролины активно «общалась» и с ее мужем, темпераментным гасконцем Мюратом. Во всяком случае, многие историки уверены, что Леон никак не мог быть сыном Наполеона. Фредерик Массон, в частности, называет его происхождение «загадочным».

Еще более резок в суждениях Ги Бретон. Рассказывая о том, что семья Наполеона надеялась при помощи ребенка Элеоноры покончить с Жозефиной, он пишет:

«После долгой дискуссии, где каждый высказывал свое мнение о способности Наполеона иметь детей, Мюрат, никому не говоря, сделал свои выводы. Он решил стать любовником молодой особы, чтобы помочь ей произвести ребенка, завершив дело, в котором Наполеон потерпел неудачу. В тот же вечер, ничего не сказав Каролине, он отправился к Элеоноре и со всем пылом южного темперамента, бросив ее на постель, добросовестно изнасиловал. Молодая лектриса не возражала и даже была польщена тем, что ее популярность в семье Бонапартов возрастает. На следующий день Мюрат снова явился к Элеоноре для содействия делам империи, и вскоре это вошло в обычай».

В отличие от Элеоноры, в случае с графиней Валевской даже тень сомнения не омрачала отцовской гордости Наполеона. Здесь свой «героический экзамен» он сдал на «отлично» и теперь имел полное право развестись с Жозефиной, не способной дать Франции столь необходимого наследника престола.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.