3. Завещание Ленина в политической судьбе Сталина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Завещание Ленина в политической судьбе Сталина

Роль завещания Ленина в политической судьбе Сталина, особенно в 20-годы, можно уподобить дамоклову мечу, висевшему над ним и постоянно угрожавшему обрушиться на его голову. Именно политическое завещание в силу развития исторических событий того времени превратилось в главное орудие противников генсека, ставивших под вопрос не только общую стратегическую линию развития страны, выдвинутую Сталиным, но и вообще его моральное право занимать высший пост в партии. Опираясь на критические высказывания Ленина в адрес Генерального секретаря и рекомендации относительно целесообразности его смещения с этого поста, оппоненты Сталина сделали само завещание Ленина неким новым священным Заветом, якобы оставленным основателем большевизма в качестве неуклонного руководства к действию на будущее.

Само понятие — политическое завещание Ленина — можно истолковывать в двух смыслах: под ним можно понимать письмо и дополнения к нему, написанные в преддверии XII партийного съезда и фактически адресованные именно этому съезду. В этом узком смысле завещание можно интерпретировать как сумму практических советов и рекомендаций политического и организационного характера, данных вождем партии в связи с неотвратимостью его окончательного ухода с политической сцены. В более широком смысле под политическим завещанием Ленина понимается не только его письмо к съезду, но и вообще вся совокупность работ, написанных им во время болезни. В них он в несколько путанной манере (здесь сказалась болезнь и то, что он диктовал свои мысли секретарям, а не писал сам: к такому виду творчества Ленин не привык, и это, несомненно, отражалось отрицательно как на глубине высказанных мыслей, так и на форме их выражения). Мне думается, что нет причин придавать какое-то сугубо принципиальное значение этому двойному истолкованию ленинского политического завещания. В конце концов проблема кроется не в том, что включать в само это понятие, а в самом существе и настрое последних документов, исходящих от Ленина.

Даже по прошествии многих десятилетий трудно переоценить политическую и историческую значимость указанных документов. Мало сказать, что они находились в эпицентре политических схваток в 20-30-е годы прошлого столетия. Вокруг них до сих пор не прекращается идейная и даже в определенном смысле политическая борьба. То, что ленинское завещание, его содержание, истолкование, история появления и распространения, наконец, оценка его концептуальных установок, находятся в поле внимания современных исследований, — все это красноречиво говорит о важности и исторической значимости совокупности этих документов.

Ленинское завещание заслуживает не только политического анализа, но и интерпретации с моральной и нравственной точек зрения. Будучи поражен тяжелой болезнью и чувствуя себя обреченным, основатель и вождь большевизма, видимо, считал своим первейшим долгом дать ряд советов своей партии и высказать серьезные предостережения в отношении ее самых видных руководящих деятелей. Нет уверенности в том, что Ленин был убежден, что все его советы и предостережения будут восприняты должным образом и претворены в практику жизни. Даже тогда, когда он был здоров и твердо держал в своих руках все основные рычаги управления, ему далеко не всегда удавалось преодолевать сопротивление партийных оппонентов и настоять на принятии своей точки зрения. Тем более такой уверенности у него не могло быть в том состоянии, в котором он оказался вследствие тяжелой болезни.

Отсюда и та лихорадочность, поспешность, порой противоречивость, а также категоричность, которыми отмечены последние ленинские письма, записки и устные высказывания в кругу своих близких и секретарей. Ленина, по всей вероятности, постоянно угнетала мысль, что к его советам и рекомендациям не прислушаются или путем сугубо формального одобрения попытаются похоронить все то, на чем он с таким пылом настаивал. Разумеется, Ленин не называл и не мог называть, по вполне понятным причинам, свои последние письма завещанием. Сам характер партии, ее идеологические и организационные принципы были абсолютно несовместимы с тем, чтобы любой деятель партии, включая и ее вождя, мог оставлять для партии какое-то завещание, имеющее определенную законную силу. А тем более подлежащее неукоснительному исполнению. Ленин это прекрасно понимал и даже в мыслях не мог допустить нечто подобное.

Однако в период болезни он ознакомился с вышедшим в то время небольшим сборником произведений Ф. Энгельса под довольно необычным названием «Политическое завещание» и «просил особо сохранить книгу Энгельса «Политическое завещание» (Из дневника дежурных секретарей)»[1025]. Возможно, существует какая-то, чуть ли не мистическая, связь между этим фактом и тем, что Ленин продиктовал свои последние работы в стиле своеобразного политического завещания. По форме, конечно, они не носили характер завещания, но по своему существу являлись именно таковыми.

Мне приходится оставить за скобками отдельные вопросы, связанные с завещанием, поскольку не само оно является основным предметом моего рассмотрения, но прежде всего те его аспекты, которые непосредственно затрагивают Сталина. К тому же, детальная разработка сюжета о завещании выступает в качестве самостоятельной исторической проблемы, до сих пор находящейся в центре внимания историков и политиков. В частности, я не стану обсуждать такой ее аспект: является ли само завещание подлинным историческим документом или же представляет собой фальсификацию, сфабрикованную политическими оппонентами Сталина. Подобная точка зрения существует. Например, В.А. Сахаров в весьма содержательной и интересной монографии, отталкиваясь от ряда внутренних противоречий и несостыковок в исторических источниках и материалах, касающихся завещания, пытается доказать, что завещание — это подлог врагов Ленина, Сталина и Советской власти[1026]. Хотя порой его аргументация и выглядит внешне убедительной, однако главная мысль ее автора: завещание — плод искусной и искусственной фальсификации — мне представляется не соответствующей историческим фактам. Не вдаваясь в детали и нюансы, замечу, что имеющиеся в распоряжении науки документы и свидетельства огромного числа лиц не дают ни малейших оснований ставить под вопрос неопровержимый факт существования политического завещания Ленина. Если бы оно было делом рук фальсификаторов, то, скажем, во времена Сталина не составило бы труда доказать это. К тому же, в решениях ряда съездов партии официально подтверждено наличие ленинских документов, в своей совокупности составивших политическое завещание. Правомерно, конечно спорить по поводу того или иного момента, связанного с диктовкой завещания, достоверностью отдельных деталей, ролью видных политических фигур и секретарей Ленина во всем этом деле и т. п. Ведь нельзя обходить молчанием многие туманные, противоречивые или неисследованные вопросы, непосредственно связанные с этим важнейшим документом советской истории. Историки продолжают разработку данной проблемы, и можно пожелать им только успеха в их трудах. Однако главного все же нельзя отрицать: письмо к съезду — это не плод чьей-то злонамеренной выдумки, имевшей четкую политическую направленность, а реальный исторический факт. Я исхожу как раз из этого фундаментального положения, уделяя столь много места данному сюжету.

Прежде чем непосредственно перейти к самому завещанию и анализу характеристики в ней Сталина как Генерального секретаря, необходимо остановиться на политических событиях, подтолкнувших Ленина к написанию того, что стало чуть ли не с момента написания им этих писем называться политическим завещанием.

В преддверии окончательного отхода Ленина от политического руководства в высших партийных кругах четко обозначились довольно серьезные разногласия и противоречия по ряду принципиальных вопросов. Среди них в первую очередь были проблемы монополии внешней торговли и — это самое главное — по вопросам национального характера, вызванных процессом создания единого многонационального государства, который именно в этот период вступил в решающую фазу своей разработки и подготовки. На разногласиях в сфере национальной политики и их роли в возникновении и развитии конфликта между Лениным и Сталиным я остановлюсь в следующем разделе, поскольку, будучи чрезвычайно важным для предмета нашей книги, он заслуживает специального внимания.

Здесь же я попытаюсь рассмотреть разногласия по вопросу о монополии внешней торговли, осветить внутреннюю расстановку сил в партийном руководстве, а также детально проанализировать «Письмо к съезду», под которым обычно понимается политическое завещание Ленина (в узком смысле, о котором шла речь выше).

Вопрос о монополии внешней торговли. Острую полемику в руководящих партийных и хозяйственных кругах вызвал вопрос о монополии внешней торговли. В значительной мере этот вопрос был органически связан с вопросом о формировании союзного государства и, соответственно, с разграничением полномочий центральных и местных органов власти — этой чрезвычайно важной в условиях НЭПа проблемы[1027]. Несмотря на то, что осенью 1921 года Политбюро ЦК РКП(б) по настоянию Ленина решительно отклонило предложения, направленные на денационализацию внешней торговли, некоторые партийные и советские работники продолжали выступать с требованием пересмотра и отмены режима монополии. На ее отмене настаивали Сокольников, Бухарин, Каменев, Пятаков. Часть членов Центрального Комитета выступала за ослабление режима монополии внешней торговли.

Основным поводом для выступлений в пользу отмены монополии служили недостатки в работе Наркомвнешторга, объяснявшиеся отсутствием опыта и необходимых кадров, бюрократизмом и неповоротливостью аппарата, что являлось причиной несвоевременного исполнения заказов, вызывало критику и недовольство хозорганов. В октябре 1922 года пленум ЦК признал возможным значительно ослабить режим монополии внешней торговли. Это на деле могло привести к ее срыву.

В.И. Ленин не без оснований считал монополию внешней торговли одной из командных высот диктатуры пролетариата в условиях капиталистического окружения. Только при монополии внешней торговли можно было путем планового регулирования государством ввоза и вывоза товаров оградить нашу слабую в то время промышленность и внутренний рынок от вторжения иностранного капитала, обеспечить восстановление и развитие отечественной промышленности и устранить опасность превращения страны в колонию или полуколонию капиталистических государств. Владимир Ильич был убежден, что отказаться от монополии внешней торговли — значит стать на гибельный для Советской власти путь.

В соответствии с таким пониманием вопроса Ленин написал следующую записку Сталину с проектом постановления Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу о монополии внешней торговли:

«т. Сталин! Предлагаю, ввиду сего, опросом членов Политбюро провести директиву: ЦК подтверждает монополию внешней торговли и постановляет прекратить всюду разработку и подготовку вопроса о слиянии ВСНХ с НКВТ. Секретно подписать всем наркомам и вернуть оригинал Сталину, копий не снимать.

15/У. Ленин»[1028]

Однако несмотря на настояния Ленина Пленум ЦК в октябре 1922 г. признал возможным значительно ослабить режим монополии внешней торговли. 13 октября Владимир Ильич пишет Сталину, как секретарю ЦК, большое обстоятельное письмо на пяти с половиной страницах, исписанных мелким убористым почерком, с двумя постскриптумами. Ленин резко критикует принятое пленумом решение и разъясняет, что это решение, устанавливающее как будто частичную реформу, на деле ведет к срыву монополии. В письме Ленин отмечает, что «вопрос был внесен в пленум наспех. Ничего подобного серьезной дискуссии не было. Никаких причин торопиться нет. Только теперь начинают вникать хозяйственники. Решать важнейшие вопросы торговой политики со вчера на сегодня, не собрав материалов, не взвесив за и против, с документами и цифрами, где же тут хоть тень правильного отношения к делу? Усталые люди голоснут в несколько минут и баста. Менее сложные политические вопросы мы взвешивали по многу раз и решали нередко по нескольку месяцев»[1029].

Ленин мобилизует все силы для того, чтобы отменить принятое пленумом решение. При этом, как свидетельствует Л. Фотиева, «готовясь к новому обсуждению вопроса на предстоявшем пленуме, Владимир Ильич проделал очень большую работу. Он собирал материалы, создал комиссию для их рассмотрения и выработки выводов, поручил обследовать заграничные представительства в части, касающейся организации внешней торговли, писал письма, беседовал с отдельными работниками, убеждал в правильности своей точки зрения»[1030].

В интересах борьбы за отмену послаблений в монополии внешней торговли Ленин посчитал целесообразным прибегнуть к помощи Троцкого, в общем разделявшего взгляды Ленина. Он пишет ему письмо:

«Троцкому от 13.12.22 г:

Во всяком случае я бы очень просил Вас взять на себя на предстоящем пленуме защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли. Так как предыдущий пленум принял в этом отношении решение, идущее целиком вразрез с монополией внешней торговли, и так как в этом вопросе уступать нельзя, то я думаю, как и говорю в письме к Фрумкину и Стомонякову что в случае нашего поражения по этому вопросу мы должны будем перенести вопрос на партийный съезд»[1031].

Обратиться за помощью к Троцкому Ленина побудило то обстоятельство, что многие видные деятели партии продолжали настаивать на ослаблении монополии внешней торговли. Двойственную позицию в этом вопросе занимал Сталин. С одной стороны, он не был решительным сторонником отмены монополии внешней торговли. С другой — выступал за некоторые послабления, связанные с проведением внешнеторговых операций, мотивируя это тем, что часто операции через наркомат внешней торговли приносят убытки. По этому поводу секретарь Ленина Л. Фотиева сообщает следующее: «В мае 1922 г. В.И. Ленин в письме Сталину и Фрумкину писал: «Я считаю, что надо формально запретить все разговоры и переговоры и комиссии и т. п. об ослаблении монополии внешней торговли». Сталин ответил: «Против «формального запрещения» шагов в сторону ослабления монополии внешней торговли на данной стадии не возражаю. Думаю все же, что ослабление становится неизбежным».

Сталин не верил в прибыли и другие материальные выгоды от монополии внешней торговли. В письме всем членам ЦК 20 октября он пишет: «Письмо тов. Ленина (от 13 октября. — Л.А.) не разубедило меня в правильности решения пленума ЦК от 6 октября о внешней торговле. «Миллионы» Внешторга (их еще нужно установить и подсчитать) теряют свой вес, если принять во внимание то обстоятельство, что они в несколько раз перекрыты десятками миллионов золота, вывезенного Внешторгом из России. Тем не менее ввиду настоятельного предложения т. Ленина об отсрочке решения пленума ЦК исполнением, я голосую за отсрочку, с тем, чтобы вопрос был поставлен на обсуждение следующего пленума с участием Ленина»[1032].

Видя сопротивление Сталина (хотя оно и выражалось не в столь категорической форме, но было достаточно определенным), Ленин наращивает свое давление, чтобы настоять на принятии решения, которое он считал единственно правильным, отвечающим реальным экономическим условиям того времени. 15 декабря 1922 г. Ленин вновь пишет письмо Сталину для членов ЦК. Настрой письма категоричен и фактически не оставляет Сталину почвы для маневрирования в этом вопросе:

«Я решительно против оттяжки вопроса о монополии внешней торговли. Если из каких бы то ни было предположений (в том числе и из предположений, что желательно участие на этом вопросе мое) возникнет мысль о том, чтобы отложить до следующего пленума, то я бы высказался самым решительным образом против, ибо уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я, это — во-первых; во-вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева, подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение; третье, и самое главное — дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу.

Ленин 15. XII. 22 г.»[1033]

В итоге по настоянию Ленина постановление октябрьского пленума ЦК было отменено. Состоявшийся в декабре 1922 года пленум ЦК партии подтвердил безусловную необходимость сохранения и укрепления монополии внешней торговли. Ленин сразу же отреагировал на это. В письме Троцкому он с удовлетворением констатировал: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции.

21 декабря 1922 г. Н. Ленин»[1034].

Таким образом, в конце 1922 года, если судить, по приведенным выше фактам, в политическом маневрировании Ленина наметились как бы два важных момента.

Во-первых, он столкнулся с сопротивлением Сталина в вопросе о принципиальной основе образования союзного государства (о чем речь пойдет в следующем разделе), а также в вопросе о защите монополии внешней торговли. Ленин не мог не придти к заключению, что в ряде принципиальных вопросов он не может полностью, как это было прежде, полагаться на Сталина. Последний все в большей мере проявлял свою самостоятельность, внешне иногда выглядевшую как строптивость. Конечно, он делал это не демонстративно и вовсе не для простой демонстрации своей независимости и самостоятельности. Речь, если говорить по существу, шла о конкретных практических проблемах, наилучшее решение которых отнюдь не лежало на поверхности. Но в сочетании с другими факторами, а именно подозрением, что Сталин сосредотачивает в своих руках основные рычаги управления партийной машиной, это обстоятельство побудило Ленина — это явилось вторым важным составным звеном его политической стратегии в тот период — искать себе союзника среди очевидных противников Генерального секретаря. Таким союзником, как показал опыт сотрудничества в вопросе о монополии внешней торговли, вполне мог оказаться Троцкий. Временный политический блок с Троцким явился, таким образом, своеобразным симбиозом, основывавшемся, с одной стороны, на попытках Ленина использовать Троцкого в своих текущих целях. С другой стороны, он являлся отчетливым сигналом со стороны Троцкого вступить в развертывавшуюся внутреннюю борьбу в высшем руководстве. Причем не только Ленин, но и Троцкий хорошо понимали, что решающая фаза этой схватки уже неминуема и она не за горами.

Вопрос о блоке Ленина с Троцким. Этот вопрос не кажется таким простым и ясным, как он представляется на первый, поверхностный, взгляд. Мне думается, что принципиальной, стратегической базы для прочного и длительного союза, или блока, между Лениным и Троцким не существовало. Достаточно вспомнить многочисленные расхождения по самым кардинальным проблемам внутренней и внешней политики государства, а также по вопросам внутрипартийной политики, чтобы убедиться в том, что между ними не было реальной почвы для такого долговременного союза. Он мог иметь только тактический характер и преследовал довольно ограниченные цели. Если иметь в виду главные направления внутренней и внешней политики не только в краткосрочной перспективе, но и на длительный, отдаленный период, то время рано или поздно обнажило бы кардинальные расхождения во взглядах обоих политических лидеров партии. Но это уже из области теоретических предположений и гипотез. Но, как я полагаю, такая оценка имеет право на существование.

Ленина к Троцкому качнуло сразу несколько причин: болезнь и связанные с нею опасения, что руль управления может выпасть из его рук и перейти к кому-нибудь другому, например, к Сталину. Так что в Сталине Ленин видел потенциального соперника, а болезненное состояние и ряд столкновений на политической почве, лишь усилили это чувство.

В Троцком он видел временного союзника, которого можно было использовать в интересах внутрипартийной борьбы. При этом Ленину не приходилось испытывать особые опасения в связи с тем, что не только в верхах партии, но и в партийной массе, Троцкого рассматривали не как стопроцентного большевика, а скорее как попутчика, накануне Октябрьской революции посчитавшего политически выгодным примкнуть к лагерю большевиков. Оценивая ситуацию под этим углом зрения, Троцкого лишь с большой натяжкой можно было рассматривать в качестве наиболее серьезного претендента на будущую роль вождя большевистской партии. Я полагаю, что все эти моменты Ленин учитывал в своей стратегии внутрипартийной борьбы. И говоря по большому счету, они представляются мне достаточно убедительными и обоснованными.

Эта оценка подкрепляется и выводами, сделанными некоторыми довольно крупными специалистами по биографии «рыцаря перманентной революции». Так немецкий специалист кёльнского института советологии Г. Брам в книге, специально посвященной борьбе Троцкого за политическое наследие Ленина, следующим образом охарактеризовал слабые стороны позиции своего героя. В частности, он обращает внимание на то, что Троцкий не обладал сильными позициями в партии. «Высшие партийные функционеры все еще смотрели на Троцкого как бы со стороны и недоверчиво. Он как раз не принадлежал к двенадцати апостолам, а был Павлом, который читал проповеди в пустыне. Он всегда упускал возможность завести себе друзей среди старых большевиков и создать свой собственный аппарат. Собственными сторонниками он располагал только среди коммунистической молодежи и в Красной армии. В первую очередь профсоюзная дискуссия нанесла удар по его престижу в партии и в рабочем классе в целом. Троцкий был не только убежден в том, что история предназначила ему особую роль, но и давал это всем почувствовать»[1035].

Далее автор отмечает еще такой момент: характер Троцкого вызывал у многих не просто неодобрение, а зачастую даже ненависть. Важной составляющей общего отношения к Троцкому выступали и опасения, что он лелеет бонапартовские мечты и попытается при случае их реализовать.

С приведенной характеристикой вполне корреспондирует и оценка, принадлежащая перу одного из наиболее крупных специалистов по истории Советской России английского историка Э.Х. Карра: «Троцкий, новичок в партии, с репутацией несогласного с ее линией в прошлом, начиная с 1917 года занимал командные посты только благодаря постоянной поддержке Ленина. Лишенный тылов, он оказался в изоляции и не мог да и не был в состоянии претендовать на лидерство в партии. Его ближайшие товарищи относились к нему с ревнивой недоброжелательностью, он же обращался с ними с некоторой долей надменности; то, что Троцкий в свое время был сторонником милитаризации труда, вызывало к нему подозрение в кругах профсоюзных деятелей»[1036].

В политических расчетах Ленина при создании блока с Троцким все эти существенные обстоятельства, несомненно, принимались в расчет. Так что в сложившейся ситуации нет ничего удивительного, что Ленин склонился к идее тактического блока с Троцким, который, кроме всего прочего, располагал таким рычагом воздействия, каким являлась Красная армия, находившаяся под его непосредственным руководством.

Сам же Троцкий в своих книгах и статьях рисует иную картину. Он преподносит дело так, будто Ленин пошел на сближение и даже на блок с ним по сугубо принципиальным мотивам, стремясь отстранить от власти Сталина и нанести смертельный удар укреплявшему свои позиции аппарату. Заранее извиняясь за столь обширную цитату, приведу то, как лично сам Троцкий описывает свою решающую беседу с Лениным:

«Горячо, настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план. Силы, которые он может отдавать руководящей работе, ограничены. У него три заместителя. «Вы их знаете. Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цюрупа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть на ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка». Я опять сослался на «аппарат», который все более затрудняет мне работу даже и по военному ведомству. — Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат, — живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение. — Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов, и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей. Ленин слушал напряженно и подтверждал мои мысли тем глубоким грудным тоном, который у него появлялся, когда он, уверившись в том, что собеседник понимает его до конца, и отбросив неизбежные условности беседы, открыто касался самого важного и тревожного. Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: «Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?». Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата, — Пожалуй, выходит так. — Ну, что ж, — продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, — я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности. — С хорошим человеком лестно заключить хороший блок, — ответил я. — Мы условились встретиться снова через некоторое время. Ленин предлагал обдумать организационную сторону дела. Он намечал создание при ЦК комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома»[1037].

Троцкий нарисовал поистине грандиозную картину решительного и бескомпромиссного наступления на Сталина и его сторонников при полной поддержке и даже активном участии самого Ленина. Более того, фактически ни на чем не основываясь, кроме своих карьеристских амбиций, он утверждает, что Ленин мыслил Троцкого своим преемником на посту председателя Совнаркома. А это и была самая вожделенная цель Троцкого, почуявшего, что место главы правительства в скором времени станет вакантным. Для достижения этой цели нужно было только сокрушить Сталина и его фракцию.

Что ж, цели вроде благородные и методы вполне приемлемые. Выступить в роли сокрушителя бюрократии и, таким образом, спасителя революционных завоеваний — что еще может быть более привлекательным для образа «перманентного революционера»! Любопытно, однако, еще одно обстоятельство: в своем жизнеописании Троцкий хвастливо, но опять-таки полностью безосновательно, утверждал, что и без непосредственной помощи Ленина он весной 1923 года мог одержать решающую победу в этой борьбе. «Совместное наше выступление против Центрального Комитета в начале 1923 г. обеспечило бы победу наверняка. Более того. Я не сомневаюсь, что если б я выступил накануне XII съезда в духе «блока Ленина — Троцкого» против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина в борьбе»[1038].

Оставим на совести неудавшегося триумфатора его утверждения о неизбежности его победы весной 1923 года, если бы он выступил даже один, без поддержки Ленина. В скобках, кстати, можно поставить и коварный вопрос: почему же он, будучи уверенным в своей победе и без личной поддержки Ленина, не пошел на этот шаг? Вряд ли соображения чисто морального свойства играли здесь первую скрипку — мол, в партии в столь напряженный период развертывание открытой борьбы в верхах было бы расценено как схватка наследников у постели умиравшего вождя. Оставим историкам возможность более обстоятельно проанализировать реальную обоснованность подобного рода заявлений. В свете того, что мною уже было сказано ранее, возможность победы Троцкого мне кажется не просто маловероятной, а и вовсе невероятной.

Привлекает к себе внимание еще один весьма любопытный момент. В период развертывания подковерной борьбы между партийными «диадохами», — а активизация их противоборства почему-то, как правило, приходилась на периоды ухудшения состояния вождя, — Троцкий всячески стремился использовать обращения к нему Ленина с целью укрепления своих позиций и личного престижа. Историк Н. Васецкий не без оснований замечает в связи с этим: «Троцкий явно стремился использовать просьбы Ленина в целях поднятия собственного авторитета. Не исключено, что не без его участия или, по крайней мере не без участия его приближенных весной 1923 года, в особенности после опубликования 12 марта правительственного сообщения об обострении болезни Ленина по Москве стали распространяться слухи о том, что именно Троцкий окажется преемником Ленина»[1039].

В исторической литературе бытует версия, что Троцкий уже тогда мог совершить государственный переворот, опираясь на свои позиции в Красной армии. Вот утверждение активного сторонника Троцкого Виктора Сержа на этот счет: «Армия и даже ГПУ приняли бы Троцкого подавляющим большинством, если бы он захотел; ему это не раз повторяли»[1040]. И главным сдерживающим мотивом для Троцкого якобы явилось то, что он принадлежал к числу принципиальных противников государственного переворота в рамках социалистического строя, поскольку, мол, такой переворот с неизбежностью перерастет в военную и полицейскую диктатуру.

Были ли шансы у Троцкого совершить такой переворот — вопрос скорее риторический, нежели практический. И хотя сейчас представляется невозможным прояснить до конца и с полной определенностью вероятность, а тем более успешную вероятность, подобного рода переворота, априори можно утверждать: все это не могло быть, чем-либо иным, кроме как политической фантазией. Система власти, как и ее структура, исключали возможность подобного переворота, а если бы Троцкий попытался его осуществить, переворот обернулся бы жалким фарсом. Не стоит также преувеличивать степень единоличной власти председателя Реввоенсовета в самой Красной армии в то время. Важнейшие решения, в том числе и касающиеся управления войсками, были и оставались исключительной прерогативой Политбюро. Постепенно, как Генеральный секретарь, Сталин наращивал свое влияние на военные дела. Так что вся совокупность реальных факторов делала военный путь захвата власти исключенным. Возможно, именно по данной причине Троцкий цеплялся, как утопающий за соломинку, за «блок» с Лениным — главный инструмент его политического выживания.

В дополнение надо сказать, что в партийных верхах во время болезни Ленина и вскоре после его смерти имели довольно широкое распространение версии иного рода. Они совсем в другом ракурсе повествуют о так называемом блоке Ленина с Троцким. Так, Е.М. Ярославский (в 1921 году секретарь ЦК), в своих воспоминаниях о последней встрече с Лениным, написанных в 1924 году, передавал разговор видного в то время литератора Л.Л. Авербаха с Троцким.

По словам самого Авербаха, «Л. Д. (Л.Д. Троцкий — Н.К.) уверял его. что он после смерти Ленина является единственным последовательным проводником ленинской линии против антиленинского ЦК. Л.Д. рассказал ему, что в конце 1922 г., когда Ленин еще мог сноситься с товарищами, он убеждал т. Троцкого вступить с ним, Лениным, в блок с тем, чтобы изменить руководство в ЦК. В данном случае Т. Ленин имел в виду создание тройки: Ленин, Сталин, Троцкий и удаление от руководящей роли в ЦК тт. Зиновьева и Каменева. Троцкий, будто бы, колебался вначале, но Ильич был настойчив и требовал от него этого; наконец сообщил, будто бы, Троцкому, что он окончательно решил этот вопрос и поставит его в Политбюро на ближайшем заседании (даже, как будто, речь шла о том, чтобы на завтра поставить этот вопрос в Политбюро ЦК). Но тут Ленин серьезно заболел и вопрос не был поставлен. Авербах просил меня держать это сообщение в секрете и объяснил, что делает мне это сообщение, уезжая на Урал и опасаясь, что этим кто-нибудь будет спекулировать, что возможно (и даже наверно), что Троцкий не ему одному это сообщил. Он спросил меня, как я отношусь к этому, считаю ли я правдоподобным такую комбинацию, такой ход со стороны Владимира Ильича.

Я сказал Авербаху, что, по-моему, Троцкий обобщает частный случай»[1041].

Далее Е. Ярославский заключает: «Думаю, что Троцкий здесь явно обобщает факт отдельного обращения Ильича к нему по отдельному поводу. Все, что я сам наблюдал в отношениях между Лениным и Троцким, отнюдь не давало повод допустить возможность серьезной опоры Ленина на Троцкого. Наоборот, Ленин неоднократно выражал крайнее недовольство Троцким, говорил, что он «смертельно устал» от истерики Троцкого»[1042].

Читатель, видимо, уже окончательно запутался в различных версиях блока Ленина с Троцким. Последний уверяет, что этот блок был направлен против Сталина. Ярославский говорит о блоке Ленина, Троцкого и Сталина против Зиновьева и Каменева. Словом, сплошная путаница.

Мне представляется, что рассказ Ярославского (известного своей приверженностью и прямо-таки рабской преданностью Сталину) едва ли основывается на реальных фактах. Он скорее относится к числу слухов и мифов, которые распространялись тогда в партийных верхах и сами по себе служили подспудным орудием внутрипартийной борьбы. Не исключено, что идею Ярославскому подбросил не кто иной, как сам Сталин, чтобы окончательно запутать всю картину внутрипартийной борьбы в тот период. Что заслуживает большего доверия, так это замечание Ярославского о чисто тактическом характере блока Ленина с Троцким.

В завершении темы блока Ленина с Троцким необходимо упомянуть еще один весьма существенный факт. 11 сентября 1922 г. Ленин обратился с письмом к Сталину как секретарю ЦК поставить на голосование предложение о назначении еще двух заместителей председателя СНК (кроме Цюрупы) и зам. Председателя Совета труда и обороны, именно: «товарищей Троцкого и Каменева. Распределить между ними работу при участии моем и, разумеется, Политбюро, как высшей инстанции.

11 сентября 1922

В.Ульянов (Ленин).»

Голосование членов Политбюро по телефону

1) «За» (Сталин).

2) «Категорически отказываюсь» (Троцкий)

3) «за» (Рыков).

4) «воздерживаюсь» (Томский).

5) «не возражаю» (Калинин).

6) «воздерживаюсь» (Каменев).[1043]

Как видим, именно сам Троцкий в категорической форме отклонил предложение Ленина, в целом поддержанное Политбюро. Какими же мотивами он руководствовался при этом? Сам он пишет по этому поводу следующее: «Нет никакого сомнения в том, что для текущих дел Ленину было во многих случаях удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Каменева, чем на меня… Ленину нужны были послушные практические помощники. Для такой роли я не годился»[1044]. Иными словами, он метил не в заместители Ленина, наряду с тремя другими деятелями партии, а на нечто большее. По крайней мере, пост единственного заместителя его, видимо, устроил бы. Думаю, как-то комментировать отказ Троцкого нет никакой нужды: факты говорят за себя сами. Однозначно они говорят и о том, что Сталин высказался за назначение Троцкого одним из заместителей председателя СНК. И это — прямое свидетельство чрезвычайно тонкой и продуманной тактики со стороны Сталина, поскольку, будучи одним из трех заместителей, Троцкий нисколько не укреплял свои реальные позиции. Можно предположить, что Сталин был заранее уверен в отрицательной реакции Троцкого на такое предложение, в частности, и по этой причине и выступил формально в его поддержку.

Письмо к съезду. Само политическое завещание Ленина (если под ним понимать письмо к съезду) было продиктовано Лениным в 20-х числах декабря 1922 года, дополнение к нему — 4 января 1923 г. История сохранила любопытные (хотя и весьма отрывочные и суховатые) записи секретарей Ленина, которые писали под его диктовку. Есть смысл воспроизвести некоторые из этих записей, чтобы читатель мог ощутить атмосферу, в которой рождалось письмо к съезду, и уловить то, какое значение сам Ленин придавал своим диктовкам. Попутно надо отметить, что по мнению ряда историков, некоторые записи в книгу секретарей внесены позднее, что снижает их историческую достоверность. Хотя, конечно, в целом их подлинность и достоверность не вызывает серьезных сомнений.

Итак, 23 декабря (завись М.А. Володичевой).

«В начале 9-го Владимир Ильич вызывал на квартиру. В продолжение 4-х минут диктовал. Чувствовал себя плохо. Были врачи. Перед тем, как начать диктовать, сказал: «Я хочу Вам продиктовать письмо к съезду. Запишите!». Продиктовал быстро, но болезненное состояние его чувствовалось. По окончании спросил, которое число. Почему такая бледная, почему не на съезде, пожалел, что отнимает время, которое я могла бы пробыть там. Никаких распоряжений я не получила больше.

24 декабря (запись М.А. Володичевой).

На следующий день (24 декабря) в промежутке от 6 до 8-ми Владимир Ильич опять вызывал. Предупредил о том, что продиктованное вчера (23 декабря) и сегодня (24 декабря) является абсолютно секретным. Подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте под особой ответственностью и считать категорически секретным»[1045].

Из записей секретарей видно, что Ленин опасался, что его письмо преждевременно станет известным тем фигурам, в частности, Сталину, которых оно непосредственно касалось. В исторической науке на протяжении довольно длительного времени считалось, что Сталин узнал о первой части завещания Ленина чуть ли не сразу по ее написании. Высказывалась даже версия, что этот секрет ему могла передать его жена Н.С. Аллилуева, работавшая в секретариате Совнаркома. Однако все эти предположения оказались ложными.

Сталин действительно сразу же узнал о содержании диктовок Ленина, но не через свою жену, а непосредственно от тех, кто записывал письмо Ленина. В конце 80-х годов стали достоянием известности документы, подтверждающие это. Вот письмо Л. Фотиевой, раскрывающей обстоятельства этого эпизода:

«Л.А. ФОТИЕВА — Л.Б. КАМЕНЕВУ

29/XII—22. Товарищу Сталину в субботу 23/ХII было передано письмо Владимира Ильича к съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, можно[1046] быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности, что он сказал это Володичевой при диктовке письма. Сегодня, 29/ХII, Владимир Ильич вызвал меня к себе и переспросил сделана ли на письме соответствующая пометка и повторил, что письмо должно быть оглашено лишь в случае его смерти. Я, считаясь со здоровьем Владимира Ильича, не нашла возможным ему сказать, что пропущена ошибка и оставила его в уверенности, что письмо никому неизвестно и воля его исполнена.

Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо, ни в коем случае при будущих встречах с Владимиром Ильичем не обнаруживать сделанной ошибки, не давая ему никакого повода предположить, что письмо известно и прошу смотреть на это письмо, как на запись мнения Владимира Ильича, которую никто не должен был бы знать.

29/ХII-22 г. Л. Фотиева»[1047].

В тот же день, отдавая себе отчет во всей значимости и возможных последствиях происшедшего, Каменев пишет записку Сталину такого содержания:

«Л.Б. КАМЕНЕВ — И.В. СТАЛИНУ

(29 декабря 1922 г.)

Т. Сталину

Тов. Л.А. Фотиева явилась ко мне сего 29/ХII в 23 часа и сначала устно, а затем письменно сделала вышеизложенное заявление. Я считаю нужным познакомить с ним тех членов ЦК, которые узнали содержание письма Владимира Ильича (мне известно, что с содержанием его знакомы т.т. Троцкий, Бухарин, Орджоникидзе и ты). Я не говорил никому ни словом, ни намеком об этом письме. Полагаю, что также поступили и все вышеназванные товарищи. Если же кто-либо из них поделился с другими членами ЦК содержанием письма, то до сведения соответствующих товарищей должно быть доведено и это заявление т. Фотиевой»[1048].

Первое, что бросается в глаза, так это та поистине удивительная, почти моментальная скорость, с которой сверхсекретное письмо Ленина стало достоянием известности не только Сталина, но и ряда других лиц, включая Троцкого. Видимо, в верхах царила обстановка чуть ли не повальной шпиономании. По крайней мере, главные заинтересованные лица с самого начала были уже в курсе того, что больной вождь разрабатывает серьезные планы коренных реорганизаций в высших эшелонах власти, причем самым деликатным моментом в этих планах являлись персональные оценки лидеров партии, реально претендовавших на ведущую роль в выработке политической стратегии партии.

Еще раз заметим, что не один Сталин, но и Троцкий и другие уже знали, о чем идет речь в письме к съезду. Некоторые биографы Сталина до недавних пор акцентировали внимание на том, что Сталин установил за Лениным настоящую слежку, обложил его своими людьми и через них узнавал все, что предпринимает Ленин и что творится вокруг него. Реальные же факты не согласуются с подобными утверждениями: о секретах Ленина скоро узнавали и другие представители руководящей верхушки, и не в последнюю очередь Троцкий.

Буквально в эти же дни произошел и другой эпизод, последствия которого имели далеко идущие последствия как для Сталина, так и для развертывания борьбы вокруг политического наследия Ленина. Но что особенно важно, они серьезным образом осложнили отношения между Сталиным и больным вождем. Речь идет о письме Н.К. Крупской, впервые опубликованном лишь в 1956 году. Вот это письмо:

«Н.К. КРУПСКАЯ — Л.Б. КАМЕНЕВУ

23/ХII

Лев Борисыч,

по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию (т. е. Зиновьеву — Н.К.), как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности.

Н. Крупская»[1049].

Сталину, как уже упоминалось выше, было вменено в обязанность вести строгий контроль за соблюдением режима лечения Ленина. Так что его упрек в адрес Крупской, под диктовку Ленина записавшей письмо Троцкому, нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим. Поскольку было установлено, что общим правилам обязаны были подчиняться и близкие Ленина[1050]. Другой вопрос, что особое негодование Сталина мог вызвать не только факт нарушения Крупской общего правила, но и то, что она записала письмо именно Троцкому (по вопросу о монополии внешней торговли). На этом акцентируют внимание те, кто рассматривает Сталина в качестве интригана и политического монстра. Их точке зрения соответствует именно такая интерпретация данного инцидента. Вот, например, оценка данного эпизода в брошюре о политическом завещании Ленина, написанной в разгар перестройки: «… во-первых, письмо было адресовано не ему, а Троцкому, а, во-вторых, оно означало сохранение политической активности Ленина, было фактом его продолжающегося участия в жизни партии и государства, а значит, становилось нежелательным и даже опасным прецедентом. Вряд ли иначе можно объяснить откровенный срыв, который позволил себе Сталин в отношении супруги больного вождя»[1051].

Изложенная выше оценка поступка Сталина, конечно, не являлась каким-то откровением или новацией. Еще задолго до перестройки и развертывания в ее ходе второго (возможно, второго только по очередности, но первого по масштабности и интенсивности) со времени XX съезда партии мощного вала изобличений Сталина, среди эмигрантов русского происхождения, преимущественно меньшевиков, бытовало мнение, откровеннее всего высказанное Б. Николаевским (о нем уже речь шла в одной их предыдущих глав). Б. Николаевский утверждал, что выходка Сталина носила характер не проявления грубости и несдержанности (мол, Сталин, когда ему было нужно умел себя прекрасно контролировать), а диктовалась далеко идущим политическим расчетом. Вот трактовка этого эпизода в изложении ярого противника большевизма: «Грубостью натуры его поведение не объяснить. Дело не в потере самообладания, а в сознательной игре: Сталин умышленно говорил грубости секретаршам Ленина и умышленно же грубо оскорбил его жену, стремясь, чтобы обо всем этом стало известно больному Ленину, которого такое поведение Сталина не могло не приводить в негодование. Ленин был очень сдержанной и скрытной натурой, но именно от таких рассчитанно грубых поступков он приходил в состояние холодной ярости, близкой к нервному заболеванию. А в тогдашнем состоянии Ленина эта степень нервного напряжения не могла не повести к удару»[1052].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.