О феодализме в Хазарии

О феодализме в Хазарии

Вопрос о социальном статусе крепостей и столичного поселения Итиль, проблема города в целом неразрывно связаны с оценкой степени «феодализации» каганата. Во введении к упоминавшейся книге С. А. Плетнёва категорично заявляет: «Материалы по истории населения европейских степей VII–IX вв. позволили, как мне кажется, установить, что сложение классовых отношений и соответственно феодальное владение землей началось на второй стадии кочевания, когда произошло разделение пастбищ на отдельные участки кочевания» (Плетнёва С. А. 1982. С. 10). Мало-мальски знакомый с проблемами становления феодализма у кочевых народов мгновенно заметит в этой фразе смешение двух понятий: распределение пастбищ совсем не означает феодального владения землёй и не ведёт к нему. Это совершенно разные вещи. Владение же землёй вообще не могло возникнуть на второй стадии кочевания. Если уж говорить о стадиальности, то можно было бы ставить вопрос о завершении третьей стадии, но еще М. И. Артамонов отметил, что «об условном землевладении у хазар, связанном с определёнными обязательствами по отношению к сюзерену, ничего не известно» (Артамонов М. И. 1962. С. 401). В этом я вижу прежде всего констатацию отсутствия источников, но последнее могло быть обусловлено именно отсутствием феодального землевладения. В целом же М. И. Артамонов признавал, что о «формах социально-экономических отношений в Хазарии мало известно» (Там же. С. 400), и лишь предположил (не более), что, «по всей видимости, внеэкономическая и экономическая зависимость соплеменников облекалась у хазар, как и у болгар, в формы патриархально-родового строя» (Там же. С. 402). Должен подчеркнуть, что моя ссылка на авторитет выдающегося хазароведа никак не может заменить источников. Проблематика собственности на скот, пастбища и землю и так называемого «кочевого феодализма» детально рассмотрена в книге Г. Е. Маркова (1976. С. 278 и сл.), к которой и отсылаю читателя во избежание пересказа известных положений и дискуссий по ним.

Подчеркну: первые поползновения на захват земель в частное, феодальное владение надо искать не в степи (не в связи со стадиями кочевания), а там, где идёт становление оседлого земледельческого (не кочевого скотоводческого!) хозяйства, где сама земля (не пастбища и скот на них) начинает представлять непосредственную ценность, т. е. в лесостепных районах. Но как определить начало этого процесса? Раскопки поселений и городищ ответа дать не могут. «Замки», пользуясь термином С. А. Плетнёвой, один из которых она исследовала сама — Маяцкое городище, ничего общего по происхождению не имеют с собственно замками Западной Европы, выросшими в феодальных поместьях (см. выше о книге Ф. Х. Гутнова; о замках см. также: Попов С. 2009).

Причина появления замков по С. А. Плетнёвой: «…у богачей появилась необходимость отделиться от рядового населения… Так появились в степях своеобразные кочевые замки» (С. 78). Наш источник сведений о каменных крепостях каганата — раскопки, но по их результатам (других источников нет) невозможно судить, действительно ли в строительстве замков знать реализовала отделение от прочего населения. О неприемлемости самого определения «кочевой замок» повторять не буду[34].

Должен отметить, что на территории Хазарского каганата пока не обнаружено ни одной постройки, которую можно было бы определить как жилище «богачей», если угодно «феодальных». Менее всего на такие могут претендовать полуземлянки Маяцкой крепости и юртообразные жилища Правобережной. В последней вообще была сплошная застройка, что никак не соответствует тезису С. А. Плетнёвой об «отделении феодалов». Добавлю, что в археологическом плане можно провести комплексное сравнение укреплений западноевропейских с хазарскими типа Маяцкой крепости. Но это позволит сравнить лишь уровень строительных технологий и фортификации, типы жилищ. Можно сопоставить их и с «замками» Средней Азии. Всё это не подменит исследование проблемы на материалах самого каганата, а лишь с неизбежностью вызовет очередные бесплодные дискуссии.

Декларировав существование феодализма в Хазарском каганате, С. А. Плетнёва не могла не конкретизировать его стадию. И здесь вновь необъяснимое противоречие в позиции автора. На с. 103 читаем: «Несмотря на своеобразную, характерную для кочевников „вуаль“ патриархальных отношений, наброшенную на все стороны жизни населения каганата, его социальный строй мы вполне можем считать развитым феодальным». Однако на с. 106: «…все выросшие на обломках Тюркских каганатов степные государства характеризуются общими чертами», их строй «раннефеодальный с многочисленными патриархальными пережитками». Может быть, подразумевается, что Хазарский каганат среди прочих был исключением? Нет, ранее С. А. Плетнёва подчеркнула, что «закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени — в Хазарском каганате, распространяются на всё кочевое население» (1982. С. 10).

Разброд с определением стадиального положения кагана-та не позволяет в свою очередь принять положение о «вполне устоявшихся классовых отношениях» в Хазарии (С. 80, 102). Попытки стратификации хазарского общества на основе раскопок могильников не привели ни одного исследователя к таким выводам. Опять отмечу, что методика выделения «всадников» и «простых» воинов по составу оружия (сабли, луки, топорики) выглядит довольно примитивно. Картину не то что классового, но слабого имущественного расслоения дал исследованный мною Маяцкий катакомбный могильник[35]. Никак не назовешь классово определяемыми и несколько погребений непосредственно на Маяцком поселении. Это захоронения обычных воинов. Не поражают особым богатством и курганы с ровиками, в т. ч. так называемого соколовского типа. Но дело не в наборе приношений, поскольку они напрямую социальное расслоение не отражают.

Читатель вправе спросить, каково же моё мнение о возможности появления феодализма в Хазарском каганате. Письменные источники ничего не сообщают о формах пользования пастбищами, владении землёй, внеэкономическом принуждении. Археология же вообще почти бессильна помочь в поисках ответа. В итоге моя позиция сводится к следующему. На сегодня проблема нерешаема, и нет ни малейшей необходимости спешить с этим. Необходимо наконец признать, что ни историки, ни археологи не в состоянии дать чёткую и бесспорную картину социальных отношений в таких сообществах, каким был Хазарский каганат. От громадной и многокрасочной мозаики ее внутренней жизни до нас дошли лишь отдельные разрозненные кусочки. Неопределённость в характеристике социально-экономических отношений в Хазарском каганате имеет полное право на существование. Я формулирую это так: отсутствие источников непреодолимо. Их не заменить введением общеизвестных штампов, в данном случае «феодализм», «феодальный», «город»: содержание этих терминов формировалось на изучении истории средневековой Европы. Должен обратить внимание на постоянный дисбаланс между социально-экономическими отношениями, включая формы собственности и эксплуатации, и государственно-политическими системами в степях Евразии (да и не только здесь) в эпоху средневековья. Углубляться в тему нет возможности, поэтому приведу один яркий пример: и в эпоху империи Чингисхана, и в современной республике Монголии основой сельского хозяйства было скотоводство, полукочевое. Не изменилась даже оснастка скотоводческого хозяйства, а соответственно и производительность, сами скотоводы продолжают жить в юртах.

Считаю уместным привести вывод О. Г. Большакова по изучению городов, одновременных Хазарии. «Мы проследили в самых общих чертах ту материальную основу, на которой стоял средневековый город Ближнего Востока, умышленно не прилагая к нему определение „феодальный“, чтобы не применять его формально, только на том основании, что в средние века он не может быть иным, хотя мысль о том, что в феодальном обществе и город может быть феодальным, кажется сама собой разумеющейся» (Большаков О. Г. 2001. С. 262). Что же говорить о Хазарском каганате, источники по которому по сравнению с источниками по средневековому Востоку более чем ничтожны, мизерны. Весьма любопытно примечание Большакова к приведённой фразе: «Показательно, что И. М. Смилянская, подробно рассматривая экономику и социальную структуру Сирии XVII–XVIII вв., ни разу не назвала город этого времени феодальным [Смилянская И.М., 1979]»— Мне остаётся констатировать, что в своём умышленном отказе от определённости я не одинок.

Создаётся впечатление, что С. А. Плетнёва в своих теоретических разработках оказалась в плену у некогда выбранного запоминающегося названия всё той же известной книги — «От кочевий к городам». Что же касается общего значения книги для археологии Хазарского каганата, то я продолжаю расценивать её очень высоко. В ней продолжены исследования, успешно начатые М. И. Артамоновым и И. И. Ляпушкиным. Книга сыграла более чем заметную роль в систематизации накопленных ко второй половине XX в. археологических источников по материальной культуре Хазарского каганата. Не будем забывать, что подзаголовок книги, может быть не столь броский, как основное название, — «салтово-маяцкая культура». Многие положения этой книги не устарели и сегодня. Другие требуют пересмотра, что отражает непрерывный процесс развития науки, никак не умаляющий заслуг предшествующего нам поколения учёных.

Едва ли не в первую очередь по-иному надо взглянуть на так называемую стадию кочевания в истории каганата.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.