Глава 7. Мадемуазель Жорж

Глава 7. Мадемуазель Жорж

В начале XIX века на сцене «Com?die Fran?aise» взошла звезда первой величины, и она возбудила внимание Наполеона, который питал особое пристрастие к трагедии и посещал ее чаще, чем оперу или комедию.

Ее звали Маргарита-Жозефина Веймер, и родилась она 24 февраля 1787 года в Байё. Росла она в бедности и нужде, так как была дочерью мелкого антрепренера Жоржа Веймера, который со своей бродячей труппой влачил весьма скудное существование, представляя собой одновременно директора театра, дирижера оркестра и режиссера-постановщика.

Мать будущей любовницы Наполеона, Мари Вертёй, тоже была актрисой. В молодости она считалась звездой труппы Веймера, а теперь потеряла голос, и надо было думать о ее замене. И Жорж Веймер сразу подумал о своей дочери, обещавшей вырасти большой красавицей. Таким вот образом уже в пять лет Маргарита-Жозефина начала появляться на подмостках и приносить отцу деньги.

А вот ее первый настоящий дебют состоялся, когда ей было уже двенадцать, в Амьене, где Веймер устроился со своим театром. Она выступила в пьесе «Поль и Виржини» в главной роли и имела феноменальный успех. Потом было еще много удачных выступлений, а вслед за этим знаменитая трагическая актриса Софи Рокур из «Com?die Fran?aise» выбрала ее себе в качестве ученицы и забрала в Париж. Дело было в 1801 году.

Лучшей преподавательницы по сценическому искусству четырнадцатилетняя девушка не могла бы себе найти, но Софи Рокур отнюдь не была для нее примером нравственности. Она вела очень вольный образ жизни, и даже ходили слухи, что прославленная актриса имела больше склонности к своему полу, чем к мужскому.

Как бы то ни было, Маргарита-Жозефина Веймер, называвшаяся теперь своим сценическим псевдонимом Жорж (по имени своего отца), 29 ноября 1802 года выступила в дебютном спектакле в лучшем театре Франции. Она сыграла роль Клитемнестры в трагедии Расина «Ифигения». И опять был успех, но это уже был успех совсем другого уровня.

В рецензии в «Mercure de France» тогда написали:

«Ее красота, ее высокая благородная фигура, дивной посадки голова и прекрасное, правильное и вместе с тем приятное лицо — все это одержало над парижанами бурную победу».

Позднее критика стала менее снисходительна к ней, и ее поклонники и поклонники другой звезды, Катрин-Жозефины Дюшенуа, разделились на два враждующих лагеря. Однако факт остается фактом — 4 августа 1803 года новоявленная «мадемуазель Жорж» получила постоянный ангажемент в «Com?die Fran?aise» с жалованьем в 4000 франков в год.

* * *

А буквально через несколько дней после своего первого выступления она отпраздновала свой другой дебют, во дворце Сен-Клу, в тайных покоях Первого консула Наполеона Бонапарта.

Гертруда Кирхейзен по этому поводу пишет:

«Несмотря на юный возраст Жозефины-Маргариты, у Наполеона был не один только предшественник в лице его брата Люсьена, а еще и богатый польский князь Сапега. Ей хочется уверить нас, что она упала вполне целомудренной в объятия Цезаря. Однако она пришла в Сен-Клу одетая, как королевская любовница. Ее гардероб не уступал по богатству и элегантности гардеробу любой шикарной парижанки. Рубашки из тончайшего батиста с дорогими вышивками и настоящими валансьеннскими кружевами, юбки из индийского тюля, легкие и благоухающие, как весенний зефир, ночные сорочки из мягкого шелка или из такой тонкой и прозрачной материи, что их можно было продеть сквозь кольцо, английские кружевные шали, стоившие тысячи франков, красные и белые индийские кашемиры, великолепные меха, драгоценнейшие туалеты — все эти предметы роскоши были достойны действительно царственной красоты юной Жорж. И все это оплачивал „бескорыстный“ князь Сапега. Он предоставил ей и ее матери, которая позднее тоже приехала в Париж, обставленную со всей роскошью квартиру на улице Сент-Оноре, держал для нее лошадей и экипажи, и за все эти благодеяния он выговорил себе лишь право… иметь второй ключ от этой квартиры. Так, по крайней мере, наивно рассказывает защитник ее добродетели Александр Дюма, а также и сама мадемуазель Жорж».

Короче говоря, мадемуазель Жорж впервые приехала в Сен-Клу в сопровождении камердинера Констана в декабре 1802 года, и Наполеон тогда якобы разыграл сцену ревности, разорвав покрывало, подарок тридцатилетнего князя Франтишека Сапеги, на мелкие куски.

Она рассказала ему историю своей жизни, и он терпеливо выслушал ее рассказ. Называть ее Жозефиной, по понятным соображениям, он не мог, а имя Маргарита ему не нравилось, и тогда Наполеон попросил у нее позволения называть ее Жоржиной. Она, разумеется, согласилась. Равно как и пообещала никогда больше не надевать, приходя к нему, вещей, полученных от других поклонников…

Жоржина была совершенно во вкусе Наполеона. Правда, в первый ее приход он вдруг заявил:

— Ты осталась в чулках, но у тебя безобразные ноги.

Говорят, что не было человека, более чувствительного к красоте ног и рук, чем Наполеон. Его Жоржина была прекрасна, но вот ноги (особенно пальцы ног) она действительно изуродовала башмаками, подметая каждое утро перед домом своего отца. Зато она обладала живым умом и кротким характером, выказывала Наполеону полнейшую преданность, шла навстречу всем его желаниям, никогда не скучала сама и не докучала Первому консулу.

Камердинер Констан потом рассказывал, что он не раз слышал, как Наполеон смеялся от души в то время, как Жоржина бывала у него. Он смеялся над пикантными анекдотами и театральными сплетнями, которые она передавала ему порой в самых откровенных подробностях.

Фредерик Массон пишет о Наполеоне и его Жоржине:

«Он был большим поклонником ее красоты, но ему очень нравился и ее бойкий живой ум. Она рассказывала ему закулисную хронику и все то, что происходило в фойе Французского Театра, где тогда можно было услышать немало интересного».

Она умела играть на самой слабой его струне — на любопытстве — и, может быть, этим самым привязала его к себе на более длительный срок, чем сделала бы это при помощи одной лишь красоты. В обществе Жоржины Наполеон всегда был весел, как ребенок.

Александр Дюма отзывался о ней так, сравнивая ее с другой известной актрисой «Com?die Fran?aise»:

«Жорж — хорошая тетка, она хоть и напускает на себя величественность и держится, как императрица, но позволяет любые шутки и смеется от всего сердца, тогда как мадемуазель Марс лишь принужденно улыбается…»

Одним словом, Наполеон чувствовал себя великолепно в ее обществе и спускался со своего пьедестала, чтобы какое-то время побыть просто человеком. В одном из писем к своей приятельнице Марселине Деборд-Вальмор актриса потом так рассказала о своем последнем свидании с Наполеоном перед его отъездом в Булонский лагерь:

«За мной приехали около восьми часов вечера. Я прибыла в Сен-Клу, и на этот раз меня провели в комнату, смежную со спальней. Я видела эту комнату впервые. Это была библиотека. Консул не заставил себя долго ждать.

— Я позвал тебя раньше обыкновенного, милая Жоржина, — сказал он. — Я хотел еще раз видеть тебя перед отъездом.

— Боже мой, вы уезжаете?

— Да, завтра, в пять часов утра, в Булонь. До сих пор никто еще не знает об этом.

Мы сели оба на лежавший на полу ковер.

— Ну, и что же, тебе не грустно от этого? — спросил он.

— Конечно, мне очень грустно.

— Нет, неправда. Тебе нисколько не жалко, что я уезжаю. — С этими словами он положил мне свою руку на грудь и прибавил полусердито-полушутя: — Это сердечко ничего не чувствует ко мне.

Это было для меня очень мучительно, и я дорого дала бы, если бы могла пролить хоть несколько слез. Но я не могла заплакать.

Мы сидели близко около топившегося камина. Я пристально смотрела на огонь и на раскаленную каминную решетку. Так просидела я несколько минут неподвижно, точно мумия. Стало ли больно моим глазам от огня, или я расчувствовалась, если это вам лучше нравится, но только две крупные слезы скатились мне на грудь. С неописуемой нежностью Первый консул выпил поцелуями эти слезы с моей груди. Ах, я лучше не умею выражаться, но это было именно так! И я была до такой степени действительно растрогана этим доказательством любви, что пролила искренние слезы и даже всхлипнула.

Что мне сказать вам? Он прямо опьянел от счастья и радости. Если бы в эту минуту я попросила у него Тюильри, то он не отказал бы мне в моей просьбе. Он смеялся, он играл со мной и бегал по комнате, а я должна была его ловить. Чтобы я не смогла поймать его, он забрался на лестницу, которая служила для того, чтобы доставать книги с верхних полок. Так как эта лестница была на колесиках, то я стала возить его по всей комнате. И он смеялся и кричал: „Ты ушибешься! Перестань, или я рассержусь!“»

После этого Наполеон передал своей Жоржине пакет с 40 000 франков. Он не хотел, чтобы она оставалась без денег во время его отсутствия…

Сама она утверждает, что он звал ее к себе два раза в неделю и что они часто оставались вместе до рассвета. Но всезнающий камердинер Констан отрицает это и утверждает, что мадемуазель Жорж никогда не оставалась у Наполеона больше, чем два-три часа. Фредерик Массон считает, что Наполеон «вызывал ее к себе довольно часто», Стендаль же вообще насчитал не больше шестнадцати подобных визитов.

Впрочем, точно известно, что посещения Жоржины продолжились и после возвращения Наполеона в Париж. В Тюильри он принимал ее в том помещении, которое раньше занимал его секретарь Бурьенн.

По словам Фредерика Массона, «после переезда в Париж он продолжал видеться с ней у себя в антресолях, но никогда не бывал у нее; ему ни разу не пришлось поэтому встретиться с Костер де Сен-Виктором или с другими ее любовниками. Это длилось два года, по свидетельству Жорж, которая утверждает, что все это время она была ему верна: этого от нее и не требовали».

* * *

Понятно, что Жозефина очень скоро узнала об этом романе своего мужа. Естественно, она начала устраивать Наполеону сцены.

— Она волнуется больше, чем следует, — говорил на это Наполеон. — Она постоянно боится, чтобы я не влюбился серьезно. Она не знает, очевидно, что любовь создана не для меня. Что такое любовь? Страсть, которая заставляет забывать всю Вселенную, чтобы видеть только любимый предмет. Я же, несомненно, не создан для таких крайностей. Какое же значение могут иметь для нее развлечения, не имеющие ничего общего с чувством любви?

Тем не менее он стал аккуратнее, однако Жозефина все равно ревновала, несмотря на все предосторожности.

Однажды она находилась в Тюильри с мадам Клер де Ремюза. Было уже примерно час ночи, и во дворце все давно спали. Однако Жозефина вдруг вскочила на ноги и сказала:

— Я не могу дольше выносить этого. Я уверена, что Жорж здесь, наверху. Но я помешаю им. Пойдемте со мной!

И обе женщины начали подниматься наверх по потайной лестнице, ведшей к покоям Первого консула. Жозефина шла впереди, а мадам де Ремюза — чуть сзади и несла в руках зажженную свечу. Вдруг послышался шум. Мадам де Ремюза так испугалась, что бросилась бежать, оставив Жозефину одну на темной лестнице…

Короче, в тот раз Жозефине так и не удалось «накрыть» любовников. Зато в другой раз ей в этом помог случай. Наполеон был очень занят напряженной работой, а ночь он проводил с Жоржиной. Среди ночи ему вдруг сделалось дурно (видимо, это был эпилептический припадок), и девушка, впервые оказавшаяся в подобной ситуации, растерялась. Не зная, что ей делать, она начала звать на помощь, и на ее крик сбежался весь дворец. Естественно, Жозефина тоже была разбужена этим шумом…

Когда же Наполеон пришел в себя, он был немало удивлен, увидев рядом Жозефину и полураздетую перепуганную Жоржину. Он тогда страшно рассердился на последнюю, и актриса была поспешно удалена восвояси.

Сам же Наполеон, как уже говорилось, никогда не посещал Жоржину на дому. По-видимому, он и в самом деле не хотел подвергать себя опасности встречи с другими ее любовниками. Но главное — он заботился о том, чтобы его любовные похождения не провоцировали лишних разговоров. Поэтому-то его внимание к актрисе не имело официальных доказательств. В частности, она не пользовалась ни большими привилегиями в театре, не получала особых вознаграждений, когда играла при дворе в Сен-Клу. Известно, например, что однажды она осмелилась попросить у Наполеона его портрет, но он в ответ протянул ей наполеондор[3] и сказал:

— Вот возьми. Говорят, я тут очень на себя похож.

И все-таки Жоржина была не внакладе. Наполеон не был скуп. Но подарки, которые он делал ей, носили исключительно частный характер. «Никогда, — рассказывала она сама, — император не передавал мне деньги через посторонние руки. Он всегда давал мне их лично». Только единственный раз, 16 августа 1807 года, ее имя было официально упомянуто в связи с подарком в 10 000 франков. Но за три года до этого она уже прекратила свои визиты в Тюильри…

В самом деле, когда Наполеон стал императором французов, его увлечение Жоржиной утратило свой яркий колорит. Он уже был совсем другим, когда встречался с ней. По словам Гертруды Кирхейзен, «его непринужденность уступила место сдержанной церемонности. Он был император и невольно давал почувствовать возлюбленной свое величие».

И она все прекрасно поняла. Рассказывают, что, когда Александр Дюма спросил ее однажды, почему Наполеон покинул ее, она ответила ему так:

— Он ушел от меня, чтобы стать императором!

* * *

Забегая вперед, отметим, что 11 мая 1808 года мадемуазель Жорж тайно покинула Париж в обществе Луи-Антуана Дюпора, танцора из «Опер?», который, боясь быть арестованным у заставы, переоделся женщиной. Этим она явно нарушила имевшийся у нее контракт, а посему подвергала себя крупной неустойке и лишилась всех прав в качестве члена «Com?die Fran?aise». По сути, она исчезла, оставив в Париже только воспоминания о своей любви к Наполеону да свои долги. Впрочем, существует версия, согласно которой она поехала в Россию по заданию Талейрана с тайной миссией покорить русского царя Александра I.

На наш взгляд, более вероятной выглядит такое объяснение: в Россию она ехала к своему любовнику, который, как считается, обещал жениться на ней. Это был граф Александр Христофорович Бенкендорф, брат первой русской женщины-дипломата княгини Д. Х. Ливен, приехавший в Париж в свите посла графа П. А. Толстого. Теперь граф Бенкендорф уехал обратно, и к нему-то и собралась мадемуазель Жорж. Ну, а Луи-Антуан Дюпор бежал в Россию потому, что вошел в конфронтацию с директором балетной труппы парижской «Опер?» Пьером Гарделем.

Со стороны же А. Х. Бенкендорфа это на самом деле была целая интрига, главной задачей которой было отбить Александра I у его в высшей степени кокетливой фаворитки Марии Нарышкиной. Предполагалось толкнуть царя на связь с французской актрисой — связь мимолетную, от которой его без труда можно было бы вернуть потом к императрице Елизавете Алексеевне. По словам Гертруды Кирхейзен, «мимолетная связь с бывшей возлюбленной Наполеона казалась обществу менее опасной».

Наверняка мадемуазель Жорж ничего не знала обо всех этих тайных планах, и в письмах к матери она распространялась о прелестях своего «доброго Бенкендорфа». И она действительно была представлена Александру I, который принял ее очень любезно, подарил ей драгоценную бриллиантовую застежку и один раз пригласил в Петергоф, но другого приглашения после этого не последовало.

Согласно одной из легенд, незадолго до войны 1812 года мадемуазель Жорж попросила у Александра I разрешения вернуться в Париж. Вслед за этим якобы последовал такой диалог:

— Мадам, я начну войну против Наполеона, чтобы удержать вас.

— Но мое место не здесь, оно во Франции.

— Тогда располагайтесь в арьергарде моей армии, и я вас туда провожу.

— В таком случае я лучше подожду, пока французы сами не придут в Москву. В этом случае ждать придется не так долго…

Когда уже в 1812 году известия о несчастьях наполеоновской армии дошли до Санкт-Петербурга и когда, чтобы отпраздновать победу, все дома были украшены флагами и иллюминацией, ничто не могло заставить мадемуазель Жорж украсить так же и свой дом на Невском проспекте. Об этом ее упорстве донесли Александру I, но он якобы ответил:

— Оставьте ее в покое… В чем тут преступление?… Она добрая француженка.

А кончилось все тем, что ей дали наконец разрешение уехать.

В июне 1813 года она уже была в Вестфалии, и ее принял брат Наполеона Жером Бонапарт. А потом она дала пятьдесят представлений в Дрездене, и это длилось с 22 июня по 10 августа.

Там же, в Дрездене, она вновь увиделась с Наполеоном, который не просто простил ее бегство с парижской сцены, но и вернул ей прежнее положение придворной актрисы. Одного Жорж не удалось достичь — это вновь занять прежнее место в сердце императора. В этом смысле ее время прошло безвозвратно.

Гертруда Кирхейзен пишет:

«Однако она навсегда сохранила о нем верное воспоминание. Она любила его, когда он был консулом, и взирала на него с трепетным обожанием, когда он сделался императором. И когда несчастье разразилось над его головой, она, подобно многим другим, столько обязанным Наполеону, не перешла на сторону Бурбонов, а оставалась верна своему императору и его родне, несмотря на то что ее положение чрезвычайно страдало от этого. Во время Ста дней она оказала прежнему возлюбленному последнюю услугу политического характера. Она сообщила ему, что должна передать ему бумаги, которые осветят многое из деятельности бывшего министра полиции Фуше».

Тогда Наполеон послал к ней своего человека, и когда тот вернулся с документами, император спросил:

— Она не говорила тебе, что дела у нее плохи?

— Нет, сир, она говорила только, что желала бы лично передать эти бумаги Вашему Величеству.

— Я знаю, что это такое, — сказал Наполеон. — Коленкур говорил мне. Он сказал также, что она в стесненных обстоятельствах. Выдай ей 20 000 франков из моей личной шкатулки.

Как известно, Ватерлоо стало последним актом наполеоновской драмы. Но 28-летняя мадемуазель Жорж не бросилась, как многие другие, к ногам нового властелина. Она осталась бонапартисткой, и ее положение в «Com?die Fran?aise» вскоре стало невозможным. Она вызвалась даже сопровождать Наполеона на остров Святой Елены, но ей в этом было отказано. Тогда она отправилась играть в Бельгию, где свела знакомство с неким Шарлем-Анри Арелем, ставшим ее любовником. В начале 1821 года они возвратились в Париж.

Мадемуазель Жорж и Арель находились у себя в квартире, когда Жюль Жанен, снимавший мансарду в том же доме, спустился к ним и сообщил о смерти Наполеона. Мадемуазель Жорж побледнела и упала в обморок. Три дня потом она не покидала своей комнаты. Она перечитывала письма Наполеона, рассматривала подаренные им портреты, с нежностью перебирала полученные от него подарки…

Когда мадемуазель Жорж вышла из комнаты, в глазах ее светилась печаль, и выражение это никогда больше не сходило с ее лица. И за все сорок шесть лет, что ей еще суждено было прожить, Жоржина не могла произнести имени императора без слез…

Шарль-Анри Арель умер в 1846 году, а она последовала за ним в могилу 12 января 1867 года, будучи уже почти 80-летней старухой. Детей у них не было. Племянник великого императора (Наполеон III был сыном Луи Бонапарта и Гортензии де Богарне) вспомнил о прежней возлюбленной своего дяди и в память его оказал ей последние почести: он заплатил за погребение Жоржины на кладбище Пер-Лашез.

Подводя итог жизни мадемуазель Жорж, Гертруда Кирхейзен делает следующий вывод:

«Позабытая и в нужде, умерла „милая и добрая“ Жоржина Наполеона. Ее верное сердце до самой гробовой доски не переставало биться для него. В последние годы ее жизни, кто не был с ней знаком, отворачивался от бедной старой женщины, которая сделалась до того непомерно толста, что возбуждала отвращение <…> Но ее друзья знали, какая душа живет в этом отталкивающем теле. Без сомнения, она — одна из самых симпатичных женщин, встречавшихся Наполеону на его жизненном пути».

Не менее интересно и мнение Фредерика Массона:

«Даже в последние свои дни, совсем старая, совершенно не похожая уже ни лицом, ни вообще внешностью на прежнюю триумфаторшу, она говорила о Наполеоне с дрожанием в голосе, с искренним волнением, которое передавалось слушавшим ее молодым людям — теперь почти старикам — с такой силой, что они не могут забыть об этом до сих пор. Но она вызывала перед ними не образ любовника, а образ Императора».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.