Два года над пропастью: интернирование, репатриация, эмиграция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Два года над пропастью: интернирование, репатриация, эмиграция

1-я Русская национальная армия перешла границу Рейха и оказалась на территории княжества Лихтенштейн в ночь со 2 на 3 мая 1945 г. Как отмечает Петер Гайгер, «воинская часть, частично на автомашинах, частично пешим порядком, в немецкой униформе, с заряженными пулеметами и карабинами, выбрала второстепенную объездную дорогу от Нофельса близ Фельдкирха через Эшнерберг в Шелленберг и благополучно пересекла границу нейтрального Лихтенштейна»[605].

Надо сказать, что Смысловский и его штаб обсуждали два варианта перехода германо-лихтенштейнской границы: первый Фельдкирх — Шаанвальд, второй — Нофельс — Шелленберг[606]. Второй маршрут был выбран Борисом Алексеевичем после переговоров с немецкой пограничной охраной. Для успешного проведения операции на одном из участков границы также пришлось организовать небольшую демонстрацию с целью отвлечь швейцарских пограничников от действительного места перехода[607].

Охрана границы княжества возлагалась на 11 полицейских и таможенников. Им оказывали помощь 52 человека, спешно мобилизованных во вспомогательную полицию. Командовал этими очень скромными силами начальник корпуса безопасности княжества вахтмайстер Йозеф Брунхарт.

23 апреля для усиления охраны из Швейцарии прибыло дополнительно 100 человек, остававшихся на границе до 10 мая. Такой шаг был своевременным: еще до перехода 1-й РНА в Лихтенштейн хлынул поток беженцев. По данным К. Гримма и X. фон Фогельзанга, картина с беженцами выглядела так. С 25 апреля по 2 мая через пограничный пункт Шаанвальд прошло 7369 человек 29 национальностей. Наиболее напряженными оказались 1 и 2 мая — в эти дни границу пересекло 4088 беженцев, в том числе 1254 русских. Например, 2 мая пограничная охрана зафиксировала переход 2950 человек: 33 швейцарцев, 21 лихтенштейнца, 1667 французов, 279 поляков, 57 голландцев, 114 бельгийцев, 633 русских, 27 греков, 6 хорватов, 32 сербов, 1 румына, 60 итальянцев, 1 чехословака, 2 люксембуржцев, 9 канадцев, одного болгарина и одного черногорца[608].

Лихтенштейн, чье собственное население составляло более 12 тыс. человек, мгновенно ощутил социально-экономическую напряженность[609]. Еще до того как 1-я РНА вошла на территорию княжества, в стране сложилась очень непростая обстановка. Например, на пограничном пункте Шаанвальд каждый день получало бесплатное питание от 800 до 1000 беженцев. Вскоре это повлекло за собой большие трудности с продовольствием[610].

Нельзя также сказать, что лихтенштейнцы совершенно не знали о готовящемся переходе армии Смысловского. По словам Петера Гайгера, за несколько дней до «вторжения» «смысловцев» в княжество подполковник пограничного караула доктор Висе имел информацию об ожидаемом переходе русских войск[611].

Разумеется, пересечение 1-й РНА границы Лихтенштейна добавило немало проблем местным властям, поскольку речь уже шла не просто о беженцах, а о воинском формировании, в отношении которого следовало проводить совсем другие политические меры — интернирование (чего и добивался Смысловский). Уже однажды прошедший через эту процедуру, Борис Алексеевич отчетливо представлял себе, как надо действовать. Не случайно весь личный состав армии тщательно проинструктировали — ни при каких условиях, даже если пограничная охрана будет стрелять, в ответ огня не открывать, так как если оказать сопротивление, в праве на получение убежища будет отказано. Смысловский, утверждал Н. Д. Толстой, хорошо все просчитал. По его расчетам, потери от огня пограничников представлялись небольшими: «самое большее, человек 10 убитых и 20 раненых, а увидев, что нарушители не отвечают, они вообще прекратят стрельбу»[612].

Расчеты Бориса Алексеевича оказались более чем верными. Лихтенштейнские таможенники и швейцарские пограничники были вызваны по тревоге, когда на границе появилась войсковая колонна, упрямо продвигавшаяся вглубь княжества. Непрошенных гостей попытались задержать, но безуспешно. Только после нескольких выстрелов из машины генерала выскочил один из адъютантов и закричал по-немецки: «Nicht schiessen! Hier ist ein russischer General!» («Не стреляйте! Здесь русский генерал!»). А вот как описывал прорыв в Лихтенштейн один из бывших военнослужащих 1-й РНА: «Горная тропа. По ней в полной темноте с трудом продвигаются наши люди. Рядом пропасть — малейший неосторожный шаг и… конец. Туда срывается несколько повозок. Вот полетела та, на которой ехал полковник Каширин [тогда C. K. Каширин был майором. — Примеч. авт.]. В последний миг ему удалось зацепиться, а он инвалид, ходит на протезе, первопроходник…

Полночь. В снежной ряби маячит броневая машина. Непосредственно за нею выдвинувшийся за наступающую цепь автомобиль командующего армией ген. Хольмстона. Впереди пограничный столб Княжества Лихтенштейн. Сзади… последние судороги битвы, агония Германии.

Броневику приказано пробить пограничную преграду, а у него заело стартер, и он ни с места… Слышны громовые раскаты генеральского голоса. Его автомобиль пробует обойти броневик, но… чудо! — мотор заводится и броневик, набирая скорость, таранит преграду, открывает дорогу и влетает на нейтральную территорию. Следом идет автомобиль командующего. Выстрел!.. Стреляет пограничник. Бронебойная пуля проходит под сидящими в броневике офицерами конвоя: ротм. Руссовым [на тот момент обер-лейтенант. — Примеч. авт.], кап. Нероновым [лейтенант. — Примеч. авт.] и кап. Клименко [обер-лейтенант. — Примеч. авт.].

В селении паника, слышен тревожный набат…

Армия в полном боевом порядке, при оружии, за нею обозы с семьями, переходит границу… На границе стоит ген. Хольмстон, пропуская перед собой своих солдат»[613].

Пограничники связались по телефону со своим ведомством в столице княжества Вадуце. Тем временем генерала и офицеров из его окружения проводили в таверну «У льва» («Wirtschaft zum L?wen»), где должны были пройти переговоры с главой правительства доктором Йозефом Хоопом, председателем правительства — доктором Алоизом Вогтом и начальником корпуса безопасности Йозефом Брунхартом. Личный состав 1-й РНА остался ожидать своей судьбы под открытым небом[614].

Военнослужащие 1-й РНА после интернирования

В ту же ночь, со 2 на 3 мая 1945 г., под прикрытием подразделений 1-й РНА, в Лихтенштейн «проникли эмигранты, не участвовавшие в войне. Великий князь Владимир Кириллович, эрцгерцог Альбрехт» и члены Русского комитета в Варшаве[615]. Но после переговоров, замечает С. Л. Войцеховский, утром 3 мая, все они «обманным путем были переброшены через границу в Австрию»[616].

Представители правительства согласились на интернирование только 1-й РНА. Всех остальных, кто следовал вместе с армией, решили не пропускать, отправив их во французскую зону оккупации. Причины такого решения объясняются, прежде всего, тем, что командование 1-й французской армии потребовало выдачи коллаборационистов, в первую очередь А. Пэтэна и П. Лаваля, искавших защиты в княжестве. Со стороны французов последовали угрозы: если руководителей вишистского режима не передадут в руки военных, в Лихтенштейн вступят воинские части. Не желая с кем-либо конфликтовать, Хооп и Вогт выдали коллаборационистов. Великий князь Владимир Кириллович бежал на территорию Австрии, откуда по счастливой случайности ему удалось улететь на самолете в Испанию[617].

По другой версии, Лаваля и Пэтэна сдал французам сам великий князь Владимир Кириллович. Не получив убежища в Лихтенштейне, он и сопровождавшие его лица убыли в Инсбрук, где тогда и скрывались сотрудничавшие с немцами деятели Франции. Выдав их в руки французских войск, великий князь получил разрешение вылететь на самолете в Испанию. Трудно сказать, насколько эта версия соответствует действительности[618].

На этом переговоры не закончились. У Смысловского и его офицеров существовали опасения, что коммунисты из числа «маки», действовавшие под прикрытием французских войск, могут пересечь границу княжества и захватить командный состав 1-й PHА. Но вскоре угроза похищения отпала, так как командование 1-й французской армии запретило проведение подобной акции[619].

Согласно материалам Государственного архива Лихтенштейна, в ночь со 2 на 3 мая 1945 г. границу княжества пересекло 494 человека. Из них 462 военнослужащих 1-й PHА (в том числе 73 офицера), 30 женщин и 2 детей[620]. Надо, однако, сказать, что эти сведения, подготовленные сотрудниками корпуса безопасности княжества и внесенные в отдельный список, датированы 8 марта 1948 г., когда Лихтенштейн покинули последние лица, находившиеся более двух лет на положении интернированных. Несмотря на дотошность, с которой проводился учет, не все люди Смысловского были внесены в список. (Так, в документе отсутствуют сведения об Иване Мясоедове, а ведь он скрывался в Лихтенштейне под псевдонимом «профессор Е. Зотов»).

Во время интернирования. На переднем плане — подполковник Н. Кондярев с супругой

Персональные данные об интернированных полнотой не отличаются. Некоторые отказались назвать день и место рождения. Есть в списке и пустые графы, где нет никаких сведений о человеке. По мнению авторов, очень велика вероятность, что «смысловцы» использовали «легенды», разработанные в разведшколе, чтобы скрыть свою биографию. И, наконец, лихтенштейнские историки указывают на интернированных как на людей, носивших в основном военную форму. Но ведь среди личного состава 1-й РНА были и те, кто совершал марш в гражданской одежде. Куда они делись? Может, они были среди тех 1254 русских, прошедших 1 и 2 мая через пограничный пункт в Шаанвальде? Такую возможность нельзя исключать, так как в статье С. К. Каширина, посвященной истории 1-й РНА и «суворовского движения», встречается информация, что 30 апреля 1945 г., в Фельдкирхе, армия Смысловского насчитывала около 1000 человек[621].

Среди интернированных были люди разных национальностей: 322 русских, 4 белоруса, 118 украинцев, 4 казака, 6 татар, 3 армянина, 3 чуваша, 1 чеченец, 1 коми, 1 таджик, 1 лезгин, 1 турок, 2 узбека, 2 калмыка, 1 мордвин, 1 башкир, 1 мариец, 20 немцев, 1 британец, 1 швейцарец и 2 поляка. Большинство чинов 1-й РНА являлись в прошлом советскими гражданами, и только незначительную часть составляли старые эмигранты (подданные Германии, Польши, Югославии, Румынии, Латвии и Эстонии, а также лица, не имевшие гражданства). Рядовой и унтер-офицерский состав был первоначально размещен в двух школах: в Шелленберге (около 250 человек) и Руггелле (168 человек). Для генерала и офицеров выделили гостиницу «Вальдек» в Гамприне. Женщин с детьми разместили в общине городка Маурен и в гостинице «Корона» в Шелленберге (всего 29 человек)[622].

Прежде чем рядовой и офицерский состав получил возможность расположиться в школах и гостинице, ему пришлось расстаться с оружием и материально-техническим имуществом. Согласно одному из документов, «смысловцы» сдали 10 машин, в том числе несколько грузовых и бронетранспортер, 1 мотоцикл, 17 велосипедов, 6 лошадей с повозками, 235 винтовок разной модификации, 14 карабинов, 9 автоматов (немецкого и советского производства), 42 пулемета MG-42, 75 пистолетов и револьверов, 1 саблю, 8 противогазов, 6 касок, 23 ручные гранаты, знамя и боеприпасы различного калибра. Именно такая информация зафиксирована в бумагах юридического агента Освальда Бюлера от 18 марта 1946 г.[623]

Столь незначительные данные по вооружению и материально-техническому обеспечению армии Смысловского вполне объяснимы. Во время марша в Лихтенштейн 1-й РНА, по подсчетам авторов, потеряла около 2000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести (в это же число входят и те военнослужащие, которые убыли на выполнение разведывательных задач). Немало единиц военной техники пришлось бросить на дорогах Баварии, поскольку заниматься ее ремонтом и восстановлением не было никакой возможности. Перед тем как войти в княжество, часть «смысловцев», накануне проинструктированная офицерами, освобождалась от снаряжения, оружия и неисправного автотранспорта. По словам жителя села Нойфельс Эрнста Майера, вдоль дороги, ведущий из села в сторону границы с Лихтенштейном, валялись предметы солдатской экипировки. В лесу рядом с селом также было оставлено много вещей и брошена машина, которую один из находчивых жителей пригнал к дому Майера[624].

Переход в Лихтенштейн для 1-й РНА завершился в целом удачно, хотя огромные потери среди личного состава, неизвестное будущее продолжали тяготеть над всеми, кому посчастливилось оказаться в этом крохотном европейском государстве. 3 мая 1945 г. Г. Симон-Томин записал в своем дневнике: «Это историческая дата! После небольшого, невероятно трудного ночного марша через горный хребет Альп мы перешли швейцарскую границу и очутились в княжестве Лихтенштейн. Сдача оружия. Расквартированы в школе ближайшего к границе селения [Шелленберг. — Примеч. авт.]. Пока что отношение властей отличное, заботливое…»[625].

На некоторое время напряжение, одолевавшее солдат и офицеров Смысловского, отступило на задний план. 6 мая 1945 г. личный состав праздновал Пасху. «В 3 часа дня приезжал командующий, — отмечал Симон-Томин, — поздравил всех и офицеров угостил водкой. Обнадежил, что все будет благополучно»[626].

10 мая Смысловский отправил князю Францу-Иосифу II послание, и просил его предоставить ему и чинам 1-й РНА политическое убежище. Борис Алексеевич писал: «…апеллирую к Вашему традиционному гуманистическому гостеприимству (appelliere an Ihre traditionelle humanistische Gastfreundlichkeit). Я прошу Вас, Ваше Высочество, чтобы Вы оказывали нам Ваше гостеприимство и дальше, как было до сих пор»[627].

Князь и правительство Лихтенштейна дали свое согласие, однако первые лица государства оставили за собой право действовать так, как подскажет ситуация, поскольку кормить и содержать армию из русских коллаборационистов оказалось очень накладно (правительство ежемесячно выделяло по 30 тыс. швейцарских франков). Хотя для интернированных были созданы более-менее сносные условия (о них заботился Красный Крест княжества, генерала с офицерами разместили в одной из гостиниц Вадуца, а солдат и женщин перевели в лагерь в Руггелле, где первым комендантом был полковник С. Н. Ряснянский) и в целом среди военнослужащих конфликтов не наблюдалось, ощущение безопасности, как отмечает П. М. Полян, было «недостаточно прочным». Поэтому уже в середине мая 1945 г. появились первые желающие покинуть Лихтенштейн[628].

Местные власти этому вовсе не противились. До конца мая Лихтенштейн покинуло 165 человек, в том числе ближайшие спутники Смысловского — Блюмер, Лебински, Ольбромский и Таллет. Но если швейцарец, британец и два поляка остались в Европе, то остальные просили их возвратить на Родину. Такое поведение не могло не вызывать вопросы. Понятно, среди личного состава 1-й РНА были бывшие военнопленные и остарбайтеры. За годы войны они немало натерпелись и мечтали возвратиться в СССР в надежде найти там родных и близких. Но были среди них и те, кто возвращался в Советский Союз совсем по другим причинам. Это были агенты Бориса Алексеевича, которые направлялись на Родину с разведывательным заданием[629].

Как позже удалось выяснить советским органам госбезопасности, в руггелльском лагере Смысловский и его офицеры проводили с личным составом занятия по военным и разведывательным дисциплинам. Очень большое внимание уделялось и пропагандистской обработке. Военнослужащим внушали, что скоро будет новая война против СССР, и вести ее будут США и Великобритания. Особенно интенсивно занятия стали проводиться после того, как Лихтенштейн посетил глава американской разведки в Европе, будущий директор ЦРУ Аллен Даллес и другие западные военные эксперты. На встрече со Смысловским, произошедшей в Вадуце, заокеанские гости, по-видимому, серьезно интересовались агентурными каналами Бориса Алексеевича в Советском Союзе. Приближалась «холодная война», и бывшие агенты абвера как нельзя лучше подходили для того, чтобы снабжать американскую разведку секретной информацией.

За оказание подобных услуг Борису Алексеевичу, вероятно, обещали надежное политическое убежище. Смысловский, думается, не отказался от такого предложения, сулившего ему немалые выгоды, а потому еще в Руггелле им была налажена работа по подготовке агентуры для засылки в СССР. По некоторым данным, часть чинов 1-й РНА была перевербована сотрудниками американской военной разведки и отправлена в числе репатриантов в Советский Союз с заданием: вести разведывательную деятельность, создавать разведывательно-диверсионные группы и вести антисоветскую агитацию[630].

Тем временем лихтенштейнское правительство, обещавшее не выдавать военнослужащих, искало возможность, как бы скорее от них избавиться. 13 мая 1945 г. Йозеф Хооп имел конфиденциальную беседу с капитаном штаба 1-й французской армии Легри в австрийском Форарльберге. Офицер, действовавший по поручению коменданта американского лагеря по репатриации в Германии, заверил собеседника, что интернированным в Лихтенштейне чинам 1-й РНА ничего не угрожает. В Германии таких, как они, содержат в лагерях и не высылают в СССР, который расстреливает только тех, кто раньше служил в РККА и затем перешел на сторону немцев. Остальным якобы бояться нечего. Бывшие солдаты и офицеры вермахта могут свободно выехать, например, в США. Французский капитан заявил о готовности принять русских на границе[631].

Подполковник Н. Бобриков с сослуживцами и подчиненными. Шелленберг, май 1945 г.

В конце июня 1945 г. князь Франц-Иосиф II поручил правительству скорее вывезти русских из страны, так как в противном случае имелись опасения, что против граждан Лихтенштейна, находящихся в советской зоне оккупации, могут последовать репрессии. Подобный шаг был оправдан, поскольку государство уже стало подвергаться политическому давлению со стороны союзников. Ситуацию усугубляло еще и то, что Швейцария отказала княжеству в просьбе взять русских военнослужащих к себе, а также запретила «смысловцам» следовать через свою территорию в зону американской оккупации в северной Италии. Ответственный за интернированных член правительства Лихтенштейна, священник, доктор Антон Фроммельт рекомендовал Смысловскому, чтобы он «вручил свою судьбу французам». 27 июня 1945 г. (отметим, что в течение этого месяца страну покинуло еще 59 человек) канцелярия Франца-Иосифа II дала поручение правительству, чтобы оно оказало воздействие на русских и вынудило их покинуть княжество[632].

Политика «двойных стандартов», продемонстрированная представителями из лихтенштейнского правительства, весьма возмутила Смысловского. Особенно его поразила настойчивость, с которой Фроммельт убеждал его перейти в оккупационную зону французов. Но Борис Алексеевич не соглашался. Смысловский, как отмечает Петер Гайгер, вынашивал идею покушения на Фроммельта, который, как думал генерал, намеревался выдать его командованию 1-й французской армии[633].

Чиновники из правительства продолжали гнуть свою линию. И скоро было принято решение пригласить в Вадуц находящуюся в Швейцарии советскую комиссию по репатриации, чтобы совместно с ней снять все накопившиеся вопросы. 14 августа 1945 г. в Лихтенштейн приехала советская группа по репатриации из Берна в составе подполковника Н. В. Новикова, подполковника Каминского, майора Смиренина и переводчика П. Астахова. Их сопровождал представитель и переводчик Федерального политического департамента Раймонд Пробст. В ходе диалога между советскими офицерами и Алоизом Фогтом сотрудники репатриационной группы проинформировали председателя правительства о готовности начать репатриацию советских граждан. К таковым относились те, кто на 22 июня 1941 г. находился на территории СССР, включая районы Западной Украины, Западной Белоруссии, а также Прибалтики. По словам Н. В. Новикова, Советский Союз рассматривал военнопленных, которые были привлечены Германией к военной службе, как невиновных и обещал им предоставить «полную амнистию». Те же, кто вызывал недоверие и не желал возвращаться, должны были быть репатриированы, в том числе и с помощью силы, если возникнет в том необходимость[634].

Князь Лихтенштейна Франц-Иосиф II с невестой графиней Джиной фон Вильчек

16 августа в городской ратуше Вадуца, куда заранее собрали всех оставшихся солдат и офицеров 1-й РНА, состоялась первая встреча с советской репатриационной комиссией. Смысловский принципиально отказался говорить по-русски с сотрудниками репатриационной группы, поэтому обязанности переводчика исполнял уполномоченный князем русский эмигрант барон Эдуард фон Фальц-Фейн. Контакт с комиссией более-менее поддерживал второй комендант лагеря в Руггелле подполковник К. Е. Истомин, но его роль была незначительной, скорее чисто внешней, чтобы соблюсти протокол[635].

Представители советской репатриационной комиссии беседуют с К. Истоминым. Август, 1945 г.

Советские офицеры обратились к интернированным с речью. Они убеждали их, что в СССР им будем предоставлена полная амнистия, никаких уголовных дел на них заводить не станут, в том числе и на тех, кто воевал против Советского Союза в вермахте, исключая, однако, лиц, участвовавших в военных преступлениях. После этой речи, пишет Петер Гайгер, еще 80 человек заявили о своем возвращении[636].

По воспоминаниям переводчика П. Астахова, интернированные встретили советских военных холодно, репликами типа: «Кончайте агитировать, господа!», «Добровольцев ищите в другом месте». А один из рядовых чинов прямо заявил: «Знайте, мы служили в Красной армии, мы любим свою Родину — Россию, свой народ и оставленных там близких. Но знайте и то, что до тех пор, пока в Советском Союзе будет существовать Сталин и клика его приспешников, наш возврат на Родину не состоится». Были и другие взгляды. Военнослужащий Петр Анкудинов высказался за возращение домой. «Пусть нам будет трудно, — сказал он, — нас ожидает разоренная страна, но мы ее граждане, мы вернемся на родную землю, где все близко и дорого. Так думаю не только я»[637].

Вспоминая через много лет этот эпизод, Смысловский в разговоре с историком Н. Д. Толстым попытался ответить на вопрос, какие причины побудили многих солдат его армии вернуться в СССР. На некоторых, говорил он, оказало почти гипнотическое действие «появление тех, от кого еще недавно они полностью зависели, другие боялись, что их в любом случае вышлют силой [к тому времени в Лихтенштейне уже стало известно о трагических событиях, произошедших с русскими добровольцами в Лиенце и Кемптене. — Примеч. авт.], третьи поверили в обещание амнистии, а четвертые просто изнывали от ностальгии»[638]. Следует привести мнение и с другой стороны. Ветераны КГБ СССР, боровшиеся в 1941–1943 гг. с разведчиками и диверсантами фон Регенау, отмечали, что часть «смысловцев» попросилась в Советский Союз, «ибо как человек не в силах уйти от самого себя, так он и не в силах уйти от своей Родины, если он еще человек»[639].

Конечно же, среди подчиненных Бориса Алексеевича были те, кто хотел возвратиться на Родину. Но далеко не все из них руководствовались этим желанием, ведь были и те, кто хотел попасть в страну для ведения разведывательной деятельности. Видимо, поэтому, по одной из версий, добровольцы (Симон-Томин называл таких военнослужащих в дневнике «добровольцами смерти»; среди них был и он сам[640]), отправившиеся в советскую оккупационную зону в Австрии, в 1946 г. были вывезены на территорию Венгрии и там расстреляны[641].

Митинг репатриантов

Между тем, ситуация в Лихтенштейне подходила к критической точке. 18 августа на заседании ландтага (парламента княжества) рассматривался «русский вопрос». Алоиз Фогт заявил о необходимости как можно скорее выдворить всех русских из страны. Парламентарии такую постановку вопроса поддержали, и никто за солдат Смысловского не вступился. 21 августа 69 добровольцев вместе с советской репатриационной комиссией покинули пределы Лихтенштейна. 25 августа состоялся еще один, «последний разговор» с военнослужащими в городской ратуше Вадуца, после чего еще 50 человек согласились вернуться в СССР. 28 августа подполковник Н. В. Новиков, снова приехавший в Вадуц, в грубой форме потребовал, чтобы 80 советских граждан, которые отказались вернуться (в их число не входили эмигранты), были возвращены в принудительном порядке. Ландтаг Лихтенштейна выразил готовность прибегнуть к самым жестким действиям, чтобы снять и этот вопрос. В результате 29 августа княжество покинуло еще 24 человека[642].

30 августа правительство Лихтенштейна попыталось окончательно разрешить проблему с интернированными. В одном из спортивных залов Вадуца, куда пригласили всех оставшихся чинов 1-й РНА, должна была состояться самая последняя встреча. При этом солдат и офицеров предупредили, что те, кто откажется прийти добровольно, будут доставлены полицией. Однако Смысловскому и его людям удалось привлечь внимание местной общественности к своему положению, и в стране стало нарастать недовольство возможностью насильственной репатриации[643].

На следующий день председатель правительства Алоиз Фогт срочно выехал в Берн для переговоров с советскими представителями и швейцарскими чиновниками. Советская сторона настойчиво требовала, чтобы Швейцария оказала Лихтенштейну самое настоящее «вооруженное содействие» и помогла репатриировать советских граждан. Со стороны швейцарских представителей последовал отказ, но было дано обещание взять на себя транспортировку транзитом тех, кто добровольно согласится вернуться, но не тех, кого полиция Лихтенштейна передаст путем принуждения. Таким образом, образовалась юридическая «лазейка», оставлявшая армии Смысловского шанс на спасение[644].

Учитывая переговоры в Берне, правительство Лихтенштейна 3 сентября 1945 г. выпустило постановление, запрещавшее насильственную репатриацию русских. Но вместе с тем вводились крайне жесткие меры в отношении интернированных. Решением парламента страны все военнослужащие 1-й РНА разделялись по трем местам. Так, всех эмигрантов, не являвшихся гражданами СССР, оставили в лагере Руггелля, и особенных изменений для них не вводилось. В другом лагере — в спортивном зале в Вадуце — были размещены только советские граждане. Из них было арестовано более десятка человек, наиболее непримиримых, отговаривавших остальных возвращаться в Советский Союз. Этих людей отправили под конвоем в местную тюрьму (в их числе, например, оказался Г. В. Клименко), пригрозив им, что неподчинение с их стороны повлечет за собой отказ в праве на убежище, и они будут переданы французам на границе. Всем, кто находился в спортивном зале, запрещалось его покидать и поддерживать контакты с населением[645].

В тот же день ландтаг произвел смену правительства. Возглавил его Александр Фрик, председателем правительства стал Фердинанд Нигг, наиболее важные посты в нем также заняли Франц Хооп, Алоиз Вилле, Александр Зеле и Рудольф Марксер. Видимо, изменения, произошедшие во властных кругах княжества, были связаны с тем, чтобы погасить недовольство граждан страны, разгневанных негуманными мерами предыдущего кабинета. А это означало, что Смысловскому удалось привлечь внимание общественности к своим солдатам и не дать их репатриировать насильственными методами[646].

Разумеется, чтобы приковать к себе взгляды как можно большего числа людей, Борис Алексеевич использовал все возможные в тех условиях методы. Конечно, в его положении было бы безумием представлять себя националистом и бывшим верным сторонником Рейха. Смысловский выбрал имидж военного с либерально-демократическими взглядами, борца с большевизмом и сталинской тиранией, который был вынужден пойти на сотрудничество с Германией, чтобы воевать за освобождение России. Не желая афишировать свою связь с немецкой разведкой, Смысловский не скупился на громкие слова и мастерски пускал пыль в глаза мало осведомленным в тонкостях его карьеры швейцарским журналистам. Представляя себя оппозиционером гитлеровскому режиму, он делился своими «прогрессивными» сентенциями. Как профессиональный разведчик и опытный пропагандист, он искусно соединял в своих напыщенных речах вымысел и правду и оставлял в душах интервьюировавших его корреспондентов интригу, которая не позволяла оставаться безучастным к проблеме русских в Лихтенштейне. Вот, например, фрагменты из интервью Бориса Алексеевича, которое он дал бернской газете «Свободный мир» (Die freie Welt), (опубликовано 28 сентября 1945 г.):

«Военное движение, которое я организовал в Германии, никогда не было националистическим. Мы не хотели воевать против русского народа или Советов, а только за демократическое государство. Мы никакие не реакционеры! Мы считаем царизм таким же ложным строем, как и русский коммунизм… Но поскольку англичане и американцы заключили союз с Советами, мне ничего не оставалось другого, как пойти на службу Германии. По договоренности со штабом Верховного командования вермахта я был обязан создать Первую русскую национальную армию. Однако я постоянно подчеркивал, что эта армия ни при каких условиях не будет воевать против англичан или французов. За это меня посадили в тюрьму на 8 месяцев.

Несмотря на неоднократные требования нацистов, я всегда отказывался поставить свою подпись под Пражским обращением [Пражский манифест. — Примеч. авт.], в котором военнопленные и рабочие с восточных территорий призывались к борьбе против союзников на стороне Германии. Различие между мной и Власовым состоит в том, что генерал заключил пакт с СС и Гиммлером и поставил свою подпись под Обращением. Я знал, что в Германии было 14 миллионов рабочих с Востока и военнопленных. Я пришел к выводу, что мы должны в первую очередь вооружать себя (русских) с помощью Германии. Если бы эта идея осуществилась, тогда мы знали бы, против кого направить это оружие… Немцы никогда не испытывали ко мне полного доверия»[647].

Советская сторона продолжала оказывать давление на правительство княжества, настойчиво требуя выдачи уже не только граждан Советского Союза, но и белоэмигрантов (Смысловского и 59 офицеров), которых она обвинила в военных преступлениях (С. К. Каширин вспоминал: «Советы пробовали сделать нас "военными преступниками", но это им не удалось!»). Глава правительства Александр Фрик попросил советских офицеров представить конкретные доказательства участия «смысловцев» в преступлениях и предъявить положенные в таких случаях документы. Такое заявление вызвало у репатриационной группы негодование. Подполковник Каминский прервал переговоры и перешел к угрозам, заявив в конце, что Лихтенштейн должен быть рад, что войска Красной армии не стоят на его границе, иначе он, Лихтенштейн, проявил бы заботу об обеспечении должного порядка[648].

На повышенных тонах, вспоминал Фрик, у него проходила встреча в Берне и с главой военной комиссии по русским, интернированным в Швейцарии и Лихтенштейне, генерал-майором А. И. Вихоревым. Генерал, подчеркивал глава правительства, «требовал выдачи интернированных в Шаане… Уговаривал и грозил. Утверждал, что если они не будут выданы, Советский Союз… не установит ни дипломатических, ни экономических отношений с Лихтенштейном… Я ему ответил: "Ну что же, это дело ваше, но я не хочу, чтобы мои внуки когда-либо могли сказать, что их дед был убийцей"»[649].

Всю осень 1945 г. советская репатриационная комиссия оказывала давление на княжество, настойчиво добиваясь выдачи чинов 1-й РНА. Но правительство Фрика, избрав жесткую позицию, стояло на своем. Отношение населения к советским офицерам, периодически приезжавшим в Лихтенштейн, заметно ухудшилось. А люди Смысловского и вовсе выдворили советских представителей, когда те посетили лагерь в Руггелле. За русских добровольцев вступился епископ из Кура и члены Красного Креста. В результате сотрудничество с советской комиссией было приостановлено[650].

В конце 1945 г. на территории Лихтенштейна осталось 144 человека, из них — 11 немцев и 133 русских (60 эмигрантов периода Гражданской войны и 73 гражданина СССР). С 28 декабря 1945 г. всех интернированных разместили во вновь сооруженном барачном лагере в Шаане, а Хольмстона и двух офицеров с женами — на вилле «Зентис» в Вадуце[651].

Лагерь в Руггеле

16 января 1946 г. кабинет Александра Фрика подготовил постановление. В нем говорилось, что все русские, находящиеся на территории княжества, должны его покинуть до 1 мая 1946 г. Если кто-либо из них не сделает этого добровольно к 15 апреля, то «будет выдворен принудительно» (wird zwangsweise ausgeschafft). То есть, несмотря на внешне благожелательное отношение к интернированным, правительство продолжало придерживаться линии, направленной на скорейший выезд «армии» Смысловского из страны. Правда, заявления чиновников ни к чему не привели. В 1946 г. княжество покинуло всего 22 человека, в том числе — полковник С. Н. Ряснянский с женой (19 мая, Бельгия), Б. С. Коверда (8 июля, Франция), А. И. Рогожников (15 сентября, Африка), К. Е. Истомин (30 октября, Франция), капитан Василий Данич (13 ноября, Бразилия)[652].

В самом конце 1946 г. в княжестве оставалось 122 человека (98 мужчин, 19 женщин и 5 детей). Тяжба с ними продолжалась до лета 1947 г. 6 июня Александр Фрик сообщит ландтагу о решении президента Аргентины, генерала Хуана Перона предоставить Хольмстону и его подчиненным аргентинские визы. В конце лета княжество покинуло сразу две большие группы: первая 9 августа (54 человека) и вторая 28 августа (30 человек)[653].

1 октября выехал из Лихтенштейна и Смысловский. Следует сказать, что на руках у Бориса Алексеевича, помимо аргентинской визы, было еще три — швейцарская, испанская и португальская. Следовательно, он мог не уезжать из Европы. Но ситуация на континенте была неспокойная, и не желая еще раз испытывать судьбу, генерал решил отплыть на корабле в Латинскую Америку[654].

20 февраля 1948 г. из Лихтенштейна выехала последняя группа «смысловцев». В общей сложности вместе с Борисом Алексеевичем в Аргентину убыло 100 человек, включая женщин и детей. За это время страна потратила на содержание военнослужащих 1-й РНА около полумиллиона швейцарских франков. Несколько лет спустя Федеративная Республика Германии возместила княжеству Лихтенштейн расходы за интернирование русских в размере 450 000 франков[655].

Генерал Смысловский и чины 1-й РНА перед богослужением

Таким образом, операция по выводу немецких разведывательных кадров завершилась удачно, хотя Смысловский сильно рисковал, ища приюта в крошечной европейской стране, у которой даже не было серьезных полицейских сил. Вопреки распространенному мнению (в частности, высказанному историком Н. Д. Толстым), княжество Лихтенштейн отнюдь не горело желанием давать убежище 1-й РНА и неоднократно пыталось выдворить солдат и офицеров за пределы своего государства. Фактически Смысловского и его людей спасла двойственная позиция швейцарских властей, которые не хотели идти на поводу у советских органов репатриации, а также довольно твердая по этому вопросу точка зрения правительства Александра Фрика, отказавшегося выдать всех интернированных.

Конечно же, «смысловцы» обязаны своей жизнью и своей свободой княжеству Лихтенштейн, заступившемуся за них в тот момент, когда, по словам одного из бывших чинов 1-й РНА, «вакханалия мести победителей» была в самом разгаре. Однако нельзя, на наш взгляд, забывать и о том, что стойкая позиция правительства Александра Фрика появилась после того, как Смысловский и его офицеры привлекли к своей проблеме внимание местной общественности. Не прояви Смысловский активности в этом вопросе, вполне возможно, что его бы выдали в руки СССР. Вместе с тем, Борис Алексеевич был не один, когда вел борьбу за право остаться на свободе. Совсем не исключено, что в этом ему помогли представители американской разведки, оказавшие влияние на правительство Лихтенштейна. Смена правящего кабинета, отход Фрика от политики колебаний в деле с интернированными, по всей вероятности, проводились по указанию американцев, весьма заинтересованных в фигуре Смысловского. «Холодная война» фактически уже началась, и отдавать ценного разведчика Советам представители США не хотели.

Военнослужащие 1-й РНА. Шелленберг, май 1945 г.

Люди Смысловского до конца жизни вспоминали, сколько тяжких и нервных дней им пришлось пережить в Лихтенштейне. Но при всем при этом они никогда не забывали благодарить жителей княжества, которые действительно гуманно отнеслись к ним. Надо сказать, что у лихтенштейнцев остались о русских в основном хорошие воспоминания. В одном из номеров «Суворовца» некто А. Андреев, побывавший в княжестве, поделился с читателями газеты своими впечатлениями от поездки:

«…Прошел к тому месту, где в свое время был русский лагерь, столь хорошо известный всем Суворовцам.

От лагеря уже ничего не осталось. Бараки давно снесены, и лишь остатки кухонных труб возвышаются над заросшей травой площадью. Нет ни ограды, ни протоптанных дорожек. Сюда уже больше никто не заходит, если не считать одиноких коров, которые мирно пощипывают траву на том месте, где было столько пережито и передумано нашими беженцами.

Но если лагеря самого нет, то память о русских еще жива среди жителей Лихтенштейна.

Нельзя побывать в Вадуце и не посетить милейшего начальника лихтенштейнской полиции господина Брунхардта. Он все продолжает заниматься своим скромным делом и всегда бывает рад дружескому посещению. Вспоминаем с ним те времена, когда грозные тучи с советскими молниями нависли над горстью отважных русских людей. Вспоминаем отъезд этих беженцев в заокеанские страны…»[656].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.