Переселение или кочевание?

Переселение или кочевание?

Как ни парадоксально, при множестве работ с упоминанием кочевничества в Хазарском каганате, именно стадия кочевничества в нём изучена хуже всего. Сегодня становится всё очевиднее, что каганат изначально не был кочевым «степным государством». Основной массив его населения от Среднего Дона до его низовий, включая бассейн Северского Донца, был исключительно оседлым, по крайней мере, с середины VIII в. Сезонное кочевание имело место только в степях левобережья Нижнего Дона; именно здесь городищ, если угодно — «степных городов», как раз и нет. Семикаракорская крепость, как и Саркел, поставлена непосредственно в долине Дона, а не в глубине левобережной степи.

Если для степей левобережья Нижнего Дона и восточнее, вплоть до Нижней Волги, вопрос о кочевничестве можно ставить хотя бы в силу отсутствия развитой сети поселений, то в лесостепи о кочевании говорить не приходится. И в целом, существовало ли здесь кочевание как постоянная форма хозяйства, начиная с момента появления Хазарского каганата, а в археологическом аспекте — салтово-маяцкой культуры?

Нет городищ в степях среднего течения Северского Донца, но здесь множество поселений. К. И. Красильников объясняет это невооружённостью местного, преимущественно болгарского населения, находившегося, по его мнению, под контролем и в состоянии экономической эксплуатации со стороны хазар. Отсюда лишение болгар права на строительство крепостей и личное оружие. Район, по его данным, густо заселён, причём помимо собственно долговременных поселений автор обнаруживает здесь стойбища без культурного слоя и кочевья с культурным слоем. Первый этап оседания реконструируется им как переход от кочевого уклада (стойбища) к полукочевому (кочевья). Полная же оседлость маркируется появлением поселений (селищ). Часть же поселений возникает на месте кочевий. Но мне не совсем ясно, как удаётся в процессе раскопок достоверно проследить трансформацию кочевья в поселение (Красильников К. И., Красильникова Л. И. 2010).

В значительной степени на построения К. И. Красильникова оказала влияние классификация поселений, предложенная ещё С. А. Плетнёвой, но им несколько видоизменённая. С. А. Плетнёва не разделяла «стойбища» и «кочевья». Стойбища (равно летовки и зимовища) для неё синоним кочевий, как и ещё один термин — «стоянки» (Плетнёва С. А. 1967. С. 13–15). Исследовательница на очень скудном материале выделила более ранние большие стойбища куренного типа, с находками фрагментов амфор VI–VII вв. и котлов с внутренними ушками, и более поздние VIII–IX вв. аильного типа, с «салтово-маяцкой керамикой». Но котлы с внутренними ушками — это тоже салтово-маяцкие формы керамики, а формирование самой культуры в VI–VII вв. исследовательница впоследствии категорически отрицала. Попутно замечу, что расхожее мнение о том, что лепные котлы всегда более ранние, ошибочно: они сосуществуют со сформованными на ручном круге вплоть до конца салтово-маяцкой культуры. Что же касается выделения ею стойбищ куренного типа, то куренным она назвала и расположение нескольких юртообразных жилищ на Правобережном Цимлянском городище, датируемом никак не ранее конца VIII — начала IX в. По её прежней классификации поздние типы расположения жилищ должны быть аильные. Она писала: «Аильные зимовища были по существу переходной формой от становищ-кочевий к поселениям оседлых земледельцев» (Там же. С. 19). Впрочем, неясность для неё самой проблемы кочевий просматривается и в неустойчивости терминологии — кочевья, стойбища, стоянки, становища.

Разумеется, мы не можем с позиций сегодняшнего дня критиковать С. А. Плетнёву за отмеченные несоответствия и противоречия, ведь она шла тогда, более 50 лет назад, ещё «не изведанными тропами». Но сама возможность подразделять куренной и аильные способы размещения наземных жилищ на основе сборов или небольших разведочных раскопок вызывает сомнение. В самой постановке вопроса просматривается прежний схематизм.

Вот на что надо в первую очередь обратить внимание: в числе описанных С. А. Плетнёвой, были и поселения с тем же набором находок, в частности у с. Натальевка и особенно с. Обрыв, судя по разнообразию представленной на последнем керамики[36] (Там же. С. 16). В ходе разведок на небольших речках, впадающих в Таганрогский залив, я обнаружил и настоящие поселения, обитатели которых могли периодически спускаться со стадами или для рыбной ловли к Таганрогскому заливу, оставляя после себя рассеянные по побережью черепки и кости от мяса домашних животных. Путь занимал сутки-двое.

Среди тех местонахождений побережья залива, которые С. А. Плетнёва называла «стойбищами», а ряд нынешних археологов называют подобные вновь открытые «кочевьями», большинство может быть также и прежде всего следами: перемещений пастухов, передвижения военных отрядов, постоянных мест дойки, временных ограждений для крупного рогатого скота и лошадей, временных овчарен, мест постоянных водопоев и т. д. Разбитую посуду и остатки трапез оставляли у полей и огородов земледельцы (почему это не учитывается?). В ходе археологических разведок следы всего перечисленного могут быть приняты за «кочевья». Они и неотличимы от действительных кочевий. С другой стороны, на однодневной стоянке воинского отряда в 50-100 человек, а особенно на многодневной могло остаться достаточное количество битой посуды, выброшенной тары (амфор) и костей для того, чтобы она воспринималась при внешнем осмотре как поселение, а места кострищ могут быть приняты за следы плохо сохранившихся очагов или зольники.

Разбросанные по степям следы пребывания оседлого населения оставались на протяжении последующих веков вплоть до сегодняшнего дня. Типичный образец: археологизирующиеся на наших глазах полевые станы XIX–XX вв., места базирований колхозных бригад в период посева и уборки урожая. Все они со временем превращаются в «кочевья». Приходится учитывать и тот фактор, что скопление «кочевий», т. е. рассеянных немногочисленных культурных остатков, могут быть указанием на нахождение вблизи неоткрытого, незамеченного поселения, а найденное «кочевье» при тщательном обследовании и пробных раскопках окажется поселением с культурным слоем.

Совершенно очевидно, что, предпринимая поиск кочевий, необходимо учитывать общую ситуацию в данной археологической культуре, в определённом её регионе, в данном социуме на конкретном отрезке времени.

Один из самых последних примеров разнобоя в определении типа памятника: поселение или стойбище местонахождение Манучкина балка IV к востоку от г. Таганрога? Первый раскопщик памятника A. B. Шеф характеризовал его как поселение, что другой, М. А. Бакушев, специально отметил.

Сам М. А. Бакушев, вскрыв на памятнике площадь в 1400 кв. м перемешанного слоя, в котором обнаружил около ста фрагментов амфор, несколько фрагментов лепных сосудов и полуразрушенный очажок из камней, пришел к иному заключению на основании преобладания амфор и небольшого числа лепной керамики: местонахождение, «по всей видимости», является, по С. А. Плетнёвой, стойбищем второго типа. Он пишет: «Стойбища второго типа базировались на аильной системе ведения хозяйства и были переходной формой от становищ-кочевий к оседлым поселениям. Они датируются С. А. Плетнёвой VIII–IX вв.» (Бакушев М. А. 2010). Комментировать ситуацию с типологической принадлежностью пункта Манучкина балка IV нет смысла[37].

Складывается впечатление, что в истории Хазарского каганата не было как такового отдельного исторического этапа кочевничества. Правильнее говорить о переселении и быстром освоении новой территории с последующим сооружением укреплений в форме валов-рвов, а затем белокаменных и кирпичных крепостей. Заимствуя термин из истории венгров, я бы назвал это «обретением родины». Кстати, как и для венгров, поиск прежней старой родины хазар не завершён, а точнее, практически и не начинался. Новую родину обрели и праболгары Аспаруха (Испериха) на Нижнем Дунае, где они, не без влияния славян, быстро перешли к оседлости.

Если же ставить вопрос лишь о кратковременном периоде кочевания после переселения на новую территорию, то он в полной мере зафиксирован на Правобережном Цимлянском городище, причем в самой ярко выраженной форме сочетания примитивных юртообразных жилищ с самой совершенной в каганате белокаменной фортификацией. Создается впечатление, что группа кочевников была приглашена (поселена) в уже построенную крепость.

И, разумеется, нет оснований предполагать, что аланы, переселившиеся с Северного Кавказа в верховья Северского Донца и на Средний Дон, прошли на новых местах пусть даже короткий этап кочевания. В лесостепи юртообразные жилища правобережно-цимлянского типа, точнее, напоминающие их, встречаются эпизодически и никак не могут служить доказательством процесса массового перехода от неустановленного здесь кочевания к оседлости. Попытки решить эту проблему предпринимает В. В. Колода (см. в частности: Колода В. В., 2005). Не имею возможности разбирать здесь его построения (мне они не представляются убедительными из-за превалирования «теории» над скудной базой археологических источников, на которых она строится). Это же могу сказать и относительно его версий «этнического синкретизма», славяно-салтовского (Колода В. В., 2008; 2009 а).

Вопрос о кочевничестве и его продолжительности в каганате требует в целом коренного пересмотра. Решить его можно одним путём — в ходе тщательных и неспешных археологических исследований. Один пример. В 1965 г. С. А. Плетнёва проводила разведку около Семикаракорского городища и далее выше по течению р. Сал (Плетнёва С. А. 1967. С. 14, карта). Никаких памятников в окрестностях городища обнаружено не было. В последние годы вокруг городища в низовьях р. Сал местный краевед С. Ф. Токаренко в результате упорных пеших разведок выявил более 20 поселений. Как далеко сеть поселений простирается выше по течению степной реки, предстоит ещё выяснять.

* * *

Сложнее обстоит дело с Великой Болгарией в Приазовье и на Нижнем Дону. Поселенческие праболгарские памятники, будь то кочевья или стационарные поселения дохазарского времени, практически не изучены. Кроме того, надо иметь в виду, что праболгары застали на месте старое позднесарматское оседлое население, которое далеко не всё было втянуто в Великое переселение народов. В целом же археология Старой Великой Болгарии — тема, требующая отдельного рассмотрения.

Предложенные выше мои соображения — пока ещё даже не гипотеза, но подходы к её формированию. Необходимы дополнительные археологические данные.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.